Полная версия
Ужас замкнутого пространства
Криминально-политический детектив 2000 года
Евгений Малякин
© Евгений Малякин, 2018
ISBN 978-5-4485-0461-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава I. Последние мирные часы
Утреннее пробуждение Льва Николаевича Хмелевского уже вторую неделю напоминало затяжной кошмар. Сначала синие голые ведьмы впивались в его глаза смрадными губами, норовя откусить ресницы, потом какие-то желтые петухи отплясывали фокстрот на горящей эстраде. Напоследок ему явилось некое число, представленное в разных пространственных обличьях, напоминавших пышные женские формы. Это оказалось самым страшным.
Лев Николаевич метался на кровати и стонал, пытаясь понять, какой шифр использован в этих превращениях и что все это означает. То, что некая информация передается ему, Льву Хмелевскому именно таким странным образом, он не сомневался – настолько сон был убедителен.
С криком откинув от себя влажную от пота простыню, Хмелевский сел на постели и уставился в противоположную стену бессмысленными глазами. По зрачкам полоснул блик, сверкнувший на серебряном кубке. Украшение стеллажа, память о былых славных днях, кубок слегка запылился, но был еще способен раздражать зрение хозяина.
Сердце бывшего спортсмена колотилось, как языческий тамтам во время жертвоприношения – с каждой секундой все громче и быстрее. И ведь это всего вторая неделя запоя! Что же будет дальше?
Однако, не будем лукавить, Лев Николаевич прекрасно знал, что его ожидает этими жаркими летними днями и ночами 2001 года от Рождества Христова..
Сначала он будет наяву охотиться за хорошенькими белочками с пушистыми хвостами, стреляя в них из игрушечного пистолета с присосками – настоящее оружие у него отобрали после досадного инцидента, о котором Лев Николаевич предпочитал не вспоминать. Потом он сам будет кричать, как раненый зверь, бия себя в грудь и расцарапывая лицо. Потом его увезут санитары, и он ненадолго очнется в больнице под капельницей. И месяц реабилитационного периода ему обеспечен.
Потом Лев Николаевич будет хмуро бродить по московским улицам и листать периодику в ближайшей библиотеке, где абонемент у него оплачен на год вперед. Директор сего богоугодного учреждения оказался старым болельщиком и помнил фамилию Левы еще со студенческих времен – так что устроил пятидесятипроцентную скидку.
Но периодика будет прочитана, и вскоре Лев Николаевич непременно встретит своих старых товарищей. Те, в свою очередь, не преминут Леве напомнить о его былых успехах – шутка ли! Он ведь мастер по стрельбе международного класса! – и снова начнет течь в мозгах горечь и печаль. И в один прекрасный день рука снова привычным движением сорвет пробку с водочной бутылки.
***
Лиза тщательно причесывалась перед зеркалом, краем глаза поглядывая на сопящую гостью. Полина Штерн мирно кемарила на хозяйском ложе, по-детски положив ладонь под щеку и свернувшись калачиком.
«Сон богатого человека – это всегда интересно, – думала про себя Лиза, собирая волосы в пучок и закалывая его на затылке. – Надо будет сегодня сразу после пробуждения снять данные. А то вчера мы окончательно запутались в непреднамеренных убийствах, которые моя клиентка совершает едва ли не каждую ночь. И хорошо, что только во сне…»
Проверив, как сидит в волосах шпилька, Лиза повернулась к окну.
По гороскопу для нее сегодня был удачный день. А это значит – по меньшей мере три клиента, с которыми не придется много работать. Лиза Калинина считала себя достаточно продвинутым экстрасенсом и за два года работы в этой области научилась не замечать скептических усмешек.
«Вы смотрите на меня свысока и думаете, что я дурачу людей? Или считаете меня чокнутой? Тогда скажите мне, почему я могу позволить себе проводить отпуск на Кипре, а вы, в лучшем случае, в поволжском санатории?» – так можно было бы «перевести» ее улыбку, которую она посылала в ответ недоброжелателям.
Более того, сейчас Лиза чувствовала себя на гребне волны. Нет-нет, не в том смысле, что популярность ее профессии растет. Скорее, наоборот – рынок оккультных услуг был уже достаточно насыщен и новичкам приходилось бороться с мощной конкуренцией.
