Лысая

– Ну и, куда идём? – мрачно спросила Лысая, пожав парням руки.

– За гаражи на Комсомольскую.

– Там же Полтинник совсем рядом…

Кир с вызовом взглянул на неё.

– И чё?

Сколько она помнила Кира, он всегда таким был. Он завораживал Пашку тем, что любым трудностям, любым преградам, любым неприятностям он будто бы говорил всем своим видом: «И чё?». Не сказать, что его, Кирилла Останцева, совсем ничего не волновало – волновало, и ещё как! Но всё, что вставало на его пути, он воспринимал как вызов, и расправлялся с этим собственными силами, чего бы это ему ни стоило.

Они и познакомились-то, когда к Пашке начали лезть два взрослых алкаша, предлагая всякое. Та уже сжимала кулаки, думая, кому из них первому врезать, когда неожиданно появился Кир: вступился за неё, загородив, а алкашам сказал, чтобы проваливали. Те разозлились, у одного в руках до сих пор была бутылка – он, недолго думая, превратил её в «розочку». Тут-то Пашка и отодвинула Кира в сторону и отлупила двоих пьяниц так, что убежать они никуда не смогли – так и остались лежать на земле. Останцев смотрел на неё в тот момент с неподдельным восхищением.

– Ни хера себе, – сказал он. – Вот ты лупасишь, бритая!

На тот момент Пашка ещё такой была. Ухмыльнувшись, она сказала:

– Всё равно спасибо, пацан. Что вступился.

– Не, ну а чё они, – хмыкнул парень. – Меня Кирюха звать. А тебя как?

В то время это был всё-таки немножко другой Кир: хоть и «вечно молодой, вечно пьяный», но не успевший ещё обыдлиться и распрощаться с детским идеализмом, и каким-то собственным чувством справедливости. Тот, в чью спину сейчас смотрела Пашка, был таким же упрямым, таким же задиристым и скорым на решения… и всё же, каким-то другим. В чём именно состояло отличие, она так и не выяснила.

Пока они шли до Комсомольской, Кир объяснил, в чём дело. С его слов выходило, что он, такой белый и пушистый, гулял по району, как вдруг наткнулся на идущего впереди Вольного, который (неожиданно!) начал к нему докапываться, мол, «чё-то странно ты выглядишь, с какого района будешь, я тебя раньше не видел, чё ты на меня так смотришь, чё ты бычишь». Кир прекрасно знал, кто перед ним, и когда ему уже забивали «стрелу», сказал: ты, Вольный, та ещё падла, я тебя знаю, братву на разборки приведёшь, так что хер тебе, а не стрела. На что Вольный ответил: слово пацана даю, приду один, и ты тоже приходи, разберёмся по-пацански. Проблема была только в том, что все в округе знали, что Вольный на «слово пацана» всегда клал и будет класть огромный болт. И Кир тоже знал. Видимо, с такими вещами он просто не привык спорить, но понимал, что, скорее всего, он вляпался – поэтому и позвал Лысую с Сумчиком.

– Мдааа, – протянула Пашка. – Ты же понимаешь, что это ничем хорошим не закончится?

– Мне насрать! – сказал Кир с чувством, и Лысой вспомнились его пьяные попытки произнести тост на вписке, а затем… всё, что было после. Она поморщилась. – Я гадом буду, но въебу ему в рыло, чтобы место своё знал.

Переубеждать Кира было бесполезно. Попросив у Сумчика пиво, Пашка также немного хлебнула, но тут же поняла, что бесполезно: ей было как слону дробина.

– А чего Антона не позвал? – спросила она, вспомнив Говнаря. Про Простынева не спрашивала: «стрелки» явно не были его стихией.

– Он сказал «не пойду, сам разбирайся». Надо будет потом к нему зайти, пусть пояснит, какого хуя…

«Во дела. Неужели, всерьёз на Говнаря обиделся?»

