Они. Повесть

И вот однажды, вернувшись домой уж не помню, откуда, мы увидели, что чехол и обивка кресла растерзаны, груды ваты желтеют на полу, из раскуроченных недр мрачно торчат обнаженные пружины…

– А-а-а! – возопила Гапка еще прежде, чем я нашла глазами бесполезную газету.

– Выбросим, – муж бесчувственно пожимает плечами. Он кресел не жалует. Придерживается убеждения, что сидеть на мягком вредно. К тому же на свой манер он тонкий стилист. Такая вещь в этот интерьер не вписывается. Диссонанс, с вашего позволения.

– Ни за что!

Сметаю с пола раскиданную по всей комнате вату. Заталкиваю обратно в сиденье. Чехлу конец. Обивка тоже невосстановима. Но дыру можно прикрыть какой-нибудь тряпкой. Кстати, в искалеченном виде кресло будет гармоничней сочетаться с прочими присутствующими здесь предметами домашнего обихода.

Увы, тщета моих реставраторских усилий вскоре станет очевидной. Всякий раз, покидая жилище, мы возвращаемся к выпотрошенному креслу. Гапкино заполошное «А-а-а!» – уже без пяти минут традиционное приветствие любимым хозяевам. Да и само кресло утрачивает былые достоинства. Пружины почему-то стали выпирать, ваты не хватает. Ест она ее, что ли?

Так и быть, прощай, кресло. Хорошо, если бы ты было самой грустной нашей утратой. Но нет…

Мы по-прежнему навещаем родителей в Черном. Гапку приходится брать с собой. В электричке она ведет себя сносно: дергается, но в меру. С Али тоже проблем не возникает. Взбалмошный щенок и степенный немолодой пес друг другу не интересны, но и не цапаются.

А вот прогулки снова превращаются в сущее наказанье. Гапка то заберется в чужую ограду и забыв, где лаз, через который она туда проникла, диким верещаньем зовет на подмогу, то чудом отыщет зимой гигантскую лужу, набежавшую из прохудившейся трубы, срывается туда и плавает, отчаянно вылупив глаза, в дымящейся от мороза воде… да еще вода ли это? Труба проходит по лесу, там неподалеку армейский поселок, уж не его ли канализацию прорвало?

Вылавливаем утопающую из этой сомнительной жидкости, рискуя в свой черед туда соскользнуть. Галопом тащим мокрую на глазах обледеневающую собаку домой, моем в ванне, отогреваем в одеяле, почти не надеясь, что моржовое купанье обойдется без последствий. Однако обходится. Вечером пострадавшая уже снова катается по пыльному полу в обнимку с Мышкой. Гапка теперь раза в три крупнее и раза в четыре тяжелее кошки, даром что поначалу подруги были одинакового размера. Растут, естественно, обе, но собака сильно обгоняет. Когда, захлебываясь азартным рычанием, она немилосердно треплет маленькую Мышку, на это страшновато смотреть. Но та не проявляет ни малейшего беспокойства. Ей весело. Больно иногда, Гапка явно зарывается, но Мышка готова ей простить все, что угодно.

Любит. До странности. Но уж больше никого из животных, с которыми ей придется делить наш кров, эта кошка, брюзга и гордячка, за всю свою жизнь так близко не подпустит. Хотя они все, собаки и кошки, будут относиться к ней с исключительным пиететом.

Беда случилась весной. Тоже в лесу. Гапке исполнилось полгода – тот самый возраст, когда ее матушка в неравной драке лишилась глаза. Мы, помня об этом, старательно избегали ее контактов с другими собаками. Надеялись, что, повзрослев, она хоть немного умерит свой боевой пыл.

Она не повзрослеет. В лесу в тот день не было ни собак, ни людей. Только поодаль одна единственная машина проехала по пустынному шоссе. Гапка бросилась на нее сама, первая, как малютка Берта на громадного эрделя. Издали приметив, рванула наперерез врагу. Да не сбоку, а спереди налетела. Это был форменный вызов на бой.

Когда автомобиль промчался, Гапка с удивленным видом сидела на дороге. Жива! Проскочила между колесами, не задело!

Рано радовались. Встать она не смогла.

С нами была корзина. Рассчитывали набрать крупных, круглых, испещренных извилинами весенних грибов, именуемых у нас «мозгами». О том, что это строчки, мы узнаем позже.

