За миллиард долларов до конца света

Безоблачный период в жизни Семёна Степанова закончился ранним утром последнего летнего четверга. Прогуливаясь по двору вслед за своей собакой, двортерьером по кличке Лютик, дотягивая сигарету, вспоминая услышанный во сне анекдот, он наслаждался полным отсутствием планов на сегодня. Свежий ветерок укоризненно шелестел листвой: мол, это же преступление – начинать такой замечательный денёк не с зарядки! Степанов легко соглашался: в следующий раз – обязательно.

И тут его окликнул Тёзка.

Тёзка был тихим, вежливым алкоголиком, опустившимся до той шаткой ступеньки, на которой у человека ещё есть возраст, семейное положение и род занятий, но определить их на глаз уже невозможно. Он никогда не унижался до банального выклянчивания денег на выпивку – просил только на утреннее лечение, и всегда обещал вскорости отдать. А звали его, на самом деле, может быть, вовсе и не Семёном, а Александром или даже Петром, но это значения не имело. Никаких других обращений Тёзка не признавал. То ли по простоте своей, то ли потому, что психологически гораздо труднее отмахнуться от человека, с которым у тебя есть хоть немного, но общего. А может, ты и вовсе был с ним знаком в его прежней жизни?..

Обернувшись, Степанов остолбенел от изумления. Если бы не знакомый голос, он с первого взгляда ни за что бы не признал Тёзку в гладко выбритом обладателе темно-серого в полоску костюма. Со второго-то взгляда в глаза бросались завязанный пионерским узлом галстук и лаковые туфли на босу ногу, но всё равно – перемена была разительной.

– Вот, видишь, тёзка… Вроде вот как бы решил новую жизнь начать, как говорится.

Тёзка проделал трудноописуемый, но очень выразительный жест: сначала провел ладонями сверху вниз, как бы вытирая их о лацканы пиджака, затем широко развел руки в стороны и, наконец, с громким хлопком уронил их на бедра, после чего вдруг полез во внутренний карман.

– Ты вот, тёзка, человек с пониманием, не то, что вот, скажем, некоторые всякие. А я вот, раз уж думаю, такое дело, то долг – он, как говорится, платежом красен, и в ознаменование пошел вот бутылки сдал с балкона. У меня же их много там накопилось, ну и вот, соответственно, и уж раз так, то и как бы с процентами.

С этими словами Тёзка извлек из-за пазухи перемотанную куском лохматой чёрной изоленты пачку купюр. Настолько внушительной толщины, что первой мыслью Степанова было: «Ну ничего себе у него там грудь такая впалая, что пиджак совсем не топорщился!». Выдав это тонкое наблюдение, мозги Семёна застопорились, не выдержав напора информации. А рука тем временем деловито потянулась за деньгами.

Но тут вдруг Лютик, за свою долгую жизнь заслуживший репутацию самого спокойного и дружелюбного пса во дворе, угрожающе взрыкнул и показал клыки. Тёзка в испуге отскочил, выронив обналиченные бутылки. Лютик в один прыжок очутился на месте падения, задрал лапу и окатил деньги мощной струёй.

– Вот же собака! – только и вымолвил Тёзка.

– Лютик, фу! Извините… то есть, в смысле, извини, конечно, но надо же момент выбрать было как-то всё-таки… и потом, какие ещё, блин, проценты?.. Ты чего это вообще?!

– Ну и вот, значит, так и конечно! Я-то ничего – вот собачка, и та сразу правильнее всё понимает. А их вот теперь отмывать надо, так что я обязательно в скорейшем сразу!.. – захлебнувшись бормотанием, Тёзка подхватил деньги из образовавшейся лужи (вернувшийся к хозяйским ногам Лютик не возражал), развернулся и зашагал к своему подъезду. Но возле самого крыльца внезапно сменил курс и, судорожно срывая галстук, рванул в сторону магазина.

– Ты можешь объяснить, зачем ты это сделал? – поинтересовался Степанов у Лютика.

– «Во многих знаниях – многия печали, дитя моё», – ответил пёс своим фирменным выразительным взглядом.

– Ну и ладно, – подытожил Степанов, и оба отправились домой, завтракать.

Конечно же, загадочное происшествие не оставило Степанова равнодушным. Боле того, он был заинтригован. Но не до потери аппетита.

