Внутри

–…услышать рассказ от лица его пистолета, – мечтательно договаривает желтый призрак.

– Какой-то красный призрак обещал им всем возмездие, – говорит зеленый призрак.

– Ересь, – возмущается красный призрак.

– Что ему терять? – вмешивается желтый призрак. – Он, как и я, как и ты, мы обречены на вечность.

– Да, но вы не знаете, какой эта вечность бывает… – заявляет зеленый призрак.

– Скажи нам, раз ты знаешь…

– Уже поздно. Слишком поздно.

– Да ладно, ты уже ничего не потеряешь.

– Нет. – Зеленый призрак тут же исчез.

– Зачем он вообще раскрывал рот? – спрашивает желтый призрак у красного.

– Ересь.

– Ага, те, кто знает о проклятии, уже прокляты, ты же знаешь, – говорит пустота голосом Ривьеры. Трубка исчезает из руки в латексе, исчезает и полумесяц со звездой.

– Ничего не видно, – жалуется желтый призрак. – Она уже умерла, не знаешь?

– Я УМЕРЛА! Я УЖЕ УМЕРЛА! МЕНЯ УБИЛ ТВОЙ МЕРТВЫЙ МУЖ! – орет Клэр.

Мне кажется, что кто-то проматывает запись с ее криком.

Желтый призрак смеется в ответ. Клэр орет то же, что орала и в прошлый раз. Сэнди пытается ее успокоить.

– Не ори, мертвые так не орут…

Это моя Сэнди. Люблю ее.

Красный призрак слезает с холодильника, открывает дверцу и достает черный мешок, похожий на балаклаву без отверстий. Он смотрит, что внутри мешка, возмущается:

– Ересь.

И протягивает мешок желтому призраку. Тот охает, и где-то вдалеке я слышу рев резины и звук бьющегося стекла.

– Чьи они? – спрашивает желтый призрак.

– Не мои, – отвечает Клэр.

Призраки, желтый и красный, прям m&m's, внимательно смотрят сквозь меня, будто бы за мной находится Клэр. Я знаю, позади меня никого нет, там лишь бесцветная пустота, но призраки определенно видят в ней Клэр.

– Ты уверена, деточка? – спрашивает желтый голосом старого учителя.

Никакого ответа нет – наверное, Клэр, недоступная моему зрению, просто кивает головой.

– А чьи это мозги? – спрашивает желтый голосом хорошего полицейского.

– Откуда мне знать? Где вы их нашли?

– В холодильнике.

Тяжелый вздох от Клэр, до боли мне знакомый. Такой вздох Мисс Занудство дарила мне всякий раз, начиная с первого дня нашего знакомства, когда я, делая всякие глупости, наивно пытался казаться романтиком.

– Я умерла только что.

Желтый понимающе вздыхает.

– Хочешь сказать, что никто за это время не мог разрезать твою черепную коробку, достать откуда твои замечательные мозги и положить их на ковер?

– В холодильник, – поправляет Клэр, поправляет и задумывается, как, впрочем, задумываюсь и я.

– Так где же вы нашли эти мозги?

Желтый машет рукой.

– Уже неважно, девочка.

– Девочка? – переспрашиваю я. Я понимаю, что говорю голосом Клэр. Прошлый вопрос я также, неожиданно для себя, задал ее не женственным, но с претензиями на меццо-сопрано голосом.

– Не мальчик же, – говорит желтый. А красный говорит:

– Ересь.

Так, стоп…

Что вообще происходит?

Почему я это вижу?

Я думаю о собственном голосе, когда спрашиваю:

– Где я?

Но вместо моего голоса опять звучит не женственное недо-меццо-сопрано.

– Ты спишь, дурак!

Ко мне приходит Сэнди. Я безумно рад ее видеть, я обнимаю ее крепко-крепко. Я невидимый, я пустота, но я чувствую свою девочку, и вместе с тем думаю – жива ли она…

– Не вздумай меня целовать, – говорит моя Сэнди. – Это Ин.