Вскоре те самые гаражи близ Комсомольской замаячили впереди. Насколько помнила Лысая, площадь внутри них представляла собой квадратное пространство с двумя выходами в противоположных углах. С высотки рядом это пространство летом видно не было – скрывала густая листва деревьев, растущих снаружи гаражей.

– Я пойду первым, – сказал Кир, когда они подошли к одному из проходов. Насколько позволял обзор, пространство посреди гаражей пока что пустовало. Прямо посередине квадрата стояла невысыхающая серая лужа.

Кир достал из рюкзака биту и закинул её на плечо, рюкзак бросил Сумчику. Тот поймал, взглядом спросив, что он собирается делать.

– Просто стойте здесь и ждите. Если чё – выручайте, в сумке ещё биты есть, – сказал Кир, двинувшись вперёд. Лысая и Сумчик смотрели ему в спину.

Пашка подняла глаза в небо: недавно миновал полдень. Над ними собирались пепельные неприятные тучки. Это лето получалось то непомерно жарким, то чересчур дождливым.

Вскоре Вольный появился – и кажется, действительно один. Зазвучали его и Кира негромкие голоса. Даже не слишком было похоже на стрелку, эти двое будто бы поговорить сошлись.

Сумчик вопросительно показал Пашке два пальца у рта – есть ли сигареты? Та выудила из куртки пачку и протянула её Сумчику. Тот закурил.

– Скорее бы, – сказал негромко и замолчал. Не хотелось, видимо, влипать в неприятности из-за Кира.

Подойдя к самому углу, Лысая обратилась в слух: стало интересно, о чём говорят эти двое. Напрягшись, она кое-как разобрала:

– Так это ты был? – спрашивал Вольный.

– С хуя ли это я? Ты ничего не докажешь.

– Ты просто скажи, ты его арматурой ёбнул?

– Я вообще не ебу, кто он, ясно?! Мне насрать…

– Ты в курсе, что этот пацан в больнице умер?

– Мне насрать! – сказал Кир уже громче, и Пашка похолодела, поняв, о чём они говорят. Теперь она была не уверена, что всё действительно было так, как им описывал Кир. Вот только откуда Вольный знал того боксёра?

– Слушай сюда, мудозвон, – медленно проговорил Вольный, подходя к Киру. – Просто сожми яйца в кулак и признайся. Ты пацана завалил?

– Я его не убивал, – сказал Кир в тон. – Я не знал, что он сдохнет. Ебанул, чтобы он не залупался, на кого не следует.

Наступила тишина. Пашка осторожно выглянула из укрытия.

Кир и Вольный стояли друг напротив друга. Вольный был немного ниже его, поэтому смотрел снизу вверх, одетый в чёрную с белыми полосами куртку и длинные шорты, достающие до колен загорелых волосатых ног.

– Так ты чё, из-за него мне стрелу забил? – спросил Кир спокойно. – И хуле ты мне сделаешь?

Вольный медленно сунул руку во внутренний карман куртки и так же медленно достал оттуда чёрный пистолет. Сжал его в руке – и направил на Кира.

– Он моим другом был.

Тот отшатнулся. В глазах его мелькнул страх.

– Стой на месте, – сказал Вольный тихо.

Лысая рванулась на них из укрытия, но Вольный заметил её первым, взревев:

– СТОЯТЬ!!!

И она замерла, подчинившись приказу: пистолет был направлен в лицо Киру, ствол упёрся в переносицу. Вольный смотрел одичавшими глазами на неё, на Кира, и снова на неё. Кир тяжело дышал, стоял, не двигаясь.

– Ствол опусти.

– Ты, мразь, друга моего убил. Ты, блядь, думаешь, я это забуду, а?!

– Убери пистолет, мудила, – сказала Лысая как можно более спокойно (сердце колотилось как бешеное), – в колонию загремишь. Нахер тебе это надо. Остынь.

– На колени вставай, выродок, – произнёс Вольный, сжимая в пальцах пистолет, – на колени вставай и ноги мне лижи, урод.