Таким уж редким сочетанием душевных качеств он обладал: с одной стороны, умел замечать необычное даже там, где большинство людей проходят мимо, не поворачивая головы. С другой стороны, никогда не лез не в своё дело без спроса.

Однажды он повстречал на оживлённой улице человека в дорогом чёрном костюме и при галстуке, с букетом алых роз в одной руке и топором – в другой. Миновав снимавших предвыборный опрос телевизионщиков, человек остановил Степанова и бархатным баритоном попросил сигарету. Семён протянул открытую пачку, и некоторое время наблюдал, пряча улыбку, как тот пытается одновременно справиться с топором, букетом, сигаретой и спичками. Потом поднёс зажигалку. Человек затянулся, поблагодарил, взял топор подмышку и пошёл дальше. И Степанов пошёл дальше. Удивляясь про себя, как много людей ходят по одной и той же улице, но при этом каждый – своей дорогой.

В другой раз он увидел возле крытого рынка мужчину средних лет, с сосредоточенным видом орошавшего клумбу минеральной водой из пластиковой бутылки. Когда вся вода из бутылки вылилась, мужчина завинтил крышку и спрятал пустую тару в полиэтиленовый пакет. Потом достал из пакета такую же, но полную бутылку, отвинтил крышку (газированная минералка так и брызнула, заляпав ему брюки) и снова принялся поливать цветы. А Степанов, опять-таки, пошёл дальше. Раздумывая, почему сверкающие в солнечных лучах капли одинаково хорошо смотрятся как на лепестках анютиных глазок, так и на листьях сорняков.

Наверное, за эту особенность характера его и взяли на ночную работу.

Ночь через две, с ежегодным сорокадвухсуточным перерывом, Семён засыпал в своей постели, чтобы спустя мгновение обнаружить себя на проходной вселенского хранилища великих открытий, гениальных изобретений и научных парадигм. Ничего, кроме названия (и очевидного из названия вида деятельности) он об этом предприятии не знал, и узнавать не собирался. И ни разу, проходя вдоль полок, уставленных разнокалиберными ящиками, контейнерами и коробками, в которых от начала времён и до срока, указанного в накладной, бережно пылилась бесценная информация, не возжелал он заглянуть под крышку, чтобы выяснить, что же там конкретно находится внутри. На каждой упаковке имелась наклейка с надписью «не кантовать» и инвентарным номером – и ничего более, но этого было вполне достаточно, чтобы Степанов мог успешно справляться со своими служебными обязанностями: пару раз в месяц отгружать требуемую единицу хранения в обмен на несложные формальности. Однажды он, правда, задумался – действительно ли ряды стеллажей тянутся в бесконечность, или же просто очень далеко, но сходить проверить так и не удосужился.

Что его действительно интересовало, так это, во-первых, существуют ли аналогичные учреждения, рангом пониже, занимающиеся хранением рацпредложений, проходных диссертаций и дипломок с курсовыми; и если «да», то как же, должно быть, зашивается тамошний персонал?! И, во-вторых, почему курилочный трёп с коллегами всегда получается таким обтекаемо-абстрактным, как сферический конь в вакууме. Ладно, коллеги, так ведь и сам он, бывало, откроет рот, чтобы поделиться новостями – а выдаст нечто такое, из чего совершенно невозможно понять, коммунальное хозяйство какого города какой страны развалила «руководящая задница, имеющая значительные шансы вопреки всем усилиям оппозиции сохранить своё кресло», или на каком чемпионате не смогла достойно выступить «команда, вялость игры которой, по всей вероятности, обусловлена не вполне традиционной половой ориентацией тренера». Любой специалист по корпоративной безопасности душу бы продал за технологию, позволяющую добиться подобного эффекта!

Впрочем, Степанов не был безопасником ни во сне, ни наяву. Наяву он пять дней в неделю, с девяти утра до шести вечера минус обеденный перерыв, трудился компьютерщиком широкого профиля в одной крупной, по местным меркам, конторе. Хотя «трудился» – это, пожалуй, сильно сказано. Большую часть его рабочего времени занимали вылазки в интернет, чаепития да перекуры. Семён даже сам порой недоумевал, как же так он сумел безо всякого блата получить это место и, не ввязываясь ни в какие интриги, пересидёть на нём вот уже троих начальников – и неизменно приходил к выводу, что он, по всей видимости, интуитивно выбрал единственно правильную стратегию поведения в коллективе. А значит, ему следует, не заморачиваясь, продолжать в том же духе.

