Маракотова бездна

Это было последнее бессвязное сообщение, которое поступило от злосчастного судна, частью настолько странное, что это было истолковано как бред телеграфиста. Оно, однако, не оставляло никаких сомнений относительно судьбы корабля.

Объяснение, если это можно принять за объяснение, произошедшего должно находиться в тексте, который скрыт внутри стекловидного шара, и первое, что было бы хорошо сделать, – обогатить подробностями то очень краткое сообщение об обнаружении этого шара, которое появилось ранее в прессе. Привожу дословно отрывок из бортового журнала «Арабеллы Ноулс», владелец Эймос Грин, совершавшего трансатлантический рейс из Кардиффа в Буэнос Айрес:

«Среда, 5 янв. 1927 г, шир. 27.14, долг. 28 зап. Погода тихая. Небо чистое с низкими скоплениями перистых облаков. Море как стекло. После двух ударов рынды ночной вахты первый офицер доложил, что видел, как высоко над морем поднялся какой-то сверкающий объект, а потом упал в море. Он подумал было, что это какая-то неизвестная рыба, но, присмотревшись через очки, он заметил, что это был какой-то серебряный шар, который был настолько легким, что весь лежал на поверхности воды, не погружаясь даже частично. Послали за мной и я увидел, что это был шар размером с футбольный мяч, который ярко светился на расстоянии около полумили от траверзы нашего правого борта. Я выключил двигатели и приказал приготовить баркас под руководством второго помощника капитана, который подобрал эту штуковину и доставил на борт.

«При ближайшем рассмотрении оказалось, что это шар, сделанный из какого-то очень прочного стекла, заполненный веществом настолько легким, что при подбрасывании он плавал в воздухе, как детский воздушный шарик. Он был почти прозрачным, и внутри него просматривался какой-то предмет, похожий на бумажный свиток. Материал этого шара, однако, был настолько прочным, что мы долго ничем не могли разбить его, чтобы добраться до содержимого. Молоток его не брал, и только когда главный инженер подставил его под поршень двигателя, мы смогли раздавить его. Однако, к моему сожалению, он рассыпался на множество мельчайших сверкающих осколков, среди которых невозможно было найти ни одного достаточно крупного, чтобы его можно было изучить. Однако сам бумажный свиток мы достали и, рассмотрев его и поняв, что он имеет очень важное значение, мы спрятали его с намерением передать британскому консулу, когда войдем в устье реки Ла Плата. Я – моряк с тридцатипятилетним стажем, вырос и воспитан на море, и повидал многое, но это – самая странная находка из всех, какие встречались в моей жизни; и так говорят все моряки на этом корабле. О том, что все это может значить, пусть думают более светлые головы, чем моя».

Вот все, что можно сказать об обстоятельствах обретения этого отчета Сайреса Хедли, который мы теперь приведем в точности так, как он написан:

Кому я это пишу? Ну, вообще-то, можно сказать, что всему свету, однако, поскольку это слишком уж неопределенный адресат, я посвящу это послание моему другу сэру Джеймсу Тэлботу из Оксфордского университета по той причине, что мое предыдущее письмо было также адресовано ему, и, следовательно, данное письмо может рассматриваться как продолжение. Я уверен на девяносто девять процентов, что этот шар, даже если он увидит свет божий и не будет проглочен акулой во время всплытия, будет болтаться по волнам и никогда не привлечет взгляд ни одного моряка ни на одном проходящем мимо корабле, и все же пробовать стоит, и Маракот вот уже отправляет наверх еще один, так что, может быть, нам и удастся поведать миру о нашей удивительной истории. Поверит ли мир нашим словам, это уже, я думаю, другой вопрос, но когда люди посмотрят на этот шар с его прозрачной оболочкой и обратят внимание на левитационный газ левиген, которым он заполнен, они наверняка сами догадаются, что имеют дело с чем-то необычайным. По крайней мере, ты, Тэлбот, не выбрасывай эту бумагу, не прочитав прежде.

Если кто-то захочет узнать, как все это начиналось и что мы пытались делать, информацию обо всем этом он может найти в письме, которое я написал тебе 1-го октября прошлого года, в ночь перед тем, как мы вышли из Порты де ла Лус. Боже мой! Если бы я знал, что нам предстоит пережить, думаю, я бы улизнул с корабля на береговую шлюпку в ту ночь. А впрочем, нет: даже если бы я знал, с чем нам придется столкнуться, я бы все равно остался рядом с Доктором и прошел бы весь путь вместе с ним до конца. Если бы можно было вернуть все назад, я нисколько не сомневаюсь, что поступил бы именно так.