Но Лиза могла не волноваться за свой кусок хлеба. Ее популярность быстро вышла за круг ближайших знакомых, с которых она поначалу не брала денег. те приводили своих друзей и подруг, потом приходили и вовсе неизвестные люди – «знакомые знакомых», пока Лиза не поняла, что клиентуру можно растить и воспитывать.
Особенно, если посетители – большей частью женщины – оказывались из среды богатых, а значит, и влиятельных лиц. И Лиза сделала свою ставку на постоянных клиенток. Как оказалось, не прогадала.
Мало-помалу среди прочей публики образовался довольно тесный круг особо значимых дам, за возможность общения с которыми Лиза держалась изо всех сил. Она лезла вон из кожи, чтобы не прерывать столь ценных для нее контактов и умело балансировала на грани между дружескими доверительными отношениями и собственно сферой услуг. Цена на которые, кстати сказать, была достаточно высока – с точки зрения Лизы, конечно, а не жен состоятельных бизнесменов. Спящая сейчас за ширмой Полина и была одной из таких особо приближенных к персоне гадалки особ.
***
Для Ирины Соломатовой это утро означало начало трудового уикэнда. Это у нормальных людей он начинается в понедельник, а у продавцов газет – с четверга.
Волшебные слова «телепрограмма на будущую неделю», которые она будет выкрикивать через час с небольшим, стоя у спуска в метро, станут немедленно превращаться в деньги. Много-много мелких бумажек к концу рабочего дня образуют толстенную пачку. Следующие дни будут менее прибыльными и водопад пятисоток и тысячных иссякнет к выходным. Затем – трехдневное затишье и снова в бой.
Шорох тонкой газетной бумаги преследовал ее и в сновидениях. Ежевечерне Ирина отстирывала со своих перчаток жирные черные пятна типографской краски и, покончив с этим занятием, садилась за калькулятор.
Минус налоги. Минус оговоренный заранее оброк менту и тому парню. Отложить четверть на черный день. Сумма, которая оставалась в итоге, была очень скромной по столичным меркам, но позволяла обеспечить себя и Игоря на неделю.
Игорь был на редкость непритязательным юношей, но, как думала иногда Ирина, лучше бы он уж западал на куртки и джинсы, на девочек и аппаратуру, чем такое. Соломатова бы напряглась из последних сил и заработала бы нужное количество денег. А так…
Она не припоминала случая, чтобы Игорь о чем-нибудь просил ее в последнее время. Ощущая свою абсолютную ненужность собственному чаду, Ирина впадала в депрессию. Однажды она даже попыталась, словно Магомет, двинуться навстречу неподвижной горе и освоить хотя бы частичку той жизни, которая с головой поглотила ее сына.
Десять страниц книги Штирнера «Единственный и его собственность», а также зачитанная до дыр анархическая брошюрка не внесли ясности в мировоззрение молодого человека.
«Сейчас за это не сажают, – успокаивала себя Ирина. – Но он мог бы хоть выглядеть поприличнее! Скажем, тот итальянец, который приезжал в прошлом году – тоже анархист, а был в галстуке». Впрочем, когда итальянца через месяц посадили в римскую тюрьму за контрабанду, Ирина окончательно
потеряла ориентацию в плане соотношения облика политиков и радикальности их программ.
Игорь же преспокойно посапывал за ширмой, расписанной выцветшими драконами, – осталась еще от бабушки. А через час он проснется, быстро съест малюсенький бутерброд и ускачет куда-то на целый день.
«Ах да, он же с Лерой! – вдруг вспомнила Соломатова. – Она, вроде, девушка разумная, хоть и тоже их этих, анархистов. Может, остепенится Игорь да женится на ней?
Ирина всмотрелась в тоненький зазор между частями складной ширмы, но ничего не увидела.
***
Андрей Васильевич проснулся от тихого мелодичного звона. Сначала ему показалось, будто он вместе с Ритой снова в Новгороде, – их поездка по русскому Северу в медовый месяц была едва ли не самым светлым событием за время их совместной жизни. Правда, Рита хотела в Коктебель, но Андрей смог тогда ее уговорить. Кажется, супруга доктора Воронина позволила
себе согласиться с мнением своего мужа в первый и последний раз.