Плотно закусив, Степанов чмокнул жену, потрепал за ухом собаку и отправился на дневную работу. Обычным своим маршрутом, по руинам периода недостроек – дорогой, авансом произведённой в звание переулка, мимо голых каркасов так и не ставших жилыми зданий, через так и не сделавшийся двором пустырь, посреди которого торчал круглосуточный ларёк «Оазис» – к остановке общественного транспорта. Личным транспортом Семён до сих пор не обзавелся, потому как, во-первых, полагал автовладение делом слишком уж хлопотным, во-вторых, редко куда-либо торопился, даже если опаздывал, а в-третьих, совершенно не умел копить деньги.

На обочине возле «Оазиса» стоял чёрный джип. Не сказать, чтобы фигура Степанова была очень уж заметной, но всё же водителю надо было быть либо слепым, либо полным идиотом, чтобы тронуться с места именно в тот момент, когда Семён с ним поравнялся. И все же он определённо был кем-то из вышеперечисленных, потому что так и сделал – несмертельно, но чувствительно наподдав Степанову бампером пониже спины.

Вывалившийся с пассажирского места бычара (кто бы ни сидел за рулём, наружу он так и не показался) выглядел подстать пейзажу, невесть как сохранившимся реликтом: малиновый пиджак, спортивные штаны с лампасами, отбойные кулачищи. Даже мобила, болтавшаяся у него на массивной золотой цепи, была какая-то уж очень здоровенная. Первым делом реликт придирчиво осмотрел бампер, и лишь убедившись, что пострадавший здесь таки не он, обратил внимание на Семёна.

– Где болит? – осведомился он с неожиданным участием в голосе.

– А что, блин, типа непонятно?! – огрызнулся Семён, обеими руками ощупывая ушибленное. Бычара, уперев руки в боки, жизнерадостно заржал.

– Не уберег, значит, жопу, пешеход? А внимательней надо ходить, где люди ездят! Не ссы, заживет. На вот тебе на лекарства.

Отслюнявленной суммы запросто могло бы хватить на вип-лечение серьёзного перелома и ещё осталось бы на зубного, но Степанов не привык унижаться за деньги (до сих пор он всегда получал их более простым и удобным способом), а потому предпочел возжаждать справедливости:

– На штраф бабки свои прибереги! Тоже мне тут, меценат нашелся…

– И кто, значит, тут на кого наехал, я не понял?! – ещё сильнее развеселился бычара. – Твоё счастье, что я принципиальных уважаю. Я сам принципиальный. Только вот менты с тобой делиться не будут, подумай. Я не крошечка-хаврошечка, третий раз предлагать не буду.

– Перебьюсь уж как-нибудь. Да где ж он… Ага! – мобильник наконец-то выудился из кармана, и Степанов принялся судорожно вспоминать, как там набираются экстренные вызовы: через восьмерку межгород, значит, через семерку или девятку…

– Ты, главное, номер записать не забудь, – посоветовал бычара, после чего, потеряв к Семёну всякий интерес, небрежно запихал бабло в бумажник и сам влез обратно в машину; слепотупой шофёр дал по газам, и несколько секунд спустя Степанов остался в гордом одиночестве.

– Вот и сходил на принцип… – номер он запомнить успел, но толку-то с того что? Свидетелей-то нет… да и вообще, общаться с милицией… и ехать в травмпункт за справкой… да и вроде ничего серьёзного… да и хрен с ним.

Степанов постоял еще немного, переминаясь осторожненько с ноги на ногу, да и поковылял потихоньку домой: нет худа без добра, о присутствии на рабочем месте сегодня не могло быть и речи. Доверием начальства он не злоупотреблял, поэтому и безо всякого там больничного листа, под честное слово, имел право на денёк-другой постельного режима.

Вообще-то, за последние несколько лет (как раз с тех самых пор, как начались эти его «трудовые» сны) Степанову ни разу не приходилось пострадать ни от несчастного случая, ни от злоумышленника, ни даже от собственной рассеянности. Ему вообще, по жизни, везло: не то, чтобы по-крупному, зато постоянно. Потерянные вещи находились сами собой, стоило только перестать их искать; люди, чьи номера он записывал на бумажках, которые потом стирал вместе с джинсами, звонили сами, причём именно тогда, когда в них возникала нужда. Когда какие-то воры попытались взломать дверь его квартиры, сработала охранная сигнализация у соседа по лестничной клетке. А самое существенное: где-то раз в месяц Семён получал в виде лотерейного выигрыша, или калыма за немыслимо легкую, но вполне законную подработку, или неожиданной премии, или даже наследства от доселе неведомых родственников сумму денег, внушающую определённую уверенность в завтрашнем дне, а пару раз в год – так и просто большую.

