Верховный Издеватель

"И хорошо же нам было, пока не узнали… Вообще мы счастливы, пока чего-то не знаем! Каким классным кажется сейчас даже шторм. Пусть бы даже он всё тянулся-тянулся и никогда не наступал этот день после",

Почему на Земле вечно есть кто-то, в чьей власти сказать "да" или "нет" чужому счастью? Почему на всё хорошее всегда нужна виза? Почему зло вечно вламывается в жизнь безо всяких разрешений, а добро обязано иметь сто тысяч печатей и подписей?

Многоглавый дракон опять преуспел? Как вездесущий вахтёр, он сторожит с нашей помощью все входы и выходы из вселенского интерната? Сатана всё, что хотел, сделал на 5 с плюсом. Весь мир, который мы видим – свидетельство об этом. Есть только "тесный путь", и вот туда-то он бросается "всем телом", целиком, чтоб заткнуть и его.

"Да! РайОНО – слово-то какое! ОНО добралось уже до рая!"

Так вот что значит известнейшее молитвенное выражение: "Человеческому предстательству не ввери мя…"! Никогда нельзя нас, людей, передоверять людям!

– Нет, ну странно! Ну, Бог же должен был помочь! – всё ещё по инерции рассуждал Кирилл почти как год назад. (Хотя и понимал, что машет кулаками после драки).

– Бог его знает… – вздохнула Марина.

Да, Бог знает Бога – что ещё можно сказать.

Столько усилий – и всё впустую? Сначала Он прямо-таки явно помогал, потом… И куда же так резко свернул Его витиеватый (или, наоборот, предельно простой?) замысел? Стоя у разбитого корыта, мы в очередной раз не понимаем Его! Теперь-то путешествие уж точно завершилось во всех отношениях. Смска приземлила всех с небес на землю.

После невесёлого раздумья Марина сказала:

– Ла-адно! Тут уж, как говорится, "делай что должно – и будь что будет". Доделаем то, что должны. Доедем до Москвы. Покажем Саше, что собирались показать. В общем, ребята, путешествие продолжается. Что-нибудь решится за день – потом дозвонимся. Вечер утра мудренее!

"До Бога, что ли дозвонимся!? – скептически подумал Кирилл. – Ну-ну…"

– Там ещё перед Москвой как раз будет по дороге Троице-Сергиева лавра… – напомнила Марина.

– А может, туда тоже заедем? – тут же озвучил её недосказанную мысль Ромка.

– А лавра – это что? где лавровые листья? – машинально спросил Саша.

– Нет, это где очень большой монастырь, – сказал Рома.

– А, ну ладно! Ну, давайте заедем в очень большой монастырь, – хмуро согласился Саша. – Мне так-то вообще типа всё равно. Лаврушка – не лаврушка, всё равно жизнь не игрушка! – скаламбурил он на ходу. – Или, наоборот, игрушка? мне теперь всё равно. Не-е, ладно-ладно… вы на меня не смотрите: слово красивое! – поедем!

"Да, Лавра – лавровый венок победы. Мы сегодня совсем не победители, но… поедем", – подумал Кирилл. И, непроизвольно вертя перед собой только что купленный билет, как-то сказал про себя, словно то был бумажный образок (странная машинно-цифровая "икона"?): "Господи, ну, как можно сначала так обнадёжить, а потом так в последний момент… Неужели Ты точно так же обманешь нас в главном: обещая усыновить всех?"

Иван Карамазов ему "билет почтительнейше возвратил", но Кириллу билет был нужен.

Поехали на рейсовом автобусе: как им объяснили – часа четыре от Углича до Москвы… стало быть, минус один – до Сергиева Посада.

Там и сям вдоль дороги лежали деревья – будто как-то даже аккуратно, бережно опрокинутые. Вспомнилась ни к селу ни к городу "Операция Ы": как Вицын тренировался на фарфоровых кошках – вздыхал, "усыпляя" и укладывая их в рядочек.

У бури, похоже, была своя операция Ы. Но только сейчас всё это было совершенно неактуально.