– Ты ебанулся…

– НА КОЛЕНИ!!! – взревел Вольный.

– Кончай, пацан, – снова попыталась заговорить ему зубы Лысая, – сейчас менты приедут, тебя от такой хуйни никто не отмажет…

– Пасть заткни, шлюха. Нихуя мне не будет, у меня батя олигарх. А если и будет – насрать мне, главное, чтобы урод этот…

– Не убивал я его, ясно тебе?! – крикнул ему Кир. – Я не знал, что он сдохнет! Слово пацана даю!..

– Я тебе сказал: вставай на колени.

– Кир… – негромко произнесла Лысая.

Они встретились глазами. Она с сожалением кивнула: «Делай, что он говорит».

Кир медленно согнул колени, опустил их прямо в лужицу воды: по ней пошла рябь. Вольный приподнял ствол – и, поймав момент, пока он отвлёкся, Пашка ринулась на него, стремясь отбросить его руку от Кира.

До Вольного было меньше метра, но Лысая двигалась будто бы в замедленной съёмке. Громыхнул выстрел, и всё вокруг будто бы сотряслось в едином звуке. Крик замер у Пашки на губах.

В лужу дождевой воды брызнула кровь.

Глава 5. Боль и смелость

1

Пашка помнила всё настолько смутно, будто была пьяна – а те отрывки, что всё-таки запомнила, изо всех сил старалась забыть. И чем чаще старалась, тем чаще они навещали её сны.

Никого и никогда она не била так сильно и остервенело, как в тот момент – Вольного. Всё его лицо было изувечено в мясо, руки были переломаны, всюду – кровь. Это Лысой хорошо запомнилось. Ещё запомнился неожиданно громкий голос Сумчика, что-то кричащий в трубку: он вызывал скорую, сидя рядом с Киром. После этого Сумчик приказал Лысой свалить: вид у неё в тот момент был совершенно безумный. Если бы приехали менты, то она стала бы первой подозреваемой.

Она не помнила, что происходило, когда она вернулась домой. Не помнила, как умудрилась вымыться, чтобы не запачкать кровью постель. Не помнила, что говорили ей родители. Лишь когда пришла мать, Пашка не выдержала и заплакала бессильно и отчаянно, как не плакала никогда. Она ничего никому не могла объяснить, впала будто бы в долгий анабиоз.

Лысая не знала, сколько проспала, но проснулась глубокой ночью. Почти что инстинктивно проверила вибрирующий телефон. В горле, в глазах и в голове было ужасающе сухо.

Звонил Сумчик.

Пашка взяла трубку, но ничего не смогла сказать, приложив телефон к уху.

– Их отвезли в больницу, – сказал Сумчик коротко.

Лысая с трудом пересилила себя. Спросила, положив ладонь на глаза:

– Он жив?

– Нет, Паш. Скорая поздно приехала.

Лысая бессильно выпустила телефон из пальцев: он со стуком упал на пол.

Она покрепче закуталась в одеяло, спрятавшись по самую макушку.

Кир… умер?

Такого просто не могло произойти, – твердила она себе. Не мог этот парень умереть. Пусть даже от пули. Может, у Вольного был простой травмат? Откуда у него настоящий пистолет? Может, рана была не сильная? Может, его успели спасти? Может, он жив, просто состояние тяжёлое? Может, Сумчик ошибся?

Следующие несколько дней Пашка из дома никуда не выходила.

За окном отцветали лучшие дни июля, как назло, солнечные и ясные. Пашка, когда не спала, смотрела на них пустыми глазами, и ни о чём не думала. В голове – будто шаром покати. И так было даже лучше, потому что когда мысли приходили, они, словно разъярённые пчёлы, начинали царапать изнанку черепа, царапали настолько сильно, что постепенно въедались в него, прорастая снаружи короткой и жёсткой рыжей шерстью.