Разумеется, жизнь Степанова нельзя было назвать вполне беззаботной. Во-первых, любой, даже самый успешный везунчик имеет свои основания для жалоб на судьбу: у одного, как говорится, суп не густ, а у другого жемчуг мелок. А во-вторых – опять же, сны. Не то, чтобы они его мучили – напротив, он просыпался бодрым и полным сил, но… скажем так, они его беспокоили. Особенно с тех пор, как Семён подметил, что отмеренная незримой рукой порция везения заметно сокращается всякий раз, когда ему случалось, подзагуляв, упасть в кровать под утро – но отнюдь не под всякое утро, а только под то самое, которое одно через два.

Увы, но Степанов родился не в той стране, вырос не в той среде и жил не в том городе, чтобы доверить содержимое своей черепной коробки профессионалу-психоаналитику. Максимум, что он мог себе позволить – периодически покупать книжки из серии «психология для чайников». Семён штудировал их от корки до корки, выполнял практические рекомендации – до того старательно, что заимел несколько бесполезных привычек (например, во время разговора внимательно наблюдать за жестами собеседника). Но в итоге неизменно убеждался в том, что «познать себя» ему не по силам. Этот вывод, как ни странно, действовал на Степанова успокоительно – и он снова на некоторое время становился беззаботным лентяем.

Дома Степанова поджидали мягкий диван, который можно было дооснастить дополнительными подушками, ноутбук с модемом и, как финальный аккорд симфонии мещанского блаженства, холодное пиво. Вот только Нада уже успела упорхнуть в своё дизайн-бюро, так что Семёну пришлось ухаживать за собой самостоятельно. Да и это, впрочем, тоже было к лучшему: жену он любил, но слова «уют» и «покой» ассоциировал с тишиной и одиночеством.

Расположившись с комфортом, Степанов отзвонился начальству, подключился к интернету и полез проверять почту. Служебный ящик был пуст, а вот в личный упало аж сто девяносто восемь писем. И что-то подсказывало Семёну, что далеко не все они – от друзей и знакомых. По крайней мере, не от тех, кого он сам считал своими друзьями и знакомыми.

Надо сказать, Степанов отнюдь не поддерживал призывы заливать офисы спаммеров напалмом. Как и многие по-настоящему благополучные (то есть не боящиеся в любой момент всего лишиться) люди, он был склонен к мягкотелому благодушию: ну подумаешь, пара сотен нажатий на Delete – будь это клавиши с буквами, получилась бы коротенькая и совсем не обязательно умная фразочка. И вообще, в реальной жизни тратить время и внимание на ерунду приходится гораздо чаще. А при должном настрое от чтения рекламных рассылок можно даже получать удовольствие. Пусть не такое эстетское, как от очередного сборника «Каннских Львов», но зато азартное – как у биолога, изучающего мутации особенно живучей разновидности сорняка.

В первом послании, призывавшем избавиться от никотиновой зависимости с помощью новейшей патентованной методики (быстро и без сожалений), Степанова позабавил постмодернистский заголовок: «Не хочешь быть курильщиком – не будь им! Кзмпркв», но содержание не впечатлило. Бросать курить Семён не собирался не столько от отсутствия силы воли, сколько от избытка скептицизма. То есть не то, чтобы его, скажем, не пугало зрелище заспиртованных курильщицких легких, но хотелось бы сначала убедиться, что легкие мёртвых не-курильщиков выглядят как-то иначе (уж не сочтите за кощунство, но здоровые люди тоже не бессмертны). А по умолчанию он воспринимал любую антиникотиновую кампанию не как пропаганду здорового образа жизни, но как чью-то попытку переложить ответственность за раковую статистику на чужие плечи. Потому что ещё неизвестно, чем вреднее дышать: сигаретным дымом или же обычным городским воздухом.

