Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

Но всё же, дорогой читатель, "правда Ельцина" восторжествовала – он попал на конференцию, хотя, честно говоря, при настоящем желании не пустить его туда, властям достаточно было, как говориться, раз плюнуть. Но это уже другой вопрос. Теперь Ельцину, кровь из носа, надо было выступить. И пусть опять он расскажет о своей системе. Нам с вами остаётся только учиться на таких примерах, какую демократию строить самим, какую не повторять в будущем. И так, слово Ельцину. Понятно, что воспоминания в литературном плане писал не он, однако он их подписывал. Что же именно?

– День, два, три, четыре, идёт уже последний день конференции. Я всё думал, как же быть – как же выступить? Список большой, из этого списка, конечно, всегда найдётся тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать его мне. Посылаю одну записку – без ответа, посылаю вторую записку – то же самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что после обеда конференция перейдёт к принятию резолюций и решений. Когда я услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обратился к нашей карельской делегации. Говорю: "Товарищи, у меня выход один – надо штурмом брать трибуну". Согласились. И я пошёл по длинной лестнице вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и попросил ребят-чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне в основном, надо сказать, неплохо, – они распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твёрдым шагом пошёл по этому длинному проходу, прямо к президиуму.

Когда я дошёл до середины огромного Дворца, зал всё понял. Президиум – тоже. Выступающий, по-моему, из Таджикистана, перестал говорить. В общем, установилась мёртвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой вверх рукой с красным мандатом, я шёл прямо вперёд, смотря в глаза Горбачёву. Каждый шаг отдавался в душе. Я чувствовал дыхание пяти с лишним тысяч человек, устремлённые со всех сторон на меня взгляды. Дошёл до президиума, поднялся на три ступеньки, подошёл к Горбачёву я прямо с мандатом, смотря ему в глаза, твёрдым голосом сказал: "Я требую дать слово для выступления. Или ставьте вопрос на голосование всей конференции". Какое-то минутное замешательство, а я стою. Наконец он проговорил: "Сядьте в первый ряд". Ну что ж, я сел на первый ряд, рядом с трибуной. Вижу, как члены Политбюро стали советоваться между собой, шептаться, потом Горбачёв подозвал зав. общим отделом ЦК, они тоже пошептались, тот удалился, после этого ко мне подходит его работник, говорит: "Борис Николаевич, вас просят в комнату президиума, с вами там хотят поговорить". Я спрашиваю: "Кто хочет со мной поговорить?" – "Не знаю". Говорю: "Нет, меня этот вариант не устраивает. Я буду сидеть здесь". Он ушёл. Снова заведующий общим отделом перешёптывается с президиумом, снова какое-то нервное движение. Снова ко мне подходит сотрудник и говорит, что сейчас ко мне выйдет кто-нибудь из руководителей.

Я понимал, что из зала мне выходить нельзя. Если я выйду, то двери мне ещё раз уже не откроют. Говорю: "Что ж, я пойду, но буду смотреть, кто выйдет из президиума". Тихонько иду по проходу, а мне с первых рядов шёпотом говорят, что нет, не выходите из зала. Не дойдя метров трёх-четырёх до выхода, остановился, смотрю в президиум. Рядом со мной расположилась группа журналистов, они тоже говорят: "Борис Николаевич, из зала не выходите!" Да, я сам понимал, что из зала выходить действительно нельзя. Из президиума никто не поднялся. Выступающий продолжил свою речь.

Ко мне подходит тот же товарищ и говорит, что Михаил Сергеевич сказал, что даст мне слово, но надо вернуться к карельской делегации. Я понял, что пока дойду туда, пока вернусь обратно, прения свернут, и слово мне не дадут. Поэтому ответил, что нет, я у делегации отпросился, поэтому назад не вернусь, а вот место на первом ряду – оно мне нравится. Резко повернулся и сел опять в центр, у прохода на первом ряду, прямо напротив Горбачёва.

Собирался ли он меня действительно пустить на трибуну, или уже потом пришёл к выводу, что для него будет проигрышем, если он поставит вопрос на голосование, и зал выступит за то, чтобы дать мне слово? Трудно сказать. В итоге он объявил моё выступление и добавил, что после перерыва перейдём к принятию резолюций.

