Победный ветер, ясный день

– Думаешь?

– Я же эксперт, – оскорбился Васечкин. – Я не думаю, я вижу. Гильза целехонькая, никаких следов деформации, следовательно, патрон выпущен из родного ствола. Впервые такую красоту вижу… Умеют, умеют арабы стильные вещицы клепать!

Васечкин с видом заправского энтомолога подцепил гильзу пинцетом и поднес к лицу.

– Сам ствол не нашли? – как бы между прочим спросил он.

Беспечный тон баллистика мог ввести в заблуждение кого угодно, но только не Бычье Сердце. Уж он-то хорошо знал, что означают раздутые ноздри и подернутые поволокой глаза Васечкина. Сумасшедший эксперт вступил в полосу короткого, а потому особенно обжигающего флирта. Для того, чтобы влюбиться в женщину, хватает иногда отпечатка ее ступни на мокром песке и едва уловимого запаха духов. В случае с Васечкиным достаточно было пули и гильзы.

– Нет. Ствол пока не нашли, – сокрушенно замотал головой Бычье Сердце.

– Жаль. Ищите оружие. Найдете его – найдете убийцу.

– Ты оптимист.

– Я эксперт. И как эксперт могу сказать, что «гибли» в мире – единицы. У нас – вообще по нулям, даже у коллекционеров нет. Иногда они всплывают во Франции, реже – в Испании…

– Почему во Франции?

– А Франция рядом, через море. Сколько у тебя в школе по географии было?

Географическую шпильку Бычье Сердце пропустил мимо ушей, куда больше его заинтересовал тезис насчет уникальности орудия преступления. Если Васечкин прав, то «гибли» может оказать следствию неоценимую услугу. Но для этого нужно проклятый ствол как минимум найти. Что, если убийца выбросил его в Залив – не станешь же нанимать бригаду водолазов для прочесывания дна! Что, если убийца зарыл его в песке – не станешь же нанимать бригаду дворников для уборки территории! Конечно же, его собственная бригада сделала, что могла, но обшарить весь Северо-Запад ей не под силу.

– А если преступник от него избавился?

– От кого? – не понял Васечкин.

– От этого твоего «гибли». Закопал где-нибудь или в Заливе утопил… – начал было Бычье Сердце и тут же понял, что хватил лишку.

Васечкин смертельно побледнел, потом покраснел, потом налился фиолетовым, потом пошел пятнами, потом – мелкой рябью.

– Чур тебя! – выдохнул он. – Избавиться от такой вещи! Это все равно что… все равно что родную мать сдать в богадельню! Это все равно что любимую жену подложить под банду исламских экстремистов! Ты только посмотри на него, посмотри!

Все еще мелко трясясь, Васечкин вытащил из ящика стола огромный талмуд и швырнул его Бычьему Сердцу. О талмуде Петра Васечкина, скромно озаглавленном «ВООРУЖЕНИЕ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ», в управлении ходили легенды. Здесь было собрано все, что касалось огнестрельного оружия. Любого. Когда-либо существовавшего, прекратившего свое существование и успешно эксплуатируемого. Здесь были фотографии, рисунки, схемы и диаграммы. Здесь были краткие характеристики каждой марки, леденящие душу примеры из следственной практики и даже тематические вирши. Вирши рожал в муках сам Васечкин – в период увлечения очередной модификацией «хэмптона» или обожаемой «беретты». Выглядели они примерно так:

Моя любовь, твой оклик журавлиныйМанит меня в неведомую даль.«Беретта», детка, мы навек едины,Приди ко мне, бестрепетная сталь!

Каждая зарифмованная Васечкиным строка требовала оперативного вмешательства психиатра, остальная же начинка талмуда была вполне здравой. Да и сам талмуд тянул на увесистый энциклопедический том.

– Открывай! – скомандовал Васечкин. – Страница шестьсот девятнадцать.