Это не моя Сэнди.

Горячая волна радости, смешанной со страстью, исчезает, и мне становится паршиво.

– Где я? – спрашиваю я таким голосом, после которого моя настоящая Сэнди назвала бы меня унылой какашкой.

– Я тебе уже говорила.

– Это сон?

– Олег, не тупи!

Я смотрю на цветных призраков. Они говорят, вернее, говорит только желтый, но звук становится тише, будто бы кто-то сбавил громкость. Я от призраков с их холодильниками не отходил, и…

Призраки, холодильники, превращенный в пистолет философ…

Что вообще происходит?

И наконец-то этот вопрос срывается с моих, если так можно выразиться, губ.

Сэнди превращается в Ина, и мне становится еще паршивее.

– Откуда мне знать? Это же твой сон.

– Ты же мне говорил, что являешься богом в мире снов.

– В твоем мире снов, – поправляет Ин. – Да, все верно.

– Поменяй этих призраков на что-нибудь другое.

– На сладкую украиночку Иру?

Я смотрю на Ина волком, но он, наверное, этого не видит, я же пустота.

– Ты меня видишь?

– Конечно.

– Превратись обратно в Сэнди.

– Хочешь подрочить на свою женушку, а?

Такие шуточки выводят меня из себя.

– Зачем ты появился?

– Я же бог твоих снов, и пока ты спишь, я появляюсь где хочу.

– Почему ты не выполняешь мои просьбы?

Ин фыркает.

– Я же бог.

Логично, думаю я, а также думаю, что Ин меня бесит – даже несмотря на оказанную мне ранее услугу.

Так, стоп… Я же взял на себя все его проклятия. Я отдал Ину определенно больше, чем он того заслуживает. Я заплатил за кусочек хлеба вагоном золотых монет.

– О чем-то задумался? – спрашивает Ин.

– Ты бог, ты и скажи мне.

Ин смеется.

– Я такой же бог, как Яхве или Аллах.

– Ээээ… ты не отвечаешь на молитвы?

Ин качает головой, становится серьезным…

Призраки с холодильниками исчезают, появляется атмосфера кладбища.

– Нет, – говорит Ин. – Меня не существует.

Я не знаю, что ответить.

– Ина не существует, – добавляет (по крайней мере в моем представлении) Ин.

Каким бы я не был, планете придется с этим мириться. Она меня терпит, и будет терпеть вечно. Ожидаемо, что я остаюсь в живых, но, честно, перед встречей со светофором мои призрачные внутренности резал собственный страх оказаться в небытие.

Я выхожу из тела Клэр, ожидаю увидеть ее призрак, увидеть потрясение на ее лице от осознания, что жизнь продолжается. Но никого нет. В воздухе пролетает серебряная пуля. Я пытаюсь осмотреться по сторонам, но что-то вдруг меняется, я словно бы исчезаю.

Затем вижу то, о чем написано выше.

Я просыпаюсь в невесомости. Конечно, я же мертвец, на меня действует гравитация только когда я этого хочу. Сейчас я этого хочу, поэтому опускаюсь на землю, на ноги, как парашютист в замедленной съемке. Сквозь пелену тумана я понимаю, что неизвестно как и почему, но я сейчас нахожусь в Лондоне. Прямо напротив Биг Бена. Я пялюсь на часовую башню Вестминстерского дворца, я подозреваю, что неведомая сила, благодаря которой я оказываюсь в Лондоне, хотела, чтобы я сразу осознал, где именно я оказываюсь. Поскольку я не знаю мотивов неведомой силы, я переношусь в Сан-Франциско, в наш с Сэнди домик на Пасифик Хайтс.

Сэнди здесь нет, я и не ожидал ее увидеть. И, честно, причин находиться в своем доме у меня нет. У живых иногда бывает, что их ноги сами ведут к родным местам, а я хоть и умер, но пока мало чем отличаюсь от девственных в плане смерти людей.

