Детство Лапиндрожки. Мемуары 1949–1955 гг.

– Это трофейная игрушка, – рассказывала мама, когда все удивлялись нашей обезьянке. – Такой, больше ни у кого нет! Только у моей Люсеньки!

***

Папа вернулся в Козьмодемьянск, в надежде уволиться из театра и найти более подходящее назначение, там, где будет интересная работа, семью обеспечат жильем, и зарплата будет выплачиваться. Лида вышла замуж и уехала из Ильинки, а Птушко был слишком известным и занятым человеком. А так, как мы разъезжали по разным городам и театрам, а дедушка умер, связь с крестным оборвалась. Подарки их были от души, потому что они надолго остались в моей памяти и сердце.

Мама, просидев со мной положенные полтора месяца, вернулась в военкомат, в Раменском.

Папа писал нам письма, и присылал деньги. Иногда он выбирался к нам в Ильинку, иногда мы ездили к нему.

Ходики с котенком, или мой первый урок сообразительности

Все взрослые работали. Тетя Вера в санатории на соседней улице, дядя Паша на мебельной фабрике в Люберцах, мама в военкомате в Раменском, а бабушка в магазине на другой стороне платформы. Поэтому, мы с Витальком очень быстро попали в ясли, которые были в конце просеки, рядом с платформой.

Но, иногда со мной оставалась бабушка Маша, если маме нужно было куда-то уйти. Мне очень нравилось ее доброе лицо и необычный голос. Он был сказочный, не реальный, как голос старой доброй феи или как голос Оле-Лукое, который потом я столько раз слышала по репродуктору. Бабушка любила меня, а я ее. Когда я начинала орать, она брала меня на ручки и старалась чем-нибудь развеселить.

***

– Ритату, ритату, – запела она своим сказочно дрожащим голосом, и покрутила мое тельце, когда я залилась ором. – Смотри! Киса! – сказала она мне, – вон, как глазки на тебя смотрят! Туда-сюда… Туда-сюда. Где наша киса? А?

Я посмотрела на котенка, нарисованного на часиках, застыв в руках бабушки от удивления, и перестала плакать. Я смотрела на него, стараясь не дрогнуть своей еще не окрепшей головкой, и у меня это вышло! Я смотрела на его хорошенькую мордочку, и на его забавные глазки, которые четко ходили туда-сюда по сторонам, как будто, перед ним, туда-сюда бегала маленькая мышка или муха, и не плакала!

Бабушка обрадовалась, что я замолчала, и через минуту решила положить меня в кроватку. Но я, тут же возмущенно заорала снова. Я хотела смотреть, как котенок бегает глазками. Он мне нравился! Я потому и орала, что мне было не интересно просто лежать. Мне нужно было подробнее разглядеть то, что я видела в прошлый раз, когда мама держала меня на ручках. Я хотела узнавать новое! И уже заметила, сколько в комнате интересного, и слоники, стоящие рядком на спинке дивана, и стеклянная черепашка нежно голубого цвета, и чайник с керосинкой, и икона. А котенка, я тоже заметила, и очень хотела посмотреть на него снова.

– Ну, давай еще посмотрим, – довольно сказала бабушка. – А когда наша мать придет, мы ее удивим! Да, кошка? – так называла меня бабушка, наверное, за мои круглые зеленые глаза, а возможно еще и мяукающий плач.

Бабушка вернула меня на прежнюю позицию, и для проверки своего открытия, повернула меня не совсем точно в сторону часиков.

– Где наши ходики? Где наши киски?

Я вытаращила глаза, и не увидев перед собой вожделенный предмет, постаралась повернуть головку в сторону часиков, не найдя их прямо перед собой. Мне хотелось выразить словами и мое восхищение, что бабушка поняла меня, и мою радость, когда я снова наткнулась взглядом на котенка, но получилось только произнести непонятные звуки и пустить слюни.