Пашка ела, когда родители приносили ей в комнату еду. Она что-то им негромко отвечала, когда они задавали вопросы. Внутри Лысой будто бы высохла в один миг вся злоба и ненависть: взрывоопасный газ испарился, оставив себя прожжённую, сухую пустыню. Мать что-то говорила про то, чтобы сводить Пашку к психологу, но отец, вникнув в суть дела, сказал, что не стоит зря тратить деньги: ей просто нужно переварить произошедшее.

Когда Лысая вернулась в сомнительную невесёлую норму, уже наступил август.

После исчезновения Кира компания больше не собиралась. Несколько раз Пашку по отдельности навещали ребята, и каждый из них говорил, что вместе они тусить больше не могут: будто бы чего-то не хватает, и даже поговорить не о чем. Они собираются, обмениваются парой фраз, а потом… все просто молча расходятся.

«Что теперь с Лизком будет?» – думала Пашка иногда. Лизок единственная её ни разу не навещала. Сказал ли ей вообще Сумчик о случившемся? И смог ли он подобрать нужные слова? Как она переживёт смерть своего возлюбленного кумира, которого ей не стоило сотворять?

…Пашка потеряла счёт дням недели и числам месяца. Она лежала, глядя в пустоту, когда из коридора послышался звонок в дверь. Судя по тишине, никто не пошёл открывать. Никого нет дома?.. – лениво подумала Лысая, перекатываясь набок, чтобы упасть с кровати.

Позвонили ещё раз. Около входной двери суетливо заскрёбся Ладан, значит, родителей дома не было точно. Кое-как переставляя ноги, Пашка прошла по коридору, в каждом шаге ощущая нежелание говорить с кем-либо, включила свет в прихожей и заглянула в глазок. Ничего не спрашивая, отворила дверь, и увидела на пороге Илюшку и Бульбазавра.

– Привет! – сказал Шарава серьёзно.

Пашка протёрла глаза, вспоминая, кто эти дети и как они узнали, где она живёт.

– Ну привет, – сонно произнесла она, потирая глаза. – Что-то хотел?

– Да диск вернуть… Бульба, у тебя он?

– Угу, – Бульбазавр достал из кармана курточки диск, завёрнутый в прозрачную пузырчатую упаковку. – Я её до Пса-Крушителя дошёл… Дальше не смог.

– Да и никто из нас не смог! – пожаловался Илюшка возмущённо, как будто это Пашка была виновата в том, что один из последних боссов оказался настолько сильным. – Как его победить?! Паш, скажи, а?!

Лысая почесала в затылке. Настроения не было совершенно никакого, но диск она всё же взяла. Посмотрела на часы в коридоре: тринадцать после полудня.

– Значит так, ребятня, – сказала она, припомнив, что в своё время Илюшка разрешил ей воспользоваться компьютером, и даже позволил немного погостить, так что настала пора вернуть должок. – Давайте так: я даю вам сотку, а вы сгоняете и купите мне что-нибудь попить. Пока бегаете, игра как раз установится. Пойдёт?

Илюшка с Бульбазавром радостно согласились.

Поставив игру на установку, Пашка приступила к уборке своих небольших хором: это было одной из причин, почему она отправила пацанов «погулять». Она скидала в шкаф валяющуюся всюду мятую одежду, прибрала постель, стёрла со стола слой пыли, отодвинула огромный угловой кусок дивана, стоящий посреди комнаты, туда, где он не мешал. Отыскала под ним потрёпанного плюшевого зайца, с которым изредка любил развлекаться Ладан, и выпнула его прочь (пёс радостно ускакал за ним вслед). Она быстро устала, но всё равно продолжала чем-то себя занимать. Мысли до сих пор изредка мучили её, но теперь сознание будто бы огрубело, и теперь равнодушно принимало все их царапины и порезы.

Пашка отыскала свою старую гитару.

Она помнила, что эта малышка до сих пор прячется где-то в комнате, но не придавала этому значения. Давно не было желания что-нибудь сыграть, но теперь, кажется, удивившись находке, Пашка стряхнула пыль со струн, перехватила гитару, уселась на кровать, скрестив ноги по-турецки. Прикоснулась к тугим струнам, немного подкрутила колки.

