Погоня

Свернули в широкий коридор, который привел к двустворчатой двери розового дерева. Слуга потянул латунное кольцо, торчащее из раскрытой пасти льва, и пропал. Девяткин оказался в огромном кабинете. Как и в зале, окон не видно, свет падал откуда-то сверху. Туда, под потолок, уходили шкафы с книгами, до которых достанешь только с пожарной лестницы. Пол покрывал персидский ковер, на стенах гравюры, выполненные на меди и серебре, в строгих тонких рамках.

Изредка Девяткину приходилось бывать в домах очень богатых людей, но этот дом чем-то отличался от тех, что он видел раньше. Тут не было и капли человеческого уюта, семейной теплоты. Может быть, тому виной мраморные полы, высокие потолки, рассеянный холодный свет, льющийся сверху. И пронзительная тишина, когда хочется молчать, а если говорить, то шепотом. Кажется, что попал не в жилище человека, а в казенное учреждение или в церковь.

За огромным письменным столом сидел крупный мужчина лет сорока с гаком. Короткая стрижка темно русых волос, открытый взгляд серо-голубых глаз. Приятные правильные черты лица можно назвать мужественными, но дело портил легкий какой-то женственный подбородок, пухлый, с ямочкой посередине.

Девяткин задержал взгляд на двух самурайских мечах с длинными рукоятками, висевших на стене за спиной хозяина – знаки власти и силы. Видно, что вещи старинные, настоящие. Человек отодвинул бумаги, бросил ручку на чернильный бронзовый прибор, похожий на огромный утюг. Быстро поднялся, подошел, крепко пожал руку гостю, усадил его в кресло на гнутых ножках, но сам остался стоять.

Без долгих предисловий Дробыш предложил перейти на «ты». И сделал это первым. Он побродил по комнате. Наконец, сел на угол стола так, что одна нога раскачивалась, а другая упиралась в пол.

– Знакомые лица, – Девяткин кивнул на фотографии, стоявшие на отдельном столике у стены. – Среди прочих – Стас Тухлый. Он же Немец. Старый знакомый. Я его как-то задерживал… За незначительное правонарушение. Челюсть сломал одному мужчине. И что-то с женщиной сделал. Голову проломил что ли…

– Ну, Тухлым он был давным-давно, – Дробыш печально улыбнулся. – В другой жизни. На заре туманной молодости. Но кто из нас не совершал ошибок? Теперь это крупный бизнесмен, уважаемый человек Станислав Грибков.

– Да, да, бежит время, – рассеяно кивнул Девяткин. – Мчится.

– Как тебе мои апартаменты? – спросил Дробыш, но снова не стал дожидаться ответа. – Понимаю… Мне самому тут не того… Чувствую себя… Ну, будто это не мой дом. Архитекторы тоже допускают ошибки. Кстати, из Франции специалист. Рекомендовали как очень толкового, но… Я ему говорил, что не надо огород городить. Все эти излишества, колонны, портики, широкие каменные лестницы, – слишком напыщенно, вычурно. А я человек простой, мне эти художественные излишества ни к чему. Но парень заупрямился. Я решил не мешать. И поплатился. Не люблю бывать в этом доме.

Девяткин вспомнил свою холостяцкую малогабаритную квартиру, пыльную и жаркую летом, холодную зимой. Окна, выходящие на вытоптанное пространство заднего двора и противотуберкулезный диспансер, где днем коротают время больные люди, а ночью их место занимают бродяги. Вспомнил разговоры соседей, хорошо слышные через стену. И кивнул, стараясь выразить понимание и сочувствие трудной жизни Дробыша.

– Да, места много, – сказал он. – Настоящий дворец. Но уюта не хватает.

– Представляешь, каково мне тут? – вздохнул хозяин. – Особенно одиноко осенью. Дождливыми вечерами, когда слуги уходят в свой флигель, а я остаюсь один. Ветер, дождь… Чувствую себя хранителем музея. Только для кого я стараюсь? Инны теперь нет… Прости, у меня взвинченное настроение, не могу в себя прийти. Без сна уж которую ночь. М-да, на валидоле…

– Напрасно. Надо сохранять спокойствие именно сейчас.

