Охота на Гитлера

Кэт взглянула в его немигающие глаза цвета стали, и ей стало страшно. Вдруг Шнайдер улыбнулся.

– Кать, я очень тебя люблю, – сказал он ласково. – Но если ты не готова – лучше тебе уехать прямо сейчас.

Кэт закусила губу, она была готова заплакать. Шнайдер закурил, он был сосредоточен и тверд, как хороший хирург перед операцией.

– Я останусь, – сказала, наконец, Кэт.

– Молодец, – улыбнулся Шнайдер. – Давай отправлять шифровку.

Кэт достала из-под кровати чемодан с рацией. Шнайдер написал текст шифровки и подвинул его Кэт:

– Действуем так, – он встал за плечом Кэт. – Мы отправляем шифровку, ждем окончательного согласия из Центра. Я связываюсь с товарищами из Сопротивления, если они готовы – то! – Шнайдер поднял руки, отпуская невидимых голубей. – Пара дней – и все, все закончится. Понимаешь?

– Да, – Кэт настраивала рацию.

– Не могу поверить, – Шнайдер опустил ей руку на плечо. – В голове не укладывается, что все это, наконец, кончится. Вот этот весь кошмар, бред, это все наконец улетучится.

Кэт осторожно высвободила плечо, Шнайдер понимающе улыбнулся и отошел.

– Отправляй, – скомандовал он, закуривая сигарету.

Кэт быстро отстучала послание в Центр и сложила рацию.

– Когда ответ? – спросил Шнайдер.

– Завтра в три сеанс связи, как всегда, – ответила Кэт. – Вы придете?

– Конечно, – Шнайдер глубоко затянулся. – Обязательно приду. Кстати, предлагаю выйти прогуляться. А то все мы как-то в помещении, а на улице, глядишь, вот-вот весна начнется.

– Куда пойдем? – спросила Кэт.

– В парк? В зоопарк?

– В зоопарк! Если он только не хуже, чем в Москве!

– В Москве бывал, зоопарка не видал, – Шнайдер развел руками, – но у тебя будет хороший шанс их сравнить. Поехали?

– Поехали.

Шнайдер любил Берлинский зоопарк. Ему нравились бревенчатая изба бизонов, минареты на доме антилоп, белый молельный дом зебр и аквариум, похожий на собор.

Кэт и Шнайдер прошли через азиатские «Слоновьи Ворота». Над двумя серыми индийскими слонами из песчаника возвышался обломок деревянной пагоды, раскрашенной красным, зеленым и желтым. На фоне классической берлинской архитектуры неярких оттенков выглядело это довольно смело.

Шнайдер подошел к кассе и предъявил удостоверение работника СС.

– Добрый вечер, – улыбнулась кассирша. – Рада вас видеть, господин Шнайдер.

Шнайдер недоумевающе взглянул на нее и только тут узнал в ней фрау Шульц с нижнего этажа, которая в свое время пыталась нарушить его романтическое уединение с фрау Бауэр.

– Добрый день, – искренне, как только мог, улыбнулся он в ответ. – Рад вас видеть. Как поживаете? Извините, что не сразу узнал вас. Вы, кажется, покрасились?

– Да, да, – расплылась в улыбке фрау Шульц .

– Вам очень идет этот цвет волос, – кивнул Шнайдер. – Пустите нас с коллегой? Мы тут по служебной надобности.

– Конечно, я понимаю, – фрау Шульц многозначительно кивнула.

Шнайдер и Кэт вошли в зоопарк и встали у киоска, где продавали сладости, сувениры и воздушные шарики.

– Хочешь чего-нибудь? – спросил Шнайдер.

– Сахарную вату, – сказала Кэт.

Шнайдер торжественно вручил ей шар сладкой ваты, после чего они отправились к ближайшему вольеру, в котором бродили величественные в своем идиотизме жирафы.