Мозгов не нашли. Не успели. Корзина послужила носилками. Примчавшись в Москву, бросились к ветеринару. Гапка сидела в корзине, непривычно тихая. Ничего, кроме недоумения, не читалось в ее небольших, на редкость выразительных глазах. В ней только и красивого, что эти глаза и подвижные, острые, тоже выразительные уши. Но те и другие так милы, что на Гапку всегда тянуло смотреть. От нее исходила, точнее, из нее перла кипучая энергия. Слишком кипучая…

Доктор взял что-то, похожее на шило, и ткнул им собаку в спину. Гапка не шелохнулась.

– Позвоночник перебит, – сказал врач.

– Это безнадежно? Совсем ничего нельзя сделать?

Он ткнул еще раз.

– Только усыпить. Если бы хоть слабенькая реакция, был бы какой-то шанс, а так… Полная потеря чувствительности. Сами видите. Оставьте ее здесь.

– Нет. Сделайте сейчас. При мне.

– Что ж, пройдемте в коридор. Сюда, пожалуйста. Посадите ее на стол.

Так мне теперь и помнить Гапку, пока смерть или мистер Альцгеймер, не к ночи будь помянут, не смоет мои картинки. Вот она сидит на сером столе в обшарпанном коридоре, с глазами, где ни боли, ни страха – одно удивление. Когда и оно погасло, я перестала гладить ее и ушла. С ощущением предательства. И с бессмысленным сожалением. Ведь могли ее отдать! Уперлись, идиоты. Месяца не прошло с тех пор, как нас просили подарить Гапку. А мы отказались.

…Это была молодая одинокая женщина из Риги. Сдержанно нервная, ироничная. Непреклонная в решениях, особенно безумных. Кажется, ни разу в жизни не повысившая голоса. Почему она вдруг так влюбилась в нашу нахальную, крикливую, разнузданную хулиганку и погромщицу?

– Подруга просит отдать ей нашу собаку, – сказала я между делом сотруднице журнала, занеся в редакцию очередную работу. – Собака ужасная. Неуправляемая. Квартиру разгромила. Наделена колоратурным сопрано смертоносной мощи. Другой бы счастлив был избавиться, еще приплатил бы. А я не могу. Оказывается, мы уже любим это чудовище.

Между двуногими, неравнодушными к судьбам собачества и кошачества, союзнические отношения налаживаются в два счета. Мы обе с редакторшей принадлежим к этой категории населения. Иначе бы я ей такого не говорила. А она не включилась бы с полоборота:

– Ей нужна собака? Сейчас я вам запишу телефон Такой-то, – назвала уже известное мне имя московской поэтессы, – у нее на передержке собачка, она ее где-то подобрала, ищет, куда бы пристроить. Съездите к ней! Вдруг вашей знакомой понравится?

И мы отправились в Фили. Нас встретили сама поэтесса, статная, белокожая, из породы богинь, и ее четырнадцатилетняя дочь, хрупкая, пониже ростом и мастью потемнее, но не без победоносных материнских черт. Хотя кроме этих двух образцов торжествующей женственности в квартире никого не наблюдалось, атмосфера напоминала штаб партизанского отряда. Им было не до нас: по имеющимся сведениям, с часу на час ожидался рейд гицелей. То мать, то дочь звонили кому-то по телефону, уточняли разведданные, выясняли энергично и тревожно, не видно ли собак в районе того или этого дома – если надо кого-то приютить на время, спрятать, подманить, они готовы!

Собачка, предлагаемая нашей приятельнице, пластом лежала в углу, силясь слиться с подстилкой. Она была отличная – интеллигентная и чуткая. Мгновенно поняла: пришли за ней. А ее уже спасли, и не эти. Она знать нас не желала. Хотела одного – остаться с богиней и ее дочкой. Наше появление ввергло ее в такое отчаяние, что она категорически отказалась встать на свои длинные неправдоподобно тонкие лапки:

– Оставьте меня, чужие! Я так слаба! Вы меня убиваете! Смотрите, я теряю сознание!

Вся шелковая, трепетная, узкая, изысканно блондинистая, уши меланхолически висят, на длинной томной мордочке безмерная грусть… Полная противоположность Гапке, как в насмешку. Такая нашей рижанке даром не нужна.