– Какое тут к матери спокойствие… Сначала учитель моей дочери утверждает, что я насиловал Инну. Я был за границей и не сумел прекратить все это издевательство на ранней стадии, когда уголовное дело еще не возбудили. А когда вернулся, просто впал в ступор. Сюда явился следователь, в комнатах Инны провели обыск. Затем эту девочку, еще в сущности ребенка, допросили в присутствии двух моих адвокатов. Естественно, Инна расплакалась, у нее началась истерика. На следующий день меня повесткой вызвали в полицию. Я ответил на все вопросы, на все их унизительные дикие вопросы. Но меня вызывали еще раз. И снова спрашивали о том же самом. Прокуратура разобралась по существу. Эту жалкую самодеятельную постановку прекратили.

Дробыш замолчал, взял с кофейного столика салфетку и вытер лоб.

* * *

Вернувшись вечером в загородный дом, который снимал на лето и осень, Радченко наскоро поужинал. И сидел в кухне, раздумывая, как убить вечер: поработать, или устроиться у телевизора в большой комнате. Провести часок вместе с женой и годовалым сыном, а потом дочитать фантастический роман. Радченко прошел по коридору, на ходу прихлебывая кофе из большой кружки, остановился перед лестницей, ведущей на второй этаж. Звук телевизора кто-то включил на всю катушку. Даже здесь слышна музыка, аплодисменты зрителей и бодрый голос ведущего передачи «Любовь приходит и уходит».

На душе было неспокойно, смотреть всякую муру про чужую любовь расхотелось. Радченко поднялся наверх, закрылся в кабинете, сел за письменный стол у окна. Он включил настольную лампу, хотя было еще светло, и стал перебирать бумаги. Еще раз перелистал досье Дробыша, но почувствовал, что не может сосредоточиться на чем-то важном. Не давала покоя какая-то догадка, посетившая его за ужином, и забытая в следующую секунду. Надо вспомнить…

Итак, полчаса назад он сидел на кухне, устроившись за стойкой на высоком табурете. И думал о Дробыше и его падчерице. Тут вспомнилось что-то важное, дата или цифра, которую он встретил, читая досье, но тогда не придел этому значение. Цифра или дата…

Он дожевал бутерброд. И тут на кухню вошла жена, вернувшаяся после прогулки, она о чем-то спросила. Если быть точным, спросила, не было ли звонка из детской поликлиники. На пятницу она записала Максима к врачу, ребенок последнюю неделю стал беспокойным, он плохо спит и чаще плачет. Врач обещал позвонить и сказать время, когда он будет свободен. Но почему-то до сих пор звонка не было. Радченко ответил, что никто не звонил, он впился зубами в бутерброд, позабыв ту важную цифру или дату из досье. Склероз…

Закрыв папку, он стал смотреть в окно. Видны стволы сосен, желто-розовые в свете заходящего солнца. На соседнем участке подростки, мальчик лет тринадцати и девочка чуть постарше, играли в бадминтон. А, вот оно что… Радченко снова открыл папку, заглянул на последнюю страницу. Вот оно… Свое завещание Марина Осипова, мать Инны, юридически оформила за неделю до смерти. Деньги, полученные от продажи бизнеса, помещены в банк.

По завещанию все деньги Осиповой должны перейти ее дочери, когда той исполнится шестнадцать лет. Инна вправе распоряжаться унаследованными деньгами как ей вздумается. В том случае, если с девочкой после наступления совершеннолетия случится несчастье, которое приведет к гибели или тяжелым увечьям, деньги переходят к ее ближайшим родственникам. Ближайшие родственники…

Радченко вернулся к началу досье. На первой странице перечислены все родственники Инны, близкие и дальние.

Отец – Осипов Сергей Николаевич, профессиональный художник-модернист. Рано потерял родителей, его вырастила бабушка. С детства проявил способности к рисованию. Окончил высшее художественное училище с отличием. Карьера складывалась весьма успешно, быстро продвинулся, стал модным художником. На заказ рисовал портреты богатых и влиятельных людей, бизнесменов, политиков, деятелей искусства.

Последние годы много пил. Лечился от алкоголизма, но безуспешно. Запои повторялись регулярно. Постепенно растерял выгодных клиентов. Расстался с женой, матерью Инны. С ребенком встречался нечасто, от случая к случаю. После пожара, случившегося в его доме и студии, остался без жилья и почти без денег. По версии следователей уголовного розыска, Осипов погиб, провалившись под лед, когда переходил Москва реку зимой. Это случилось около дух лет назад. Поскольку останки не обнаружены, официально он считается пропавшим без вести.

Тетка – Роза Смирнова, сорок восемь лет. Проживает в Калуге. Состоит в разводе, есть взрослый сын. Двоюродный брат Инны женат, живет на Украине. Контактов с двоюродной сестрой не поддерживают. Дед и бабка со стороны матери умерли. Вот и вся родня.