Каких только тварей не было вокруг! И обезьяны, и львы, и змеи, и лошади, и суслики – все обитали на громадной территории зоопарка, содержались в достатке и довольстве. Все это ходило, жевало, чесалось, дремало – в общем, жило своей глупой, совершенно безразличной к посетителям жизнью.

Кэт долго стояла у вольера с зебрами. Полтора десятка животных рассредоточились по всему вольеру, где в одиночку, где группками по двое. Они почти не двигались, постоянно что-то медленно и задумчиво пережевывали.

– Посмотрите, какой красавец, – Кэт показала на жеребца, стоявшего почти вплотную к ограде.

– Да, симпатичные животные, – заметил Шнайдер.

– Что в животных хорошо – что у них нет ни хлопот, ни забот. Живут себе, радуются жизни, не думают о всяких глупостях.

Шнайдер вдруг вспомнил, как он пять лет назад посещал мясокомбинат под Магдебургом, и слегка вздрогнул.

– Животные – как дети, – сказала Кэт. – Как можно их не любить? Не понимаю.

– Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак, – пробормотал задумчиво Шнайдер.

– Это кто сказал?

– Неважно. Мне кажется иногда, что немцы и русские похожи друг на друга не больше, чем зебры и лошади. Вроде бы да, есть-что то общее, но в тоже время – настолько разные, что даже объяснять не нужно, в чем разница, сразу видно.

– И что же по мне видно? – спросила Кэт с вызовом.

Шнайдер огляделся – поблизости никого не было, никто не мог подслушать их диалог.

– По тебе видно, что ты русская, – сказал он.

– Правда? – Кэт удивленно подняла брови.

– Знаешь, что тебя выдает? – спросил Шнайдер. – Глаза. Они у тебя глубокие серые, с мыслью и с тревогой где-то там, на донце глаз. Тревога сейчас есть у всех, я вижу, но мысль – это только твое. И мысль делает твои глаза особенно красивыми.

– Опять вы с комплиментами, – вздохнула Кэт.

– Я говорю правду, – Шнайдер привлек Кэт к себе и поцеловал. Неизвестно, что подействовало на Кэт – весна, погода, комплименты или любовь, но Кэт не сопротивлялась – она обняла Шнайдера и отвечала на его поцелуи, закрыв глаза.

– Проклятая свинья! – раздался вдруг визг. – Подонок! Мерзавец! Мудак!

Шнайдер отпрянул от Кэт и обернулся. Прямо перед ним, напротив вольера с павианами, стояла взбешенная фрау Бауэр. Такой он не видел ее еще никогда: бурый ее плащ топорщился в стороны, как иголки дикобраза, глаза метали искры, ноги бетонными тумбами впечатались в землю, губы кривились в злой усмешке, обнажая острые, как у гиены, зубы. Эта помесь всех страшных животных готова была рвать и убивать.

Все дальнейшие события были настолько безобразными и постыдными, что подсознание Шнайдера почти сразу стерло их потом из памяти и заместило какой-то неправдоподобной, невероятной сценой. Вот такой:

– Как ты посмел мне врать! – заорала вдова на меня. – И с кем, с этой шлюхой! С секретуткой! С блядищей! – вопль фрау Бауэр перекрыл визг павианов, эхом прокатился по дорожкам, встревожил зебр и заставил заметаться в страхе попугаев. С губ ее падала ядовитая слюна, ногти оросились кровью.

– Где твоя совесть, подонок! – протрубила она, как африканский слон перед атакой.

– Мадам! – оскорбился я.

– Ты врешь все! – фрау Бауэр тяжело подпрыгнула на месте, взметнув тучу пыли. – Кто ты, я спрашиваю тебя?! Защитник Родины! Карающий меч Рейха! Ты! Врун! Подлый мелкий врун!

– Послушайте, уважаемая!

– Ты врешь все! – фрау Бауэр вдруг съежилась и одним скачком преодолела разделяющее их расстояние.

– Послушайте! – от неожиданности я отпрянул назад.

– Ты мне врал, и ей врешь! Ты подлый, мерзкий врун! Ты вообще работаешь в СС, или это тоже вранье?! Подлец! Вонючка! Скунс!