Я потом пытался обыгрывать варианты: а если бы чекисты не открыли дверь, или всё же президиуму удалось бы уговорить меня выйти из зала, или Горбачёв своим нажимом и авторитетом убедил бы зал прекратить прения, что тогда? Почему-то у меня до сих пор есть твёрдая уверенность, что я всё равно бы выступил. Наверное, тогда я бы напрямую апеллировал к делегатам конференции, и слово они бы мне дали. Даже те, кто относился ко мне плохо или с подозрением или с осуждением, даже им было интересно, что я скажу. Я чувствовал настроение зала и как-то был уверен, что слово мне дадут.

Я вышел на трибуну. Наступила мёртвая тишина, почти гнетущая. Начал говорить.

Вот, то, что называется, свидетельские показания. Конечно, можно было бы речь изложить в общих чертах. Но ведь суд. Ему будут отвечать. Его будут, как он думает, третировать. Попробуем поэтому изложить его выступление пополнее, хоть и не полностью. Начал своё выступление партийный полуотказник с оправданий по поводу выступлений перед иностранными журналистами. В прежние годы, думаю, сам Ельцин за подобное отправлял бы смельчаков, если не в Сибирь, где сам находился, так подальше. Но теперь…

– Получаю письмо от Гостелерадио СССР с объяснением и просьбой, что в связи с конференцией им поручено координировать интервью иностранным телекомпаниям нашими руководителями, и они просят меня дать его ряду из них.

К этому времени таких просьб набралось пятнадцать. Я сказал первому заместителю председателя Гостелерадио СССР товарищу Кравченко, что смогу по времени дать только двум-трём, не больше. После этого следует от комитета телефонограмма, что определяются три телекомпании: Би-би-си, Си-би-эс, Эй-би-си. Ну, соответственно я назначил время и в своем кабинете дал интервью этим трём компаниям. Вопросы и ответы шли сразу. На некорректные вопросы, которые бы наносили какой-то ущерб нашему государству, партии, их престижу, я давал решительный отпор.

Видите, хорошие вы мои читатели, Ельцин заботился о престиже страны? Он знал, что всякое негативное выступление, а слова изгнанника из Политбюро могли расцениваться только с позиций негатива, являются ударом по престижу, но, говоря на конференции, полагал, что другие этого не поймут. И он был-таки прав – многие не поняли тогда этой уловки, как, впрочем, и другие хитрости Ельцина.

– Далее были вопросы в отношении товарища Лигачёва. Я сказал, что имею единые точки зрения в стратегическом плане, по решениям съезда, по задачам перестройки и т. д. У нас есть с ним некоторые разные точки зрения в тактике перестройки, в вопросах социальной справедливости, стиля его работы. Детали я не расшифровывал. Был и такой вопрос: "Считаете ли вы, что, будь на месте товарища Лигачёва какой-то другой человек, перестройка пошла бы быстрее?" Я ответил: "Да".

Ну, вот и добрались до сути, вот и удалось Ельцину куснуть своего главного на данном этапе противника. Осторожно, правда, с некоторыми реверансами относительно совпадения взглядов, но хапнул-таки зубами, утверждая, что главный тормоз перестройки – это Лигачёв.

– Затем меня вызвал товарищ Соломенцев, потребовал объяснений. Я высказал своё возмущение фактом вызова по такому вопросу и ответил устно на каждый заданный вопрос по интервью. Попытка поискать в Уставе мою вину не удалась. Считаю себя совершенно в этом невиновным. Плёнка с полной записью была нашим переводчиком передана товарищу Соломенцеву. Что дальше со мной будете делать, не знаю, но это очень напоминает тень недавнего, недалёкого прошлого. Перехожу к выступлению.

