Лысая

Иероглиф вроде бы означал «страус».

Сидя в грохочущем жёлтом изнутри вагоне метро, Марья задумчиво смотрела в телефон.

«Отъебись».

«Сдалась она мне? Сдалась я ей? У неё, наверное, полно друзей, а я так далеко… Может быть, из-за этого? Не стоило ей тогда звонить.»

Марья снова попыталась напечатать какое-то сообщение, но оно не отправилось: сети в метро не было. Пока она не появилась, Марья поспешно удалила и стёрла всё, что напечатала.

Вышла она на Петроградской, решив пойти дальше, куда глаза глядят: Питер большой и занятия для маленькой неё здесь точно найдутся. Она направилась к эскалатору, искусно обойдя молодого парня с усталым выражением лица, предлагающего проходящим «планшет недорого». На поверхности начинали собираться вместе облака, но пасмурно пока что не стало – Марью это порадовало. В районе этой станции она бывала редко, одноклассники предупреждали, что станция одна из самых загруженных в час-пик. Хорошо, что до него пока что было долго. Больше всего её тянуло к набережной, и, легко найдя к ней путь, Марья свернула от шумных машин, скатилась по гладкому перильцу и отправилась вдоль Карповки.

Она точно знала, как называются петербургские реки, потому что очень любила карты. Отец её был геологом, так что в этой области их интересы несколько сходились. Марья долго сидела над картой Питера, но всё запомнить так и не успела. Точно знала, что спустя несколько домов и долгую-долгую парковую зону Карповка вольётся в Неву, а под ногами вырастет длинный Гренадёрский мост. Но пока что всё, что интересовало Марью – это примостившиеся в узенькой речке катера и лодки самых разных мастей, моделей и размеров: самая настоящая водная парковка. Все они пустовали, а Марья шла мимо них и думала, что было бы здорово взять один такой и отправиться в бесконечное путешествие, набрав команду из доверенных людей. Она бы взяла туда Наташу, которую сегодня встретила, Ромку Подгорного – уж очень здорово он знает всякие «морские» песни, пусть и современных исполнителей, да и вообще он ничего такой. Можно было прихватить Маринку, только у неё, наверное, экзамены, не согласится… Они бы завели большого белого пса, и назвали бы его Котик. Он был бы как морской кот, только морской пёс. Как назвать корабль? Ну, это уже нужно со всеми советоваться, не может же Марья одна принимать такое важное решение. И они точно заплыли бы в город за Пашей… Хотя там один скудный пруд, да и только… Но Марья была уверена: Паша согласится и рванёт вместе с ними.

Хотя пришедшее от неё сообщение говорило об обратном, и Марью это расстраивало.

Возле самой воды она вдруг заметила знакомую спину в вязаном сером свитере, и нежно-розовые короткие волосы. Марья не сразу вспомнила, кто это, но решила, что стоит поздороваться.

…Лицо у обернувшейся девушки явно было огорчённое. На коленях лежала книга.

– Привет… – сказала она растерянно, и, кажется, почти рефлекторно. – Мы же где-то виделись, да?

– Угу, – кивнула Марья. – Только я тоже не помню где. Я Маша. А ты?

– Юля.

– Прости, но… Что-то случилось?

– Почему? – не поняла Юля.

– Мне… показалось.

– У меня планшет спёрли. Сижу вот, думаю, что делать.

Марья присела рядом.

– Как так получилось?

– Вытащили, – пожав худыми плечами, Юля закрыла книгу. Это был Ремарк, «На Западном фронте…» (Марья быстро отметила про себя, что читала только первые несколько страниц, а потом её отвлекли). – Сумка открыта была, из метро вышла, а его какой-то мужик дёрнул и сбежал. Я и не увидела…

– Из метро, говоришь… – протянула Марья задумчиво. – Ты не думала, может, он до сих пор…

В голове её что-то щёлкнуло: перед глазами встало лицо того самого парня, который предлагал планшет проходящим.