– Пошла вон! – прогрохотал я, чувствуя себя Иваном Третьим, топчущим ханскую басму. – Вон отсюда!

– Я не оставлю этого! – завизжала по-шакальи фрау Бауэр, и быстро поднесла маленький сморщенный кукиш к моему носу. – Я все расскажу, все расскажу, все, все!

– Да что ты там расскажешь, старая сплетница?!

– Приходит посреди ночи! – перечисляла фрау Бауэр. – Пьяный. В помаде. Врет, ворует!

– Женщина, оставьте нас! – прошипел я.

– Он Родину защищает. Родину! Да где твоя Родина?! Кто ты такой?!

– Уйди отсюда, гнида долбанная! Ненавижу!

– Сам уйди! Псих! Подлец! Гадина, подлая гадина! Я всем все расскажу! – сорвалась на фальцет фрау Бауэр и помчалась прочь, заливисто визжа на весь зоопарк. Она направилась вперед, чтобы посетить все инстанции, которые должны были непременно знать, что за подонок затесался в славные ряды защитников Рейха.

На этом безобразная сцена закончилась. Шнайдер и Кэт снова остались одни.

– Прошу прощения за ужасную сцену, – сказал смущенно Шнайдер. – Японцы в таких случаях делают харакири.

– Кто это? – спросила Кэт.

Шнайдер виновато посмотрел на нее и ничего не ответил.

– У вас теперь будут неприятности в СС, – сказала Кэт.

– Да ладно! – Шнайдер махнул рукой. – Какие там могут быть неприятности? Здесь даже аморалку не пришьешь.

– Рада слышать, – Кэт мило улыбнулась. – Что ж, мне пора, спасибо большое за экскурсию в зоопарк, до свидания.

– Подожди, может мы…

– Нет, нет, нет, – быстро заговорила Кэт. – Пожалуйста, на сегодня хватит развлечений. Очень много для одного дня.

– Извини, – сказал еще раз Шнайдер.

– До свидания.

Кэт упорхнула, Шнайдер остался в одиночестве. Как всегда в тяжелые моменты, он закурил. Он был зол на себя, на Кэт, на фрау Бауэр, но больше всего на тупых, невозможно тупых зебр, которые продолжали что-то мрачно жевать.

– Сансара, – сказал он себе. – Вот так взлетишь на секунду, расслабишься – и сразу же последует возмездие. И еще какое возмездие! Ладно, к черту, – Шнайдер уверенно пошел к выходу.

– Где фрау Шульц? – строго спросил Шнайдер на кассе.

– Она ушла, – ответила кассирша испуганно.

– Повезло ей, – заметил Шнайдер. – Сейчас бы она у меня загремела на зону!

– За что?

– За что, за что! – бросил Шнайдер. – За антиарийскую пропаганду, вот за что. Ладно, свободны, отдыхайте.

Шнайдер устало брел к машине. «Вот сволочь, – думал он о фрау Шульц. – Заложить меня фрау Бауэр, это же надо придумать, а? Интриганка чертова. И вот что это ей принесет – ни черта! Но ведь настучала же, крыса крашеная! Ну, попадись ты мне только!»

К счастью для фрау Шульц, она верно оценила последствия своего поступка. Несколько месяцев не показывалась она в своей в квартире, пока не почувствовала, что опасность миновала.

Инженер Майерс и казенный дом

Люди, уважайте и цените природу, особенно парки! Садовник, глупый тиран, не стриги ты деревья конусом, пирамидой и прочими геометрическими фигурами. Треугольники из кустов навевают в лучшем случае тоску и скуку. Не насилуй ты растения, последуй заветам великого Руссо, преклонись перед природой, насладись красотой её естественных пейзажей, стремись к постижению ее равновесия и гармонии. Все должно расти естественно, мило, привольно.

Хотя, конечно, бдительный садовник со своим секатором и тут не имеет право расслабиться! Любой побег, выросший против законов гармонии и равновесия должен быть изъят, каждая засохшая ветка – убрана, каждый враг природы – убран, дабы великолепный парк не превратился в безобразный бурелом.