Перечёркнутая надежда – больше, чем просто отсутствие надежды. В том, что она перечеркнута, сомневаться уже не приходилось. В полуденном зное тикала только беда, только тоска… "Бес полуденный" – самый страшный. Кирилл пытался про себя молиться – но это было только неслышное сотрясение воздуха непроизнесёнными словами. Ничего от них в мире не менялось. Бог молчал. Проплывали за окном роскошные пейзажи, но душа была не там, где они. Кирилл пробовал молиться Богородице: раз Она – Мать, то уж чем-нибудь да поможет… Стало чуть-чуть легче. Совсем чуть-чуть. Примерно, как если при сильной зубной боли на минуту отвлечься каким-нибудь делом…

Тоска – это параллельная жизнь. С её линии ты можешь вернуться в нормальную всего за один миг: его-то ты и ждёшь… по законам неевклидовой геометрии.

Потом неожиданно пришло на помощь имя Сергия Радонежского, и как-то от этого сразу стало ясно, что место приближается. А уж когда вдали вдруг показалась до боли знакомая колокольня и "прошлогодние" купола, что-то разом переключилось в восприятии действительности.

Два раза в одну и ту же реку!? Как же так!?

"Это невозможно… Нет. Это неизбежно!" – вспомнил Кирилл знаменитый диалог из "Матрицы".

Возвращаемся туда, откуда само Время нас выгнало. Возвращаемся всё те же – по-прежнему избитые: Адамы? админы? адофобы? адофилы?.. кто мы – после всех катастроф мы уже не знаем… но мы – возвращаемся.

10. "В соединение вся призва…"

Егда снизшед языки слия,

разделяше языки Вышний, егда же

огненныя языки раздаяше,

в соединение вся призва; и согласно

славим Всесвятаго Духа.

Кондак праздника

Троицы

Неужели я снова – в монастыре монастырей, в этой сказке сказок – в Лавре!? Неужели и она существует, и я существую: всё это не приснилось – ни Лавра, ни жизнь…

Может, прежде я спал, но это - точно не сон!

Лавра, ровно как год назад, всё тем же идеальным Градом Божьим вырастала из мира людей и многобашенно царила в небе. Будто никуда из неё не уезжали, ни в аварию, ни в шторм не попадали…

Троица вчера, сегодня и завтра – всё та же.

Проблемы приходят и уходят – а Лавра стоит.

И от входа в неё два параллельных мира с именами "Красиво" и "Плохо", – именно параллельно, не пересекаясь! – совместились в душе. Но тот, который "Красиво", начавшись при одном только виде Лавры, здесь стал магистральным. "Плохо" – это то, чего здесь нет… что стоит, как инобытие, за воротами.

Здесь – Троица.

Сами ворота уже настраивают всякого входящего, что сейчас за ними откроется что-то… чего нет больше нигде… Арка вытянулась, как огромная галерея – сначала под башней, потом под Иоанно-Предтеченской церковью. И вся эта галерея была расписана, словно ворота – это уже собор. Первый из множества здешних храмов, как бы переходящих друг в друга.

На сводах переплелось так много ангельских крыльев, что, казалось, вся арка из них и состоит. Как вчерашнее закатное небо над Рыбинским морем. А по стенам, как кадры фильма – сцены из жития Сергия Радонежского. Сразу понятно, к кому ты заходишь в гости; кто тебя встречает у самого входа и кто поведёт дальше. "Второй раз на приём к одному и тому же врачу…" – подумал Кирилл, ступая в приёмный покой.

Сразу же за аркой – Пресвятая Троица смотрит со стены огромного Успенского собора. Её почему-то видишь в первую очередь. А уж дальше – необъятные купола. Вся Лавра необыкновенно многоцветна, но кажется бело-сине-золотой: видимо, три самых небесных цвета накладывают отпечаток на всё остальное.

Звёзды на её куполах притягивают к себе за много километров – как светила особые. Как спустившееся и сгустившееся небо.

Здесь оно само закругляется в луковки. Они стоят в пространстве, как свернувшиеся свитки, запечатанные сургучом звёзд. В эти секунды кажется: нет ничего на свете красивее этих древнерусских "небесных капель"… потому что как же может быть на Земле что-то красивее Неба. Жизнь наша, бестолковая, разрозненная, "разделённая сама в себе", рано или поздно собирается воедино и уж тогда, вопреки всем правилам физики, капает в небо этими куполами.

А на них – метель с астрономическими снежинками? океан с невиданными морскими звёздами? проросшие лучистые сады наших снов? Марина как-то давно говорила, что восьмиконечные звёзды символизируют Богородицу… но здесь они были не только восьми-, а многоконечные: разноконечные в разных ярусах.

Матерь Божья, помоги… надо, чтоб у всех была мать.