– Петроградская?! – спросила она, вскочив.

Юля подняла брови.

– Ну да, а…

– Иди срочно туда!!! Я побегу, а ты… иди на Петроградскую! Догоняй!

Ничего больше не объяснив, Марья бросилась бежать.

«Что я делаю? Что я буду делать, если найду его? Неужели кинусь в драку?!» – почти что испуганно думала она на бегу, минуя те же самые катера и лодки, которыми любовалась несколько минут назад. В ней смешались противоречивые чувства: Марья думала, что ничего не сможет сделать, даже если поймает вора, что, может быть, это даже не он украл планшет, может, его уже и нет на станции… И чем больше она об этом думала – тем быстрее двигались её ноги. Преодолев Гренадёрский мост за считанные мгновения, она помчалась к светофору.

«Почему… я вообще туда бегу?!»

Мимо проносились люди, в лёгких кололо тяжёлой болью – бегать Марья не очень любила и не очень умела – вся спина вспотела, однако она не остановилась, пока не добежала до станции. Быстро скользнула по терминалу пропуском, шмыгнув сквозь турникеты настолько быстро, что они громко схлопнулись за её спиной, и даже охранник сунулся вперёд (заметила краем глаза), но Марья уже слетела вниз по эскалатору, минуя стоящих на ступенях людей. Только лишь на половине она осознала, что перепутала проходы, и ступени под её ногами едут противоположно её движению – вверх. Смутилась, почувствовав себя очень глупо, но не остановилась (потому что было бы глупо разворачиваться и ехать назад), и почти что вприпрыжку добежала до конца эскалатора, при этом извинившись перед бабушкой в стеклянной кабинке, глядящей на неё как на чокнутую.

Парень до сих пор был тут: ему в очередной раз отказали.

Только теперь запыхавшаяся и вспотевшая Марья поняла, что не сможет ничего ему сделать.

И вновь останавливаться было поздно. Она двинулась вперёд, едва передвигая ноги и не понимая, что будет делать. Всё, что ей было нужно – это забрать украденный у Юли планшет, пускай даже силой.

Подойдя, она тронула парня по плечу куртки. Тот обернулся, взглянул вопросительно.

– Ты украл его, – тяжело дыша, сказала Марья, показав на планшет. – Я знаю, что украл. Отдай пожалуйста.

– С какого это?! – изумился парень, отшатнувшись. – Тихо спиздил и ушёл – называется «нашёл», так что отвали! Ничего не знаю!

– Так ты всё-таки украл его!..

– Иди куда шла, а то въебу!

Марья почувствовала, как к горлу от отчаяния и обиды (а может – от долгого бега) подступает ком, а потому бросилась на парня с криком:

– Да я сама тебе!..

– Маш, ты чего?! – сзади к ней подбежала запыхавшаяся Юля. И как так быстро успела, неужели, тоже бежала? – Маш…

– Это он… – пропыхтела Марья, пытаясь дотянуться до планшета, который парень упрямо оттягивал назад на вытянутой руке.

– Да отвали ты!

– Это ведь и правда мой планшет! – изумилась Юля. – Там даже наклейка сзади такая же!

– Да отъебитесь вы уже!!! – закричал парень, вырываясь из рук Марьи. На них уже подозрительно поглядывали окружающие люди, одни только охранники возле эскалаторов ничего не замечали.

– Просто отдай мой планшет, – сказала Юля.

Парень отступал назад, прижимая планшет к груди обеими руками.

– На хер пошла, я сказал! Валите отсюда! Продаю что хочу!..

Марья вскинула руку вперёд:

– СТОЙ!!!

Нога пятившегося парня не встретила под собой опоры: он сам не заметил, как подошёл к краю платформы.