Итак, я продолжу описывать мои приключения, начиная с того дня, когда мы вышли из Гран-Канарии.

Как только мы отошли от порта, старик Маракот вдруг превратился в вулкан кипучей деятельности. Время для активных действий, наконец, настало, и вся до сих пор сдерживаемая энергия его вмиг вырвалась наружу столбом яркого пламени. Говорю вам, он, почти как пират, захватил весь этот корабль вместе со всеми и всем, что на нем и в нем было, и подчинил все это своей воле. Сухой, скрипучий, вечно рассеянный ученый вдруг куда-то исчез, и на его месте появилась человекоподобная электрическая машина, поскрипывающая от избытка жизненной энергии и дрожащая от огромной движущей силы, заключенной у нее внутри. Глаза его сверкали под стеклами очков, как языки пламени в фонаре. Он, казалось, присутствовал везде и сразу: рассчитывал расстояния на своей карте, сопоставлял расчеты со шкипером, гонял Билла Скенлена по разным поручениям, давал мне сотни каких-то странных заданий, однако во всем этом просматривалась четкая система и определенная цель. Он неожиданно обнаружил познания в электричестве и механике и много своего времени посвящал работе с оборудованием, которое Скенлен под его руководством теперь внимательно собирал.

– Клянусь вам, мистер Хедли, это что-то невероятное! – сказал Билл на следующее утро. – Вот зайдите сюда и вы убедитесь сами. Наш Доктор не вылазит отсюда и просто дока в механике.

Когда я заглянул внутрь стальной клетки, у меня возникло малоприятное чувство, что я заглядываю в свой собственный гроб, но даже если он и станет моим гробом, то надо признать, что гроб этот напоминает довольно приличный мавзолей. Пол был прикреплен скобами к четырем стальным стенам, в центре каждой из которых были высверлены круглые отверстия под иллюминаторы. В потолке был небольшой люк для проникновения в клетку сверху, и второй такой же находился в полу. Сама клетка была подвешена на тонком, но очень прочном стальном тросе, который был накручен на барабан и втягивался или вытягивался мощным двигателем, который мы применяли для наших глубоководных тралов. Трос этот, как я понял, был длиной около полумили, второй конец его был туго накручен на швартовые тумбы на палубе. Резиновые дыхательные трубки имели такую же длину; к ним был прикреплен телефонный провод, а также провод, по которому можно было подавать питание на электрические лампы внутреннего освещения от бортовых аккумуляторов, хотя у нас также имелся и независимый генератор.

Вечером того же дня двигатели остановились. Ртуть в барометре опустилась до низкой отметки, и черная туча, поднимавшаяся над горизонтом, предвещала скорую беду. Единственным судном, наблюдавшимся на горизонте, был барк под норвежским флагом, и мы заметили, что паруса у него были зарифленными, будто в ожидании бедствия. Пока же, однако, все было спокойно, и «Стрэтфорд» мягко скользил по темно-синей поверхности глубокого океана, на которой то тут, то там появлялись и исчезали белые шапки гребней волн, создаваемых пассатным ветром. Билл Скенлен зашел ко мне в лабораторию с лицом, выдававшим большее волнение, чем то, которое его беззаботный нрав когда-либо позволял ему показывать.

– Вы только послушайте, мистер Хедли! – сказал он, – Они опустили эту штуковину в колодец в днище корабля! Вы знаете, что Босс будет погружаться в ней?

– Конечно, знаю, Билл. – И я погружаюсь вместе с ним.

– Нет, ну вы точно ненормальные, причем оба! Это ж надо такое придумать! Но я перестану себя уважать, если отпущу вас одних.

– Тебе там нечего делать, Билл!

– Как это «нечего делать»? Как раз наоборот! К тому же, я точно стану весь желтый от зависти, как китаец, если отпущу вас одних. «Меррибэнкс» отправила меня сюда, чтобы присматривать за оборудованием, а если оборудование это будет работать на дне моря, тогда, ясное дело, я тоже должен быть на дне вместе с ним. Билл Скенлен должен всегда быть там, где будут эти стальные отливки, даже если все вокруг него – сумасшедшие: такое мое последнее слово!