Этот пункт моего образования стал бабушкиной гордостью.

***

– Смотрите, что я вам покажу-у! – сказала бабушка загадочным голосом, когда мама с тетей Верой зашли в дом.

– Что?! – подключаясь к бабушкину тону, спросила мама, округлив глаза.

– А вот смотрите! Бабушка взяла меня на руки и задала мне вопрос, – а где киски, где ходики?

Эксперимент снова удался. Я ловко развернула голову в сторону котенка и загугукала.

– Ах, ты мой умник! – сказала мама. Уже кисок знает. Вот какой у нас есть котеночек. Люсеньке он нравится! А смотри, какие у него ушки и усики…

– Надя, это просто совпадение! – сказала тетя Вера. Что она может понимать в два месяца! Ушки, усики!

– А вот и нет! Люська моя очень умная! – гордо сказала мама. – Она еще и профессором будет. Как дядя Леша Карпинский!

– А мой Виталька, будет генерал! Генерал Дубинкин! – с юмором сказала тетя Вера, разворачивая Виталика и кладя на кроватку рядом со мной.

Дубинкин была фамилия ее мужа Павлика.

– Такие у нас ребятки хорошие! Правда?! Жалко дедушка Коля их не видит. Вот бы радовался! – сказала тетя Вера, разворачивая Виталика. Он маленьких любил!

– Сейчас мы будем кушать, – сказала она, обращаясь к Виталику и мне. – Накормим ребят, а потом и сами за стол сядем, Мы с Надей сегодня колбаски докторской купили…

Об этом можно было и не говорить, потому что запах от колбаски шел одурманивающий.

– А селедочки не прихвати-и-ли? – спросила бабушка, дрожащим сказочным голосом и улыбнулась улыбкой маленького ребенка, который выпрашивает конфетку, – и папиросочек, для бабулечки не забыли?

– Все прихватили, – сказала мама. – И сигареты, и даже кавказских конфет купили. Ставим чайничек!

– Пока Пашку дождемся, мы чаю напьемся, – весело сказала Вера.

– А я пока селедочку разделаю, – сказала бабушка, доставая селедочницу из буфета.

***

Потом были для меня и первые цветочки, и бабочки, и лето. Первые желтые листья и первые снежинки. Для меня все было в первый раз. А мама всегда говорила, – смотри, Люсенька, какой снежок красивый, это зима. Смотри, Люсенька, какие красивые листики, желтые, оранжевые, это осень.

Она обращала мое внимание на все, что нравилось ей, и что было интересным и нужным. И я, лежа в одеяльце в своей маленькой колясочке, смотрела на голубое небо, на красные гроздья бузины и на слоников в бабушкиной комнате. А еще, на очень заманчивую стеклянную голубую черепашку, лапку которой мне очень хотелось попробовать на вкус. Я запоминала все, что было вокруг меня, и мне очень нравился этот мир, его краски, запахи и добрые лица, которые смотрели на меня и называли Люсенька, Люлька, Кошка или Людочка.

Где птичка или самонадеянные взрослые

Приближался Новый 1950 год. И маме решила, что тянуть до того момента, когда мне исполнится год, чтобы сделать традиционную фотографию, не стоит. Нужно было послать фотографию папе, который работал в Казани в суворовском училище, обучая мальчиков бальным танцам, как то было положено для воспитанников, и устраивал конкурсы самодеятельности. Это была временная работа, потому что папа ждал места в театре.

Тетя Вера уже сделала фотографию Виталика. На ней он гордо сидел в своей черной шубке в санках среди сугробов, а рядом стоял дед Мороз и держал плакат «1950 год»

***

Мама поставила щипцы на керосинку. Закрутила кончики волос, и заколола их наверху так, чтобы они были приподняты горкой. Подкрасила губы, и, дунув на ватку, напудрилась из круглой коробочки, на которой были нарисованы ландыши. Посмотрев на себя в зеркало, она надела каракулевую шляпку, всунула ноги с туфельками в резиновые ботики на каблуках и, посадив меня на санки, повезла в фотомастерскую, которая была за платформой.