Но малиновый звон оказался всего-навсего звяканьем горлышка бутылки о стакан. Марго обычно встречала утреннюю зарю пятидесятиграммовой дозой водки. К полудню она выпивала еще сто грамм, за обедом – сто пятьдесят и к ужину ей требовалось уже двести. Надо сказать, что суточная доза, измеряемая
поллитрой, была стабильной уже не первый год, и Марго ни разу не отступила от своего распорядка.
Бывшая актриса, госпожа Воронина была тихой алкоголичкой. Ни буйных приступов, ни истерик за ней не водилось. Лишь мягкая улыбка, блуждающая на ее устах, да некоторая рассредоточенность взгляда, плюс легкое пошатывание при ходьбе. В остальном она ничем не отличалась от обычных людей, а кое в чем отличалась даже в положительную сторону – на фоне общей нервозности, неизбежной для обитателей коммуналки, да еще предназначенной под снос, – Марго была на редкость спокойна и невозмутима, говорила всегда тихо и плавно, разве что под вечер иногда начинала запинаться в словах и не к месту цитировать куски из своих прежних ролей.
Не так давно москвичи еще могли лицезреть Маргариту Воронину на сцене пусть не очень модного, но пользовавшегося стойкой любовью жителей столицы театра. В меру талантливая, в меру обаятельная, Марго не хватала звезд с неба, но и не опускалась до вторых ролей. Сначала ей прощали дружбу с алкоголем, но мало-помалу дело стало принимать серьезный оборот.
После того, как она умудрилась заснуть прямо на сцене во время роковой развязки «Бесприданницы», Ворониной объявили строгий выговор. Еще бы! Если за финальным эпизодом пьесы зрительный зал наблюдал, затаив дыхание – настолько убедительно удалось изобразить Маргарите Ворониной душевное смятение своей героини, то уже через десять минут партер хохотал. Актер, исполняющий роль неудачливого жениха, размахивая пистолетом, в ужасе склонился над умирающей невестой. Но вместо последних предсмертных слов прощения он услышал лишь громкий храп.
Последнее предупреждение актриса получила после детского утренника в Кремлевском дворце. Снегурочка-Воронина – центральных ролей ей уже не доверяли и приходилось довольствоваться халтурой – умудрилась надраться прямо во время представления, прихлебывая за елочкой «Московскую особую» из фляжки, спрятанной в рукаве.
Наконец, во время представления на редкость скучной премьеры, приуроченной к седьмому ноября, Воронина окончательно дискредитировала себя. Спектакль готовился в крайней спешке и эпизодическая роль, предназначавшаяся для Маргариты, не представляла из себя ничего особенного. Но Воронина умудрилась оживить исполнение жестами и мычанием, не прибегая к словам. В результате, решение худсовета, назначившего Воронину на роль Инессы Арманд признали идеологической ошибкой и несколько человек поплатились своими креслами. Но в Москве еще долго повторяли реплику «Моя любовь – это революция» и сопровождали эту фразу недвусмысленными жестами, которые позволила себе на сцене пьяная в дугу Маргарита.
Как ни странно, Марго пристрастилась пить «в темную» и не жаловала компании. Судьба даже не свела ее с коллегой по несчастью – отставной звездой Левой Хмелевским, проживавшем по соседству в первой комнате.
– Яна еще не вернулась? – тихо спросил Воронин.
Молчание жены отнюдь не было знаком согласия. Просто Маргарита, закрыв глаза, наслаждалась теплыми струйками алкоголя, разливавшимися по ее организму.
– Не нравится мне эта история, – снова подал голос Андрей Васильевич. – Боюсь, что добром все это не кончится.
– А ты не бойся, – отозвалась его супруга. – Не бойся, и все.
Но дикий крик, раздавшийся из коридора, заставил ее вздрогнуть.
***
– Ты уже? – сквозь сон поинтересовался Сан Саныч, почувствовав, как прохладная ласковая простыня осторожно сползает с его ног.
Яна уже успела выскользнуть из-под одеяла, но ей не удалось исчезнуть незаметно.