Вот и вновь вошли в сад этих куполов. А ведь ехали-то в Москву… Ну, вот и приехали! Чем тебе не столица? Вот тебе кремль. Вот тебе Игумен Земли Русской вместо "национального лидера".

Иногда кажется, что с миром на его заре произошло духовное землетрясение. Тряхнуло неслабо, и всё раздвоилось в глазах человечества. Тогда, выходит, настоящая Москва – это и есть Лавра. А то, что мы называем Москвой – всего лишь смещённый на 70 километров иллюзорный двойник. Ехать в настоящую Москву – это значит, ехать в Лавру. Нам не стоит ни с чем путать свою столицу. В Троице, в отличие от "Третьего Рима" нет державности – есть святость. Державе можно только покоряться, святыню – только любить.

Было похоже, что все остальные монастыри, какие они видели в путешествии, – это такие малые детишки, а Лавра – их мама. Она – всем родная! Даже кто видит её первый раз, узнаёт тут же. Будто до "первого раза" были ещё нулевые. Все её знают, все помнят, все любят. Приезжают к ней, как к себе домой. Не знать её – невозможно, не помнить – странно, не любить – немыслимо.

Чудится в слове "лавра" что-то древесное, видится душистый лавр… посреди русской равнины. Процвёл здесь когда-то… человек! "Святой пришёл, чтобы каждый обнаружил себя, кто он есть" – вспомнил Кирилл из Жития.

Почему-то в прошлогодней беде Сергия Радонежского даже он ни в чём не винил – только Бога! Бывает ведь, что святым даже жалуются на Бога.

Святые были людьми, и потому мы их "понимаем" лучше, чем "неприступного" Господа. Потому многим людям святые кажутся чуть ли не "ближе", чем Сам Бог. С ними как-то "легче", спокойней, что ли? Есть даже такие, которые не любят Бога (и не верят в Него), но любят одного-двух "избранных" святых.

Говорят, моряки в старые времена могли порой и ругнуть Господа, но никогда, ни при каких обстоятельствах – Николая Чудотворца!

– Сергий Радонежский – это как наш русский Николай Угодник! – как раз в этот момент объяснил Рома Саше.

В Лавре был такой избыток красоты, что на первых порах взгляд "терялся": остановиться на чём-то одном или разбежаться во все стороны сразу? Как в детстве на поляне, где много-много земляники – не знаешь, с какой начать собирать! так бы все сразу и взял.

На Земле, наверное, всего несколько уголков запредельной красоты!

Но самое красивое на ней место – то, где мы однажды нашли Бога.

Там никогда не бывает плохо – там только иногда не бывает нас.

Здесь жива была Наталья Сергеевна и Таня… "Жив Бог и ты живой, не оставлю тебя", – вспомнил Кирилл слова не то Марины, не то пророка Елисея. Всё правильно! Если все живы, то самое главное – никого не оставить.

Главной "машиной времени", настроенной на прошлый год, была, конечно, колокольня. Она вставала каскадом пяти ярусов, лёгкая, необъятная, воздушно-голубая, вся в белых колоннах и узорах, слепленных то ли из снега, то ли из облаков. И венчала её корона-солнце? Дневная Вифлеемская звезда?

Какую-то бесконечно знакомую и древнюю, как мир, мелодию проиграли куранты. Ангелы звуков, посланцы Вечности, всколыхнули мир. Воздух тонко дрогнул, слыша родной Голос. Душа, тоже сразу узнав Его, стала детской-детской: чуть что – слезы брызнут.

Этот троицкий, сергиевский воздух и звук! Будто сама молитва претворилась в кислород. Здесь ведь само дыхание – уже любовь.

Та, которая – не страсть.

Та, которая – везде.

Та, которая – как атмосфера, как сама жизнь.

Кирилл снова поднял глаза. Облака раскинулись в обе стороны, будто у колокольни вдруг отросли крылья. "Ну вот, в тот раз мы поднимались. А в этот раз она сама обзавелась крыльями… как некоторые из наших, кто был на ней в тот раз. Царство Небесное…" И было чувство, что они – такие родные… всего два дня в жизни виделись, но… дай Бог увидеться опять!

Когда не остаётся никаких земных надежд, тут-то и выступает, прежде заслонённая ими надежда небесная. Как эти крылья.

– В этой Лавре столько винограда нарисовано, что прям вкусно! – сказал вдруг Саша. ("А может, это как раз тот виноградник, который хотели отобрать у Навуфея?" – вспомнил Кирилл маринину повесть).