Это было маленькое дощатое здание, прилепившееся к синенькой аптеке. В очень тесной комнате, отгороженной от входной двери серой занавеской, стоял обычный венский стул, и фотоаппарат на высокой треноге, накрытый черной тряпочкой.

Мама поправила прическу, завязала мне бантик, так что хохолок торчал кверху, поставила меня на стул и взяла мои ручки, приготовившись фотографироваться.

Пока дядя готовился снимать, я стояла на стуле и крутила головой, оглядывая этот маленький закуток, и не увидела ничего, что могло бы мне понравиться. Дядю я нашла вполне симпатичным, потому что, он очень мило улыбался маме и у него были необычные черные усики.

– Смотри, сейчас отсюда вылетит птичка, – лицемерно сказал дядя в синем халате, и взялся за тряпочку.

– Как оттуда может вылететь птичка? – подумала я. – Это же фотоаппарат.

Я посмотрела на него так, и сяк, и повернула голову, ища птичкино гнездышко или клетку.

Но, дядя повторил это еще раз, и я подумала, что дядя не может врать уж настолько. Птичка вылетит, но как? Я уставилась в объектив, боясь пропустить, в чем состоял весь фокус с появлением птички.

– Может быть, птичка такая же, как котенок в часиках, не настоящая?

Я уже знала, что так обманывают детей, чтобы они смотрели в объектив, но слова дяди, все же, зародили в моей душе сомнение. Я думала, – может быть здесь какой-то фокус, и птичка, вылетит на пружинке? Мне было интересно, что там такое придумано, чтобы обмануть ребенка. Я приготовилась к открытию. И уставилась в объектив.

Дядя щелкнул черной штучкой, и сказал, – все, одевайтесь, – и снова накрыл камеру тряпкой.

Оказалось, что никакой птички там не было вовсе! Ни механической, ни, даже, нарисованной! Но, дядя ничего не объяснил и не оправдался.

– Готово, гражданочка, – сказал он. Приходите через неделю.

– Зачем он обманывал? – возмущенно подумала я. – Сказал бы просто, – смотри девочка сюда, – я бы и смотрела!

Мне так хотелось сказать и объяснить дяде, что я очень умный ребенок, и это знают все, и что меня не нужно было обманывать, я все знаю и все понимаю. Но, мне этого сделать не удалось, потому что мы быстро вышли из комнатки, и наше место заняла другая тетя.

– Нет тики! Нет тики! – говорила я, пока мама меня снимала со стула и одевала перед выходом на улицу, желая привлечь ее внимание к такому нечестному и бесполезному поступку этого маленького усатого дядьки в синем застиранном халате!

Полный каскад моих возмущений словами я выразить не могла, потому что еще не могла четко и быстро, как взрослые, сказать их, но мысли мои были четкими, и объемными.

Мысленно я говорила гораздо лучше, в мыслях слова складывались в предложения, а вот как это могло получаться, для меня до сих пор странно.

Тогда я поняла, что взрослые могут обмануть. Пока мы ехали домой, я все думала про фотографа, и, судя по тому, что я помню это до сих пор, можно понять, как меня это тронуло.

А дядя и не подозревал о том, что в голове этого десятимесячного малыша могут жить такие мысли. Наверняка он думал, впрочем, как думают все, что это всего лишь глупый ребенок. И он ничего не понимает!

Понимает! Только сказать, как взрослые не может!

Дебют красного капюшончика и джурнал «Огонек»

Мама старалась быть со мной всегда честной, и всегда обращалась со мной как с умным человечком. И если она и обманывала меня, то только для того, чтобы я не плакала.

– Не плач! Люсенька. Я тебе конфетку с махорками дам! – говорила она загадочно.