Итак, есть только один человек, который по закону может предъявить права на деньги Инны в случае ее смерти. Приемный отец Игорь Дробыш.

Радченко покашлял в кулак. И подумал, что Дробыш наверняка воспользуется своим правом, как только Инне исполнится шестнадцать… А это случится, наверняка случится. Нет сомнения, все так и будет. Несчастный случай, пожар, автомобильная авария или что-то в этом роде. Он пошуршал страницами. Инне исполнится шестнадцать лет всего через месяц с небольшим. Дробыш, похоже, не испытывает симпатии к своей приемной дочери, но любит деньги. Ему никто не сможет помешать. А закон чаще всего на стороне негодяев.

Радченко закрыл папку и отодвинул ее от себя, жалея, что разговор с Наумовым закончился как-то нелепо, на полуслове. Надо было договорить, поставить логическую точку. А теперь, пожалуй, не мешает отвлечься от грустных мыслей. Пока светло, можно вывести из гаража мотоцикл. Сегодня он получил новый «Харлей», но еще не успел покататься в свое удовольствие. Радченко уже поднялся из-за стола, когда зазвонил телефон, голос Вадима Наумова доносился откуда-то издалека.

– Простите, я наговорил лишнего, – сказал учитель.

– Ничего. Приходится и не такое выслушивать. Вы отправили Инну домой?

– Даже не подумал, – Наумов говорил шепотом, будто боялся, что разговор подслушивают. – Дима, мне необходима строчная помощь. Я понимаю, что эти приключения вам нужны, как боль в животе… Но мне больше не к кому обратиться. Нужно срочно встретиться. Я скажу что-то важное, чего нельзя сказать по телефону. В запасе мало времени. Мне кажется, что меня нашли. За мной следят.

– Девочка с вами?

– Да, она со мной в машине.

– Где вы? – услышав ответ, Радченко на мгновение задумался. – Тогда езжайте по шоссе до тридцатого километра. Там неподалеку от заправки мотель и ресторан «Бриз». Позади обеденного зала летняя веранда. И автомобильная стоянка тоже сзади. Закажите что-нибудь и ждите за столиком. Инна пусть остается в машине. Путь заблокирует двери и не выходит, что бы ни случилось. Я буду через сорок минут. Если в пробку не попаду.

Он надел кожаную куртку, спустился вниз. Жена сидела в кресле у телевизора и разговаривала по телефону.

– Я вернусь через час, – сказал Радченко. – На мотоцикле прокачусь.

Жена оторвалась от трубки.

– Дима, пожалуйста, купи хлеба. Ни крошки не осталось. И молока тоже.

Он завернул в гараж, взял черный интегральный шлем с прозрачным забралом, гаечный ключ. Немного повозился, снимая с мотоцикла номер. Через пять минут он выехал на шоссе и понесся вперед.

* * *

Дробыш смял салфетку в кулаке и положил в пепельницу.

– И вот пропала Инна. Вышла из дома и… Погода в тот вечер была прохладная, лил дождь. По периметру дом обнесен забором, территорию охраняют. Но ворота и калитку до десяти тридцати вечера не запирают. В десять тридцать выпускают собак. На заднем дворе в будке сидит охранник. Я уже все рассказывал тем полицейским, которые были здесь в первый день после исчезновения. Итак, охранник видел, как за забором несколько раз мигнул электрический фонарь или автомобильные фары. Он подумал, что на дороге разворачивается какая-то машина. На всякий случай он вышел из своей будки, дошел до ворот, посмотрел за калитку. Ну, дождь как из ведра. Темнотища. Он никого не заметил, решил, что чужая машина уехала. И вернулся назад.

– Разумеется, того охранника вы уволили?

– Ни в коем случае, – улыбнулся Дробыш. – Если человек в чем-то виноват, я даю ему шанс исправиться. Пусть работает. Я даже премии его не лишил. Вообще я слишком либерален с охраной. Настолько либерален, что эти ребята уже сели мне на шею. Охранники в рабочее время заняты чем угодно только не работой. Смотрят телевизор, играют в карты…

– Распустился народ, – кивнул Девяткин. – Хорошего отношения люди не понимают.