Я хожу по гостиной, смотрю на телевизор, который уже никогда не смогу включить, и думаю, что же делать дальше. Детали из сна сами собой возникают в моей, если так можно выразиться, голове. Последние слова Ина вселяют в меня смутные подозрения, что Ин и неизвестный вторженец – это один и тот же человек.

"В одних телах я играю одну роль, в других – другую…"

Я вновь вспоминаю слова неизвестного вторженца, сказанные губами еще живой Клэр. Если мои догадки верны, то вторженец перестает быть неизвестным…

Ин, ну ты и сукин сын!

Меня озаряет. Нужно обо всем – вообще, обо всем – рассказать Клэр. Она умерла несколько часов назад, за это время я успел посмотреть самый странный сон своего существования, и я верю, что эта странность обоснована недельным отсутствием сна, а не психическом расстройством моего постбиологического тела. Итак, Клэр умерла, и у нее было достаточно времени осознать, что с этого момента ее жизнь только начинается. Стало быть, я могу попасть к Клэр просто подумав о ней, как я думал о Ине, Кине или других абстрактных призраках. Да, Клэр при жизни скрывала делишки престарелого работорговца и насильника, но после ее смерти эти факты могут не являться для меня причиной не устанавливать с ней контакт.

Я переношусь к Клэр, но… не вижу даже намека на ее присутствие. Я попадаю в какой-то полупрозрачный бар, где три призрака выпивают и, судя по кафкианским выражениям их лиц, философствуют о чем-то экзистенциальном.

– Ты кто такой? – спрашивает меня один из призраков.

Они не цветные, а нормальные, такие же, как и я, полупрозрачные.

– Я ищу одну девушку. Я должен был увидеть ее, а не это…

В этот момент один из призраков смачно сморкается, прям как живой. Мне кажется, или содержимое его носа болтается на рукаве футболки его приятеля?

– Как зовут твою девушку?

– Клэр Ашес?

– Ребят, вы знаете такую?

Один призрак качает головой, а другой, будем для удобства именовать его "сморкающимся", пытается что-то вспомнить. Мне кажется, или на его, прямо говоря, пропитом лице появляются проблески оживших воспоминаний?

– Ты знаешь ее?

– Если не ошибаюсь, я всаживал ей в туалете кинотеатра, на сеансе "Крым Ваш", – говорит сморкающийся. – Фу, ну и отвратительнейший был фильм!

– Ты не мог ей всаживать, – спокойно поправляю я, – потому что на этом же сеансе ей всаживал я.

Это чистая правда. Уже на втором свидании Клэр перестала страдать недоступностью.

Сморкающийся икает и говорит:

– Значит, я перепутал, извиняй.

Но его слова успели вызвать у меня подозрения, я подхожу к сморкающемуся и спрашиваю:

– Тебя зовут Ин?

– С чего ты взял? – вмешивается призрак, сидящий рядом со сморкающимся. – Его зовут Винер.

– Винер Когли, – поправляет сморкающийся и вновь икает.

Я беру его за грудки – вернее, хочу взять, мои руки проходят сквозь его пьяное… не могу назвать это телом… сквозь его пьяную субстанцию.

– Только сукин сын, который вселялся в мое еще живое тело, мог знать о моем прошлом! А в мое тело вселялся только Ин…

Сморкающийся ржет. Зубов у него во рту меньше, чем пальцев на руке.

– Какой ты умный! – говорит сморкающийся. – Весь в жену.

Я оборачиваюсь по сторонам, смотрю на каждое из трех лиц.

– Кто из вас Клэр? – Я не спрашиваю, я ору.

Призрак, стоящий за моей спиной, смотрит на меня с презрением, прямо как Генри Ашес, и говорит, говорит своим сотоварищам:

– Договорим в другом месте.

Я смеюсь.

– Убегаем? Я же найду вас везде, куда бы вы ни отправились.

Призрак смотрит на меня, как учитель на школьницу, и говорит:

– Мы подумаем о том, чтобы ты нас не нашел.