Раскрыв рот, он замахал руками, выронив планшет: выпав, тот рухнул вниз между рельсами. Марья ринулась вперёд, схватила вора за плечи и резко потянула на себя изо всех сил. Покачнувшись, он рухнул прямо на неё, придавив её к полу, при этом коленом стукнулся о край платформы и поспешно убрал ногу.

– Ты ёбнутая!!! – почти что со слезами завопил он на Марью. – Я чуть не сдох из-за тебя, ты знаешь, что там всё под напряжением?!! Катись нахуй со своим планшетом, блять!!! – поднявшись на ноги, он хотел ещё что-то сказать, но на него наехала уже Юля.

– Ты понимаешь, что она тебе жизнь спасла?

– Да она ёбнутая в край, и ты такая же!!! – кажется, осознав, что он в меньшинстве, вор бросился бежать к эскалатору.

Проводив его взглядом, Юля наклонилась к сидящей на полу платформы Марье.

– Ты как, Маш? Всё хорошо? Не ушиблась?

– Цела… Вроде. Планшет твой… туда упал, – Марья кивнула в сторону рельс. – Спроси охранников, может, достанут…

– Ох-х, ну и чудо же ты… – удивлённо проговорила Юля, погладив её по макушке.

– Юль, планшет… Ты всё же сходи, а то поезд проедет и…

Они словили джек-пот: охранники, к которым подошла Юля, услышали, видимо, часть их разговора, а потому не дали вору зайти на эскалатор и остановили его для проверки документов. А когда Юля им всё объяснила, даже согласились достать с рельс планшет, пока не прибыл поезд. На всю эту суету Марья смотрела немного отстранённо, чувствуя, как пусто в голове после случившегося.

Благодарная Юля, планшет которой благополучно вернули, крепко обняла Марью.

– Маш, спасибо тебе большущее. Ты очень смелая.

…Всё произошедшее в метро нагрянуло на Марью гораздо позже, когда она уже успела прийти домой. Вспомнилось, как на неё кричал тот вор, как он чуть не упал на рельсы, а она его спасла, как кричал на неё, и с какой благодарностью смотрела Юля… Всё это одновременно всплыло в голове, так что, едва дойдя до комнаты, Марья рухнула на колени и отчаянно заревела – наверное, на всю квартиру. Всю её била дрожь, а слёзы текли почти что сами. Естественно, прибежала утешать её Аня, выслушала её сбивчивый рассказ и ещё долго говорила что-то успокаивающее, обнимая сестру.

– Ты и правда очень-очень смелая, Марьюш, – сказала она серьёзно, когда Марья почти успокоилась. – Даже если бы планшет не спасли, ты всё равно спасла человеку жизнь. Это очень дорогого стоит, каким бы этот человек ни был.

– Я не хотела, – всхлипнула Марья, повесив нос. – Оно как-то само.

– Не думай об этом, сестрёнка. Всё уже хорошо. Ты прекрасный человек, Марья, запомни это, ладно? И кстати, ты своей подруге-то позвонила?

– Н-нет… – Марья покачала головой. – Как-то… Не решилась.

– Ну так решайся, – Аня встала и улыбнулась. – Приготовить тебе яичницу? Могу и с чесноком, как ты любишь…

«Ты очень смелая, – звучали в Марьиной голове слова Юли и Ани. – Ты очень смелая, Марья».

За окном была почти что ночь. В комнате был выключен свет. Окружающий мрак разгоняло только синеватое свечение от экрана телефона.

«Тише, Марьицио, ведь ты должен быть отважным и храбрым», – произнесла она мысленно, нажав на кнопку вызова.

После череды длинных гудков раздалось несколько коротких: Пашка сбросила звонок.

3

«Только не сейчас, Марья. Только не сейчас», – подумала Пашка, нажимая на кнопку сброса.

Телефон затих.

Едва ли Пашка могла объяснить самой себе, почему она сделала это. Но она точно знала, что для выяснения отношений нельзя находиться в таком состоянии, в каком она сейчас. Да, Илюшка помог ей немного развеяться, но, показывая ему, что всё в порядке, Пашка больше притворялась – а с Марьей притворяться было нельзя, только не с ней.

