Траектории СПИДа. Книга третья. Александра

Судья спрашивает мягким голосом, боясь испугать или встревожить:

– Если защита не возражает, подсудимая, не могли бы вы рассказать о происшедшем так, как вы себе это представляете? Если вам трудно, можете отказаться.

Во время речи прокурора, здесь в зале суда, перед десятками знакомых и чужих людей, Настенька давно уже чувствовала себя полностью обнажённой, как тогда во сне, когда она шла по улице Горького в сторону Красной площади. Прокурор говорит, а Настенька идёт уже по самой Красной площади, ощущая физически прикосновение взглядов, скользящих по шее, груди и до самых босых ног. Люди у мавзолея удивлённо смотрят на неё. Ей становится стыдно, что она идёт по булыжной мостовой босиком. Эта мысль заставляет улыбнуться: разве важно то, что она босая, когда на ней вообще ничего нет? Она чувствует себя обнажённой красавицей с картины Боттичелли. Но там в музее люди смотрят на тело, как на искусство мастера, изобразившего красоту. А Настенька живая. И ей стыдно быть раскрытой для всех.

Но тут она вспомнила, как стояла на Красной площади во время похорон Черненко и чего-то боялась. Не того ли, что происходит с нею сейчас, когда она обнажена? Не появится ли опять этот Горбачёв со своими насилиями? Она обводит глазами людей на площади, боясь вновь увидеть того с рогами.

Кто-то из толпы о чём-то её спрашивает. Она силится понять вопрос. Встряхивает головой и только тогда, через совершенно неизвестные подпольные каналы сознания до неё доходит вопрос судьи, его смысл.

Настенька вновь встряхивает головой теперь уже в знак согласия и встаёт. Адвокат тоже кивнул:

– Не возражаю.

Смотрящие на подобные сцены суда со стороны то ли присутствующие в зале заседаний, то ли зрители у экранов телевизоров удивляются, почему подсудимые так спокойно рассказывают о событиях, воспоминания о которых порой вызывают озноб у слушателя. А дело в том, что до того дня, как судья с присяжными заседателями займут свои места в зале, участникам рассматриваемых событий приходится множество раз рассказывать и пересказывать со всевозможными подробностями то, что болью врезалось в память и могло бы постепенно стереться, раствориться в потоках других событий, если бы не постоянные повторы для следователя, прокурора, адвоката, перед родными и близкими, знакомыми и друзьями, когда всё рассказываемое уже не обостряет, а притупляет такие чувства как боль, стыд, страх, жалость. Так что на момент откровения перед судом признания теряют свежесть восприятия, остроту ощущения, превращаясь в штамповку, отлитую машиной бесконечных повторов, вызывающих в душе ответчика эдакое равнодушие затупившегося кинжала, не могущего уже ничего разрубить.

После всех расспросов и допросов, после многочисленных рассказов и пересказов Настенька теперь бесстрастно рассказывала о том, как студент старшекурсник Вадим предложил ей выступить со своим французским языком в качестве переводчика на вечеринке, где всё шло хорошо, пока Вадим не подлил ей в бокал водку, которую она никогда прежде не пила вовсе, после чего у неё закружилась голова, и она очнулась лишь тогда, когда почувствовала себя изнасилованной. Ей смутно помнится, что насильником был Аль Саид. Но сознание вновь покинуло её, вернувшись тогда, когда вместо Аль Саида был Борис Григорьевич.

Людям хотелось знать все подробности. Их лица напряжены. Нет, они не радуются, не злорадствуют, не смеются. Им страшно не только за неё – уже пострадавшую. В самой глубине сознания толкается о стенки мозга, отдаваясь в сердце и даже желудке, подкашивая ноги и заставляя дрожать руки, страх, что подобное может случиться и с ними, их тоже могут, да и уже насилуют безнаказанно другие силы, похлеще Вадима, с которыми не знаешь, как бороться. Страх охватывал страну, а Настенька продолжала рассказывать о своём.