К сожалению, призрак не врет. Я думаю, думаю сосредоточенно, как бы с разных сторон, об исчезнувшем вместе с их телами баре, но после попыток, наверное, двадцати, ничего не меняется. Я по-прежнему вешу в пустоте, даже не могу сказать, наша эта Вселенная или нет. Мне надо отвлечься. И для этого я решаю попасть в первую пришедшую мне на ум голову.

Я попадаю в тело Генри Ашеса и спустя пять, может, десять секунд я чувствую в точности то же, что и он. Сожаление, ставшей рутиной желание получить за перевозку рабынь большую сумму, чем в прошлый раз, и всегда приятное желание занять место Эла Торментуса и быть в том же возрасте, что и он. Если желания Генри Ашеса не вызывают вопросов, то его сожаление, безусловно, меня интригует. Оказывается, родитель Клэр скучает по Тае Фингертипс. Вернее, скучает по возможности насиловать эту бедную девочку вновь и вновь… Его морщинистые руки помнят прикосновения к ее груди… Размытые ареолы с темно-бурым соском. Христианская покорность, нежелание или страх кричать, широко расширенные глаза, прямо как у зайчика, загнанного в ловушку волком. Да, Тая симпатичная, о ней можно фантазировать даже старым динозаврам, вроде Ашеса, вот только это не фантазии, а реальные воспоминания. Это сожаление, что виагра в нижнем ящике дубового шкафчика в спальне будет предназначена для другой, менее робкой и более доступной, и поэтому более скучной женщины. После всего, что я узнал о Клэр, честно, я бы не думал возмущаться, узнав, что Генри Ашес вступал и с ней в половую связь, но в случае с Таей… Моя Сэнди, конечно, общительная, но с безграмотными и меркантильными людьми она общается крайне мало. А с Таей моя девочка общалась с удовольствием, поэтому кряхтящая от спазмов мужественность недовымершего питекантропа, посягнувшая на симпатичную моей Сэнди, да и мне тоже, девушку, ничего, кроме возмущения вызывать не может. Итак, недовымерший питекантроп горюет по своей увядающей похоти, бедная девочка Тая готовится стать рабыней для таинственных индийских (или индонезийских – в старческих мыслях непонятно) сепаратистов, а бедному из-за своей неудовлетворенности недовымершему питекантропу просто не заплатят, если он сорвет тихоокеанскую перевозку…

Так, стоп… Мне кажется, или я несколько назвал Генри Ашеса недовымершим питекантропом?

И при этом я умудряюсь забыть, что в моих силах ускорить медленно ползущее к нему вымирание…

Я разрываюсь на двадцать одно сознание, уже без усилий заставляю их действовать как одно целое, затем, осознавая, что старое тело находится под моим контролем, я думаю, что было бы неплохо перерезать вены в ванной. Конечно, я бы предпочел более надежное повешение, но велика опасность, что под тяжестью ненужного извращения грузный мешок старческого маразма с прилипшими к нему нафталиновыми комплексами рухнет на пол вместе с веревкой и стоящей как наш с Сэнди домик на Пасифик Хайтс хрустальной люстрой.

Я в теле Генри Ашеса набираю ванную. Делаю воду холодной – плевать я хотел на замедленный метаболизм родителя Клэр, у него сейчас будут проблемы поважнее. Всегда чужими глазами с мешками под ними я ищу что-нибудь острое на полке над раковиной, но вспоминаю, что все бритвенные принадлежности находятся у служанки Венди, потому что служанка бреет Генри Ашесу все нуждающиеся в бритье места, и не только на лице…

Старый ленивый хряк! Теперь я понимаю, почему Генри Ашес не любит свинину – свинья поедает других свиней только в случае особенно длительного голода. Генри Ашесу это никогда не грозило – он не богатый полинезиец, а богатый американец, и всегда им был.

Был…

Честно говоря, чувствую себя немного садистом. Нет, не от того, что уже третья биологическая оболочка, в которой я пребываю, станет трупом. Нет, я радуюсь, что скоро все-все-все на этой земле будут говорить о Генри Ашесе в прошедшем времени.

