Первая заповедь дуэлянта

Или другая картина: Благородный чуть-чуть подается вперед, навстречу шпаге Невредимого… и вот девственно-белый… здесь принято говорить «белый, как девственность», но это сейчас неважно… и песок набухает багрянцем, и толпа на трибунах…

И что – толпа?! Толпа взрывается овацией: подростки свистят в два пальца, отцы семейства похлопывают друг друга по плечу, старики чинно аплодируют, девушки растроганно смахивают слезу… Слава победителю!

И даже если падает Невредимый – все равно. Никто ведь поначалу не понимает, что произошло. А когда понимает – не сразу верит. А может, они вообще не верят. Или даже так: понимают и верят, но делают вид, будто не поверили. Нет, не так: будто и не во что верить, потому что ничего и не случилось особенного. Продолжают церемонию, как ни в чем не бывало… Или не продолжают, будто она и не начиналась. Будто бы вообще ничего не случилось, совсем ничего, никогда. Ни с кем. Нет, конечно, никого не казнят: ведь некого же. Но могут ведь устранить… Да нет, наверняка такие дела здесь устраивают по-своему: дают, к примеру, убийце новое имя… Кстати, ни разу не слышал, чтобы к Наставнику хоть раз обращались по имени… Хотя, наверное, это и ни при чем. Но что-то в этом роде. Потому что в противном случае им придется… Нет, не так. Потому что никакого противного случая быть не может.

Но в любом случае он, Максим Петров, обязан что-то сделать, потому он, – пришелец, чужак, наблюдатель, – является, наверное, единственным, кто может сделать что-то сейчас, пока еще можно – но что и, главное, как?! Как объяснить, обосновать свои, в сущности, не более чем сомнения? И кому – если на всей планете – всего-то два человека, больных сомнениями: он сам и Благородный?! Но у Максима-то иммунитет, он к этой заразе с детства привычен…

– Господи, что я наделал?!

Благородный тоже не особенно вслушивался в слова Наставника. Просто потому, что еще на втором курсе выучил их наизусть. Он просто наслаждался утренней свежестью, любовался сиянием росы и ни о чем таком особенном не думал. И ни в чем не сомневался. Потому что твердо знал, что будет – и, главное, как.

Все будет по-настоящему.