Так думал Шнайдер, гуляя в девять утра по гравийным дорожкам парка Сан-Суси. Стояла обычная немецкая погода: город прихлопнули шапкой серых облаков, и весна вместе с солнцем ушла на юг, к итальянцам и французам. Полковник был озабочен и хмур.

– Где же ты, инженер? – думал он, оглядываясь по сторонам.

Майерс должен был уже полчаса назад быть здесь, чтобы выслушать очень важное сообщение Шнайдера. Но Майерса не было, и это тревожило полковника.

Наконец, из-за деревьев показалась грузная фигура инженера. Увидев его, Шнайдер облегченно вздохнул и неспешным шагом направился ему навстречу.

– Прошу прощения за опоздание, – сказал запыхавшийся Майерс. – Проклятые трамваи по выходным почти не ходят.

Он вдруг закашлялся глубоким грудным кашлем.

– Боже, да вы больны! – воскликнул Шнайдер. – Вы были у врача?

– Какой к черту врач! – сказал сердито Майерс. – Нет у меня никакой простуды. Наверное, аллергия какая-нибудь.

– Хорошо, не будем спорить, – дружелюбно улыбнулся Шнайдер. – Скажите, Майерс, вы бы хотели пройтись или сесть где-нибудь в кафе?

– Где вы тут нашли кафе?! – хмыкнул Майерс. – Одни деревья вокруг.

Как и многие машиностроители, инженер не был силен в биологии: бук, ольха и платан сливались у него в общее название «лиственные», как у дальтоника красный и зеленый сливаются в общий коричневый цвет.

– Можем проехать куда-нибудь, у меня машина рядом.

– Нет уж, говорите тут, – Майерс снова закашлялся. – У меня сегодня еще масса дел, давайте скорее.

– Герр Майерс, вам же все равно потом обратно ехать, – сказал заботливо Шнайдер. – Пойдемте, я вас подвезу.

– Не надо, я сам! – сердито сказал Майерс.

– Хорошо, – вздохнул Шнайдер. – Тогда начну говорить прямо сейчас. Понимаете, тут такое дело, – он достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его инженеру. Прочтите, пожалуйста.

– Что это? – Майерс поморщился. – Скажите словами, у меня нет сил все это читать.

– Ладно, давайте словами, – Шнайдер убрал бумагу в карман. – Это предписание моего шефа, он требует от меня, чтобы я вернул вас в камеру. У нас завтра ожидается комиссия, а ваши бумаги на освобождение, оказывается, подписал не тот чиновник, и еще запись в журнале убытия была сделана с нарушениями, так что придется все оформлять по новой.

– Что за бред? – Майерс пораженно уставился на него.

– Я понимаю, звучит странно, но мы же государственное учреждение! Сами знаете, у нас в Германии без бумажки никуда!

– Это у нас, в Германии, без бумажки никуда! У вас, в СССР, все должно быть намного лучше! – язвительно заметил Майерс.

– Герр Майерс, пожалуйста, давайте не будем сейчас устраивать пикировку, – Шнайдер приложил руку к сердцу. – Я понимаю, это моя ошибка, я неправильно оформил ваше освобождение. Но только учтите, что это я вас освободил, а не ваши товарищи по Сопротивлению.

– Что вы хотите? – спросил Майерс.

– Поедемте со мной, – попросил Шнайдер, – сядете на пару дней, всего и делов-то, а? Ну, в крайнем случае, на три дня, не больше.

– Нет, – коротко сказал Майерс.

Шнайдер глубоко вздохнул.

– Именно этого я и боялся, – сказал он печально. – Что же вы теперь предлагаете мне делать?

– Ничего не предлагаю. В камеру я не пойду, вот и все. До свидания, – Майерс повернулся и пошел по направлению к выходу из парка.

– Нет, постойте, – Шнайдер бросился за ним. – Но выслушайте же, герр Майерс! Что же это за манера!