Я переставала плакать. Мне очень хотелось узнать, что это за конфетка такая с махорками.

– Давай! – говорила я. – Где у тебя конфетка?

– А я скоро пойду в магазин и куплю тебе ее, – говорила мама загадочно.

Мои мысли переключались на образ конфетки. Я представляла ее такой длинненькой, завернутой в бежевый с коричневым узором фантик, края которого нарезаны мелкой лапшой. Я никогда не видела эту конфетку, но при упоминании о ней всегда успокаивалась и становилась сговорчивой. Вместо конфетки с загадочными махорками, мама всегда покупала мне шоколадку или гематоген, чтобы я была сильной и здоровой. И никакого вреда, судя по моей теперешней жизни, шоколад мне не принес. Как теперь признали, он полезен для зубов, для мозгов и для хорошего настроения!

***

Снова пришел март, мне исполнился год, но не восьмого марта, а восемнадцатого! Моим днем рождения стал «День Парижской Коммуны»! Это звучало очень торжественно, и заодно мои познания увеличились на существование такой страны, как Франция, на то, что там, в Париже была Коммуна, и то, что этот день совпадает с моим днем рождения. Многие дети и не знали, что существует такой праздник, а я знала! Я родилась в «День Парижской Коммуны»! И почему-то, мне это добавляло гордости.

***

Мама набрала в утюг углей, поставила на стол банку с водой и стала отглаживать свое демисезонное пальто. Она положила на пальто мокрую марлю, и стала водить по ней утюгом так, что из-под марли шел пар.

– Нужно съездить к тете Зине Громовой, – сказала мама сестре и бабушке. Люсеньку покажу, и Володьку давно не видела, как они там поживают?

– Съезди, съезди, пропела бабушка. – Вот Зине передашь, – бабушка протянула маме скрученные в рулончик белые кружева. А эти я сегодня на рынок отнесу, – бабушка продолжила вязание, – осталось сантиметра два и все.

– Надя, привет передай им всем, я тоже, как-нибудь, в другой раз поеду. Витальке что-то нездоровится, да и с Пашкой не очень хочется ехать. Учудит что-нибудь в гостях. Тете Зине не понравится, – сказала тетя Вера.

Мама повесила отглаженное пальто на вешалку,

– Надо бы новенькое, мне хочется расклешенное из драпа, пастельного цвета, само, или сиреневого, – сказала она. – Вер, как ты думаешь, такую шляпу еще можно одеть? Мама достала из гардероба черную шляпку с тонкой сеткой, вуалью, на которой были черные горошинки поплотнее. Одела ее, взяла в руки свою черную лакированную сумочку и всунула ноги в туфли с каблуками.

– По-моему, я девка красивая, – сказала мама, улыбаясь и вертясь перед зеркалом.

– Только тебе поправиться надо, совсем зеленая! – сказала тетя Вера.

Она сняла с мамы шляпку, одела на себя.

– Нет, мне это не идет, я лучше, в своей, с полями буду ходить. И я бы лучше себе купила серое, габардиновое, как у тети Нади Карпинской, я тут недавно в магазине примерила, так благородно. С отпуска куплю, или Пашка что-нибудь сделает на продажу. Он Галине Петровне с Кооперативной, обещал буфет сделать, вот тогда денежки у нас будут, – заговорщическим тоном сказала тетя Вера.

– А мне серый цвет не пойдет, – сказала мама, – Я очень бледная. Она помазала помадой точки на щеках и растерла их рукой, – вот так лучше.

***

– Люсенька, сегодня мы с тобой поедем в Москву! – сказала радостно мама, одевая меня в мой красный капюшон, который, наконец-то, дождался выхода в свет. К тете Зине и дяде Володе, на Каланчевку!

– Ту, ту, палавоз! – запрыгала я, зная что мы поедем на поезде. Морозено!