Но для начала было бы неплохо найти Венди.

Я кряхчу голосом Генри Ашеса, зову Венди…

Блеклое воспоминание, в котором родитель Клэр заставляет бедную служанку лизать его ботинки, но я стараюсь не возмущаться по этому поводу.

Я кряхчу очень громко – если бы слюнеиспускания Генри Ашеса были бы более членораздельными, это было бы вполне себе криком – я требую Венди принести мне эту чертову бритву.

– Зачем? – я слышу женский голос из кухни.

Как она смеет задавать мне – МНЕ! – вопросы?! Неблагодарная тварь, скажи спасибо, что не изучаешь камасутру у индонезийских работорговцев! Дешевка, неси сюда бритву и БЫСТРО! Это поток бреда едва не слетает со слюнявых губ, но в подчиняющейся мне голове срабатывает рожденный годами лицемерия стоп-кран, и я понимаю, как мне надо говорить, вернее, кряхтеть в таких случаях.

– У меня есть крохотный не сбритый волосок над верхней губой, который чуть длиннее двух других крохотных и тоже почему-то не сбритых волосков. Не хочу тебя отвлекать, Венди, я сам от этого волоска избавляюсь, но для этого мне нужна бритва.

Поток вымученных извинений от женщины, чье имя отличается от самого лучшего имени всего двумя буквами, после которого…

…после которого звонит домашний телефон. Да, телефон. Я не углублялся в мысли Ашеса в этом направлении, я всегда думал, что громоздкий аппарат возле стены, разделяющей гостиную и кухню, является предметом антиквариата. Я хромаю чужими ногами в девятнадцатый век и кряхчу, даю понять, что очень важный человек у аппарата.

– Генри Ашес? – спрашивает тихий женский голос.

Я кряхчу, даю понять, что да, это он.

– Я звоню вам по поводу Клэр Ашес? – Женщина говорит медленно и осторожно. – Я так понимаю, она приходится вам дочерью?

Я кряхчу, даю понять, что это моя дочь, мой невинный ребенок.

Женщина берет паузу. Я догадываюсь, что за этим последует, поэтому выхожу из тела Генри Ашеса. Я догадываюсь, что Генри Ашес огорчится, но если в момент известия я буду управлять его телом, то огорчение будет не столь ощутимым, а я хочу, чтобы настоящий Генри Ашес в полной мере проникся смертью своего невинного ребенка. Парадоксально, но осознав свою недоброжелательность по отношению к Генри Ашесу, я перестаю ощущать себя садистом. Я вспоминаю его внутреннюю сущность, это черное болото, пропитанное влечением к молчаливому страху бедной Таи, равнодушием к своей младшей дочери и маниакальным стремлением увеличить свое и без того огромное состояние в несколько раз, и понимаю, что смерть скрывающей его подлинные источники состояния старшей дочери – это меньшая из всех заслуженных им зол.

Я не убиваю Генри Ашеса. Я приберегаю его смерть на потом.

Я переношусь к Сэнди. Появляюсь рядом с ней, не в ее голове – боюсь, что в ней обитает неизвестный втор… нет, сам Ин признал, что он вторженец, и то, что признание было во сне, не мешает признанию являться правдой, так что для удобства мыслить и, что более важно, для честности, мне следует в дальнейшем думать о неизвестном вторженце, как об Ине.

– Ты уже знаешь об этом? – спрашивает Сэнди у Ривьеры.

Они находятся в лачуге Ривьеры. Сам Ривьера сидит за столом, перед ним – три кокаиновые дорожки, повсюду – пустые коробки с надписями "Бинко".

– Ну да, ну да… – говорит Ривьера и шумно втягивает ноздрями смысл своей жизни. – Откуда-то знаю…

– Да? Узнал раньше меня? Каким, интересно, образом?