Автор(ы) следующего предложения, изложенного в сухом бизнес-стиле и озаглавленного «Руководителю предприятия!», воздав должное деловым заслугам и авторитету получателя, приглашал(и) его(её) на «сименар по актуальным вопросам управления пирсаналом». Попав по назначению, письмо, пожалуй, могло бы произвести надлежащее впечатление, несмотря на орфографические ошибки – если бы не обращение «Уважаемый(ая) господин(жа) s_stepanov!».

Третье письмо – типичный продукт местечковой мегаломании – в выражениях, тупо скопированных из глянцевого журнала, заманивало гостей города насладиться потрясающим комфортом шикарных номеров многозвёздочного отеля «Маяк».

Прочая корреспонденция, отправленная со ста девяносто пяти разных адресов, содержала один и тот же текст: «Привет! – писал пожелавший назваться Лёхой доброжелатель, – Вот думаю туда пишу или нет. Я твой адрес стер нечаянно, сейчас только вспомнил. Можешь посмотреть, хохотал полчаса (ссылка на картинку). Помнишь мы спорили что можно получить кучу бабок за простотак? Вот сайт (ссылка на сайт). Надо только зарегиться, зато ничего потом больше делать не надо. У меня кстати новая девушка, ей правда всего 18, но ничего так, стройная. Ты не теряйся – пиши».

На картинку, оказавшуюся экспонатом кустарной «мегагалереи фотоприколов», Степанов глянул. Из чистого любопытства, в котором сразу же и раскаялся: последней свежести тётка, самозабвенно отдающаяся троим татуированным качкам – зрелище само по себе на редкостного любителя, а тут ещё всем участникам мероприятия кто-то неумело прифотошопил головы популярных телеюмористов. Впечатление, произведённое коллажом (у него, между прочим, и название имелось: «Ну, и кто тут говорил, что в шоу-бизнесе одни пидорасы?!») было столь отталкивающим, что следующие полчаса Семёну пришлось посвятить чтению доброй старой бумажной книги.

Лишь после этого он нашёл в себе силы вернуться в интернет. Поучаствовал в обсуждении нового голливудского блокбастера (фильм Степанову не понравился, но вовсе не потому, что, как выразился некий Красный Пых, «все пиндосы – тупые уроды»). Выяснил, что нового произошло в жизни и в политике (ничего нового, ничего хорошего: террористы захватили заложников, в Тихом Океане затонул батискаф, горячую воду обещали дать не раньше октября). И, наконец, занялся обновлением корпоративного вебсайта, за каковым занятием сначала задремал, легко и сладко, а потом вдруг провалился в глубокий сон, как в чёрный омут.

Степанов обнаружил себя стоящим посреди двора, залитого потоком света – столь равномерным и интенсивным, что он смыл отовсюду и тени, и оттенки цветов. Очень хотелось посмотреть, что там такое случилось с солнцем, но голова почему-то отказывалась задираться. Было тихо и душно. И ни души, только здоровенная ворона подрёмывала на перекладине неподвижных качелей. И ничего не происходило до тех пор, покуда Степанов сам не шевельнулся – в тот же миг ворона, всхлопнув крыльями, сорвалась в воздух и понеслась прямо на него, но чем ближе она подлетала, тем медленнее, словно бы двигаясь против сильного ветра (Семён и в самом деле ощутил холодок спиной и затылком); чуть ли не в метре совсем остановилась, бешено молотя крыльями, вытянув к его лицу когтистые лапы, затем «свечкой» взмыла вверх и пропала из виду.

Теперь Семён и в самом деле почувствовал движение воздуха. Вздохнув пару раз робко и неуверенно, ветер быстро окреп, подхватил с тротуара пыль и окурки, потащил куда-то, и стало совсем неуютно. Подталкиваемый в спину, Степанов сделал шаг, другой и вдруг понял – да это же его собственный двор! А вон и его подъезд. Ещё пара шагов – и он вдруг оказался на крыльце.

На площадке нежилого первого этажа всё было почти как обычно: неуютно, но чистенько. Сине-зелёные стены, многозначительная (и единственная: дети первого поколения жильцов уже выросли, но ещё не успели завести своих) надпись «Здесь был ты!» между ржавой батареей и трубой бездействующего мусоропровода. Только вместо замурованного проёма, за которым должна была находиться колясочная, давным-давно сданная ЖЭКом в аренду под продуктовый магазин, матово поблёскивала металлическая дверь. Слегка приоткрытая (Степанов почему-то сразу решил, что она приоткрыта не просто так, а зазывно).