Спорить с ним было бесполезно, поэтому наш маленький клуб самоубийц пополнился еще одним членом, и мы молча стали ждать дальнейших распоряжений.

Всю ночь мы напряженно работали над креплениями, и только около времени первого завтрака мы спустились в трюм, готовые к нашему приключению. Стальная клетка была опущена во второе дно наполовину; перед клеткой стоял капитан Хоуи и со скорбным лицом пожимал руку каждому из нас, когда мы проходили мимо него и спускались по одному через верхний люк клетки, который потом за нами закрыли и закрепили болтами. После этого нас опустили в клетке еще на несколько футов, затем над нашими головами закрыли затвор и пустили воду, чтобы проверить, насколько мы на самом деле способны к плаванию. Клетка выдержала испытание хорошо: все стыки плотно прилегали друг к другу и не было ни малейшего признака течи. Потом была ослаблена донная створка в трюме и мы повисли в воде океана под килем.

Это была на самом деле очень уютная комната, и я был поражен предусмотрительностью и мастерством, с которыми все в ней было устроено. Электрическое освещение не было включено, но почти тропическое солнце светило ярко, проникая сквозь бутылочно-зеленую воду в каждый иллюминатор. Стайки мелкой рыбешки проблескивали то тут, то там серебристыми полосками на фоне зеленой воды. Вдоль стен вокруг этой маленькой комнаты была устроена скамейка, над которой были закреплены циферблатный глубиномер, термометр и прочие приборы. Под скамейкой располагались в ряд баллоны, представлявшие собой наш резервный запас сжатого воздуха на случай, если с трубками, соединяющими нас с кораблем, что-то случится. Эти трубки открывались над нашими головами, и рядом с ними висело переговорное устройство. Скорбный голос капитана донесся до слуха каждого из нас.

– Вы на самом деле твердо решили опускаться? – спросил он.

– С нами все хорошо, – ответил Доктор с нетерпением. – Опускайте медленно и поручите кому-то дежурить у приемника непрерывно. Я буду сообщать обстановку. Когда мы достигнем дна, ничего не предпринимайте до получения моих инструкций. Слишком быстро опускать трос не следует – он может не выдержать рывков; медленное опускание со скоростью пары узлов в час будет вполне в пределах его прочности. А теперь даю команду: «Трави-и-ть!»

Слово это он выкрикнул пронзительным, срывающимся голосом сумасшедшего. Это был величайший момент в его жизни, – момент исполнения всех так долго вынашиваемых им мечтаний. На какое-то мгновение я даже содрогнулся от мысли, что мы оказались в заложниках у хитрого, умеющего внушать к себе доверие маньяка. Билла Скенлена посетила та же мысль, так как он посмотрел на меня с грустной ухмылкой и коснулся рукой лба. Однако после этого неожиданного и неистового взрыва эмоций наш руководитель так же неожиданно и мгновенно вернулся к своей обычной, трезвой, выдержанной манере держать себя. И в самом деле, достаточно было лишь взглянуть на тот порядок и продуманность, которые проявлялись в каждой мелочи вокруг нас, чтобы убедиться в силе его ума.

Но теперь все наше внимание было поглощаемо теми удивительными новыми ощущениями, которые доставлял нам каждый миг пребывания в этой клетке. Клетка медленно опускалась в глубины океана. Светло-зеленая вода стала темно-оливковой. Затем этот цвет сменился удивительным по красоте темно-синим, который постепенно сгустился до темно-лилового. Мы погружались все глубже и глубже: сто футов, двести футов, триста. Клапаны работали идеально. Наше дыхание было свободным и естественным, как на палубе корабля. Стрелка глубиномера медленно поворачивалась вокруг светящегося циферблата: четыреста футов, пятьсот, шестьсот…

– Как вы там? – прогремел беспокойный голос сверху.

– Лучше некуда, – прокричал Маракот в ответ. Но света уже не хватало. Теперь через иллюминаторы проникал только тускло-серый сумеречный свет, который быстро угас и сменился кромешной тьмой.