Девушка чертыхнулась и шутливо ткнула своего соседа по постели кулаком в бок. Сан Саныч охнул и попытался пощекотать ее большим пальцем между лопаток, но Яна ловко увернулась и подбежала к окну.
Обычно Яна просыпалась раньше и ее роль заключалась в том, чтобы тихой сапой выползти из кровати, не потревожив сон своего возлюбленного, одеться и, прокравшись к двери, громко попрощаться с Сан Санычем.
За время их трехнедельного романа это удалось ей всего два раза – Фабрикант просыпался мгновенно и обычно как раз в тот момент, когда Яна только-только скидывала ноги на пол, нашаривая туфли.
Фабриканту показалось, что сегодня их традиционный ежеутренний ритуал был исполнен несколько натянуто. Неужели снова придется вести затяжные объяснения с ее родителями?
Сан Саныч тяжело вздохнул и разлепил ресницы.
Яна стояла у окна, обнаженная по пояс и, закинув руки за голову, смотрела вдаль.
Невольно залюбовавшись ее фигуркой, Сан Саныч позволил себе несколько секунд не включаться в реальность сегодняшнего дня. Девушка была молода и красива и, Фабрикант на мгновение почувствовал себя счастливым благодаря тому, что рядом с ним находится такое очаровательное существо.
Их роман с Яной возник неожиданно и тут же вылился в самый настоящий скандал. Девушке едва минуло семнадцать, ее родители жили за стеной в соседней, четвертой квартире и Фабриканту с трудом удалось убедить их в том, что он не сделает Яне ничего дурного.
Яна же, со своей стороны, действовала более решительно, со всей наглостью и бесцеремонностью, присущей ее возрасту. Ссылки на Джульетту и зыбкое понятие совершеннолетия в мировой культуре были уже архаизмом. Яна брала нахрапом: она напрямик выложила в лицо сначала маме, потом папе, а потом им обоим все, что она думает об их образе жизни, их образе мыслей и тех тонюсеньких волосках привычки друг к другу, на которых еще каким-то чудом удерживается их брак. Досталось всему поколению, идеалам отца, эгоизму матери и лицемерию «этих кретинов-взрослых».
Потоки слез, изливаемые Марго и горестные восклицания Андрея Арсеньевича не сломили упорство юной леди, но заставили супругов Ворониных крепче держаться друг за друга в такой двусмысленной ситуации. А Яна, отвоевав священное право на свободу поступков, каждый вечер, пожелав родичам спокойной ночи, стучалась в соседнюю квартиру и возвращалась домой лишь под утром. Наскоро позавтракав и собрав учебники, она отправлялась в школу.
Да-да, Яна Воронина заканчивала в этом году одиннадцатый
класс.
Пока девушка порхала по комнате, отыскивая свои вещи, – Фабрикант никак не мог отучить ее от дурной привычки бросать их, где попало, – Сан Саныч уже протер глаза и прикидывал, удастся ли ему сегодня сорвать самый большой в своей жизни куш. Денег должно было привалить столько, что можно было бы плюнуть на бизнес и провести остаток жизни вместе с Яной на каком-нибудь необитаемом острове, купленном или арендованном лет эдак на сто-двести. Но это – в случае благополучного исхода операции. В случае исхода неблагополучного Сан Саныч не сможет выполнить данное Яне и ее родителям обещание жениться на девушке, потому что его просто-напросто не будет в живых.
Но игра стоила свеч. Хоть и говорил Сан Санычу дедушка Моисей Маркович, а потом повторял его слова папа – Александр Моисеевич, – «лучше спокойный сон, чем золотой гроб», – Сан Саныч Фабрикант привык рисковать и пока что об этом ни разу не пожалел.
– Доброго утра, скупой рыцарь! – обернулась на пороге Яна.
– Почему это я – скупой? – обиделся Фабрикант. – Разве я когда-нибудь жалел денег? По-моему, тебе грех жаловаться.
– Зато ты их любишь больше меня, – парировала Яна и, послав Фабриканту воздушный поцелуй, юркнула за дверь.
В ту же секунду Сан Саныч услышал ее пронзительный визг и выпрыгнул из кровати, словно ошпаренный кипятком.