До сих пор, оказывается, шла преамбула. Нужно было оправдаться по одному пункту и напасть на Лигачёва по другому. Заодно хотелось доказать, что, как коммунист, а он называл себя пока коммунистом, он действует строго по уставу. Понятливый читатель, уловил, наверное, что, если бы Ельцин сейчас рассказал всем о своей мечте перестать называться коммунистом, то его бы шугнули так, что он не только не увидел бы потом, где раки зимуют, но и куда Макар телят гонял. Так что до поры, до времени Ельцин сдерживал свои тайные желания, говоря:

– Товарищи делегаты! Главным вопросом конференции, как она задумывалась, является демократизация в партии, имея в виду, что со временем она сильно деформировалась в худшую сторону. И конечно, обсуждение сегодняшних горячих вопросов в целом перестройки и революционного обновления общества. Сам период подготовки конференции вызвал необычайный интерес и надежды коммунистов и всех советских людей. Перестройка встряхнула народ. И, видимо, перестройку надо было начинать именно с партии. Затем она повела бы за собой, как и всегда, всех остальных. А партия, как раз с точки зрения перестройки, и отстала. То есть получается, что конференцию сегодняшнюю надо было проводить значительно раньше. Это моя личная точка зрения.

Но, милые мои, разве предлагал член ЦК Ельцин нечто подобное раньше? Разве не пел хвалу он партии в Брежневские времена, разве не спотыкался языком от страха всего пол года с небольшим назад на октябрьском Пленуме ЦК вместо того, чтобы решительно предложить немедленное проведение такой конференции? Нет, одно дело самому предложить и настаивать, когда не знаешь, сумеешь ли доказать, но пытаться, раз убеждён в собственной правоте, другое дело критиковать за то, что этого не сделал кто-то. Тут ты, брат, на коне. Тут ты герой, особенно упирая на то, что это твоя личная точка зрения. Вот что хорошо бы понять, так не понял же.

– Но даже сейчас подготовка шла как-то поспешно. Тезисы опубликованы поздно, составлял их аппарат ЦК. О политической системе там не было сказано главного, что появилось в докладе. Широко к разработке Тезисов не было привлечено даже большинство членов ЦК. Учесть уже в решениях нашей конференции все поступившие предложения, весь этот кладезь народной мудрости, конечно, не удастся.

Выборы делегатов, несмотря на попытку товарища Разумова в газете "Правда" убедить всех, что они были демократичными, тем не менее, в ряде организаций проводились по старым штампам и ещё раз показали, что аппарат верхнего эшелона не перестраивается.

А как же аппарат будет перестраиваться, если такие "смелые" перестройщики, как Ельцин, сами уходят из аппарата?

– Некоторые предложения по выборам: они должны быть общими, прямыми и тайными, в том числе секретарей, Генерального секретаря ЦК, снизу доверху из состава бюро в областях или Политбюро, тоже выбранных всеми коммунистами таким же путем (как бы делать два тура выборов). Это должно касаться и Верховного Совета, профсоюзов и комсомола. Без всяких исключений, тем более для высшего эшелона, ограничить пребывание на выборной должности двумя сроками. На второй срок избирать только при реальных результатах работы за предыдущий период. Ввести чёткие ограничения пребывания в этих органах, в том числе в Политбюро, по возрасту до 65 лет. Отсчёт по срокам ввести с предыдущих выборов, а по возрасту – с текущего года. Наша партия, общество в целом доросли до того, чтобы им доверять решать самостоятельно такие вопросы, а перестройка от этого только выиграет.

Так и хочется спросить у оратора, почему же такие чёткие понятные предложения не вносились им в бытность аж членом Политбюро? Ведь по его же собственным словам партия доросла до этого. И он любит эту партию, судя по словам.

– Всё сказанное, а не предложенная некоторыми двухпартийная система, по моему мнению, и будет определённой гарантией против культа личности, который наступает не через 10—15 лет, а зарождается сразу, если имеет почву. Думаю, нам уже сейчас надо остерегаться этого, так как пренебрежение ленинскими принципами за прошедшие годы и так много бед принесло народу. Должны быть жёсткие преграды, установленные Уставом или законом.

В ряде стран установлен порядок: уходит лидер – уходит руководство. У нас во всём привыкли обвинять умерших. Сдачи тем более не получишь. Сейчас получается: в застое виноват один только Брежнев. А где же были те, кто по 10, 15, 20 лет и тогда, и сейчас в Политбюро?