Со страницы шестьсот девятнадцать на Бычье Сердце глянул-таки виновник смерти Романа Валевского. Фотография была не очень качественной, копия копии, но кое-что разглядеть удалось. Это «кое-что» не произвело на Антоху никакого впечатления: пистолет и пистолет, разве что дуло чуть укорочено и рукоятка украшена резным орнаментом: то ли буквы, то ли цветы. Но в общем «гибли» нельзя было отказать в изяществе. Одутловатом, крепко сбитом – и все же изяществе.

– «Приблизился час, и раскололся месяц», – нараспев произнес Васечкин.

– Ты полагаешь?

– Это изречение из Корана. Нанесено на рукоятку. А ты говоришь – избавиться! Только идиот захочет расстаться с подобной вещью. Ты посмотри, какие линии!.. Это же шепот песков, брачный рев верблюда… Это просто танец живота, честное слово!.. Приблизился час, и раскололся месяц…

Если Васечкина не остановить, он до выдачи зарплаты будет завывать суры из Корана. Или вообще примет ислам.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – взмолился Бычье Сердце. – Что еще нам нашептали пески баллистической экспертизы?

С трудом выйдя из роли муэдзина, Васечкин перешел на суконный язык управления:

– Стреляли метров с полутора…

– Метров с полутора?

– Стреляли с полутора метров, – тут же поправился Васечкин и разложил перед Бычьим Сердцем схему. – Убийца стоял вот здесь. Ближе к корме.

Так и есть. Валевский сидел у подножия мачты, а неизвестный убийца находился ближе к корме. Экспертизой установлено, что на борт «Такарабунэ» труп не втаскивали, следовательно, Валевский поднялся туда сам. Поднялся и… Что делал Валевский на старой, запертой в эллинге яхте? Как долго там пробыл? И главное – с кем? На месте преступления было найдено четыре окурка – от почти невесомых женских «Вог» с ментолом. Еще столько же – внизу, в каюте. Плюс пустая пачка из-под все того же «Вога». Но между четырьмя окурками с палубы и четырьмя из каюты была существенная разница: те, из каюты, курили задолго до убийства – они уже успели окаменеть и покрыться серым налетом. Их палубные собратья были румяненькими и молоденькими, во всяком случае, никак не старше убийства Валевского.

В каюте, кроме окурков, оперативники обнаружили с десяток запыленных бутылок из-под украинского пива «Оболонь» (в экспортном варианте – с кучей медалей на этикетке), такой же запыленный вымпел регаты «Катти Сарк» и несколько журналов, датированных июлем прошлого года. К июлю прошлого года скорее всего относились и бутылки, и окурки. Свежих следов не было, и вывод напрашивался сам собой: ни Роман Валевский, ни его убийца в каюту не спускались. А беседу имели на палубе. Именно – беседу (для того, чтобы по-мужски, до самого фильтра выкурить четыре женские сигареты, требуется время. Пусть непродолжительное, но требуется). О том, что имел место вполне цивилизованный разговор, а не банальное мочилово, косвенно свидетельствовало положение трупа. Никаких следов борьбы, никакого личного контакта убийцы и жертвы; ни один волосок не упал, ни одна нитка не была выдернута, ни одна пуговица не покинула насиженное место. Валевский не сполз по мачте, сраженный пулей, он изначально сидел у мачты. Он изначально пристроился возле нее, – как раз для беседы с хорошо знакомым человеком. Нестрашным человеком. Человеком, от которого трудно ожидать подвоха. А тем более такого свинства, как пуля с арабской вязью. Но пуля все-таки была выпущена, и Рома-балерун так и остался сидеть. В «прижизненной позе», как выразился Петр Васечкин.

А убийца даже не соизволил подобрать окурки. Вполне профессионально выстрелил в голову и не удосужился унести с собой редкую гильзу от редкого пистолета. Хотя времени было предостаточно. Пижонство, да и только, мать его ети!..