Более-менее сносно играть она умела только одну мелодию, и то не всю. Побренчав какое-то время, она с трудом вспомнила начало. Сбившись несколько раз, заиграла, тихонько напевая.

– I walk a lonely roadThe only one that I have ever knownDon’t know where it goes,But it’s home to me and I walk alone…

Интересно, Кира уже похоронили? Какая у него была семья? С кем он жил, о чём думал в те моменты, когда глаза его глядели в пустоту? Как он вёл себя, когда оставался один?

«Я никогда не узнаю этого, чел, – мысленно обратилась к Киру Лысая, перебирая струны с закрытыми глазами. – Я, может, не должна была тебя пускать. Должна была вцепиться изо всех сил, чтобы ты не шёл на ту встречу с Вольным. Я единственная тогда могла что-то сделать, но просто стояла и смотрела…»

– My shadow’s the only one that walks beside meMy shallow heart’s the only thing that’s beating…

Сумчик рассказывал, что приехавшие врачи вызвали ещё и ментов. Он наврал им с три короба, мол, увидел, как трое пацанов дрались между собой за гаражами. Одному досталось, другой оказался застрелен, третий сбежал, ни лица, ни одежды не помню. Сумчика долго держали в ментовке, составили с его слов какое-то заявление и отпустили, когда взяли отпечатки пальцев и сравнили их с теми, что были на пистолете. Жестоко избитому Вольному, возможно, грозил срок, но его судьба Лысую отчего-то нисколько не волновала.

Не сказать, что в конце концов Пашка превратила свою комнату в оплот чистоты и порядка, однако Илюшка с Бульбазавром, принёсшие из магазина двухлитровую бутылку оранжевой газировки и пакет чипсов, ничего ей не сказали. К их приходу игра была уже установлена, так что Пашка с головой погрузилась в пройденные ей давным-давно «Adventures of Chara». Само прохождение, если игрок был знаком с правилами и сюжетом, не занимало много времени, поэтому примерно за полтора часа Пашка добралась до того самого Пса-Крушителя, которого ребята не могли одолеть.

– Короче, перед боем берёте… и выкидываете Цветок из инвентаря.

– В смысле?! – ахнули ребята.

– А чем драться тогда?.. – спросил Илюшка.

– Ты что, не знал, что кулаками там тоже можно?

– Но Цветок же больше бьёт!

– Только не по Псу-Крушителю. Типа, он же по сюжету на этот Цветок озлоблен, что он тебе помогает, а потому Чаре от Пса урона больше наносится. Надо выкинуть Цветок, и тогда всё будет пучком.

Пиксельный Цветок показал грустный смайлик.

«Чара, мы же… были друзьями».

Пашка нажала на окошко «Всё равно выбросить» – и Цветок исчез из инвентаря.

– Вот теперь можно и драться… Хотя эта зараза всё равно будет больно бить, но уже не так сильно.

Ребята уважительно молчали, наблюдая, как она расправляется с Псом-Крушителем: огромной тёмно-синей шипастой собакой с длинной шеей.

Пёс-Крушитель после двух-трёх попыток оказался побеждён, а домой первой вернулась мама. Заглянув в открытую дверь, она не без удивления обнаружила в прибранной (!!!) комнате Пашки ребят, доедающих чипсы.

– Привет, мам, – поздоровалась хозяйка комнаты прежде, чем ей успели задать какие-то вопросы. – Это Илья и Кирилл. Они поиграть зашли…

– Илью я помню, – сказала мама, улыбнувшись. – Он несколько раз забегал к нам, спрашивал, как твоё здоровье.

Пашка, немало смутившись, опешила.

– Серьёзно?! И вы ни слова не сказали?

– А я говорила, – сказала мама немного расстроенно. – Ты, видимо, не услышала…

– А ты чего молчал? – спросила Пашка Илью.