– И мороженое купим, и пирожное. Вкусно?! – мама заманчиво улыбнулась. – Ну, побежали! – сказала она, взяв меня на руки.

Но, бежала только мама, держа на руках меня, и еще сумочку и сеточку с необходимыми вещичками, а я смотрела по сторонам, и знала, что сейчас будет перекресток, ясельки, а потом мои любимые сосенки, растущие прямо посредине улицы. Последнее препятствие деревянная лестница на платформу, сделанную из таких же досок, и мы уже у кассы. Мама перевела дух, купила билет, и, посадив меня на лавочку, уже спокойно стала ждать поезд.

В поезде я, конечно, стояла возле окошка, на лакированной лавочке, и смотрела на проезжающие поезда, на домики, на церковь, и на тетю, в белом халате, надетом поверх пальто, которая вошла в вагон с огромным серебряным коробом, висящем на толстом ремне на ее шее.

– Мороженое, кому мороженое! Эскимо, рожки, пломбир… громко на весь вагон вещала тетя.

– Дайте нам эскимо, пожалуйста, – мама достала рубль десять копеек и купила заманчивую серебряную колбаску на палочке. Она отвернула фольгу и дала мне лизнуть и съесть кусочек шоколадной корочки. Но, этого было мало.

– Люсенька много нельзя, простудишься!

Я уже хотела заорать, когда мне не хватило просто слизывать мороженое. Я хотела всю палочку! Я протянула настойчиво к нему руку, но мама отвлекла мое внимание

– Смотри, сейчас мы въедем в туннель, – загадочно сказала мама, и скоро в вагоне стало почти темно, а за окошком была чернота и желтые огни. А потом поезд снова выехал на солнце, и вскоре появилась платформа.

***

Это был Казанский вокзал с мельтешащими пассажирами, продавщицами, грузчиками и милиционерами в белой форме. Мимо проезжали тележки с чемоданами, тетки громко предлагали пирожки, и люди сидели на своих чемоданах или тащили их к поезду.

– Москва! Люсенька, мы приехали в Москву! – мама взяла меня на ручки и вышла из поезда.

День был солнечный, апрельский, он сверкал голубым небом и осколками лужиц на тротуаре. И в нем вся эта привокзальная суета тоже казалась праздником!

Все вокруг было не так, как в Ильинке. Деревья, растущие на тротуаре, были окантованы ажурными металлическими решетками. Скверы выделялись посаженными по кругу кустами, на которых чуть набухли почки. А по асфальту сквера весело катались детишки на маленьких велосипедах, девочки прыгали через веревочку, а воробьи пили из сверкающих лужиц водичку. Здесь было столько всего! И машины и троллейбусы, и светофор, горящий разными цветами… и витрины магазинов, и большие дома, и полосочки на дороге. Здесь все было другое и запахи, и краски, и насыщенность деталями. Это восхищало, но совершенно не пугало, и назначение всех этих деталей, становилось очень быстро понятным. Полосочки, это там, где переходят дорогу люди,, а светофор, с разными огоньками, это для того, чтобы троллейбус останавливался.

А для мамы, это было возвращение в детство, ведь она была москвичка, родилась в самом центре Москвы, на улице Степана Разина, которая находилась в трех минутах от Кремля. И гулять с бабушкой она ходила не куда-нибудь, а в Александровский парк! Потом они жили здесь с бабушкой Полей на Каланчевке, а потом с бабушкой Машей в Прозоровке на даче Николая Карловича фон Мекк. В голове у мамы пронеслись воспоминания о детстве, юности, войне…

– Не будем вспоминать плохое, – подумала она. Сейчас сходим в гастроном, купим тете Зине что-нибудь вкусненькое, посидим у нее немножко и пойдем, прогуляемся. В скверик на Лермонтовской.