– Большой вины охранника тут нет, – сказал Дробыш. – Инна вышла через заднюю дверь, спустилась с крыльца. В тот вечер над крыльцом не горела лампочка. Она, видимо, пряталась за кустами, когда двигалась к калитке. Поэтому ее никто не заметил. Один из полицейских сказал, мол, она могла сесть на попутную машину и доехать до Москвы. Но наверняка все было иначе. Ее выманили из дома, чтобы похитить. За воротами ее уже ждали. Может быть, ей что-то пообещали… Не знаю.

– Я читал протокол допроса свидетеля, – кивнул Девяткин. – Но хотелось бы лично поговорить с охранником.

– Разумеется, сейчас его смена.

Дробыш снял трубку. Через пять минут в кабинет вошел хорошо одетый человек средних лет. Он сказал, что дежурил в ту ночь, когда пропала девочка. Девяткин задал полтора десятка уточняющих вопросов. Человек отвечал гладко, без запинки. Повторил то, что было записано в протоколе, слово в слово. Парня пришлось отпустить.

– Вы подозреваете конкретного человека? – спросил Девяткин, когда охранник закрыл за собой дверь.

– Никого. И всех. Я торчу у телефона и жду звонка похитителей. Ваш начальник из Главного управления внутренних дел Москвы сообщил, что мои телефоны поставлены на прослушивание. За моими квартирами и загородными домами установлено наблюдение. Потому что похитители могут появиться где-то в окрестностях. Ну, если полиция считает, что это необходимо… Не возражаю. Чувствую себя как муха, которую накрыли стаканом. И теперь разглядывают через стекло.

– Похитители выдвигают требования в течение первых трех дней с момента похищения, – сказал Девяткин. – Это обычная практика: на третий-четвертый день похитители дают о себе знать. Прошла неделя. И ничего. Возможно, вы все-таки вспомните какое-то имя. Человека, которому вы перешли дорогу, у которого были причины для личной мести. Если нет конкретных фактов, остается интуиция. Я в нее верю.

– У меня полно врагов, – сказал Дробыш. – Когда занимаешься большим бизнесом, ты всегда на виду. Ты окружен подхалимами, нахлебниками, ворами. И никогда не знаешь, кто воткнет нож в спину. Такова логика жизни в России. Вокруг слишком много зависти.

– Как насчет моего вопроса: вы кого-то подозреваете?

– Я же сказал: нет. В этой истории может быть замешан кто угодно. Слуга, которого я турнул год назад за разгильдяйство. Или шофер, которому я дал под зад коленом. Или компаньон, с которым мы когда-то делили бизнес. И он подозревает, что дележ был нечестным. Это мог сделать тот сумасшедший учитель английского языка. Как там его… Ну, который обвинил меня в изнасиловании. Не мое дело придумывать версии. Это по твоей части.

– Кстати, об изнасиловании, – Девяткин достал из кармана блокнот и перевернул пару страничек.

– Послушай, то дело об изнасиловании закрыто, – поморщился Дробыш. – Навсегда. Давай не будем об этом?

– Хорошо, – кивнул Девяткин. – Вы предпринимали попытки найти Инну? Например, через свою службу безопасности?

– Нет. Искать пропавших людей дело полиции. Наверняка ты хотел посмотреть комнаты моей дочери? Я всегда называл Инну дочерью. Тогда пойдем.

* * *

Большое с тремя окнами помещение на втором этаже мало походило на комнату, где живет девочка-подросток. Мебель под старину была слишком громоздкой и темной. Большой письменный стол напоминал рабочее место чиновника. На нем стояла массивная бронзовая лампа и чернильный прибор, совершенно новый, которым, видимо, никогда не пользовались. Большая плазменная панель в другом углу. Внизу на полке игровая приставка. Рядом открытые книжные шкафы, заставленные энциклопедиями, словарями и справочниками. На стенах, окрашенных в светло-серый цвет, картинки, написанные акварелью, в светлых рамах: ромашковое поле, березовая роща, лесная дорога.

– Это Инна сама рисовала, – сказал Дробыш. – Ее отец был художником. И у нее талант… Как бы по наследству перешел. Можешь осмотреть все, что угодно. Стол, стенные шкафы… Без лишних церемоний.

– Нет необходимости, – покачал головой Девяткин. – Я видел фотографии, читал протоколы осмотра места происшествия. Ну, которые мои коллеги составили на следующее утро после происшествия. Где спальня Инны?