Уверенно и твердо, как Петр I на картине Серова, Майерс шел по кленовой аллее, следом за ним семенил растерянный Шнайдер, держа в руках листок приказом.

– Подождите, – увещевал он, – ну так же нельзя, так не делается!

– Еще как делается! – ухмыльнулся Майерс.

– Если вы сейчас уйдете, я позвоню вашему генералу! – тонким голосом вскрикнул Шнайдер.

Майерс остановился.

– Пожалуйста, давайте мы сейчас поедем в канцелярию, – в голосе Шнайдера зазвучали умоляющие нотки, – я вам обещаю самую комфортабельную камеру: одиночку, с видом на парк, практически однокомнатная квартира. А через два дня я окончательно оформлю ваше освобождение, уже по всем правилам, и на этом все закончим.

– Пожалуйста, герр Шнайдер, давайте вы поцелуете меня в зад! – язвительно заявил Майерс. – Это будет самый прекрасный зад. Я помою его с душистым мылом, припудрю, сбрызну одеколоном, а вы меня в него поцелуете. Не хотите? Вот и я не хочу! Вы вообще знаете, что такое камера? Вы сначала сами нюхните парашу, прежде чем мне делать такие предложения, ясно?!

Майерс повернулся и снова широко зашагал по аллее.

– Послушайте, вы не понимаете, что ли?! – Шнайдер опять побежал за ним, тряся предписанием в руке. – Вы всех нас под удар ставите: и меня, и генерала Бека, и себя тоже. Вы хотите, чтобы нас всех повесили, что ли? Если вы не сядете сегодня в тюрьму, тогда завтра посадят меня, а вас объявят в розыск. А что будет дальше – это вообще большой вопрос, слышите?

Майерс остановился и угрюмо посмотрел на Шнайдера.

– У меня в голове не укладывается: вы что мне, не доверяете? – сказал Шнайдер. – Вот же, вот предписание, поглядите! – листок в протянутой руке полковника мелко дрожал. – Я вас из тюрьмы вызволил, а вы теперь думаете, что я предатель, что ли? Вы член организации, любезный, извольте подчиняться! Это вам не игрушки: хочу – иду, хочу – не иду!

– Да не кипешуйтесь вы! – сказал Майерс. – Что вы трясетесь весь?

Шнайдер моментально упокоился, сунул листок в карман, выпрямился и сказал спокойным тоном:

– Пожалуйста, поезжайте со мной, уважаемый инженер, – выражение его голубых глаз было внимательным и строгим, как у пограничника или врача.

– Ладно, идем, – кивнул вдруг Майерс.

Стоило им сесть в машину, как Майерс вдруг вытащил из кармана пистолет и направил его на Шнайдера. Если бы у если бы у Майерса выросла вторая голова, если бы из радио вылезли маленькие зеленые человечки, если бы из-за угла вышел взвод марсиан, если бы с неба спустился Иисус Христос верхом на Вавилонской Блуднице, если бы деревья в парке взлетели и журавлиным клином направились бы на юг, если бы на Кремль вырос из-под земли – даже тогда Шнайдер не был бы так удивлен.

– Вы рехнулись? – спросил он.

– Заводите машину! – приказал Майерс.

– Инженер, вы спятили! Вы штатский человек, откуда вы вообще эту пукалку достали? – Шнайдер нервно засмеялся. – Вы что, меня убить хотите? Зачем?

– Поехали! – крикнул нервно Майерс.

Шнайдер вдруг поверил, что этот перепугавшийся подпольщик, кажется, действительно готов выстрелить.

– Слушайте, давайте вести себя как интеллигентные люди! Ну что вы, в самом деле?!

– Еще слово – я стреляю! Считаю до трех: раз, два…

– Гут, гут, не надо горячиться, – Шнайдер завел машину. – Куда ехать?

– Пока прямо, – приказал Майерс. .

Автомобиль тронулся.