Прощаясь с Гапкой, уезжающая к себе в Ригу гостья вздохнула:

– Видно, придется мне научиться жить без этой волшебной собаки.

Ее слова долго царапали меня изнутри, пока мы не узнали из очередного письма, что младший братец, донельзя злобный и депрессивный, покалечил пианино, взятое сестрой напрокат. Придется выплачивать деньги, по ее кошельку непомерные. Юношу раздражало бренчанье. Он требовал, чтобы в доме было тихо, и если сестра не избавится от пианино, угрожал позаботиться об этом сам. Ей не верилось. Оказалось, зря.

Я видела этого кудрявого херувимчика. Их общая матушка, знатная работница какого-то предприятия, к моменту его рождения уже вконец проспиртовалась и остервенилась на почве пролетарской идейности и рабочей гордости. С мальчика, пожалуй, взятки гладки. Пройдет год-другой, и он удавится. Но прежде он удавил бы Гапку. Всенепременно. Первая же ее колоратура стала бы последней. У нее не было шансов.

***

Когда начинаешь их понимать, это сулит уйму впечатлений, вовсе не забавных. По крайней мере, в России. Встречая на улице животное, смотришь на него уже не только как на мелькнувшую деталь пейзажа. А посмотрев, яснее ясного видишь: эта собака стара и больна, та кошка изголодалась и запаршивела, а вот щенок, он напуган досмерти. Потерялся? Да нет, выбросили.

Они тебе все рассказывают. А ты знаешь язык. Никуда уже не деться. Пролетающая над головой ворона, возможно, тоже чувствует себя неважно, но ее язык тебе непонятен, да и помочь ей, если она еще как-никак летит, ты вряд ли можешь. А здесь, проходя мимо, тащишь за собой чувство вины. Да, их много, погибающих, да, всех не спасешь. Но эту, именно эту, что сейчас смотрит на тебя, ведь можешь? Вместо того, чтобы поспешать в редакцию, в театр, на вечеринку или куда ты там еще намылилась, остановись, позови, пожалей…

Нет? Тебе недосуг?

Нормально, что ж. Ты – как все.

Десять раз так пройдешь, двадцать, разве считаешь, сколько? Но однажды все равно не выдержишь.

У нас есть Мышка. Больше мы и не подумаем никого заводить. Это в нашем случае единственно разумное решение, разве не так? Да после Гапки и не хочется.

В тот вечер, собравшись в гости, мы с мужем вылезли из дому, скрепя сердце и шмыгая уже слегка простуженными носами. На улице зябко, промозгло, дождь моросит. Поздняя осень во всем своем паскудстве.

У подъезда ошивается котенок. Серый. До того грязный, будто целиком из грязи и вылеплен. Правда, ушки крупные и с кисточками, это, кто понимает, о многом говорит.

Орал он отчаянно. Мы не вняли. Улизнули. Но теребило воспоминание об этих кисточках:

– Знаешь, – сказала я мужу, – а ведь тот котенок, он красивый. Это тебе не Мышка, не при ней будь сказано. Его бы отмыть, высушить и малость подкормить, в два бы счета пристроили.

– Ну что ж, если, когда вернемся, он будет еще там, можно попробовать, – без энтузиазма промямлил супруг.

Энтузиазма, если на то пошло, я и сама не испытывала. Пожалуй, не окажись котенка на месте, облегчения было бы больше, чем разочарования.

Но нам ни первое не светило, ни второе не грозило.

– Мяу! – что есть мочи взвыл из темноты комок грязи, как только мы в полночный час подошли к подъезду.

– Вот же аспид.., – буркнула я.

Так образовалось имя. Муж по сей день ворчит, что кот украл у него прозвище. Действительно, мне случалось его так величать. Раньше. Пока за именем не явился его законный обладатель.

…Пройдет, как сказал бы Хармс, много колов времени, и приятельница студенческой поры, встарь искрометная кокетка, а ныне матрона из дипломатических кругов, вздохнет утробно-укоризненно:

– Как можно было дать котику такое сатининское имя? Ах, впрочем, мы же тогда не понимали… Вот и Булгаков, как все им восхищались, а теперь его книгу я и в руки не возьму!