– Сто-оп! – прокричал наш главный. Мы перестали опускаться и повисли на глубине в семьсот футов от поверхности океана. Я услышал щелчок выключателя, и в тот же миг клетка оказалась залитой мощным ярким светом, который полился наружу через все наши боковые иллюминаторы, вонзаясь длинными тусклыми лучами в бездну воды вокруг нас. Мы сидели каждый у своего иллюминатора, буквально прикованные к его толстому стеклу, пристально всматриваясь в то, что никогда еще не открывалось человеческому глазу.

До сих пор мы могли судить о том, что происходит в этих слоях, лишь по внешнему виду тех немногих рыб, которые были либо слишком неповоротливыми, чтобы уйти от нашего неуклюжего трала, либо слишком глупыми, чтобы увильнуть от нашего невода. Теперь же мы созерцали этот удивительный подводный мир таким, какой он на самом деле. Если целью творения было создание человека, тогда странно, почему океан населен гораздо больше, чем суша. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит после рабочего дня гораздо менее насыщен жизнью, чем эти огромные морские просторы, открывавшиеся перед нами. Мы уже прошли те околоповерхностные слои, где рыба или бесцветна, или переливается сверху морскими оттенками ультрамарина, а снизу – серебристая. Здесь уже плавали существа всех мыслимых оттенков и форм, какие только может явить пелагическая жизнь. Нежные лептоцефалиды, или личинки угрей, тонкими полосками полированного серебра пронзали туннель из яркого света. Медлительные змееподобные формы муроены – глубоководной миноги – извивались и изгибались совсем рядом; черные цератии, не имеющие ничего, кроме игл и рта, разевали свой глупый рот на наши приклеенные к иллюминаторам лица. Иногда проплывала толстая каракатица, глядя на нас своими почти человеческими зловещими глазами, иногда – некая прозрачная, как стекло, пелагическая форма жизни – цистома или глаукус, придавая дополнительное очарование наблюдаемой нами картине. Один громадный каранг, или атлантический тунец, отчаянно бился о стекло нашего иллюминатора, пока темная тень от семифутовой акулы не накрыла его, и он исчез в ее зияющей пасти. Доктор Маракот сидел в полном восторге с тетрадью на коленях, строча в ней мелким почерком свои наблюдения и бормоча себе под нос научные комментарии по поводу увиденного. «Что это? Что?? – доносилось до моего слуха. – Ах, да, chimoera mirabilis, описанная Майклом Сарсом. Боже мой! Да это же лепидион, только какой-то новый вид, насколько я могу судить. А посмотрите на этого макруруса, мистер Хедли! Его окрас совершенно отличен от того, какой попадал к нам в сети». Только один раз он был по-настоящему захвачен врасплох и не знал, что сказать. Это было тогда, когда какой-то длинный овальный объект пролетел с большой скоростью мимо его иллюминатора в потолке, оставив позади себя колеблющийся след, который простирался так далеко над и под нами, как только мог видеть глаз. Я, признаюсь, на какой-то миг был так же озадачен этим, как и Доктор, и только Билл Скенлен разрешил эту загадку.

– Я так думаю, что этот болван Джон Суини поднял свой лот-линь, протянув его рядом с нами. Скорее всего, ради шутки, чтобы нам нескучно было.

– А ведь точно! Точно! Это лот-линь! – сказал Маракот, хихикая. – «Лот-линь длиннохвостый» – новый вид (запомните, мистер Хедли!) с хвостом из фортепианной проволоки и лотом вместо носа. Однако, если серьезно, то на самом деле очень важно, чтобы они продолжали прозвучивать дно, чтобы нас удерживать точно над банкой, так как размер ее невелик. Отлично, Капитан! – крикнул он. – Теперь можете нас бросать.

И мы пошли ко дну. Доктор Маракот отключил электрический свет, и все вокруг еще раз погрузилось в кромешную тьму, кроме светящегося циферблата глубиномера, который мерно тикал, отмечая наше равномерное падение. Клетку немного качнуло, и только из этого мы смогли понять, что опускаемся. Только движущаяся стрелка на циферблате напоминала нам о нашем ужасающем, нашем непредставимом местонахождении. Мы уже находились на глубине в тысячу футов, и воздух в помещении стал явно тяжелым. Скенлен смазал клапан отводной трубки, и дышать стало легче. На глубине тысяча пятьсот футов мы остановились и зависли посреди океана с иллюминаторами, сияющими от вновь включенного освещения. Вдруг мимо нас проплыла какая-то большая темная масса, но что это было: меч-рыба, глубоководная акула или монстр неизвестного происхождения, – это определить мы уж никак не могли. Доктор поспешно отключил электричество.