– Послушайте, давайте не будем осложнять ситуацию, – попросил Шнайдер. – Не хотите в тюрьму – ладно, не надо. Как-нибудь пробьем по бумагам, оформим задним числом. Ну зачем пистолет-то на меня наводить? Мы же все одно дело делаем, герр Майерс.

– Теперь направо, – скомандовал инженер.

– Слушайте, если со мной что-то случится, то

– Прямо.

«Он меня убьет, – подумал Шнайдер. – Чокнулся. Гнида. Чума. Сука. Гад».

– Направо!

Автомобиль свернул на узкую лесную просеку. Майерс все время переводил взгляд то на Шнайдера, то на дорогу, о чем-то лихорадочно думая.

«Убьет! – подумал Шнайдер. – Не убьет. Ждем. Сейчас!»

Улучив момент, когда инженер смотрел на дорогу, Шнайдер резко нажал на тормоз. Как известно каждому, пассажир обычно к резкому торможению не готов. Они с запозданием начинают напрягать мышки спины и шеи, за счет чего они гораздо сильно подаются вперед. Не успел инженер влететь носом в приборную панель, как Шнайдер уже вырвал у него пистолет. Когда Майерс выпрямился, полковник убил его, ударив в горло ребром ладони.

– Дурак! – сказал он. – Идиот.

Шнайдер открыл дверь, обошел машину и вытащил на дорогу труп Майерса. Полковник быстро обыскал его, достал из карманов бумажник и паспорт. Подумав немного, Шнайдер вернул паспорт на место и вернулся в машину. Он бегло просмотрел улов. В бумажнике нашелся визитка генерала Бека и очень откровенное письмо генерала подполковнику графу Клаусу фон Штауффенбергу, в котором он сообщает о том, что он принимает предложение США о будущем сепаратном мире а также приказывает уничтожить известное им обоим лицо в кратчайшие сроки.

– А ведь я вам доверял, гражданин инженер, – сказал задумчиво Шнайдер, глянув в последний раз на труп Майерса. – Что же вы так… Неаккуратно!

Шнайдер сунул письмо в карман и поехал в сторону Берлина. Надо было срочно договориться о встрече с Кэт, чтобы передать Родине известие о предательстве генерала Бека. И еще нужно было отмыть автомобиль и написать отчет о пропаже секретного агента СС инженера Майерса.

Герр Зельц, за вами пришли

Когда в дверь позвонили, Зельц как раз дочитывал десятую страницу "Фауста". Уже час он лежал на диване с томиком Гете в руках, медленно продираясь сквозь нудный слог. Услышав звонок, Зельц радостно бросил книжку (к ней он не вернется больше никогда) и побежал открывать дверь, теряя на ходу тапочки.

За дверью стоял мужчина лет тридцати, а за ним чуть справа – еще один, оба в гражданском.

– Старший лейтенант Кристоф Зельц? – спросил тот, что стоял впереди.

– Я, – нервно кивнул Зельц и внимательно посмотрел на гостей.

– Группенфюрер Мюллер просит вас срочно приехать.

«Бомба, – обожгла Зельца страшная мысль. – Они все узнали. Бомба. Найдут – повесят. Нет».

Зельц удивленно поднял брови:

– Зачем я должен приехать?

– Нам не сказали. Вы можете сейчас поехать с нами?

– Подождите, мне надо переодеться,– сказал Зельц. – Не пойду же я вот так: в майке и спортивных штанах?

– Тогда, если вы не возражаете, мы подождем вас внутри.

Зельц удивленно посмотрел на гостей. «Все, это конец», – подумал он.

– Не понимаю, – сказал он равнодушно, – это арест?

– У нас инструкции, – сказал равнодушно гестаповец.

– Как вас вообще зовут?

– Я бы предложил впустить нас в квартиру, пока мы не привлекли внимание соседей.

Зельц представил себе, как завтра его будет допрашивать фрау Вошке из квартиры напротив.

– Покажите сначала удостоверение, – сказал он, сдаваясь.

– Пожалуйста, – гестаповцы предъявили документы. Тот, что стоял спереди, оказался лейтенантом Фрике, второй – майором Мустерманом.