И сложила ротик, когда-то задорно смешливый, в такую постную куриную гузку, что позавидует купчиха из пьесы Островского. В России таки имеет смысл жить долго: узришь превращения, каких бы не выдумал и самый злобный колдун…

А пока я рысцой несу котенка в ванную. С него на пол густое коричневое – кап, кап. Пускаю из крана теплую воду. А хлынула слишком горячая. Обе руки заняты Аспидом, мне не сразу удается наладить нужную температуру. Но котенок урчит! На него льется обжигающая струя, а он урчит!

Отмытый и накормленный, чем бог послал (при моих гонорарах посылал он малопригодную для хищников пищу – все больше кашу с раствором порошкового молока или такого же яйца), котенок обхватил всеми четырками мою руку и заснул. Глядя на него, сохнущего и дрыхнущего в этой неудобной позе, я уже сомневалась, будем ли мы такое пристраивать.

Мышка взирает на наше приобретение неодобрительно, по временам издавая легкий шип. Так раскаленная сковорода реагирует на водяные брызги. Но намерения разорвать котенка в клочки не проявляет. И на том спасибо.

Аспид растет простодушным, веселым и пушистым котярой. Мы оглянуться не успеваем, как он входит в силу и принимается к немалой нашей досаде осеменять Мышку. Невзирая на свою хилость, она легко, с томительной регулярностью производит на свет пятнистых беспородных котят. Приходится таскать ее чад на «Птичку» – московский зоорынок, тогда еще, на наше счастье, расположенный близко к центру города. Тяжкая, по мне так невыносимая миссия. Ее героически взваливает на себя муж. А поскольку сей мыслитель шагу не ступит без концепции, тотчас формулирует:

– Главный залог успеха – не спешить туда к открытию, как поступает обделенное разумом большинство. В первые часа два покупателей меньше, а конкурентов больше. Я отправляюсь ближе к середине дня. У других котята уже измучились, помялись и приуныли, а мой товар свеж и бодр. Таков же я сам! У несчастных, пришедших туда с кошачьим выводком, физиономии такие, будто они бдят у гроба любимой тети. А я улыбаюсь! Когда приближается девица – обычно котята интересуют именно их, – я прямо лучусь любезностью. Я пленен и уже готов дать брачное обещание! Со стороны обросшего диким волосом охломона оно ни одну не прельстит, но сразу располагает в нашу пользу. Однако есть существенный нюанс: за котенка я, мечтательно любуясь красотой покупательницы, тем не менее требую трешку. Какие ни есть, а деньги. И только когда она их вынимает, объявляю, что такой очаровательной девушке готов его доверить бесплатно. Если собиралась заплатить, это хоть какая-то гарантия, что она его не выбросит за ближайшим поворотом. И еще: совсем желторотеньких я прошу прийти с кем-нибудь из старших. Иначе эта пигалица притащит котенка домой, а мама-грымза, чего доброго, сочтет за благо препроводить его на помойку. Или сразу в ведро…

Ох, недаром моего ученого супруга с детства дразнили «герр профессор» – котенкосбывательная тема, и та в его устах обретает форму лекции. Я внимаю, полная благодарности и восхищения, хотя по ряду причин лишена возможности использовать рекомендуемые им приемы.

Одна беда: Аспид и Мышка не дремлют – проблема вскоре возобновляется. При этом Мышка, позволяя Аспиду трудиться над продолжением рода, в остальное время третирует его почем зря. К котятам не подпускает, хотя сама не слишком ревностная мать, а он, похоже, не прочь стать нежным отцом. Иногда, улучив момент, когда ее нет поблизости, он крадется к коробке, осторожно извлекает оттуда котенка, сажает его посреди комнаты и пытается с ним поиграть. Котенок слишком мал. Глазки мутные, лапки разъезжаются, на заигрывания реагирует слабо. Входит Мышка.

– Идиот! – роняет она уничтожающе. Аспид, рядом с ней кажущийся особенно пышным и вальяжным, смущенно пятится: он же ничего такого… просто мимо проходил… он вообще понятия не имеет, откуда здесь взялся этот котенок… Мышка грубовато подцепляет отпрыска за шкирку и возвращает на место. Ее спина, и та исполнена презрения.