В гастрономе, который находился в полуподвале этого же дома, вкусно пахло колбаской, и смолотым кофе, а прилавок с тортами и пирожными украшенными цветами из разноцветного сливочного крема, занимал, наверное, метра три.

– Какие пирожные мы с тобой купим, а Люсенька? – спросила мама, выбирая из множества, разложенных на витрине. Там лежали корзиночки, наполненные грибками, или нежными цветами, воздушные слоеные квадратики «наполеон», посыпанные крошкой, трубочки «эклер», политые разной глазурью, на тортах красовались разноцветные пастельные розы, зайчики и белочки, а на шоколадном огромном торте все фигурки были тоже из шоколада. Но, это был очень дорогой торт, он стоил пятьдесят пять рублей. Здесь было столько всего, что глаза разбегались. Мама выбрала «эклер», «наполеон», и корзиночку с грибками, а я показала пальчиком на пирожное с розовым цветком, который был бисквитным кусочком торта «сказка». Мы пробили чек в кассе с белым разрисованным стеклом. И получили белую коробочку, завязанную розовой веревочкой на бантик.

– Ну вот, теперь мы можем идти в гости, – сказала мама, и мы, выбравшись по лесенке на улицу, вошли в подъезд, который пах пирожками с мясом.

***

– Вот мы и пришли! Ну-ка Люсенька, нажми на эту кнопочку. Еще раз и еще раз! Три звонка Громовым, прочла она надпись на двери.

– Здрастье, тетя Зина! – поздоровалась она с крупной дамой. А тетя Зина Маленькая дома?

Здесь жили две Зины, одна была тетей мамы, а другая женой дяди, который умер во время войны. Обе они были Громовы. И чтобы их различить им присвоили добавочное имя Большая и Маленькая.

– Надя! Зинаида Алексеевна куда-то вышла. Ты пока посиди у нас, чайку попей, – сказала подошедшая соседка Варя. Она минут через двадцать придет. Вот какая у Николая дочка-то выросла. Красивый был мужчина, – покачала головой тетя Варя.

– Проходите, – улыбаясь, предложила тетя Зина большая. Ей не хотелось показаться невежливой, ведь это была ее племянница по мужу, но, она была очень экономной, и угощать двоих, она никак не рассчитывала, поэтому сказала это так неопределенно, уступая свое гостеприимство соседке.

– Да мы только вещички оставим, а сами с Люсенькой пойдем, прогуляемся. На улице так хорошо! Мы в скверик и обратно, – оправдалась мама, не желая отягощать тетю Зину Большую муками совести.

***

– Надечка! – маленькая женщина лет сорока в темно-зеленом пальто и сумкой с продуктами встретила нас на лестнице. – Куда же вы? Пойдемте назад. Я как раз из магазина, сейчас чаю попьем, а потом я котлеты пожарю.

– Мы немножко прогуляемся, полчасика, а вы пока чайник ставьте, – сказала мама, ей очень хотелось снова посмотреть на знакомые места, и почувствовать себя москвичкой.

– Гражданка! – услышала мама, когда мы вошли в сквер. Вы не против, если я сфотографирую вас с вашей дочкой. Уж очень вы удачно смотритесь. Встаньте вот так и ведите ребеночка за руку по дорожке. Так, хорошо. Смотрите себя в журнале Огонек на обложке! – весело сказал мужчина, подержав в своих руках мою ручку. Какая милая мама, улыбнулся фотограф, как вас зовут?

– Надежда Громова! – гордо сказала мама. Здесь в Москве, она ощутила себя той девочкой, которая когда-то здесь жила, и тогда она была Громова!

– А меня Леонид Кудрявцев. Вот мой телефон.

Мужчина написал номер на бумажке и дал маме в руку. Звоните, если будут вопросы.

И мама в пальто, в шляпке с вуалью, а я в красном капюшончике и красных ботиночках, среди весенней первомайской Москвы появились на обложке «Огонька».