Через некоторое время нового обморочного состояния она совсем пришла в себя, когда любовью с нею занимался Вадим. И она спросила его, знает ли он, что с нею были и те другие, на что Вадим заявил, что это нужные люди, и что происходящее с нею сейчас – это его месть Насте за те пощёчины, которые она надавала ему несколько лет назад. Тогда-то, поняв, что явилась для Вадима лишь предметом мести, а не любви, она скинула его с себя, оделась и убежала домой, после чего попала в больницу.

Прокурор поднялся:

– Я хочу задать вопрос подсудимой.

– Спрашивайте, – согласилась судья.

– Скажите, подсудимая, вам часто снятся сны?

– Часто, – буркнула Настенька.

– А приходилось ли вам видеть цветные сны?

– Приходилось.

– Запоминаются ли они вам? Можете ли вы, например, рассказать о них утром своим подругам?

– У меня хорошая память. Могу, конечно.

– Не приходило ли вам когда-нибудь ощущение ночью, что сон – это не сон, а действительность?

– Приходило. Это бывает, по-моему, у каждого.

– Да, бывает. Именно это я и хотел сказать. Не могло ли быть то, что вы нам рассказали о кошмарной ночи, вашим обычным сном? Ведь сколько бы вы не выпили в тот вечер, но выпили, а потому и легко уснули. Могло же вам что-то присниться?

– Я так и сама подумала сначала, – согласилась Настенька.

Прокурор патетически поднял обе руки вверх, медленно разводя их в стороны и, торжествуя, сказал:

– Именно это я и хотел услышать. Это был сон. Я не знаю, есть ли смысл продолжать судебное заседание, когда всё ясно. Однако я хочу всё же спросить вот о чём. Вы занимались когда-нибудь тяжёлой атлетикой?

– Нет, а зачем?

– Вопросы задаю я. Какой у вас вес?

– Около пятидесяти семи килограмм.

– Очень хорошо. А как вы думаете, какой вес был у Вадима, который ростом был на голову выше вас?

– Не знаю.

– А я знаю. Около ста килограмм. Поэтому, если вам удалось, как вы говорите, оттолкнуть его от себя, то есть подбросить в воздух так, что он во время полёта перевернулся и упал спиной на пол, то вам впору выступать на мировом первенстве по тяжёлой атлетике, и уверяю вас, вы выиграете золотую медаль. Однако вы сказали, что не занимаетесь тяжёлой атлетикой, так что никак не могли скинуть с себя Вадима без его на то желания. Это ясно.

Прокурор сделал движение, словно собираясь сесть, но вдруг вновь повернулся к Настеньке:

– Я позволю себе задать ещё один вопрос подсудимой. Встречались ли вы после этого события с иностранными гражданами?

Настенька растеряно посмотрела на адвоката.

– Возражаю, – быстро сказал он.

– Возражение принято, – согласилась судья.

Прокурор криво улыбнулся, давая понять, что не согласен с судьёй, но всё идёт в рамках закона и у него будет ещё возможность поднять этот вопрос позже. Он сел.

Зал сочувственно смотрел на Настеньку, теряясь теперь в догадках. Прокурор явно одерживал верх. Настенька сама подтверждала его версию. Неужели ей всё пришло во сне, и по этой причине разыгралась трагедия с убийством? Или действительно у неё было задание КГБ? Как же можно было такую тонко чувствующую натуру использовать в политических играх? Взоры обратились на адвоката, который сидел совершенно спокойно, только пальцы его быстро барабанили по кругленькому животу, обтянутому лёгкой спортивного вида майкой.

Судья тоже посмотрела в его сторону с нетерпением:

– У защиты будут вопросы к подсудимой?

– Разумеется, но сначала позвольте моей подзащитной сесть.

– Пожалуйста, – согласилась судья, – подсудимая сядьте.