***
Глава II. Небываемое – бывает
***
Это была обычная коммунальная квартира, которых в Москве (в отличие от Питера) оставалось очень мало. Да и те, как наша «героиня», почти поголовно готовились к расселению.
Большая квартира в трехэтажном доме «сталинской» постройки
делилась на пять «маленьких» квартирок-комнат, где жили, любили,
растили детей, ссорились и мирились за последние полвека десятки
мужчин и женщин.
Теперешняя «смена» была совсем уж разношерстной, гомонливой и, очевидно, последней. Правда, разговоры ходили разные: одни утверждали, что дом, расположенный в живописной зеленой зоне сносить не будут, а хотят переделать в личный особняк известного магната-олигарха Марка Осинского. В пользу этой версии говорило, то, что Осинский превратил заурядный огромный и грязный чердак, расположенный прямо над коммуналкой, в шикарный пентхауз с ловким отдельным входом. То ли для тайных деловых, то ли – для личных встреч.
Другие уверяли, что, после расселения, эту «хибару» снесут (непонятно, правда, куда при этом денут «гнездышко» олигарха) и будут возводить гостиничный комплекс.
Что бы там ни замышляла Судьба, но жители Большой квартиры
последнее время ощущали себя не очень уютно, готовясь к серьезным
переменам в своей жизни.
Знать бы им, какие на самом деле грядут события – давно б,
любыми путями бежали отсюда без оглядки!
***
Старейшиной Большой квартиры считалась Ирина Соломатова. И не по
возрасту – ей едва перевалило за сорок – а по времени проживания.
Еще четверть века назад она, восемнадцатилетняя девушка пришла
сюда жить к мужу, прописалась, через два года у них родился сын
– Игорь. Вскоре муж, отличавшийся буйным и блудливым нравом
завел себе «левую» семейку, куда и перебрался на постоянное
проживание. Двадцатиметровая комната осталась Ирине и маленькому
Игорьку, что, по тем временам считалось чуть ли не роскошью.
Как ни странно, Соломатовы сохранили приятельские отношения:
Ирина даже не стала менять фамилию бывшего мужа на свою девичью.
А тот никогда не обижал покинутую семью в плане алиментов; на праздники, порой, и в гости с бутылкой заглядывал.
Тем временем в «третьей», Соломатовской, комнате подрос Игорь.
Маменькина радость омрачалась только одним: уж больно юноша
увлекается этой чертовой политикой. То он считал себя просто
анархистом, то каким-то анархо-синдикалистом, а теперь вообще
сдвинулся на «новолевых» идеях, носится с какой-то дурацкой
Национал-коммунистической партией. И девицу свою, Валерию, вместо
того, чтобы под венец вести таскает на партийные сходняки.
В общем, помимо обрыдлой, но такой необходимой работы, забот у
Соломатовой по дому, да с сыночком хватало.
…В это роковое июньское утро Ирина проснулась раньше всех в
квартире. Несмотря на то, что предстоял трудный и хлопотный
рабочий денек, настроение у женщины было хорошее. Сын спал (или
делал вид, что спал) в импровизированной отдельной комнате за
ширмой.
Ирина направилась сначала в ванную, мурлыкая на ходу услышанную
вчера в юмористической программе песенку:
Утром взявши мыльце,
Нужно вымыть рыльце,
Надо вымыть ручки
И другие штучки.
Плещась под теплым душем, Соломатова вдруг услышала за стенкой,
где находился туалет, страшный грохот.
«Похоже, это на унитаз обрушился старый чугунный сливной бачок»,
– решила Ирина, торопливо накинула халат и выскочила в коридор.
Вслед за ней, разбуженный шумом туда выполз Лев Николаевич
Хмелевский, протирая заспанные глаза и откровенно плохо
соображая, что происходит.
Впрочем, Ирина тоже с трудом осознавала суть случившегося. Дверь
туалета была слегка приоткрыта, но когда Соломатова стала ее
открывать (как всегда, вовнутрь), дверь пружинила, будто
скрепленная с противоположной стены тугой и толстой рессорой.
– Что за ерунда такая! – в сердцах воскликнула Ирина, устав
пихать со всей силы пружинящую дверь плечом.