Тот пожал плечами.

– Я думал, ты знала, просто занята была…

– Так, молодые люди, вас Паша накормила чем-нибудь? – спросила мама.

Илюшка и Бульбазавр вразнобой ответили, что поели чипсов, на что мама Пашки, горестно вздохнув, сказала, что нельзя так безответственно относиться к гостям, и отправилась на кухню жарить картошку.

– Хорошая у тебя мама, – шёпотом сказал Илюшка, когда она вышла.

Пашка хмыкнула.

– Ага, при гостях-то да. Но характер у неё не сахар.

Оставив ребят у гудящего компьютера проходить остатки «Приключений Чары», Лысая улеглась на кровать и нацепила наушники. Послушала, как нормальные люди играют «Boulevard of broken dreams», а следующей песней неожиданно включилась «Powerful»: плавная, спокойная мелодия. Пашка слушала её, глядя в потолок, на кухне вскоре начала скворчать на сковородке картошка. Папа, придя домой, подивился, что у неё гости, с обоими парнями поздоровался за руку, посмотрел, как они проходят лабиринты и ушёл по своим делам. И именно в этот момент Лысая подумала, что… кажется, всё начинает налаживаться.

Кира не вернуть, события вспять не обратить и ничего не поделать: Пашка знала, что ещё какое-то время будут молчаливые слёзы в подушку и угрызения совести, от которых хоть на стену вешайся. Однако именно в этот момент, когда в наушниках играла приятная мелодия, а рядом были друзья и семья, именно этот момент показался ей отправной точкой, когда жизнь после страшного события постепенно войдёт в привычное русло.

Завибрировал телефон. Сняв наушники, Пашка взглянула на него и подскочила: судя по номеру, звонила Марья.

2

Марья никогда не была смелой, сколько сама себя помнила.

Тогда как окружающих людей подобное, кажется, не слишком волновало, она всегда хотела быть храбрее, чем была на самом деле. И дело не в том, что ей хотелось подвигов, опасностей, приключений и всего прочего: просто Марья ненавидела трусить, пасовать перед чем-либо, и вообще чего-то бояться. Несмотря на эту свою ненависть, боялась она регулярно. До жути, например, испугалась паука, который за ночь сплёл в углу ванной паутину: прибежала, разбудила сестру и слёзно умоляла её «договориться» с пауком, чтобы он ушёл. Идя однажды вдоль Невского, испугалась компании строителей-таджиков, так что ей пришлось делать крюк аж через предыдущий мост, чтобы обойти их. Однажды Марья даже пряталась от учителя по литературе, с которым у неё были нелады на основе частых расхождений во взглядах (в тот день Виктор Семёнович Липатов, говорят, был зол, как чёрт, вот она и пряталась). Конечно же, она никому не говорила о своём желании стать храбрее, потому что знала, что среди всех её знакомых бояться чего-то – вообще обычное дело.

Но каждый раз, засыпая у себя в комнате, Марья думала о собственной слабости.

«Страх перед чем-то – совершенно обычное дело, но ты станешь во много раз сильнее, если переступишь через него» – прочитала она давным-давно в какой-то книге, и с тех самых пор почитала это изречение за истину. Но сказать куда проще, чем сделать!

Проснувшись в то субботнее утро, когда не нужно было в школу, она твёрдо решила, что именно сегодня сделает это!

Только вот…

«Отъебись».

Всю уверенность как рукой сняло, и Марья, тоскливо вздохнув, бухнулась на кровать, глядя в короткое сообщение на экране телефона. Что же могло произойти за такое время? Что такого сделала Марья, что она обиделась?

«Мне нужно ей позвонить. И спросить прямо, – убеждала она себя, – так с людьми не поступают. Может, она надумала себе чего…»

Большой палец никак не хотел нажимать на кнопочку вызова. Пересилив себя, Марья зажмурилась, нажала её… и тут же сбросила вызов, отшвырнув телефон прочь:

– Не могу!!!