Вы только посмотрите, какой борец за правду выискался? Спрашивает, почему столько лет они молчали? Да кто они? Вы-то чем помогли тем, кто в Свердловской области выступал против системы взяток, чинопочитания, вождизма и того же застоя? Вы – первый секретарь обкома, член ЦК партии столько лет? Вы-то где были? Или только родились, когда вышли из ЦК? И смотрите, как ратует за ленинские принципы, за однопартийную систему. Чистый большевик и только.

– Каждый раз голосовали за разные программы. Почему они молчали, когда решал один с подачи аппарата ЦК судьбы партии, страны, социализма? Доголосовались до пятой звезды у одного и кризиса общества в целом. Почему выдвинули больного Черненко? Почему Комитет Партийного Контроля, наказывая за относительно небольшие отклонения от норм партийной жизни, побоялся и сейчас боится привлечь крупных руководителей республик, областей за взятки, за миллионный ущерб государству и прочее? Причём наверняка зная о некоторых из них. Надо сказать, этот либерализм со стороны товарища Соломенцева к взяточникам-миллионерам вызывает какое-то беспокойство.

О, братцы. Опасная это штука – демагогия. Страшное дело. Ведь вот слушают Ельцина делегаты конференции и думают, что революционер перед ними. О судьбах партии, страны и социализма беспокоится. А не он ли пел славу Брежневу на двух съездах, а на следующем реверансы отвешивал Горбачёву? Не он ли был в числе голосующих за Черненко, или может доказать, что его голос был против этого решения? Где же был его весомый голос в борьбе со взяточниками, о которых знал Комитет Партийного Контроля, а вместе с ним и секретарь обкома партии, когда не принималось к ним мер? Не отвечает Ельцин на эти вопросы, но продолжает давать рекомендации:

– Считаю, что некоторые члены Политбюро, виновные как члены коллективного органа, облечённые доверием ЦК и партии, должны ответить: почему страна и партия доведены до такого состояния? И после этого сделать выводы – вывести их из состава Политбюро. Это более гуманный шаг, чем, критикуя посмертно, затем перезахоронять!

Эффектно сказано. Стоило, правда, добавить: "Потому я сам и ушёл из ЦК, что помог довести страну до такого состояния. Потому и нельзя оказывать мне больше доверия". Вот это было бы честно, по партийному. Но…

– Впредь предлагается такой порядок: меняется Генеральный секретарь – обновляется Политбюро, кроме недавно вошедших; в основном обновляется и аппарат ЦК. Тогда люди не будут в постоянном административном капкане. Тогда не будут критиковаться только после смерти, зная, что отвечать перед партией придётся каждому, в том числе всему выборному органу.

Да, мы гордимся социализмом и гордимся тем, что сделано, но нельзя кичиться этим. Ведь за 70 лет мы не решили главных вопросов – накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы. На это и направлена перестройка общества, но идёт она с большим торможением, а значит, каждый из нас недостаточно трудится, недостаточно борется за неё. Но также одной из главных причин трудностей перестройки является её декларативный характер. Объявили о ней без достаточного анализа причин возникшего застоя, анализа современной обстановки в обществе, без глубокого анализа в разрезы истории допущенных партией ошибок и упущений. И как результат перестройки – за 3 года не решили каких-то ощутимых реальных проблем для людей, а тем более не добились революционных преобразований.

Осуществляя перестройку, надо ставить рубежи не только до 2000 года (сейчас многим неинтересно, что он получит и придётся ли получать тогда), а на каждые 2—3 года ставить и решать окончательно одну-две задачи для блага людей. Не разбрасываясь за счет других направлений, сосредоточить именно туда всё – ресурсы, науку, энергию людей и т. д. Тогда с резко возросшей верой, что перестройка общества идёт, что она даёт результаты, что она необратима, люди значительно быстрее решат и другие проблемы. А пока вера людей может качнуться в любой момент. Пока все находились под гипнозом слов – это спасало. В дальнейшем – это риск потерять руль управления и политическую стабильность.