Бычье Сердце ненавидел пижонов и был убежден, что сходные чувства питает к ним и Господь Бог вкупе с изменчивой фортуной. Но в случае Ромы-балеруна фортуна явно благоволила пижону: никаких следов, кроме злополучных окурков и гильзы, он не оставил. То есть следы наверняка были, но оказались затоптанными чумовыми свидетелями, обнаружившими труп. Свидетелей было трое: два желторотых, почти невесомых птенца одиннадцати лет и чрезвычайно деятельный, вездесущий, как холерная палочка, алконавт по фамилии Печенкин.

К фамилиям Бычье Сердце относился с опаской. А все потому, что испытал их мистическое влияние на своей шкуре. Будучи Бычковым, Антоха не снял ни одной приличной дамочки, не раскрыл ни одного приличного дела. К тому же вся водка, которую Антон Бычков покупал в ларьках, оказывалась паленой. Но стоило ему стать Сиверсом, как приличные дамочки сами попрыгали к Антохе в постель, а роскошная и потому непотопляемая воровка на доверии Эмма Войцеховская предложила ему статус любовника. Предложение поступило в момент задержания, что придало известную пикантность тому и другому. Точно так же Сиверсу поперло и с делами: раскрываемость в отделе резко пошла вверх, да и признательные показания посыпались как из рога изобилия. Что же касается водки…

Чтобы не испытывать судьбу, Бычье Сердце переключился на пиво.

И вот теперь, пожалуйста, Печенкин!

Нет, против самой фамилии Бычье Сердце ничего не имел. Фамилия как фамилия, она могла бы принадлежать и космонавту, и заслуженному работнику искусств, и даже президенту (хотя нет, на президенте Печенкине в развитой капитализм не въедешь)…

Но фамилия принадлежала тому, кому принадлежала, – алкашу со стажем. Внешность у алкаша Василия Васильевича была запоминающейся – эдакая помесь утконоса и гиены, тупиковая ветвь развития вида. Печенкин взирал на происходящее блудливым взором трупоеда и требовал, чтобы в протоколе имя его сына, Виталия Васильевича Печенкина, было подчеркнуто красным. Дважды. Волнистой линией. Он, Виталий Васильевич, и обнаружил «трупака», ура ему и да здравствует! Сам Печенкин клялся и божился, что к телу не подходил, а только взглянул «одним глазком и мигом к участковому».

Помесь утконоса и гиены вызывала у Бычьего Сердца самые низменные чувства. Если бы они беседовали тет-а-тет, Бычье Сердце не отказал бы себе в удовольствии съездить пару раз по студенистой физиономии Печенкина. Слегка. Не доводя дело до жалобы вышестоящему начальству. Или нет, такого типа, как Печенкин, можно и по почкам. По почкам, почечкам, почулям! Печенкина – по почкам, это почти каламбур. Бить по почкам – последнее дело, подлость из подлостей, куда подлее простодушного тычка в челюсть (на этих тычках нетерпеливый хулиганистый Сиверс и погорал). Но в случае с Печенкиным – можно и отступить от кодекса, которого придерживался Бычье Сердце. Не исключено, что, придя в себя после акции устрашения, Печенкин поведает майору Сиверсу вещи, о которых умалчивал. Или быстренько выложит на стол уже другие вещи, которые утаил.

Но руки у Бычьего Сердца были коротки. Во всяком случае – сейчас. Ему оставалось только гонять желваки и призывать к бдительности следователя Дейнеку:

– Поднажми на алкаша, Мишаня. Поднажми на алкаша!

– В каком смысле?

– Ты посмотри на его физиономию! С такой физиономией только склепы взламывать да в церкви карманы обчищать! К терпиле он тоже подкатывался, зуб даю.

– Думаешь?

– Не исключено.

Дейнека, воспитанный в лучших традициях целомудренного классического балета, посмотрел на Бычье Сердце с укоризной.