– Молодые люди, – в комнату заглянул отец. Обращался он, скорее всего, к мальчишкам, – извольте пройти на кухню, там стынет жареная картошка.

– Не, спасибо, я… – начал было Илюшка, но Бульбазавр толкнул его локтем, шепнув:

– Отказываться невежливо.

– А ты, Паш? – спросил папа, пропустив мальчишек мимо себя.

Лысая махнула рукой.

– Всем за столом всё равно места не хватит. Попозже поем.

– Если захочешь, присоединяйся к нам. Мы будем рады.

Он закрыл дверь.

Какое-то время полежав в комнате, охватываемой сумраком вечера, Пашка тяжело вздохнула. Поднялась, посмотрела на телефон, запоздало поняла, как здорово было бы снова услышать Марьин голос. Увидеть её, заглянуть в глаза, обнять, прикоснуться к пальцам, оставившим отпечатки на её снах.

Пашка чувствовала, что не сможет заговорить с ней. Но нужно было, чёрт возьми, исправить положение! Она схватила телефон и быстро напечатала сообщение:

«Я не могу говорить, но очень скучаю. У меня не лучшие времена, но я надеюсь, что с тобой всё хорошо. Ты даёшь мне надежду. Я обязательно позвоню тебе»

Не позволив напрягшимся пальцам ничего стереть, Пашка тут же нажала на кнопку «отправить», и СМС улетело, навсегда закрепившись в диалоге. Не сотрёшь, не исправишь, не перепишешь. Стало немного легче, хоть и осознание того, что она написала полную глупость, не заставило себя долго ждать. Пашка неслышно взвыла, спрятав лицо в согнутые колени. Что ещё значит это дурацкое «ты даёшь мне надежду»?!

Заурчал живот: Лысая почувствовала, что голодна. А с кухни предательски-вкусно тянуло жареной картошкой – Пашка её очень любила. Особенно, если мама добавляла в неё немного лука или специй, аромат был такой, что слюнки текли.

Неслышно выйдя из комнаты, она подошла к углу, из-за которого был виден небольшой стол. Обычно за ним с лёгкостью умещалось всё небольшое семейство Романовых, но теперь место осталось только на одного, и то другим пришлось бы потесниться. Илюшка увлечённо рассказывал папе о монетках Аньки Гриб, и о том, что у него папа директор футбольного клуба… Какое-то время поглядев на них, Пашка подумала: вот, наверное, как должна была выглядеть нормальная семья. И таких вот нормальных мальчишек заслужили её родители, а не… не то, что сейчас призраком отражалось в тёмном окне. Лысое, хмурое, татуированное и пирсингованное. Вечно влипающее в неприятные истории, тусующееся с гопарями и… да всего и не перечислить.

Пашке стало неудержимо горько. Развернувшись, она неслышно прокралась к двери, оделась, неслышно отворила защёлку и выскользнула в коридор.

4

Выйдя из подъезда, она поплотнее запахнулась в кожанку, огляделась и заметила на лавке поодаль знакомую телогрейку: никак, Палыч вернулся.

– О, – сказал он приветственно, когда она прошла мимо. – Доченька, есть прикурить?

Присев на лавку рядом с ним, Пашка поделилась сигаретой из пачки. Палыч чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

– Палыч… А ты помнишь своих родителей? – негромко спросила Пашка, глядя куда-то в пустоту. Сама не поняла, зачем спросила, но слово не воробей.

– Помню, как не помнить, – сказал Палыч, задрав голову вверх. – Батя у меня был такой себе. Колотил нас с матерью постоянно, пил как не в себя… Повесился, когда с завода попёрли. А вот матушка хорошая была. Всегда меня защищала. И есть готовила – объедение.

– А братьев, сестёр не было?

– Был… братишка. Умер во младенчестве. Санькой успели назвать.