– Входите, – разрешил Зельц.

Он хотел оставить гостей в комнате и пойти в туалет переодеться, но гестаповцы последовали за ним.

– Нет, так не пойдет, – Зельц начал злиться. – Вы останетесь здесь!

– У нас инструкции, – сказал скучным голосом Фрике.

– Не забывайте, что я тоже офицер! – крикнул Зельц. – И я имею право переодеться в одиночестве! Вы!.. Я!.. Вы не имеете права за мной подглядывать!

Фрике обернулся к Мустерману за помощью.

– Лейтенант Фрике ясно вам объяснил, что у нас есть инструкции, которые мы должны соблюдать, – сказал строго Мустерман.

– Какие инструкции?! Нет! Почему я должен вам показывать, как я переодеваю свои домашние штаны! Это… – он вдруг понял, что на одном из стульев стоит портфель с бомбой, и ему стало совсем худо. – Это отвратительно!

– Перестаньте валять дурака, – сказал резко Мустерман. – Немедленно собирайтесь! Дело повышенной важности!

– Черт знает что! – сказал Зельц, открывая шкаф. – Не понимаю. Со мной никто так не обращался! – сказал он, сдирая с себя домашние штаны. – Черт знает что! – повторил он.

Майор Мустерман развалился на стул и скучающе смотрел на худые ноги Зельца.

– Присаживайся, – пригласил он Фрике, показывая на другой стул, занятый портфелем с бомбой.

– Нет! – сказал быстро Зельц.

Лейтенант Фрике небрежно снял портфель со стула и швырнул его в угол. Зельц заслонился створкой шкафа и зажмурил глаза. Прошла секунда, две, три…

– Вы будете одеваться? – спросил Мустерманн.

Зельц открыл глаза

– Да, – сказал он, сглатывая комок в горле. – Да. Буду.

– Так одевайтесь! Шеф ждет!

– Хорошо, – Зельц быстро надел форменные брюки. – Пойдемте.

Когда он садился в машину, ему показалось, что по противоположной стороне улице идет Кэт. Зельц прищурился, пытаясь разглядеть ее, но тут Мустерман резко дернул его за руку, Зельц упал на сиденье, машина резко рванула с места и скрылась за поворотом.

Не оборачиваясь, Кэт не торопясь прошла мимо подъезда Зельца, дошла до перекрестка, потом свернула направо, на следующем перекрестке свернула опять направо, прошла еще несколько метров, зашла в булочную и села за стол, глядя прямо перед собой. Кажется, она так сидела так минуту или две, она не помнила. Может быть, в булочной были люди, даже наверное были, но Кэт не помнила ничего до тех пор, пока не услышала дребезжащий женский голос:

– Извините, вы в порядке?

Кэт повернула голову: вопрос задала старуха, пившая желтоватый чай за соседним столиком.

– Да, – сказала Кэт. – Я в полном порядке. В абсолютном.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – сказала старуха.

– Помочь? – не поняла Кэт. – Чем?

– Не знаю. Может быть, вы… – она скосила глаза на живот Кэт.

– Я не беременна, – Кэт почувствовала, как растерянность и страх пропадают, сменяясь злостью. – И вообще, – сказала она, вставая, – отвалите, и не суйтесь не в свое дело!

– Боже, какая вы грубая! – крикнула старуха ей вслед.

Но Кэт уже не слышала ее, она шла к телефону-автомату на другой стороне улицы. Шнайдер взял трубку после первого же гудка.

– Алло.

– Герр Шнайдер, это я.

– Здравствуй, дорогая, – ласково сказал Шнайдер. – Рад тебя слышать. Как твои дела?

– Плохо, тут… – Кэт подумала, что не стоит произносить фамилию Зельца по телефону, – неприятности.

– Оооо, бедная, – посочувствовал ей притворно Шнайдер. – Ну не переживай, милая, все образуется. Срочное что-нибудь?

– Да, – сказала коротко Кэт.