Нам посчастливилось наблюдать в исполнении этой парочки и другую комическую сцену. Утро. Я ставлю на пол кухни два блюдца с кошачьей полусъедобной кашей. Мышка подходит первой. Нюхает варево и, повернувшись к нему задом, производит лапой то характерное движение, каким животные закапывают экскременты. Неважно, что когти скользят по линолеуму, – демонстрация как нельзя более красноречива:

– Дерьмо! Этого не едят!

Тут появляется Аспид. В отличие от Мышки, которой суждено до конца своих дней смахивать на тощую запятую, вид у него цветущий, несмотря на скверную кормежку. И аппетит, соответственно, здоровый. Он подбегает к блюдцу и без церемоний эту гадость уплетает. Мышка, развернувшись, залепляет ему пару пощечин, справа и слева:

– Всю политику мне портишь, болван!

И, делать нечего, тоже принимается за еду. С подчеркнутым – и оправданным – отвращением. Когда времена переменились, в продаже появились сбалансированные корма, а у нас – деньги, чтобы их покупать, я с ужасом вспоминала, чем мы пичкали своих животных. Как они не передохли на таком рационе? Но нет, выжили. Даже не болели. То есть болели, но по другим причинам.

Первым захворал Аспид. Мы, уезжая из дому на месяц, отдали его на передержку знакомым, а Мышку сплавили к родителям в Черное. Боялись, как бы мускулистый, ловкий, вооруженный крепкими когтями Аспид не выцарапал Али его наивные гляделки. Мышка, слабенькая, косолапая, трусоватая и непомерно умная, в этом отношении безопаснее.

Было в наших расчетах нечто бессовестное. Потому что у дамы, которой мы навязали Аспида, собака тоже имелась. Но очень юркая и не такая пучеглазая. Мы блудливо понадеялись, что Клёпа, ежели надо, от когтей увернется. Ее шикарно нарекли Клеопатрой, ту собачку, но в обиходе она превратилась в Клёпу.

Звери, как и мы, бывают невезучими. Взять ту же Гапку. Она только и делала, что нарывалась на погибель, но то хоть сама… С Клепой вышло иначе. Ее хозяйка, вздорная и тоже невезучая героиня Достоевского, расхворавшись и разругавшись с очередным мужем, легла в больницу, а молодую здоровую Клепу усыпила:

– Куда было ее девать? Не этого же мудака просить об одолжении! Много чести!

– Почему мне не сказала? До твоего выздоровления мы охотно подержали бы ее у себя.

– Ты не представляешь, какое у меня было настроение! Бывают в жизни минуты, когда ничего не жалко, пропадай все пропадом!

Минуты – о да, случаются, я в курсе. Если на то пошло, случаются даже годы. А когда мнишь себя Настасьей Филипповной, не безумствовать еще и опасно, того гляди из роли выйдешь. На то и роковая женщина, чтобы этакое кипение и страсть в клочки. Вся из себя стремительная, гордая, неистовая – видела я ее такой. Красотища, надобно признать: глаза сверкают, скульптурно вылепленные губы непримиримо сжаты, впалость бледных щек чертовски породиста, эх, какую звезду проворонил мировой кинематограф! А представишь, как она с этой своей трагической миной тащит на смерть доверчивое, любящее существо, да не потому, что вправду выхода нет, а потому, что стихийная натура – спасайся, кто может…

Это я о чем? О том, что наши домашние звери и их подневольные судьбы много чего о нас говорят. Тогда я впервые об этом призадумалась. И промолчала. Мы подруги, ей плохо, она была в истерике… Но когда спустя несколько лет она совершит поступок, после которого человека невозможно уважать, я удивлюсь не так, как должна бы. Если начистоту, почти не удивлюсь. Выходит, кое о чем догадывалась. Была предупреждена.

Но, как сказал поэт, это все потом. Сейчас Клепа жива, и все вообще в порядке. Аспид преблагополучно гостит в квартире нашей эксцентричной приятельницы. Никто и в мыслях не имеет никого царапать. Подруге красавец кот так нравится, что она не прочь оставить его у себя. Но он вдруг заболевает. Перестает есть, чахнет, шерсть тускнеет, и люди наконец замечают, что на шее у него огромная опухоль.