Они снова оказались в полутемном коридоре. Дробыш открыл дверь, пропустил гостя вперед. И эта комната Девяткину тоже не понравилось. Полы деревянные, стены покрыты светло-фиолетовой краской, высокие окна занавешены тяжелыми портьерами. Огромная кровать под балдахином из полупрозрачной ткани. Помнится, такую кровать, строгую и величественную, Девяткин видел в костюмированном фильме из старинной жизни.

Еще тут стояла пара старинных комодов, выдвижные ящики украшены медными уголками и ручками в виде каких-то ягод. Рядом два зеркала в человеческий рост, макияжный столик. На прикроватных тумбочках несколько фотографий в серебряных рамках. Девяткин включил ночник – так мало было здесь света, наклонился и стал разглядывать поблекшие цветные фотографии. На тумбочке едва заметный слой пыли. А на блестящих серебряных рамках пыли нет. Видимо, фото поставили сюда недавно. Может быть, сегодняшним утром, перед его приездом.

Дробыш подошел ближе, показал пальцем на одну из карточек.

– Это фотография покойного отца Инны, – сказал он. – Все-таки я ей не родной отец. Девочка не должна забывать своих родителей. Это правильно. Это справедливо.

– Конечно, – кивнул Девяткин. – Не должна. У вас есть последние фотографии Инны?

– Она не любила, когда ее снимают, – сказал Дробыш. – Не знаю, почему. Не любила – и все. Но вот эта карточка… Можете забрать, если нужно.

Он взял фотографию с комода, вытащил ее из серебряной рамки и протянул Девяткину. Снимок в полный рост. Дробыш с Инной стояли на каком-то причале. За спиной высились небоскребы. Изображение довольно мутное, лица не в фокусе.

– Я брал Инну с собой, когда несколько месяцев назад был в Филадельфии. Это самая свежая карточка.

– Спасибо, – Девяткин опустил фото в карман.

Он подошел к окну, отдернул занавеску. Окна спальни выходят на задний двор. Метров сто пятьдесят отделяет дом от ворот и калитки, через которую предположительно вышла девочка. Тот вечер воссоздан почти по минутам. Если верить протоколам, последние часы она провела перед этим вот окном. Сидела на стуле, как приклеенная. Слуга трижды приходил сюда, чтобы сказать, что ужин готов. Но девочка продолжала сидеть на стуле и смотреть в окно, от еды она отказалась. Ясно, что Инна ждала сигнала. Кто-то с дороги должен был мигнуть фонариком или фарами. По-другому подать сигнал просто невозможно.

У Инны не было мобильного телефона. Дробыш не хотел, чтобы она поддерживала контакты с легкомысленными сверстниками и бесцеремонными подростками, которые в этом возрасте начинают проявлять интерес к первым сексуальным опытам, поэтому все телефонные переговоры могли проходить только через стационарный телефон. Но вечером никто не звонил. Значит, она все-таки увидела тот сигнал с дороги. Инна надела плащ, взяла рюкзак с вещами, спустилась по темной лестнице, вышла во двор…

– Какое зрение у Инны?

– А, зрение… Кажется, нормальное. Она никогда не жаловалась.

– Спасибо, – сказал Девяткин, заканчивая осмотр. – Собственно, я приехал, чтобы услышать соображения о мотивах похищения. И еще хотел познакомиться.

Через десять минут он вышел из дома и сел в машину, которую подогнали к парадному крыльцу.

Глава пятая

Восемь с четвертью вечера. Путь занял ровно сорок минут. На задней парковочной площадке у ресторана «Бриз» Радченко оставил мотоцикл и пошел к летней веранде ресторана, держа шлем за ремешок. Ветерок колыхал темно-зеленый тент, натянутый над площадкой. Веранда была отделена от стоянки широкой полосой рыхлой земли с кустами камелий и веселенькими однолетними цветочками. За деревянным барьером, увитым декоративным плющом, между столиками сновали официанты. Народу к вечеру прибавилось, свободных мест почти не осталось.

У входа его встретила молодая девушка администратор. Радченко, заметив Наумова, сказал, что его ждет друг, прошел на веранду и сел за столик. Учитель сосредоточено жевал котлету, он глянул на Радченко и отложил вилку.

– На вашем мотоцикле нет номера, – сказал Наумов. – Полицейские не останавливают?

– Пытались. Но не догнали. Вы приехали один или с провожатыми?

– На стоянке с другой стороны серая «Ауди», – сказал Наумов. – В машине двое или трое. И вот еще машина. Следите за моим взглядом, справа «БМВ» черного цвета с затемненными стеклами. Двое провожатых сидят за столиком возле выхода на стоянку. Вы только что прошли мимо них.