– Вот откуда исходит наша главная опасность. – сказал он, – На глубине обитают существа, обладающие электрическим зарядом такой силы, что выдержать его наша маленькая клетушка имеет не больше шансов, чем пчелиный улей – устоять перед бегущим носорогом.

– А киты? – спросил Скенлен.

– Киты могут погружаться на большую глубину, – ответил гуру науки. – Известен случай, когда гренландский кит размотал канат чуть ли не на милю в вертикальном нырянии. Но обычно, если кит не ранен или не напуган чем-то очень сильно, он не ныряет так глубоко. Это мог быть гигантский кальмар: их находят на любой глубине.

– Ну, я думаю, кальмары слишком мягкие, чтобы повредить нам. Вот бы посмеялся кальмар, если бы смог пробить своей клешней дыру в никелированной стали фирмы «Меррибэнкс».

– Тела их хоть и мягкие, – ответил Профессор, – но клюв большого кальмара пробивает дыру в железном бруске, а один удар этого клюва прошьет эти окна толщиной в один дюйм как пергамент.

– Пше-е-л! Только тихо! – вскричал Билл, когда мы возобновили наш спуск.

И вот, наконец, весьма мягко и плавно мы остановились. Толчок был настолько мягким, что мы вряд ли ощутили бы его, если бы не зажегся свет и не осветил через иллюминаторы большие витки троса, обвивавшие нашу клетку. Трос этот представлял опасность для наших дыхательных трубок, так как мог их запутать, и по срочной команде Маракота его еще раз подтянули с корабля. Стрелка циферблата показывала тысячу восемьсот футов. Мы лежали неподвижно на вулканической гряде на дне Атлантического океана.

Глава 2

На какое-то время, я думаю, нас всех охватило одно и то же переживание. Мы ничего не хотели ни делать, ни видеть. Мы хотели просто сидеть неподвижно, пытаясь осознать уникальность нашего местонахождения, а именно, что мы сейчас сидим неподвижно в самом сердце одного из великих океанов мира. Но вскоре необыкновенный пейзаж вокруг нас, освещаемый во всех направлениях лучами наших ламп, заставил нас припасть к окнам иллюминаторов.

Мы сели в высокие водоросли («Cutleria multifida», как определил Маракот), желтые стрелы которых неспешно колыхались вокруг нас от какого-то глубоководного течения, в точности как ветви от летнего ветерка. Они были не настолько длинными, чтобы полностью закрывать нам вид, хотя их большие плоские листья, темно-золотистые на свету, проплывали изредка перед нашими иллюминаторами. За ними виднелись холмы из какого-то черноватого похожего на шлак материала, которые были усеяны красивыми цветными созданиями, голотуриями, асцидиями, морскими ежами и иглокожими так плотно, как вряд ли когда-либо берег английской реки был усеян гиацинтами и примулами. Эти живые цветы моря, ярко-алые, багровые и нежно-розовые, были разбросаны в огромном множестве на этом черном, как уголь, фоне. То тут, то там из расщелин темных скал появлялись, ощетинившись, огромные губки, и несколько рыбок из средних глубин, которые сами казались яркими вспышками разного цвета, проносились молнией в круглом потоке льющегося от нас света. Мы восторженно вглядывались в эту сказочную картину, когда из трубы сверху донесся встревоженный голос:

– Ну, как вам дно? С вами все в порядке? Не задерживайтесь там слишком долго: барометр все время опускается, и это мне что-то не нравится. Воздуха вам достаточно? Может, что-то еще для вас сделать?

– Отлично, Капитан! – весело крикнул Маракот. – Мы долго здесь не пробудем. Вы заботитесь о нас хорошо. Мы чувствуем себя здесь уютно, как в нашей собственной каюте. А сейчас приготовьтесь перемещать нас медленно вперед.