Теперь я бы хотел попросить сначала выступить общественного защитника, если у суда нет возражений.

Суд не возражал. Татьяна Евгеньевна, мгновенно покраснев от волнения, встала, глубоко вздохнула, собираясь с силами и затем вдруг её речь полилась так, словно она всю жизнь тем и занималась, что защищала людей:

– Товарищи! Может быть, я неправильно обращаюсь, прошу меня тогда извинить, но мне впервые приходится выступать на суде. Передо мной лежит характеристика Болотиной и я, конечно, могу её прочитать, но, я уверена, что никто не сомневается в том, что она положительная. Я хочу сказать свои собственные мысли, которые пришли, пока я слушала речь прокурора.

Я женщина и потому, наверное, мне понятнее то, что произошло с подзащитной. Мне понятно и то, как она себя может чувствовать, слушая совершенно бездоказательные обвинения, высказанные с трибуны этого суда. Ну, как же можно говорить о какой-то жадности девушки, о её мечте завладеть богатым женихом, о том, что она вообще могла убить кого-то, когда ею написаны такие стихи? Я позволю себе прочитать эти несколько строк, опубликованных на днях в журнале.

Татьяна Евгеньевна взяла со стола последний номер "Литературной учёбы" и так же громко и чётко, как начала выступление, прочитала:

– Я упаду в тот час, когда останусь

и в сердце, и в душе совсем одна.

Тогда и вспомнится, и вызнается сразу,

Что я почти что каждому нужна.

Тогда откроется, что в вечер непогожий

Я для того явилась на земле,

Чтоб каждый слабый ставил ногу твёрже

С моею помощью, коль повстречался мне.

Выступающая сделала паузу, и в зале несколько человек зааплодировали. Но Татьяна Евгеньевна оборвала их дальнейшими словами:

– Здесь стоит подпись Джалита. Мы случайно узнали о том, что это стихи Болотиной и очень обрадовались за неё. Эти стихи были написаны девушкой давно и совсем не для публикации. Тогда это было кредо жизни, от которого она не отступила ни на йоту. Давайте проследим её основные шаги. После школы она трижды настойчиво поступала в институт, желая стать педагогом. И поступила, не смотря на огромные конкурсы. Она хотела быть полезной детям, как и писала в стихах. Но на её пути оказался негодяй, бросивший её в объятия таких же, как он негодяев. Любовь, о которой мечтает каждая женщина, внезапно обернулась для Настеньки, извините, мы её все так называем, трагедией, предательством лучших чувств и надежд. Что может сделать женщина в гневе? Всё. Но Настенька не сделала ровным счётом ничего. Она только отшвырнула от себя предавшего и продавшего её человека. И у неё хватило на это сил, не смотря на то, что она напоминает собой хрупкий аленький цветок. Ярость может наполнить человека сказочной силой.

Глядя на Татьяну Евгеньевну, трудно было усомниться в её словах, ибо сама то она была поплотнее и покрепче Настеньки, по крайней мере, в два раза.

– Товарищ прокурор намекал на хорошо продуманную операцию по ликвидации человека, в которой моя подзащитная играла будто бы главную роль. Извините, но это смешно было слушать. Разве не известно было вам, что после этого несчастного вечера Настенька пролежала в больнице с воспалением лёгких и потому не смогла продолжать учёбу. Ей пришлось от университета через весь город идти пешком в метельную ночь? Неужели и это входило в хорошо продуманную операцию?

Когда Настенька узнаёт, что её заразили СПИДом, она снова бросает учёбу, считая себя не вправе быть учителем. Я уверена, что родители Настеньки могли устроить её на высоко оплачиваемую работу и с поездкой за рубеж, но Настенька пошла работать к нам в музей Николая Островского на нашу очень маленькую зарплату и работает, мне не дадут соврать присутствующие наши сотрудники, буквально за двоих. Мы никогда не слышали от неё слова "нет" в ответ на наши просьбы. Она действительно родилась на свет, чтобы быть полезной людям. Мы благодарны ей за это и никому не позволим её обижать.