– Тетя Зина, – нас сейчас в журнал сфотографировали! – радостно сказала мама, войдя в комнату.

– Дядя, чик, – сказала я.

– Надечка, как она уже хорошо говорит! И все понимает!

– У, такая сообразительная! – улыбнулась мама. Вот спросите, как ее зовут.

– Люля, – сказала я, не дожидаясь приглашения. – Папа Петя, мама Надя, тетя Леля.

– Какая умная девочка! А наш Володя тоже скоро женится. Я уже ее видела. Красивая девушка, вежливая. Он сейчас как раз у них, они здесь не далеко живут. Люди простые, но приличные. Тетя Зина говорила, заканчивая фразу, немного оттопыривая нижнюю губу, как будто немного обижаясь как ребенок. Но, когда она улыбалась, то была похожа на маму, и поэтому мне всегда нравилась.

Маленького роста, она была одета, в черный сарафан из шерсти, наверняка перешитый из старого платья, с кофточкой из крепдешина, завязывающейся бантом на груди, Короткие волосы, постриженные под каре, заколоты заколкой на бок на косой пробор. Тете Зине Маленькой было в то время сорок два, но мне она казалась бабушкой.

– Надя, сажай ее на кровать, есть, наверное, хотите, сейчас я котлетки принесу, а хочешь, мы ей кашку сварим, предложила тетя Зина, беря меня на руки.

– Хотите я сама, я все на кухне знаю, – предложила мама.

– Пожалуйста, если хочешь. Вот тебе манка, ой, а молока то нет! – сделала испуганное лицо тетя Зина.

– А мы взяли с собой, у меня в сумке бутылочка.

– Прекрасно! – улыбнулась тетя Зина. – Как там Вера, Маша? Мама все в магазине работает? Как Петр Гаврилович? – тетя Зина, со мной на руках прошла за мамой на кухню, по огромному коридору, на стенах которого, висели велосипеды, санки, корыта. Потому что, теперь квартира, в которой до революции жила одна семья моей прабабушки, стала коммунальной, и в ней на кухне стояло шесть столов, шесть примусов, и очередь в ванну, была с утра приличной. Кухня и коридор, к счастью, были огромными, и поэтому роль ванны, умывальника и прачечной часто присваивала себе кухня. В ней стирали и купали детей.

– У нас, тетя Зин, все хорошо, все по-старому, – рассказывала мама, мешая кашку с молоком. – Виталек растет, муж у Веры, такой мастер, мебель на заказ делает, так что они живут хорошо, мать, как всегда работает и вяжет кружева. У меня в сумочке рулончик, она вам передала, для подзора. А мы с Петей ждем, когда ему дадут хорошее назначение. Он сейчас должен из Казани вернуться, пойдет в ВТО, не знаю, что ему скажут. Без квартиры больше нипочем не поеду. Так тяжело жить по чужим квартирам. Хозяева ужасные, в комнату без нас заходят, по чемоданам шарят. Ни стыда, ни совести. Все время боишься, лишний раз, сделать не так! Сто раз оговорят, серые, жадные.

– Да, Надечка, хорошо бы ему в московский театр устроиться, снова сделала серьезное лицо тетя Зина.

– Не получается пока, тетя Зин! Петька талант, его берут, но как только узнают, что он не партийный… поэтому с назначением сейчас сложно.

– Да, – тетя Зина, понимающе, нагнула голову, кивнув в сторону дверей других жильцов, – пойдем Надечка в комнату, ребенка кормить будем.

После кашки я спала на большой кровати, тетя Зина разливала чай в темно зеленые чашки с золотыми орешками, и они с мамой вспоминали старую жизнь, дедушку Колю, его брата Митю, и бабушку Полю, которые совсем недавно еще жили здесь. Бабушка Поля умерла в тридцать пятом, от сердца, дядя Митя во время войны, после контузии, а Коля совсем недавно в сорок шестом, после полученных ран на войне.