– Что вы хотели рассказать?

Подошел официант, Радченко попросил принести стакан воды со льдом.

– На разговоры не осталось времени, – буркнул Наумов. – Инна все расскажет за меня. Я прошу вас: вывезите ее отсюда. Сейчас вы единственный человек, который может что-то сделать.

– Почему бы не вызвать полицию?

– Вы сами знаете ответ. В этом случае Инна переночует сегодня с Дробышем. А я в морге. На секционном столе.

– Не волнуйтесь вы так. Спокойнее.

– Я спокоен, – Наумов вытащил скомканный платок и вытер пот со лба.

– Да не тряситесь вы.

– Я не трясусь.

– Что я не вижу? – прошептал Радченко. – Как говорил классик: учитесь властвовать собой. У Инны есть мобильный?

– Да, я купил ей.

– Тогда позвоните ей. Спросите, видит ли она черный мотоцикл. Ну, который стоит наискосок от машины. Я заведу мотоцикл и остановлюсь рядом с вашей машиной. Пусть выходит. Идет ко мне и садится в седло сзади. У нее много вещей?

– Один рюкзак. Там кое-что из тряпок и все ее документы.

– Пусть наденет рюкзак еще в машине. Чтобы потом не терять времени. Когда мы уедем, вы некоторое время посидите за столом. Затем подойдите метрдотелю и скажите, что вы больной человек. Сердце прихватило. Он отведет вас в служебное помещение и вызовет «скорую». В помещении есть охрана. Подождете приезда полиции и «скорой». Тогда вас не тронут. Ясно?

– Куда уж яснее.

Наумов достал мобильник, отвернувшись, стал что-то тихо говорить в трубку. Радченко поднялся с места, взял шлем и неторопливо направился к выходу. Он не задержал взгляд на двух мужчинах средних лет, сидящих за крайним столиком возле выхода. Кивнув администратору, он спустился на три ступеньки и зашагал к мотоциклу. Остановился, застегнул «молнию» куртки, надел перчатки и шлем. Снял мотоцикл с подставки, залез в седло и завел мотор. Двигатель «Харлея» емкостью один и семь литра, перебирая холостые обороты, тихо заворчал.

Радченко, кося взглядом на веранду, видел учителя. Закончив телефонный разговор, он по-прежнему сидел за столиком возле перегородки и делал вид, что потягивает через соломинку холодную воду. Получалось как-то неубедительно. Рука подрагивала, лицо было покрыто розовыми пятнами, на шее появились узелки синих жил, а лоб блестел от пота.

* * *

Радченко тихо тронул мотоцикл и, сделав полукруг, остановился возле красного «Форда». Он мельком глянул в сторону машины. Девочка почему-то не выходила. Секундная стрелка наручных часов описала полукруг. Мужчины за столиком у выхода поглядывали друг на друга, кажется, они заподозрили неладное. Радченко подумал, что шлем надо бы отдать девчонке. Даже хотел снять его, но передумал. Тогда он не сможет быстро ехать, на скорости глаза будут слезиться от ветра. А залетевшая в глаз мошка может стать причиной аварии.

Люди Дробыша поднялись из-за стола. Это были два крепких мужчины в приличных костюмах. Тот, что повыше, с прилизанными седыми висками, бросил на стол деньги. Серый хорошо отутюженный пиджак не застегнут, слева заметна округлость подплечной кобуры. Учитель поднялся на ноги, сейчас он подойдет к администратору и скажет, что ему плохо. Вместо этого Наумов сделал несколько шагов вперед, остановился перед теми мужчинами и что-то сказал.

Водитель черной «БМВ», стоявшего в дальнем углу парковочной площадки, включил двигатель. Секундная стрелка прошла четверть круга. Почему девочка не выходит? Чего она там возится?

Радченко подумал, что события развиваются не по программе. Если «Ауди», стоявшая со стороны мотеля, перекроет выезд с парковочной площадки, все осложнится. И тогда уйти будет чертовски трудно. Учитель взял с чужого стола стакан, сделал пару шагов вперед и выплеснул воду в лицо мужчины с седыми висками.

Распахнулась задняя дверца «Форда». Долговязая девчонка с соломенными волосами до плеч, одетая в летние джинсы и красную кофточку, рванулась к мотоциклу. Попыталась забраться на заднее сидение, но сразу не смогла. Радченко обернулся, схватил ее под мышки двумя руками, приподнял над землей и помог сесть сзади.