Татьяна Евгеньевна как-то угрожающе махнула рукой и села, тяжело дыша. Зал гремел аплодисментами. Настенька вцепилась руками в деревянный бордюр перед собой и непонятно какими силами удерживала слёзы, готовые вырваться из глаз. Тяжело выдержать, когда тебя ругают, но ещё тяжелее, когда за тебя заступаются, когда тебе признаются в любви в такие вот критические моменты жизни.

Пермяков поднялся, коротко улыбнувшись.

– Мне, с одной стороны, нелегко будет выступать после такой эмоциональной речи общественного защитника, а с другой стороны, мне кажется, что она полдела уже сделала. Но я всё же скажу несколько слов по этому весьма простому, на мой взгляд, делу.

Евгений Николаевич наклонился к сидевшим рядом Вере и Ирине Александровне, которые теперь буквально светились радостью:

– Сейчас начнётся самое главное. Не переживайте. Леонид Евгеньевич знает своё дело.

Пермяков вышел и встал посреди зала:

– Несколько минут назад мы услышали рассказ прокурора, изложившего литературную версию известных всем публикаций Аликберова по поводу непонятной пока гибели Вадима Попкова, но не более того. Я даже не называю это журналистской версией, поскольку ни в публикации, ни в выступлении прокурора нет ни одного реального факта, к сожалению, для нас, находящихся здесь в зале. Мы просто теряли время на выслушивание литературных выдумок со зверскими избиениями до смерти стакилограммового сильного парня хрупкой юной девушкой; нам предложили глухие намёки на связь девушки с могущественными органами государственной безопасности, которые, наверное, ночами тренировали Александру Болотину приёмам самбо или ещё каким-то другим, задумав зверское убийство ещё в то далёкое время, когда подзащитной моей было три года, поскольку именно тогда она потребовала от родителей называть её Настенькой, а не Сашенькой, как записано было в свидетельстве о рождении. Очевидно, уже тогда ей было приказано органами вести двойную игру, которую так гениально раскрыл перед нами прокурор.

К счастью для моей подзащитной, которая, хоть на первый взгляд и подтвердила некоторые аспекты обвинения, на самом деле она ничего подобного из красочно описанного не совершала. Автору публикаций Аликберову, а вслед за ним и прокурору, захваченным фантастическими разоблачениями, сыплящимися сегодня на наши бедные головы со всех сторон, трудно было поверить в то, что КГБ в этой истории проявила свою активность не с идеей убийства распутного молодого человека, а с целью обезопасить страну от распространения опасной болезни СПИД, которую привёз в Москву с собой иностранный подданный Аль Саид. Появление офицера КГБ в здании МГУ с вопросами о том, кто мог быть в контакте с алжирцем, корреспондент Аликберов расценил, как попытку органов прикрыть дело об убийстве, о котором в органах даже не знали, поскольку дело об убийстве закрыли значительно раньше, и с именем иностранца оно тогда не было связано. Публикация опорочила сначала органы, а затем и мою подзащитную.

Между тем, буквально три дня назад на партийной конференции была принята резолюция "О гласности", в которой записано следующее.

Пермяков взял со своего стола газету и зачитал строки:

– Конференция считает недопустимым сдерживание критических выступлений прессы, как и опубликование необъективной информации, задевающей честь и достоинство гражданина.

Сидевший и до этого тихо зал, теперь буквально замер, не слыша даже жужжавших на оконных стёклах мух. Всё внимание впаялось в небольшого человечика, неторопливо расхаживающего перед столом заседателей.

– Простим моей подзащитной, воспитанную в ней советской школой искренность, откровенность, честность и неумение самой бороться с ложью и фальшью, окружающие нас порой в этом мире. Эти добрые качества не сыграли ей на пользу при знакомстве с, как правильно было сказано товарищем прокурором, ловеласом Вадимом, человеком испортившим, очевидно, не одну женскую судьбу.