– Хочешь, я поднажму? – предложил свои услуги Бычье Сердце.

– На тебя двенадцать жалоб, – напомнил Дейнека. Он проработал с Сиверсом не один год и прекрасно знал все повадки отвязного майора.

– Будет тринадцатая. Чертова дюжина. – Бычье Сердце оптимистически хохотнул.

Алкашу несказанно повезло: кроткий Дейнека жать на него не стал, напротив, был подчеркнуто вежлив. Не от хорошей жизни вежлив: следов преступника обнаружить не удалось, а все снятые отпечатки принадлежали четырем людям: Василию Васильевичу Печенкину, двум мальчишкам-желторотикам и самому Роману Валевскому. Но в основном – Печенкину.

– …ты меня не слушаешь. – Обиженный голос Васечкина вернул Бычье Сердце к действительности.

– Да нет, Петя, я все внимательно выслушал. Отчет забираю с собой, если ты не возражаешь. Будем искать твой «гибли».

– Когда найдешь – свистни, – влюбленно прошептал Васечкин.

…В четырнадцать ноль-ноль у Бычьего Сердца была забита стрелка с владелицей недвижимости в лодочном кооперативе «Селена» – Калиствинией Антоновной Антропшиной. Она только сегодня вернулась из Таллина, где гостила у сестры. Побеседовать в управлении, а тем более – в таунхаузе с видом на убийство Антропшина отказалась наотрез, но согласилась принять майора Сиверса у себя, на городской квартире. Чтобы найти указанный дом, Бычьему Сердцу пришлось попотеть: строптивая Калиствиния проживала у Сенной, в самом чреве Питера, описанном еще Достоевским. Порядком поплутав проходняками, Бычье Сердце вышел-таки на исходную позицию: к обшарпанной шестиэтажной трущобе, лишь по недоразумению именуемой жилым строением. Как можно совместить такую дыру с таунхаузом на берегу Залива, Бычье Сердце не знал.

Ну, ничего, гражданка Антропшина все быстренько и, не сбиваясь на визг, прояснит.

…Гражданка Антропшина занимала квартиру в некогда престижном бельэтаже с двумя некогда изящными, а ныне обветшавшими эркерами. Но стоило только Бычьему Сердцу переступить порог антропшинской квартиры, как челюсть у него упала и категорически отказалась возвращаться на место.

Какой там таунхауз на берегу Залива! Злополучный таунхауз не стоил и десятой доли того, что (по разумению Бычьего Сердца) стоила начинка квартиры. Для начала его оглоушили две напольные китайские вазы – каждая размером с мартышкинских изыскателей: Виталия Печенкина и его дружка. Вазы томно поблескивали в полутьме коридора, и свету, струившемуся от них, было веков десять, никак не меньше. Это понял даже профан Сиверс, не имеющий никакого понятия о прикладном искусстве Юго-Восточной Азии. С вазами прекрасно гармонировали затянутые шелком стены. На шелке были разбросаны птицы и цветы. Невиданные птицы и невиданные цветы. Судя по возрасту, птицы принимали самое деятельное участие в изобретении пороха, а цветы были свидетелями изобретения бумаги. С потолка свешивалась парочка штандартов, украшенных лентами. Штандарты были явно моложе шелка на стенах, но значительно старше Бычьего Сердца – столетий эдак на пять. Композицию завершала вереница бумажных фонариков.

Бычье Сердце, вечно путавший Японию и Китай, нисколько бы не удивился, если бы его встретил отряд самураев в полном вооружении. Но его встретила кругленькая дама лет шестидесяти. И на ней не было даже кимоно. Простенькая учительская блузка и такая же незатейливая юбка – вот и вся униформа смотрительницы музея. Охрана тоже была музейной (во всяком случае, так показалось Бычьему Сердцу) – три врезных замка на входной двери, цепочка, щеколда и сигнализация. Не хватало только лазера, видеокамер и сенсорных датчиков.