«И зачем только заговорила…» – подумала Пашка, выпустив изо рта облако еле видимого холодного пара. Осень начинала вступать в свои права уже в августе.

– В этом доме, между прочим, жили, – сказал Палыч, будто бы невзначай. – А потом, когда мама померла, я… Путешествовать подался. Сам не заметил, как остался ни с чем. Ни друзей, ни родных… Какое-то время вертелся, а потом… сама видишь.

– Так ты путешествовал? – удивилась Пашка. – Это ведь здорово! А где был?

Палыч махнул рукой.

– Да ток на словах и здорово, доченька. А я такой человек: мне постоянно домой хотелось. И не туда, где раньше жили, а… Ну, куда-то ещё домой.

– Может быть, ты для того и путешествовал? – предположила Пашка негромко. – Чтобы найти, где твой настоящий дом.

– Сколько ни ходи, я б всё равно не нашёл. Запомни, Пашенька: всё, что люди ищут в путешествиях, уже скрыто внутри них. Оно всегда с ними. А путешествия… Ну, благодаря им люди понимают, что дом – там, откуда они ушли.

– Опять сидят болтают, дармоеды… – вклинился в паузу зудящий голос Хрыч, прошедшей куда-то мимо них. – Психованная, ещё и с бомжами тусуется, у-у, погоди, в прокуратуру-то доложу на тебя…

Пашка хмуро поглядела ей вслед.

– Карга старая.

– Эх, а в молодости-то до чего свежа была, – как-то даже романтически улыбнулся Палыч.

От таких заявлений у Пашки глаза на лоб полезли.

– Ты что, знал её?!

– А то! – ухмыльнулся Палыч. – Переехала в квартиру над нами, такая девица была, эх-х мы с ней!..

– И ты молчал?! – изумилась Лысая. – Ты с Хрыч пёхался, серьёзно?! Капец, Палыч, ну ты даёшь…

– Ну а что… – невозмутимо сказал тот. – Ты бы видела Анну свет-Константиновну в молодости, эх-х! Пацаны наши ей проходу не давали, все в любви клялись, предложения делали, а она только меня любила! Вот времена были…

– А что потом?

– А что? У меня-то ни гроша не было, а время-то такое, что семью на что-то содержать нужно. Выбрала, значит, сокурсника моего в женихи. Хрыч у него фамилия и была. Ой, Пашенька, какой ж он был сволота! Но с холодильником… А я… Эх! – и Палыч раздосадовано махнул рукой, выкинув окурок в урну рядом со скамейкой.

– А какая у неё раньше фамилия была?

– Журавлёва. Красивая была, жаль, что сменила. Все друзья ей кричали: «Журавлёнок! Журавлёнок!» Она сердилась, но, вроде, не против была.

«Действительно красивая фамилия», – подумала Пашка, а вслух сказала:

– Что-то у неё… кажется, в жизни не сложилось.

– Так видишь, муж-то был обеспеченный, да лупил мою Аннушку денно и ношно. Детей они так и не завели, а Аннушка-то заболела, и видишь… болеет до сих пор.

– Всё-таки болеет? Я думала, она просто так на меня злится.

– Это одно и то же, – пояснил Палыч. – Злоба – тоже болезнь. А заражаются ей люди, покуда несчастливы.

Пашка на долгое время задумалась. Потом вспомнила и спросила:

– Палыч, да ты врёшь! Столько времени Хрыч мимо тебя ходит – и всё бомжом обзывает, да материт! Неужели, вы действительно…

И тут Палыч всерьёз погрустнел: настолько искренне и неожиданно, что Пашка испугалась.

– Не помнит она меня, – негромко сказал бездомный, отводя глаза за спутанными волосами.

– Прости, Палыч, – сказала Лысая с сожалением. – Дура я, не знала.