Ну что скажешь о таком революционере? Так и кажется, что дай ему руль – все будут счастливы, всё пойдёт как по маслу. Но опять но…

– Разложение верхних слоев в Брежневский период охватило многие регионы, и недооценивать, упрощать этого нельзя. Загнивание, видимо, глубже, чем некоторые предполагают, и мафия, знаю по Москве, существует определённо.

Вопросы социальной справедливости. Конечно, по-крупному, на социалистических принципах, они у нас решены. Но остались некоторые вопросы, которые не решаются, вызывают возмущение людей, снижают авторитет партии, пагубно действуют и на темпы перестройки.

Моё мнение. Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения. А разный вклад труда в общество регулировать разной зарплатой. Надо, наконец, ликвидировать продовольственные "пайки" для, так сказать, "голодающей номенклатуры", исключить элитарность в обществе, исключить и по существу, и по форме слово "спец" из нашего лексикона, так как у нас нет спецкоммунистов.

Думаю, что это очень поможет работать с людьми партийным работникам, поможет перестройке.

Структура и сокращение партийного аппарата. Не будет осуществлён ленинский призыв "Вся власть – Советам!" при столь могучем партийном аппарате. Предлагаю сократить аппарат в обкомах в 2 – 3 раза, в ЦК в 6 – 10 раз, с ликвидацией отраслевых отделов.

Слушаешь такого оратора и кажется, что герой перед тобой, верный ленинец, борец за светлое будущее коммунистического общества, коммунист до мозга костей, непримиримый борец против неравенства, против привилегий у одних перед другими. Но, обрисовав себя таким образом, Ельцин приступил, наконец, и к собственной, так сказать, личной проблеме.

– Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского Пленума ЦК.

Тут, правда, зал зашумел, то ли одобряя, то ли оттого, что устали слушать или возражали против реабилитации. Однако верный соратник Горбачёв помог своим авторитетом и положением председателя суда:

– Борис Николаевич, говори, просят. Я думаю, товарищи, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну. Пусть всё, что считает Борис Николаевич нужным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы тоже можем потом сказать. Пожалуйста, Борис Николаевич.

Горбачёву казалось, что он держит руку на пульсе, и Ельцин продолжал:

– Товарищи делегаты! Реабилитация через 50 лет сейчас стала привычной, и это хорошо действует на оздоровление общества. Но я лично прошу политической реабилитации всё же при жизни. Считаю этот вопрос принципиальным, уместным в свете провозглашённого в докладе и в выступлениях социалистического плюрализма мнений, свободы критики, терпимости к оппоненту.

Вы знаете, что моё выступление на октябрьском Пленуме ЦК КПСС решением Пленума было признано "политически ошибочным". Но вопросы, поднятые там, на Пленуме, неоднократно поднимались прессой, ставились коммунистами. В эти дни все эти вопросы практически звучали вот с этой трибуны и в докладе и в выступлениях. Я считаю, что единственной моей ошибкой в выступлении было то, что я выступил не вовремя – перед 70-летием Октября.

Видимо, всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии, терпеть мнение оппонентов, как это делал В. И. Ленин, не навешивать сразу ярлыки и не считать еретиками.

Товарищи делегаты! И в выступлениях на конференции, и в моём выступлении полностью нашли отражение вопросы, высказанные мною на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС. Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу. Если сочтёте возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям.

Да, обновление общества даётся тяжело. Но сдвиги, пусть небольшие, есть, и сама жизнь заставляет нас идти только по этому пути.

Соломенцев, на которого ополчился в своём выступлении Ельцин, в этот день вёл заседание, приглашал Ельцина к трибуне, и всё время сидел как оплёванный, пока не закончилось это мучение, и он, в конце концов, смог объявить долгожданный перерыв. Но настоящий суд для Ельцина только тогда и начался, когда кончился перерыв. Выступая, он чувствовал себя прокурором. Но роли быстро поменялись. Режиссёрами спектакля пока были другие люди.

Первым после перерыва выступил первый секретарь Татарского обкома, член ЦК партии Усманов и сразу же начал с Ельцина. Разделив речь предыдущего оратора на две части, опустив преамбулу с Лигачёвым, основной упор был сделан на обращение о реабилитации:

– …Что касается второй части выступления товарища Ельцина, его политической реабилитации. Здесь присутствуют все члены ЦК, которые принимали участие в работе октябрьского Пленума. Борис Николаевич сказал здесь, что единственную ошибку он допустил, выступив тогда не вовремя.