Дама сквозь зубы пригласила Бычье Сердце на кухню – очевидно, чтобы не добивать сдержанной роскошью окончательно. Но в приоткрытую дверь комнаты Бычье Сердце заметил целый алтарь раскосых божков и богинь, коллекцию музыкальных инструментов, больше похожих на разрезанные плоды экзотических растений. И несколько ширм с пейзажами и жанровыми сценками.

На кухне Бычье Сердце наконец-то перевел дух, а усевшись на простенький совдеповский стул, и вовсе повеселел.

– Антропшина Калиствиния Антоновна? – бодро начал он.

– Нет. Маргарет Тэтчер, – едко заметила дама, намекая на бессмысленность вопроса.

Бычье Сердце втянул ноздрями воздух и хмыкнул.

– Ну, а я – майор Сиверс, Антон Александрович. Со мной вы уже знакомы. Заочно.

– Лучше бы мы им и ограничились. Заочным знакомством.

– Я понимаю, – начал Бычье Сердце, но дама самым беспардонным образом перебила его:

– Нет. Вы не понимаете. Я не люблю ваше ведомство.

Калиствиния Антоновна послала Сиверсу взгляд, исполненный усталой брезгливости. Но не таков был Бычье Сердце, чтобы принимать близко к сердцу недовольство населения органами правопорядка.

– Приступим к делу. Вы уже знаете, что в вашем… м-м… загородном доме найдено тело молодого человека. Фамилия Валевский ничего вам не говорит?

– Ничего, если вы не имеете в виду любовницу Наполеона.

Решили поиздеваться над работником милиции, Калиствиния Антоновна? Ну что ж, хорошо. – Бычье Сердце вынул из кармана пиджака пачку фотографий и жестом заправской гадалки раскинул их перед дамой.

– Это он? – осторожно спросила Калиствиния Антоновна, мельком взглянув на снимки.

– Покойный, – подтвердил Сиверс. – Валевский Роман Георгиевич. Никогда его не видели и никогда с ним не встречались?

– Никогда.

– Между прочим, довольно известный… деятель искусств. Танцовщик. Хореограф.

– Я далека от хореографии, – сказала Антропшина, поправляя жабо на пышной груди.

Да уж!.. Без толку потоптавшись на трупе еще три минуты, Бычье Сердце решил зайти с другого конца:

– Вы получили место в кооперативе в восемьдесят пятом году?

– Мой покойный муж получил его. Он был секретарем Союза писателей. Поэт Цезарь Антропшин, может быть, слышали?

– Как же! – не моргнув глазом соврал Бычье Сердце. – Не только слышал, но и читал. Замечательный был поэт!

– Ну, поэт он, положим, был никакой, – остудила пыл Сиверса Калиствиния Антоновна. – Зато человек отменный.

– Приношу свои соболезнования…

– Бросьте. Цезарь Львович действительно получил место в лодочном кооперативе «Селена». Для нашего сына. Вадим и жил там в последние годы. Он яхтсмен. Хороший яхтсмен.

Ну-у, пошли дела кое-как! Во всяком случае, личность яхты «Такарабунэ» прояснилась. Она наверняка принадлежит Вадиму Антропшину. Да и секция в таунхаузе, скорее всего, тоже. Вот только оформлена она почему-то на мать…

– А я могу поговорить с вашим сыном, Калиствиния Антоновна?

Антропшина снова поправила жабо:

– Я знаю всех без исключения приятелей Вадима. Всех его друзей. Это очень специфический круг – спортсмены, моряки… Боюсь, что хореографа Романа Валевского среди них нет.

– И все же я хотел бы побеседовать с Вадимом.

– Это невозможно, – вцепившись пальцами в край стола, тихо сказала Антропшина. – Вадим погиб год назад. В Финском заливе, во время парусной регаты «Балтийский ветер». Вот так-то, молодой человек.