Мы хватаем Аспида и несем в ветеринарку на улицу Юннатов. Клиника далековато, но все-таки ближе той, у старого Цирка, к которой мы приписаны по месту жительства, что при советской власти не пустяк. В виде исключения нас принимают. Рентген показывает невероятное: там иголка! Вокруг нее набух гнойный абсцесс. Кот ее проглотил! Он должен был погибнуть, если бы не редкое везение – вместо того, чтобы попасть в желудок, иголка пошла вкось и застряла в шее.

Подруга, услышав об этом, припоминает: да-да, был случай! Она повела Клепу на прогулку. Аспид выскочил следом. Его тут же поймали и водворили обратно, но он успел слопать котлету, которая почему-то валялась под дверью их квартиры.

– Я тогда испугалась, что это соседка Клепе отраву подбросила, а твой подсуетился. Она от Клепиного лая бесится. Но Аспид сперва нормально выглядел, ничего было не заметно, я и успокоилась. Яд, он же сразу действует. А что это может быть иголка, мне в голову не пришло!

Ветеринары в восхищении. Уникальный рентгеновский снимок вывесили на стене клиники в назидание коллегам: смотрите, мол, и такое бывает. Иголка прокололась вкось, куда-то в сторону уха, что ли. Она там зловеще белеет на темном фоне.

Аспида тут же прооперировали. Удачно. И возвратили нам с предписанием, от которого кровь стынет в жилах:

– Вам потребуется неширокий бинт. Примерно такой длины, – добрый доктор Айболит разводит руки, словно готов принять нас в объятия. – Ежедневно будете пропитывать его раствором поваренной соли, заталкивать в рану и перебинтовывать. Сейчас мы это сделали, но с завтрашнего дня вам придется менять бинт самим. А через недельку пойдете к врачу по месту жительства, дальнейшее их дело.

Мы провернули эту чудовищную операцию четыре раза. Приступая к ней впервые, я была уверена, что не справимся. В подобных случаях кошек принято запеленывать, но Аспид такой сильный, а мы такие неловкие…

– Не надо пеленать! – внезапно заявляет муж. – Он разозлится, испугается и все равно вырвется. Будет только хуже. Обойдемся без этого.

Предложение звучит абсурдно. А я не спорю. Уступаю от растерянности. «Будет хуже»?! Любой способ так терзать животное, какой ни возьми, хуже всех прочих. Что до причины испугаться и возмутиться, она бедолаге обеспечена. Ну, обдерет он нас до костей, пусть. Лишь бы удалось исполнить врачебную рекомендацию. Нам дали понять, что без этого Аспиду крышка.

Превозмогая дурноту, дрожа и стиснув челюсти, берусь за дело. То есть беремся в четыре руки, но у мужа – супермен! – таких симптомов не замечается. И надо же: интуиция его не подвела! Пациент не сопротивляется. Завалился на бок, прикидывается умирающим, но нам не препятствует. Его доверчивость и терпение потрясают. Трудно представить гомо сапиенса, который не попытался бы перегрызть глотки тем, кто над ним так измывается. А кот продержался – четырежды! На пятый день не выдержали мы: решили арифметике наперекор, что назначенная «неделька» миновала, и на метро с пересадкой повезли страдальца на Цветной бульвар.

Почему-то тамошняя клиника считалась нашей районной, а та, что на Юннатах, до которой можно дойти пешком, принадлежала другому району. Мы роптали на это бюрократическое недоразумение всю дорогу, телами защищая сумку с Аспидом от вагонной давки. Но как только прорвались к врачу, роптать перестали. Куда там, мы уже благословляли эту географическую нелепость! Потому что врачица, выслушав нашу скорбную повесть, обозвала всякими словами «этих варваров» -коллег с Юннатов, отменила их назначение, проделала куда более щадящую процедуру, и Аспид живо пошел на поправку.

Тем временем настало лето. Нас потянуло в Черное. Да, но что будет с Али и Аспидом? Не передерутся ли? Квартирка крошечная, одна из двух комнат, как водится, проходная. О том, чтобы развести предполагаемых врагов, и думать нечего. Придется рискнуть. В конце концов, Мышка здесь уже гостила, и никто не пострадал, да и Аспид не сцепился с Клепой. Но Мышка только и делает, что благоразумно отсиживается на шкафу, а юная Клепа в глазах Аспида еще, наверное, дитя. Сейчас предстоит встреча иного рода. Молодой проворный котище в самом соку и пожилой боксер с непредсказуемыми причудами – как-то они отреагируют друг на друга?