Давайте посмотрим, так ли это? Думается, время тогда он выбрал не случайно. Он не только выступил, но и заявил, что не согласен с темпами проводимой работы по перестройке, попросил отставку. Тогда Михаил Сергеевич обратился к нему и по-отечески тепло сказал: Борис, мол, возьми свои слова обратно, соберись с силами и продолжай возглавлять очень большую авторитетную Московскую партийную организацию. Но Борис Николаевич категорически отказался. И, как вы знаете, Московская партийная организация вынесла своё решение по этому вопросу.

У нас нет основания не доверять такой авторитетной столичной партийной организации. Тем более что Ельцин своими действиями и поступками не работает на авторитет партии и нашей страны, направо-налево раздавая различным иностранным агентствам свои интервью. Его печатают, он работает на свой авторитет.

Поэтому от имени нашей делегации я не поддерживаю просьбу о его политической реабилитации. Ведь где бы мы ни работали, есть у нас ещё одна серьёзнейшая обязанность: всемерно укреплять единство и сплочённость нашей партии – залог успеха, нашу цементирующую силу.

Председатель ЦК профсоюзов Шалаев был, возможно, готов к критике Ельцина, но сначала зачитал полностью подготовленный заранее текст без отклонений. Нет, он вроде бы хотел сказать и даже начал: "Я не могу не остановиться на выступлении товарища Ельцина". Но слишком долго он говорил о проблемах социальной политики, национальном доходе и ценообразовании. Горбачёв напомнил о регламенте, и пришлось завершить выступление бравурной здравицей перестройке.

Да, так бывает. То ли человек сам не может, то ли напротив, может и смотрит далеко вперёд, предвидя изменения, в которых не хочет затеряться на вторых ролях. И вопрос не в том, правильно ли это в плане, скажем, лично Шалаева, а в том, хорошо ли это для народа, который так и не понял в тот момент, что же думал профсоюзный лидер по поводу скандала, и что же думать им, если они его поддерживают и на него смотрят.. Тут всё дело в совести человека. А именно об этом говорил, не стесняясь, следующий оратор – первый секретарь ЦК партии Эстонии Вяляс:

– Дорогие товарищи! Я хочу сказать сугубо личное мнение по поводу выступления Бориса Николаевича Ельцина. Он был в Никарагуа и возглавлял там делегацию Верховного Совета СССР. Он встретился там с народом, с сандинистским руководством. С самого утра до поздней ночи Даниэль Ортега сам был за рулём, ездили мы по стране. Сандинисты просили: "Расскажите о перестройке. Это настолько важно для нас". А потом после октябрьского Пленума сандинисты спрашивали у советского посла, каким словам Ельцина верить: тем, что он нам говорил, или тем, что были потом? Здесь вопрос партийной этики, партийной совести. О реабилитации можно говорить, я думаю, наш высокий партийный форум может это делать: но может ли человек реабилитировать свою партийную совесть? Это, наверное, вопрос коммуниста самого, и должна быть смелость об этом сказать.

Дело в том, что, выступая на текстильном комбинате (плохой ещё текстильный комбинат, мы помогаем строить) перед рабочими, может быть, по недомыслию, может быть, по усталости, он допустил фразу: "Что вы, работать не хотите? Без штанов ходите". Увы, это передало телевидение. А рядом был переводчик, который переводил всё верно. Больно, потому что действительно в Никарагуа есть ребята, у кого нет ещё одежды. Нет одежды. И вы знаете, когда мы говорим об интернационализме, какой подарок, когда из Свердловска (я подчёркиваю) мы получили, и из Свердловска, и из Новосибирска, и из Ленинграда, и из Эстонии самые простые подарки. Может быть, впервые никарагуанский ребёнок держал в руках игрушку. Вот это интернационализм. Но, с другой стороны, всегда партийная совесть подскажет: быть уважительным к тем друзьям, к кому ты приедешь.