Калиствиния Антоновна надолго замолчала. Молчал и Бычье Сердце: пошлое «приношу свои соболезнования» от назойливого опера Антропшиной ни к чему. Муж – это муж, а сын – это сын. Родная кровь, травиночка, былиночка, мальчик любимый, нежный, сильный… Дурак ты, Антон Сиверс, отправился к вдове поэта, ничего о ней не выяснив, – вот и поделом тебе!.. Подобные ситуации Бычье Сердце терпеть не мог, в подобных ситуациях он чувствовал себя разрушителем храма, осквернителем могил, кладбищенским вором без креста.

Впрочем, вина майора Сиверса была не так уж велика: он получил на руки лишь официальные сведения, а запойный сторож кооператива никаких вразумительных показаний не дал. Он вообще утверждал, что в «Селене» бывают две-три персоны от силы. Да и постоянно пьющему человеку все люди кажутся на одно лицо – лицо с водочной этикетки «Столбовая».

– По документам дом принадлежит вам, – выдоил из себя Бычье Сердце после затянувшейся театральной паузы.

– После смерти мужа – мне. Я столько раз просила Вадима их переоформить… Он только отмахивался – терпеть не мог бумажной волокиты… Так ничего и не сделал. А я и была там всего несколько раз. В последний перевезла его вещи. Мебель кое-какую. Так, по мелочи… Он настоящий спартанец, обходился малым.

Так вот чем объяснялась гулкая пустота двухэтажной надстройки над эллингом! В четырех комнатах оперативники нашли лишь стол, два стула и старенький диван. Вещи бросовые и никому не интересные. А уж тем более Сиверсу с Дейнекой: наверх ни Валевский, ни его убийца не поднимались. Зато там побывал неугомонный Василий Васильевич Печенкин. Но вытащить стол и диван, по-видимому, не решился. А возможность (если учесть, что эллинг стоял открытым) была. Была возможность!

– Ключи от дома у вас?

– Одна пара у меня.

– А другая? – оживился Бычье Сердце.

– Другая у Сережи Кулахметова. Это друг Вадима, тоже яхтсмен. Он постоянно живет в «Селене», в соседнем блоке.

Бычье Сердце живо припомнил центральную часть дома, поделенного на три секции. Только одна – центральная – выглядела относительно жилой. Фамилию Кулахметов Сиверс тоже встречал – в домовой книге «Селены».

– Судя по всему, вы поддерживаете с ним отношения?

– Он был близким другом Вадима, – отрезала Калиствиния Антоновна. – Так что отношения мы поддерживаем. Естественно, когда Сережа бывает в Питере.

– Бывает в Питере?

– Он спортсмен, мастер спорта международного класса. Часто ездит на соревнования. Он и сейчас за границей. В Марселе, на гонках. Уехал десять дней назад. – Поразительная осведомленность! – Сережа звонил мне перед отъездом. Он меня не забывает, – с плохо скрытой гордостью произнесла Антропшина.

Плохо скрытой и вполне понятной гордостью: видишь, ментяра Сиверс, какие у моего сына настоящие друзья! Видишь, ментяра Сиверс, каким настоящим был мой сын! Его нет, а свет, идущий от него, остался.

– Я вот еще что хотел спросить, Калиствиния Антоновна. – Бычье Сердце оценил значительность момента и почтительно нагнул голову. – Яхта в эллинге…

– Это яхта моего сына. Он сам ее построил. Я не хотела ее продавать, хотя Сережа и говорил мне… Может быть, и стоило продать ее до того, как… – Антропшина осеклась.

«До того, как детище сына было осквернено случайным убийством случайного хореографа. Как будто другого места не нашлось», – мысленно закончил Бычье Сердце.

– А что за странное название – «Такарабунэ»? – На то, чтобы выучить этот бессмысленный набор звуков и произносить его без запинки, Бычье Сердце ухлопал два с половиной часа. И теперь имел полное право поинтересоваться.