…Она поспешно вытерла глаза, принявшись за бесполезную уборку рабочего стола. Ноутбук, оставленный на «сне», по-прежнему показывал неотправленное длинное письмо. Десятки раз Марья его переправляла, перечитывала и снова переправляла, но отправить всё никак не решалась.

– Ты что шумишь? – заглянула к ней в комнату сестра, видимо, услышавшая звук падения телефона.

– Ничего, – поспешно ответила Марья, отвернувшись. – Телефон уронила.

Аня поглядела на валяющуюся у неё под ногами «Нокию», присела и подобрала её.

– Тебя что, парень послал? – изумилась она, прочитав открытое сообщение.

Марья в один миг залилась румянцем, бросившись на неё. Аня, вовремя закинув руку вверх, не позволяла сестре дотянуться до телефона.

– Ну-у? Кто он, скажи?! – допытывалась Аня, ловко увёртываясь от рук Марьи. – У вас с ним что-то было?

– Это не парень! – возмущалась Марья, пытаясь достать телефон. – Это подруга моя!

– Подруга? Подписано же «Паша»…

Сжалившись, Аня отдала ей телефон. Надувшись, Марья прижала его к груди, и отвернулась.

– Маш, ну скажи, – попросила Аня уже без насмешки. – Кто этот Паша такой?

– Никто.

– Ага, «никто», вижу, как краснеешь.

Марья покраснела ещё больше.

– Это правда подруга. Её Пашей зовут.

– Аааа, – как ей показалось, в голосе Ани прозвучало некое разочарование. – Ну а чего краснеешь тогда? Ты сильно расстроилась? Из-за чего вы поссорились?

– Я… не знаю, – Марья, положив телефон на стол, плюхнулась на кровать, опустив голову. – Мы с ней дружили ещё в той школе, пока сюда не переехали. Переписывались, а потом… – она замолчала.

Прикрыв за собой дверь, Аня подошла и присела рядом с сестрой, приобняв её за плечо.

– Маш, ну не грусти. Просто позвони ей да спроси.

– Звонить дорого. Я пыталась написать, но… – Марья горестно вздохнула. – Не могу подобрать слов. Я не знаю, вдруг она прямо сильно обиделась.

– Ты и не узнаешь, пока у неё не спросишь. Давай так: обязательно до сегодняшнего вечера позвони ей, хорошо? Или хотя бы напиши сообщение. Но лучше позвони – так вернее.

– Я бою-у-усь! – не выдержала Марья. – А вдруг она…

– Вот если «вдруг», тогда и будешь горевать, – рассудительно сказала Аня. – Обязательно позвони! Иначе ты на всю жизнь останешься тряпочной трусихой.

Последние слова сестры засели в голове и никак не желали уходить. Неизвестно, знала ли Аня про её позорную слабость, но она попала в самую точку: Марья чувствовала, что должна что-то сделать. Написать или позвонить (лучше позвонить, добавляла она каждый раз).

Над городом светило погожее солнышко: мелькало в стёклах машин, скакало по крышам домов, мешало нормально разглядеть экраны телефонов, в общем, атаковало Питер со всех небесных фронтов.

Марье нравилось.

Пройдя пару кварталов, она встретила Наташку Ивонину, тоже довольную донельзя: та увлекла её до подземного перехода, где пели под гитару знакомые ребята. Постояв какое-то время с ними, и даже кое-что спев, Марья отправилась дальше. Спугнула несколько голубей, сыграла партию в шашки с интеллигентным бородатым дедушкой (представился: Максим Андреевич Гармаш, и даже дал номер телефона). Пройдя сквозь небольшой сквер, случайно наткнулась на проходившие среди деревьев бесплатные курсы каллиграфии, собирающие добровольцев – и потратила на них час, лишь бы уйти с красивым иероглифом, нарисованным ей же на тонкой белой бумаге. По какому-то наитию, этот лист она прикрепила к потрёпанной доске объявлений на остановке.