А Рома не шутил. Он шёл задумчиво, с рюкзаком за спиной, шлёпая сандалиями по цветным плиткам лаврских аллей. В сегодняшнем мире он был? или в прошлогоднем? или в двух сразу? – трудно сказать. Что лучше: когда тебе ломают ноги или когда хотят отобрать брата?

А Красота тем временем раскрывала перед ними всё новые страницы.

Беседка над источником казалась огромным фонарём для крестного хода. Если заглянуть под её лазурный свод, там – одна-единственная крошечная лампадка, как Полярная звезда на небосклоне. Соборы заглядывают со всех сторон в арки меж колоннами и, кажется, задевают за них своими куполами. Зачем заглядывают? Хотят посмотреть на лампадку? Но она – такая крошечная, а они – такие огромные… Зачем она вообще им нужна? Зачем мы Ему нужны?

От этого навеса над Водой Живой, от лампадки сама площадь казалась церковью под открытым небом. Вообще, разве не весь мир задуман как Церковь? Разве не везде должно быть так же хорошо? Отчего же нам НЕ хорошо? Лампадок на весь мир не хватает? Заряда небесной батарейки?

Кирилл вспомнил арки Рядов в Костроме, под которыми ребята беззаботно бегали и дурачились. Давно это было! Беззаботность – то, от чего жизнь нас быстро и эффективно лечит… Но, что бы где и когда ни случилось, Троице-Сергиева лавра – проталина с подснежниками посреди вечной зимы. Островок, где несчастье пресуществляется в счастье, как хлеб и вино – в Тело и Кровь Христову.

Троицкий собор, где мощи Сергия Радонежского, душа нашла сразу, "наощупь". Он был меньше других да и стоял не в центре, в углу – но ноги как-то сами подвели именно к его дверям. Люди входили один за другим под его узоры. И в углу этого угла ждал всех игумен Сергий. Кирилл вспомнил, как Наталья Сергеевна в прошлый раз говорила про этот собор: "Ты как будто внутрь иконы попадаешь!" Всё было именно так…

Троицкий собор был тесен, но закапанный свечами сумрак расширял его, и казалось, за этим сумраком тянется во все стороны невидимое и бесконечное. Перед древними образами горели лампадки – маяки на краю безбрежнего океана. И на сколько измерений простирался этот океан? Это тебе не Рыбинское водохранилище! Сердце трепетало от вхождения в мир… неземной, но совсем не чужой – именно свой: любимый и памятный всегда… отчего? Заходишь в незнакомое - и вдруг оказывается, что как раз оно-то знакомо тебе изначально, извечно… а незнаком, непривычен, абсурден весь наш мир – тот, который мы называли "нашим".

Дом Божий – наш дом. Не вечно же нам быть бомжами! Когда мы дома, нам нет необходимости верить или не верить в существование нашего жилища – оно просто есть.

И может быть, это даже не Дом, а… Тело. Может, собор – сердце, а нескончаемая вереница людей к мощам – аорта. Всё вокруг – живое! всё – невидимо-единое. Можно ли, чувствуя пульс, приложив руку к сердцу, сомневаться в существовании живого Тела. "Да будут все едино, как Мы с Отцом едины".

В уголке этого тесно-бесконечного собора – куда тянулась, огибая столпы, очередь, – искрилась "ёлка" разноцветных огней. Лампадки в полумраке напоминали рождественские гирлянды, а морозно-серебристая сень над мощами – праздничный вертеп. Мягкий свет, блики на узорах, чувство тайны, которая всё ближе, как сердечный стук. Окошко света и тепла. Будто каждый огонёк, как ангельский зрачок, видит всю твою душу! Нет, не укоряет, не осуждает, просто видит! Охраняет Свет, который в тебе, от всего плохого, что… в тебе же.

Душа вдыхает этот свет и тянется к нему.

Когда Кирилл приложился к раке, вдруг словно нарыв внутри лопнул… что-то огромное, давящее вскрылось. "Гос-споди… неужели!" Обновление случилось как-то мгновенно, разом. Кирилл физически почувствовал, что у него есть душа – по тому, как она остро болела и вдруг, вздрогнув, встав на место, перестала болеть. А то, что её мучило, прорвалось и излилось.