– Такарабунэ в переводе с японского – «корабль сокровищ». Его команда состоит из ситификудзин… – Калиствиния Антоновна с сомнением посмотрела на низкий, как у питекантропа, лоб Сиверса. – А впрочем, не буду утомлять вас подробностями…

– Отчего же. Мне интересно, – промямлил Бычье Сердце с обидой в голосе.

Но Антропшина была непреклонна.

– Не думаю, что это относится к делу, которое вы расследуете. Вадим увлекался Японией, это у него от деда. Моего отца. Он был очень известным востоковедом, крупнейшим специалистом по истории Японии и Китая. Двадцать лет прожил в Харбине, работал в нашем торгпредстве в Токио…

И неплохо работал, судя по всему! Вон сколько антикварного барахла нахапал!

– Коллекция, которую я храню, принадлежит ему.

«А надо, чтобы народу», – с неожиданной злостью подумал Бычье Сердце.

– После моей смерти она перейдет музею этнографии. – Антропшина, похоже, прочла немудреные мыслишки Бычьего Сердца. – Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы, молодой человек?

– Почти.

– Что-то еще?

– Скажите, ваш сын курил?

– Нет. Он вел здоровый образ жизни. Он был спортсменом, я уже вам говорила. А почему вы спрашиваете?

– Видите ли, в каюте яхты мы нашли пачку из-под сигарет «Вог». Тоненькие такие, женские.

– Я знаю, – неожиданно резко перебила Сиверса Калиствиния Антоновна. – Не нужно мне объяснять. Такие сигареты курила его… приятельница. – По тому, как было произнесено это слово, Бычье Сердце сразу понял: отношения Антропшиной и «приятельницы» Вадима катастрофически не сложились. По одной простой причине – ночная кукушка дневную перекукует. – Да. Его приятельница, – с нажимом повторила Антропшина.

Господи ты боже мой, каких только смыслов не вложила она в простенькое словцо! Вернее, смысл был один: «Бикса, шалашовка, развратная девка; потаскуха со Староневского; охотница до чужого добра; паразитка, которой лишь бы глаза залить да голой на столах краковяк отплясывать; пол-Питера оприходовала с грудью наперевес, а то и пол-России, а то и пол-Европы, тьфу, тьфу, изыди, сатана!!!»

– Приятельница? – прикинулся простачком Бычье Сердце. – Близкая подруга?

– Не знаю, насколько близкая, – скрипнула зубами Калиствиния Антоновна. – Я ее пару раз видела, не больше.

Но этого хватило, чтобы запомнить сигареты «Вог». Ничего удивительного, при такой клинической неприязни не то что сигареты запомнишь, но и стрелку на чулке. И потом это «Я ее пару раз видела, не больше»… Уж не в постели ли с сыном ты их застукала? С хитрыми приспособлениями из ближайшего секс-шопа?

– И как зовут приятельницу? Хотелось бы с ней побеседовать.

– Не помню, – поспешно солгала Антропшина. – То ли Фифа, то ли Эфа, то ли Афа…

– Афа? – Бычье Сердце был поражен. – Что за имя диковинное?

– Какое есть. За что купила, за то и продаю.

– А координаты у вас имеются?

– Нет.

– А у друга вашего сына? Сергея Кулахметова?

– Не знаю. Не думаю.

Судя по едва заметной одобрительной улыбке Калиствинии Антоновны, близкий друг семьи Антропшиных Сергей Кулахметов в порочащих связях замечен не был. А если и позволял себе расслабиться, то только со стерильными и богопослушными прихожанками баптистского молельного дома.

– Ну что ж, Калиствиния Антоновна, – Бычье Сердце поднялся со стула, – спасибо за информацию. И извините за беспокойство. Если возникнут какие-нибудь вопросы, я с вами свяжусь.

– Надеюсь, что не возникнут, – вполне искренне ответила Антропшина.