Мы сели на дно в районе обитания светящихся рыб, и нам было интересно выключить наши лампочки, чтобы в полной, кромешной тьме, – тьме, в которой светочувствительная пластина могла провисеть целый час без единого следа даже ультрафиолетового луча на ней, – наблюдать за светящейся жизнью океана. Будто на черном бархатном занавесе во тьме виднелись маленькие точки сияющего света, перемещавшиеся вереницей и напоминавшие большой пассажирский пароход ночью, который посылает свой свет во тьму сквозь длинный ряд своих иллюминаторов. У одного устрашающего вида существа были светящиеся зубы, которые по-библейски скрежетали во внешней тьме. У другого были длинные золотистые антенны, а у третьего над головой было огненного цвета оперение. Светящиеся точки мерцали во тьме, насколько видел глаз, и каждое крохотное существо было занято своим делом и двигалось своим курсом так же строго, как ночной кэб-такси в театральный час-пик на Стрэнде. Вскоре нам снова включили свет, и Доктор начал записывать свои наблюдения морского дна.

– Даже такой глубины, на которой мы сейчас находимся, недостаточно для того, чтобы взять пробу хоть каких-нибудь типовых глубинных отложений, – сказал он. – Сейчас они полностью за пределами нашей досягаемости. Может, в другой раз, когда у нас будет более длинный трос…

– Ну, уж нет! – рявкнул Билл, – и не мечтайте!

Маракот улыбнулся.

– Вы скоро привыкнете к глубинам, Скенлен. Этот наш спуск не будет единственным.

– Типун вам на язык! – пробормотал Билл.

– Скоро он вам будет казаться таким же пустяком, как спуск в трюм «Стрэтфорда». Как вы можете заметить, мистер Хедли, основная порода здесь, насколько мы можем наблюдать ее через густые заросли гидроидных и инфузорных губок, – пемза и черный базальтовый шлак, что указывает на древнюю вулканическую деятельность. Я на самом деле склонен думать, что это подтверждает мою гипотезу о том, что эта гряда – часть вулканической формации и что Впадина Маракота, – эти слова он произнес громко и отчетливо, будто смакуя их, – представляет собой внешний склон горы. Мне вдруг пришла в голову мысль, что было бы интересным экспериментом медленно переместить нашу клетку к самому краю этой Впадины, чтобы точно узнать, какая формация в том месте. Мы наверняка увидим там потрясающих размеров обрыв, почти отвесно уходящий в самые большие глубины океана.

Эксперимент показался мне опасным, так как кто может сказать, как далеко наш тонкий трос позволит нам перемещаться в сторону, выдерживая натяжение; однако для Маракота такого понятия, как опасность либо для него самого, либо для других, не существовало, когда предстояло сделать научное наблюдение. Я затаил дыхание, и то же самое, я заметил, сделал и Билл Скенлен в момент, когда по замедлившемуся перемещению нашего стального аппарата, легко до этого раздвигавшего колеблющиеся заросли морских водорослей, стало ясно, что трос достиг наибольшего натяжения. Надо сказать, что он выдержал его на славу, и очень мягко и плавно мы начали скользить по дну океана; Маракот с компасом в руке отдавал свои команды относительно курса, изредка приказывая приподнять аппарат, чтобы избежать очередное препятствие, возникавшее у нас на пути.

– Эта базальтовая гряда вряд ли будет шириной больше мили, – объяснил он. – По моим расчетам бездна находится к западу от той точки, где мы сели. С этой скоростью мы наверняка достигнем ее за очень короткое время.

Мы скользили без малейшего препятствия по вулканической равнине, облаченной в густое оперение из колышащихся золотистых водорослей, красоту которой придавали великолепные драгоценные камни природной огранки, пламенеющие в своей оправе из черного янтаря. Вдруг Доктор бросился к телефону.

– Сто-оп! – прокричал он. – Мы на месте!

Чудовищная бездна открылась внезапно перед нами. Это было страшное место, которое могло присниться только в кошмарном сне. Черные блестящие крутые скалы из базальта уходили отвесно вниз, в неизведанную бездну. Отроги их обрамлены были колеблющимися ламинариями подобно тому, как мох нависает над иным ущельем на поверхности земли, однако здесь, под этой подбрасываемой, колеблющейся окантовкой чернели только отвесные стены зияющей пропасти. Край каменистого обрыва извивался вдали от нас, однако пропасть могла иметь любую ширину, так как наши лампы не могли прорвать завесу мрака, стоявшего стеной перед нами. Когда сигнальную лампу Лукаса направили вниз, она испустила длинную золотую полосу из параллельных лучей, которые уходили все дальше и дальше в глубину, ни от чего не отражаясь, и там терялись во мраке страшной пропасти под нами.