Глава 6. Лизок

1

Лето близилось к концу неумолимо, и Пашка кое-как успевала ухватывать за хвост последние тёплые деньки: на последнюю неделю августа прочили сильное похолодание. Изо дня в день гуляя по городу, с Ладаном или без, она изредка встречалась с Шаравой или кем-то из его компании. С ними всего за месяц-другой сложились отношения лучше, чем с одноклассниками за все десять лет учёбы. Несколько раз Пашке удалось вытащить Говнаря из дома и прогуляться с ним до пирса: затворник подрабатывал айтишником в фирме, работающей на какую-то там партию. Смерть Кира Говнарь пережил со странной, почти что равнодушной покорностью: так, мол, судьба сложилась, характер у него всегда был не сахар, сам виноват. Пашке, когда он такое сказал, захотелось ему врезать, но она сдержалась.

Простынь, кстати, с начала августа куда-то пропал и с тех пор не появлялся на горизонте, никому не звонил и не писал; Говнарь ничего про это не знал и пожимал плечами, давно, мол, не виделись.

Больше всего Пашку беспокоила Лизок.

Она была как оставленная надолго больная опухоль: вроде как и болела, и нужно было что-то делать, а прикасаться не хотелось, как бы не сделать хуже. И в один день Лысая решила: будь что будет. И позвонила подруге.

Та взяла трубку, как всегда помолчав пару мгновений.

– Алло.

– Лизок, здоровки, тебе Лысая звонит, – Пашка попыталась изобразить бодрый тон. – Слушай, давно не виделись, а погодка-то за окном какая! Погнали прошвырнёмся немного? Я пивка куплю, если хочешь… Проветришься хоть.

– Нет, спасибо, Паша. Не хочу.

– Ну давай тогда я зайду? – бодрость голоса немного упала, но осталась наигранная весёлая уверенность. – Лизок, ну ты чего, давно ж не виделись…

Лизок замолчала, кажется, обдумывая, хочет ли сейчас принимать гостей.

– Лизка-Лизонька-Лизо-ок, погуляй со мной разок… – шутливо напела Лысая.

– Тебе очень хочется?

– Очень! Прямо сил нет, как давно я тебя не видела! Столько всего рассказать хочу…

– Ладно, тогда… Давай около «Кировского» через полчаса.

Лизок в их компании была тем самым человеком, который всегда и всюду систематически опаздывал. Не сказать, что специально, но будто бы сам её организм был настроен таким образом, что если она придёт вовремя, то собьются какие-то таинственные схемы и всё полетит к чертям. Лизок умудрялась опаздывать даже тогда, когда в трубку говорила, что уже подходит к месту встречи. Более того, однажды Лысая назначила встречу, как и сейчас, «через полчаса», вышла из дома спустя сорок минут, быстро добралась до места – и даже тогда ей пришлось ждать Лизку. Эта её черта иногда порядком раздражала, однако со временем стало ясно, что ничего поделать нельзя: девушке будто бы и правда где-то на генном уровне было предписано всегда опаздывать.

А сейчас она пришла ещё и не одна: за ней вслед тащились два таджика, что-то активно ей предлагающие. Лизок спешно перебежала дорогу, без слов спрятавшись за спину Пашки и схватив её за рукава.

– Ну и куда спряталась, э, иди сюда, – сказал первый из таджиков, подходя к ним.

Лысая сделала шаг вперёд, чувствуя, как накаляются «газом» внутренности.

– Я сейчас твоё ебало спрячу, выродок.

– Э, ты чё, подруга её? – спросил второй. – А чё лысая, болеешь?

– Господи! – испугалась какая-то пожилая женщина с пакетами, когда прямо возле неё сокрушительно рухнул на землю таджик, держащийся за лицо.

– Извините! – сказала ей Пашка. Извинения были встречены проклятиями: женщина поспешила прочь. Второй таджик, ещё стоящий на ногах, хотел, было, что-то сказать, но посмотрел куда-то в сторону. Проследив его взгляд, Лысая увидела поворачивающий из переулка в их сторону полицейский «бобик».