Ривьера смотрит на кокаин и отвечает:

– Вдохновение, наверное… – Вторая дорожка также с шумом исчезает в припудренных ноздрях.

– Серьезно?

– Сиёзна, – кривляется Ривьера и добавляет.

– Слушай, женщина, не выебывайся…

Я почему-то вспоминаю русскую семью, соседей родителей Иры…

– Какой ты грубый. – Сэнди всегда реагировала спокойно на всяких идиотов, и такая реакция дает мне надежду, что ее сознание в данный момент принадлежит ей.

Ривьера смеется, вернее, ржет.

– Грубо я тебя отымею на этом столе.

– Это вряд ли. Ты не разу меня не трахал, и сегодня в этом плане ничего не поменяется.

Я думаю, что Ривьера разозлится, но он спокойно говорит:

– Твоя сестричка умерла, занюхай горе.

Сэнди качает головой. Ривьера этого не видит, поэтому Сэнди повторяет жест.

– Это не просьба, – говорит Ривьера.

Сэнди отступает на шаг назад, затем еще на шаг, отступает осторожно, не привлекая внимания Ривьеры.

– Ты задавался вопросом, почему я связалась с тобой? – спрашивает Сэнди.

– Конечно. Я думал, тебя подослал Торментус. Но затем я убедился, что ты – обычная шлюха, творческая, в рот тебя ебать, натура, которая после смерти мужа захотела пристроить свою жопу…

Сэнди смеется, смеется заливистым смехом. Я убеждаюсь, что Сэнди и в самом деле говорит то, что думает, потому что не один Ин во вселенной не сможет в точности скопировать ее смех.

Я вселяюсь в ее голову. И заранее знаю, что сейчас услышит Ривьера.

– Ты потерял свой бизнес, Ривьера. Тебя хотят убить. Ты стрелял в мою сестру, убил моего мужа. Я с тобой не сплю, но ты меня держишь при себе. Ты убийца, но меня не убиваешь. Знаешь, почему?

– Ну-ка, шлюшка, скажи-ка, почему? – кричит Ривьера и уничтожает третью дорожку.

– Ты влюблен в меня.

Ривьера спокойно массирует ноздри и говорит:

– Любовь – хуйня.

Я вижу в мыслях Сэнди коварный расчет и радуюсь, что моя девочка настойчиво идет к своей цели. Я помогу ей.

– Любовь – это единственное, ради чего стоит жить, – говорит Сэнди. Ее теплый храм становится горячее – она думает обо мне, и я счастлив это осознавать.

– Повзрослей, дура, – говорит Ривьера. – Любовь завязана на ёбле, и только…

Быть в теле человека, который с нежностью думает о тебе – это ни с чем не сравнимое удовольствие…

– Овца, что за хуйню ты плетешь?!

Я люблю Сэнди…

– Сука, почему я до сих пор тебя не ебнул?

…и свою любовь передаю в ее тело, которым теперь управляю…

– Шалава, блядь, да нахуй ты мне нужна?

…а во время привычного разрывания сознаний (в этот раз на сорок частей) ставший горячим храм любви едва не сжигает меня своим приятным волнением…

– Овца, надо продать тебя Торментусу. Вдруг он простит долг за твою жопу?

– Я не овца, – говорю я голосом Сэнди.

Ривьера смотрит на меня, смотрит также, как смотрел на меня Ин, и я понимаю, что коварный план Сэнди способно сорвать лишь одно существо во Вселенной – и в данный момент это существо управляет телом Ривьеры.

– То, что ты не сосала у меня, не означает, что ты не сосала у кого-то другого, – говорит Ривьера. – И под другим я имею в виду не твоего мужа…

Теперь я уверен – в теле Ривьеры Ин. Из памяти Сэнди я узнаю, что Ривьера не был способен бросаться столь выверенными оскорблениями.

– Чего молчишь, сука?

Вот эта фраза в духе Ривьеры. Ин, конечно, старается, но сейчас все это бесполезно.