Тут она заметила ошалело застывшего на пороге своей комнаты
Хмелевского и сделала ему приглашающий жест рукой.
Стиснув зубы и героически превозмогая пульсирующую в голове боль,
Лев Николаевич вместе с соседкой приналег на дверь сортира. Она
стала поддаваться гораздо лучше. Было такое впечатление, что
пружинящая рессора сдвигается постепенно в сторону и…
Ужас! Дверь со стуком распахнулась вовнутрь и в коридор, головой
вперед выпало некое человеческое тело.
Вопль разных оттенков удивления и ужаса одновременно вырвался у
трех свидетелей кошмара: Ирины, Льва Николаевича и выскочившей в
коридор из комнаты Фабриканта Яны Ворониной.
В первое мгновение можно было подумать, что человек просто в
дребезину пьян с утра пораньше. Такое бывает: зайдет в туалет,
ванную, прислонится спиной к двери, отключится, сползет на пол…
Ну, а затем выпадает при открывании. Или, скажем, когда друзья
доставляют до дверей квартиры невменяемого собутыльника и, не
желая общаться с его разъяренной супругой, звонят в дверь и
убегают. В результате, тело неожиданно впадает в квартиру.
Но это был явно иной случай. Одного взгляда на тело хватало,
чтобы понять: перед тобой труп. Вокруг сердца, на белой рубашке
мужчины расплылось огромное алое пятно, посередине которого
торчала замысловатого вида рукоятка кинжала.
Продолжая визжать, Ирина и подбежавшая Яна пятились от трупа,
вслед за которым из распахнутой двери туалета ползла привычная
сортирная вонь, к которой теперь еще примешивался запах свежей
крови.
Хмелевший тупо пялился на тело, пытаясь понять: это очередная
бредовая галлюцинация или перед ним натуральный покойник.
Ужас картины и самой ситуации заключался еще и вот в чем. Лет 50—55, довольно полный мужчина, лежащий на спине в коридоре, был абсолютно здесь чужой, но…
Но его лицо, еще не застывшее в мучительной смертельной гримасе,
было настолько знакомым, близким, чуть ли не родным. Сколько раз оно появлялось на фотографиях в разных газетах и журналах!
Сколько раз на дню эту говорящую голову показывали по каналам телевидения, где он чаще всего орал на всех и кидался, как припадочный..
Все, кто вслед за Яной выскочили в коридор на шум и крик – и экстрасенс Лиза Калинина, и супруги Воронины, и Сан Саныч – стояли в оцепенении, будто во сне, будто громом пораженные.
Сомнений как бы и быть-то не могло: перед ними собственной персоной, с ножом в груди, одетый в когда-то белую рубашку и легкие серые брюки, в одних носках, и навек теперь застывшими открытыми глазами лежал сам Исак Жирцов, председатель госдумовской фракции либеральной партии, один из вероятных претендентов на вакантный пока пост премьер-министра России…
Это выглядело настолько неправдоподобно, неестественно и нелепо,
что в течение, наверное, минуты в коммунальном коридоре Большой
квартиры одного из окраинных московских домов висела жуткая, гробовая тишина. Ее прерывали только всхлипывания юной Яны, которая всегда очень симпатизировала пассионарному Жирцову и любила смотреть на него и слушать по телевиденью, и которая теперь как в дурном сюрреалистическом сне наблюдала его, простертого у своих ног, выпавшего мертвым из коммунального туалета.
…Молчание, становящееся уже нестерпимым, а потому почти
театральным, прервала опохмелившаяся и, значит, наиболее смелая и
развязная Маргарита Воронина.
Как на сцене, вскинув руку, она трагически воскликнула:
– Да что же это такое, соседи дорогие? Кто-нибудь может мне объяснить, как он тут оказался?
– Заткнись! – почему-то не менее театральным страшным шепотом посоветовал ей супруг, который, вспомнив о врачебном долге (хоть
и был по специальности отоларинголог) наклонился над телом и стал
щупать пульс.
Ясно, что сия процедура относилась к разряду абсолютно бессмысленных и запоздалых. Но, одновременно, все, кто был в силах оторвать взгляд от лежащего и переглянуться понимали: надо что-то делать.
Сан-Саныч рванулся было к висевшему на стене старинного образца