– Идём, Лизок, – сказала она негромко, потянув подругу за рукав. С полицией у неё отношения были весьма натянутые: пара приводов из-за «актов вандализма» (иначе говоря, рисование граффити на стенах), а также частые задержания за драки сделали своё дело, и в участке Пашку Романову хорошо знали.

Ударенный таджик, как назло, не спешил подниматься с земли, держась за лицо.

Пашка и Лизок молча и торопливо дошли до угла дома. В последний момент Пашка обернулась. Как и следовало ожидать, «бобик» тормознул прямо возле «Кировского», а вышедший из него человек в форме выслушивал жалобы таджиков, показывающих в их сторону.

– Лизок, сворачиваем за угол – и бежим, – сказала Пашка негромко.

Лысая возблагодарила небеса за то, что эта мысль пришла ей вовремя. Как только они отбежали от угла метров на сто, «бобик» тут же показался из-за здания магазина, свернул в их сторону. Бежать вдоль дороги было глупо и бесполезно – и Пашка потянула Лизку во двор, под сень сгорбленных, медленно желтеющих деревьев.

Останавливаться было нельзя. К счастью, в следующем дворе была та самая девятиэтажка, которую «откупорили» недавно Лысая с Илюшкой. Припомнив это, Пашка побежала туда.

– Охрененная прогулка, – задыхаясь, сказала Лизок. Бегать она хоть и умела, но не очень любила: когда их компании приходилось от кого-то удирать, она часто бежала самой последней, хоть и поспевала.

Лысая не нашла, что ответить подруге. Они выбежали из двора, поглядев по сторонам. Два двора разделяла узкая дорога, на другом конце которой – вот подстава! – показался злополучный «бобик».

– Быстрее!

Они пересекли дорогу, бросившись к тому самому подъезду. Набрав случайный номер квартиры, Пашка сделала собственный голос ужасно тонким и писклявым, пролепетав, «я забыла ключики дома, откройте пожалуйста…». Вместе с писком домофона послышался вопрос вроде «кто это, из какой квартиры?». Заходя за Лысой, Лизок не удержалась, ответив что-то вроде «Это кавалер твоей маман». Не удержавшись, Пашка захохотала в голос, и смех её сопроводил хлопок железной двери.

– Мда-а… – хмыкнула Пашка, с крыши глядя на «бобик», остановившийся возле подъезда. – Как думаешь, что они будут делать?

– Хазэ… – Лизок улеглась прямо на плоскую крышу, раскинув руки, и тяжело дышала: всё никак не могла оправиться от долгого бега. – Надо было дома остаться…

– Да ладно тебе, – улыбнулась Пашка, ложась с ней рядом, но руки сложив на животе. Даже прозрачная синева небес в этот момент почему-то показалась ей какой-то… интригующей. Колючая поверхность крыши немного покалывала лысину – Пашка всё же недавно сходила к парикмахеру и состригла с черепа всю короткую «шерсть», посмевшую расти без её ведома.

Они немного помолчали.

– Лиз… Ну что, как дела-то? – спросила Пашка.

Лизок тяжело вздохнула носом (чёрная футболка вздыбилась и опустилась).

– Я хочу умереть, Паш, – неожиданно призналась она. – Чтобы быть с ним. Снова.

От таких признаний по коже поползли мурашки.

Что вообще можно сказать человеку, который говорит такое? Пашка не знала, и от этого ей стало очень тягостно. Она точно знала, что нельзя Лизке сейчас умирать, и вообще нельзя никому из её друзей, но… как их убедить в этом?

– Лиз, слушай, я понимаю. Но…

– Ничего ты не понимаешь, Паша. Не обижайся, но он всегда смотрел на тебя как на равную. А на меня – как на школоту какую-нибудь. Я всегда мечтала быть похожей на тебя, даже однажды подумала: может, побриться? Но это было бы тупо…