– Я знаю, стерва, что ты задумала. – Ривьера подходит ко мне ближе, я отхожу все дальше. – Ты хочешь покинуть Сан-Франциско?

Это правда, исходя из мыслей Сэнди. Я отхожу еще дальше…

– Лучше стой, где стоишь, пизда, а то хуже будет…

Я останавливаюсь. Во мне, не у Сэнди, а именно во мне просыпается страх.

– Ты, блядина, знаешь, где лежат мои деньги…

Это не вопрос.

– Закрой свою пасть, торчок! – срываюсь я на крик, да на такой, на какой Сэнди никогда бы в жизни не сорвалась.

Ривьера достает пистолет.

– Повтори еще раз, тварь!

Зря я сорвался, думаю я. Но зная, что за тепло живет в груди моей девочки, крайне неприятно слышать весь тот словесный понос, что исходит от Ривьеры.

– Ты знала, что у меня огромные бабки, – говорит Ривьера. – Ты как-то поняла, что разорившийся бизнесмен ворочает суммами, да такими, какие твоему сраному папаше и не снились…

Все это правда, исходя из мыслей Сэнди. И про деньги, и про сраного папашу… Но вот знание о десяти миллионах долларов, спрятанных под половицами в спальне Ривьеры, память Сэнди никак объяснить не может. Я-то знаю, что то, что Сэнди считает озарением, на самом деле заслуга Ина, вот только оставлять эту мысль в голове Сэнди опасно – Ин поймет, что в ее голове был я, и тогда…

Ривьера наводит на меня пистолет.

– Как ты узнала о деньгах?

– От Торментуса.

Выстрел.

Я дергаюсь, затем облегченно вздыхаю – выстрел был предупредительным, Ривьера выстрелил в пол.

– Тварь ты лживая! Торментус мне звонил. Как обычно, угрожал, но и сказал кое-что интересное. Он, Торментус, сам хотел тебя похитить, и, собственно, похитил, но вот в твоем папашке проснулась совесть или какая-та другая хуйня, и он тебя отпустил.

Я молчу.

– Почему ты, творческое, в жопу тебя драть, создание, ничего мне об этом не сказала?

– Потому что тебе наплевать! – ору я голосом Сэнди, совсем не как Сэнди.

Я внимательно смотрю в лицо Ривьеры. Мне кажется, или я надеюсь, но Ин ни о чем не догадывается…

– Это правда, – говорит Ривьера. – Мне наплевать…

Он опускает пистолет. Это мой шанс…

–… только ты, глупая рисовальщица, сама говорила, что я влюблен в тебя…

– Я до сих пор так считаю. Просто у мудаков – мудацкая любовь, и хер вас знает, в чем именно она выражается…

И пока Ин в теле Ривьеры придумывает возражения, я подбегаю к этому торчку и ногтями впиваюсь в его морду. Ривьера орет, и орет громко – на счастье, ногти у моей девочки длинные. Я пытаюсь вырвать у него пистолет, и хоть при жизни я был мужчиной, телом я управляю женским, хрупким, и поэтому Ривьера оказывается сильнее. Я бью коленом Сэнди в пах Ривьере, тот взвизгивает. Из его рассеченной щеки льется кровь и попадает на мою, вернее, Сэндину накидку. Я оставляю Ривьеру стонать от боли и бегу к двери. Слышу за собой выстрелы и радуюсь, что кровь заливает ему глаза, и он не может толково прицелиться. Я пинком открываю дверь. Из памяти Сэнди я узнаю, где находится машина Ривьеры, но смысла в этом нет, ключи находятся у самого Ривьеры. Я бегу, бегу быстро, радуюсь, что Сэнди в кроссовках, а не в туфлях. Бегу, бегу навстречу заходящему солнцу. Бегу, бегу сквозь боль в груди и частое дыхание, бегу с надеждой, что Ину не придет в голову выбросить меня из тела моей девочки, чтобы вернуть ее к разъяренному…

Звонок.

ФФР (Флот Филантропов-Работорговцев)