Порывшись в карманах, Семён выудил пятирублёвую монетку. Загадал: орёл – заглянуть за дверь, решка – посмотреть, что там на следующих этажах. Подкинул: выпал орёл. Подкинул ещё раз, для верности: снова орёл. Но Степанов уже решил, что дверь выглядит подозрительно, и входить в неё ему совершенно не хочется. Он всегда считал, что гадание нужно не для того, чтобы указывать человеку, что ему делать, а затем, чтобы помочь ему своим умом разобраться в своих же запутанных мыслях. Спрятав монетку обратно, Степанов начал подниматься на второй этаж…

…и оказался снова на первом. Труба, батарея, настенная надпись, приоткрытая железная дверь. Только теперь здесь стало как будто бы чуть темнее. Поборов недоумение, он предпринял ещё одну попытку подъёма…

…буквы «есь» в узкой полосе света, льющегося из приоткрытой двери; внезапно сгустившиеся сумерки замазали остальное, но это, определённо, было то же самое «здесь». Поборов панику, Степанов поднялся на три четверти пролета, а потом метнулся вниз по ступенькам…

…попытался выйти обратно на улицу…

…постоял немного, переводя дух. И, вытянув на всякий случай перед собой руки, осторожно пошёл на свет.

Ярко освещённая комната за дверью оказалась его собственной гостиной. Сам он лежал на диване с ноутбуком на коленях, в той же позе, в которой заснул, и негромко похрапывал. К дивану были придвинуты журнальный столик (на котором стояли две чашки, цветастый китайский термос и сахарница) и два кресла. В одном из кресел расположился мужчина лет сорока с небольшим: внешности мужественной, но не грубой; одетый в костюм тёмных тонов, но не то, чтобы строгий; без особых примет и ярко выраженных национальных признаков, но, что называется, видный. В общем, располагающий наружностью чрезвычайно располагающей, но при этом совершенно незапоминающейся. На второе кресло незнакомец широким взмахом руки указал застывшему в дверях Степанову:

– Присаживайтесь, Семён Валерьевич. Мы вас уже, право слово, заждались. Неужто заплутали?

– Кто это «мы»? – огрызнулся Степанов. – Николай Второй?

– Ну почему же «второй»! – дружелюбно заулыбался мужчина, с заметным усилием поднимаясь на ноги. – Первый и единственный в свом роде. Николай Вениаминович Осмодуй, для вас, если пожелаете – просто Николай.

Николай протянул руку. Степанов автоматически отметил: большой палец отставлен, остальные плотно прижаты друг к другу, напряжённая ладонь строго перпендикулярна полу. Пожимать не стал. Николай, не переставая улыбаться, трансформировал зависший жест в повторное приглашение:

– Так вы присаживайтесь, прошу!

– Да я как бы уже лежу, – Степанов выразительно кивнул в направлении дивана.

– Два превосходных каламбура за столь непродолжительный период времени! Вы, я вижу, действительно наделены острым умом. Это прекрасно: теперь я совершенно не сомневаюсь в успешном исходе предстоящего нам с вами диалога. И всё же в ногах, как говорится, правды нет… но нет её и выше! Видите, я тоже умею играть словами.

– Я полагаю, что вправе потребовать немедленных разъяснений… то есть что вы тут вообще делаете в моей квартире?!

Степанов вовремя поймал себя на том, что чуть было не заразился витиеватой манерой Николая. Но, перейдя обратно на нормальный язык, вдруг почувствовал неловкость, словно бы ни с того, ни с сего нагрубил хоть и незваному, но деликатному гостю.

– Вы, по всей вероятности, собирались сказать «в вашем сне»? – на лице Николая не промелькнуло ни тени смущения. – Ну разумеется, Семён Валерьевич, вы получите все необходимые разъяснения. Только убедительно вас прошу: не стоит воспринимать происходящее, как это у вас говорится… ах да, по умолчанию – и сразу в штыки. Вы ведь, как мне кажется, не выказывали особого недовольства давешней ночью, по поводу нежданного визита вашей сослуживицы Татьяны Михайловны?..

Николай, вопросительно приподняв левую бровь, выдержал небольшую паузу, но Степанов от изумления, смущения и возмущения временно лишился дара речи.