Что-то мягкое и тёплое, как бархатный покров на мощах, как епитрахиль священника, принакрыло душу. Смута вмиг сменилась ясностью. В чём эта ясность заключалась, передать вслух так же немыслимо, как рассказать музыку словами. Но всё же внешняя жизнь из слов состоит. И если перевести на человечий язык то, что открылось – перевести самой простой фразой, – это звучало бы примерно так:

"И будет Бог всё во всём".

Давая заповеди, Господь обращается на ты ко всему народу: "Слушай Меня, Израиль". То есть в Его глазах все как один и один – как все. Он приглашает нас увидеть весь мир, как самого себя. Мир, как единого Адама. Значит, вообще нет чужих. Значит, "все – я"!?

Кирилл вспомнил, как ему в прошлый раз казалось, что у него болит ромкина нога. Как ощутил своё сиротство в сиротстве Саши – увидел в нём свою альтернативную жизнь. Как впал в депрессию от депрессии Веры.

ВСЁ ЕДИНО, и если мы этого не видим, то чувствовать-то можем совершенно явственно.

Как Саша и Рома в игре порой начинали уже "путать" друг друга: кто из них кто.

Одно из самых живых впечатлений, что ближний и ты – одно, бывает от чтения "Канона молебного при разлучении души от тела". Когда тот, кто читает, обращается к Богу от имени того, кто умирает, полностью отождествляя себя с ним. Но при этом оставаясь самим собой! И оставаясь пока на Земле. "Если Один умер за всех, то все умерли…" – как говорил апостол Павел. Умерли с Ним, чтобы в Нём воскреснуть.

– Но ведь человек может быть только тем, кто он есть… и никем другим он быть не может – разве это не аксиома!? Если кто-то думает иначе, то это шизофрения! – живо представил себе Кирилл диалог со скептиком.

– А если человек вместил кого-то ещё – или даже всё человечество?

– В переносном смысле, что ли?

– Нет, в прямом!

– В прямом, это уж, извините, диагноз! Раздвоение личности!

– А если личность не "раздваивается", а остаётся единой. Единой как… Троица.

Кирилл замер! Троица! Вот ключ-слово к тайне, что мучила его всю жизнь. Концы с концами сошлись

"Каким-то странным образом в нас живёт интуиция, что бытие единое. Натура наша создана по образу безначального Абсолюта, Который говорил: АЗ ЕСМЬ СУЩИЙ, "Бытие – это Я, и ничего другого нет, кроме Меня"(1).

Но ведь и каждая человеческая личность сохраняется, словно ипостась Троицы – вот что поразительно! Мы клетки, но мы же и личности. Мы – частицы, но в нас заключено – ВСЁ ЦЕЛОЕ. Ум за разум зайдёт от этого… но не от сложности, а от предельной простоты!

Когда ничто ничему не противоречит – это и есть Божия простота.

Но ведь как раз единство-то этого Тела и вызывает наши страдания. Если что-то в Теле болит, то болит как бы везде. Мы страдаем не просто сами по себе, а как цельный организм. Попытка отбрыкаться: "Это твои проблемы" – от проблем не спасает. Палец не может сам отрубиться от Тела из-за того, что болит, например, зуб.

А земной коллективизм – издевательская пародия на единство всего сущего во Святой Троице. Коллективизм – самый страшный грех против подлинной любви, самая опасная, многотысячелетняя "социальная ересь" человечества. Бог призывает к Себе, в Себя, каждую личность, но не толпу. Толпа как Толпа не подлежит спасению. Можно и нужно спасти Сашу из интерната, но не сам Интернат.

С одной стороны – Интернат, с другой – Троица…

Бывает, истина сначала мелькнёт ослепительно – а потом тускнеет и забывается в суете. Марина тогда уже говорила, на древе… о всеединстве Тела.

Истины-то мы часто узнаём, но ими не живём – и от этого они теряются.

"Где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены её, и она не обретается на земле живых. Бездна говорит: не во мне она, и море говорит: не у меня… Аваддон и смерть говорят: ушами нашими слышали мы слух о ней. Бог знает путь её, и Он ведает место её" (Иов 28, 12-23). А раз ведает, то кому хочет, открывает.

С этим знанием никогда не будешь одинок! Точнее… никогда – пока помнишь его. "Это и есть Царство Божие: мы чувствуем, что свободны от обладания. Хотя ничто не наше – так, чтоб это нельзя было бы у нас отнять, – однако всё это у нас есть. Всё, чем мы обладаем, есть дар и свидетельство любви Божией и любви человеческой; всё – непрерывный поток Божественной любви… А всё, что мы загребаем в собственные руки, чтобы присвоить, бывает тем самым вырвано из области любви. Да, оно становится нашим, но любовь потеряна. И только те, которые отдают всё, получают опыт подлинной, всецелой, окончательной, неизбывной духовной нищеты – и обладают всей любовью Божией, выраженной во всех его дарах"(2). Это знание равносильно любви. С ним не-любовь невозможна и абсурдна.

Но как же это опять не забыть! Как не забыть то, что превышает нас и потому долго в нас не задерживается. Значит, снова и снова страдания (наши или "чужие" – общие!) будут напоминать. Стучаться – и вновь сообщать через порог (порог боли?) знакомую нам истину. Она не умирает – она только засыпает. А всякая встряска её будит.

Марина повела ребят в сувенирную лавку, но Кирилл, ошеломлённый открытием, остался в соборе, буквально метрах в четырёх от мощей. "Я пока тут… вы меня потом позовите – или я сам вас найду…"

Сколько продолжалось его стояние, он не знал. Кажется, уже все детали собора душа успела ухватить и сделать родными. И вдруг в этой знакомой обстановке логично встретилось знакомое лицо – знакомое, но из прошлого. Словно святое место – "портал" для появления людей. Как апостолы, по преданию, были перенесены в Успение со всех концов земли к одру Богоматери.

Здесь уже ничему не удивляешься! Здесь всё всегда – так, как надо…

Перед Кириллом (и перед ракой св. Сергия) стоял шофёр Сергей из ожившей "вчерашней" поездки. Тот, кто досрочно завершил их прошлое путешествие…

Кирилл страшно обрадовался, словно увидел родного человека:

– Здравствуйте!

Да, если "все одно", то вот тебе и подтверждение. Всё живое разными путями стремится к Троице.

Было о чём поговорить с места в карьер – год-то, мягко говоря, вышел насыщенный.

– Ну, что было? что было? суд был… – отвечал на расспросы Сергей. – Вот недавно вот каким-то чудом – сам не верю! – меня оправдали.

– Слава Богу! – сказал Кирилл.

– Да уж, точно, слава Богу! Только Ему. На Него надежда и оставалась. Всё уж, казалось, было ясно: кто за рулём, тот и виновен. У нас это уже заранее всегда так… ну, если, конечно, за рулём не сын большого чиновника. Только… не здесь будь помянут! – рогатый-то всегда в деталях: всё на свете решают какие-то сантиметры, миллиметры, секунды, какие-то пол-градуса траектории соседнего авто. Поначалу с этим не очень-то хотели разбираться: зачем заморачиваться, когда виновный – вот он.

Но Настя – это дочка моя, – оббегала все пороги. И откуда силы взялись… в девятнадцать-то лет! Интернет-сообщества подключила, общественные организации всякие, такой шум подняла!.. через друзей лучших адвокатов нашла. Вот она, оказывается, сила общественного давления! Все вместе настояли на повторном расследовании. Всякие дополнительные экспертизы делали (благо, сохранилась запись не только с моего регистратора, но с соседних авто!). Ваши показания – всех пострадавших, – тоже очень многое дали: спаси вас всех, Господи! В общем, слава Богу и спасибо моей Насте, как раз в день святого Сергия меня в этом году оправдали. Я, собственно, и приехал-то сейчас преподобного Сергия поблагодарить.

– Да-а. От кого ехали в том году – к тому же и приехали! – сказал Кирилл. – И здесь встретились!

– А Настя моя, – продолжал выговариваться Сергей. – Она у меня… с кем даже сравнить? знаете вот известный случай, почти притчу, когда к Николаю I на аудиенцию девушка пробилась: за отца хлопотала. Отца её, какого-то очень мелкого бедного чиновника из провинции, судили будто бы за какие-то растраты. И вот сколько она там тысяч вёрст проехала, сколько инстанций преодолела – добралась-таки с прошением до самого царя. Каким-то чудом добилась приёма и, совершенно не смущаясь, не боясь, что говорит с САМИМ… всё до того чётко, ясно и просто изложила, что Николай I, говорят, был потрясён и сказал: "Ну, если человек вырастил такую дочь, то ему можно простить всё!" И тут же подписал прошение о помиловании… Вот так и подумаешь: а действительно, ТАКИЕ дети – наше единственное оправдание в жизни. И не перед царём даже – перед Богом.