Моя подзащитная не вешалась на шею Вадима, как утверждалось только что. Она познакомилась с ним задолго до происшедшего, когда только поступила на учёбу в институт, где, к несчастью для неё учился уже и Вадим. Это он был инициатором их знакомства, он пригласил её в ресторан, где вместо приятного обеда получил пощёчины от своей новой знакомой за хамское поведение; это именно он организовал рождественский банкет, за который расплатился наличными, заработанными его родителями, а не им самим; он пригласил девушку в качестве переводчицы и одновременно японской гейши для услады своих друзей, а точнее нужных ему людей. Моя подзащитная оказалась жертвой троих мужиков, после, так называемой, любви с которыми бежала от такой радости через всю Москву ночью в метель от здания МГУ до самого центра домой, где упала без сознания и потом почти два месяца пролежала в больнице с воспалением лёгких. Всему этому мы найдём подтверждения в свидетельских показаниях.

А теперь я хочу задать несколько вопросов моей подзащитной.

Настенька встала.

– Ну что я вам говорил? Он разнёс прокурора, – восхищённо произнёс шёпотом Евгений Николаевич.

– Всё зависит ещё и от того, как отнесутся судьи, какое они получили указание, – не согласился с оптимизмом Инзубова отец Настеньки. – Но посмотрим.

Адвокат спрашивал:

– Когда вы столкнули с себя Вадима, а я допускаю, что в момент сильного психологического потрясения, каковым было групповое насилие, человек может быть неимоверно сильным, тому есть немало подтверждений, вам пришло в голову, что упавший на пол человек мёртв?

– Нет.

– О чём вы думали в тот момент, когда освободились от насильника?

– Хотела скорее уйти оттуда?

– Вы стали одеваться?

– Да.

– Вадим лежал неподвижно?

– Да. Но я боялась, что он сейчас встанет.

– Вас радовало, что он не встаёт?

– Да. Я думала, что он пьян и уснул.

– Что вы сделали, когда оделись?

– Схватила с кровати простыню и выбросила в форточку.

– Зачем?

– Я подумала, что на простыне осталась моя кровь и всё такое. Вадим мог потом похваляться или ещё что, ну, словом, мне было бы стыдно.

– То есть вы тогда не думали о том, что можно подать в суд за изнасилование?

– Нет, тогда мне это не приходило в голову. Я сильно разозлилась на себя?

– На себя? За что?

– За то, что поверила этому подонку, когда он клялся в любви?

– А он клялся?

– Да, иначе бы я ни за что не согласилась ехать на этот вечер.

– А позже у вас появлялось желание подать в суд за насилие?

– Когда я лежала в больнице, то никому не рассказывала о том, что произошло. Я не верила сама, что такое могло со мной произойти. Мысль о том, что бы заявить в милицию, появлялась, когда я пришла в себя и начала поправляться, но я боялась, что время упущено и доказать что-то будет трудно. Ведь медицинское освидетельствование должно было быть сделано сразу, а меня лечили от обморожения. А потом там же в больнице подруги приходили меня навещать и рассказали однажды о том, что Вадима убили в пьяной драке. Тогда я решила, что возмездие наступило само собой и нечего поднимать этот вопрос. Недавно я узнала, что и Аль Саид умер от СПИДа. Получается так, что судьба сама наказывает моих насильников.

– Но остался ещё один – Соков.

– Да, но пусть это будет на его совести.

– От кого вы узнали, что Вадим погиб именно в ту ночь, когда вы были с ним?

– Это мне сказал Юра.

– Кто это?

– Аспирант, который был с нами на рождественском вечере.

– Как это произошло?

– Я увидела его однажды в Елисеевском гастрономе. Он стоял в очереди. Подошла к нему. Он обрадовался встрече и рассказал о гибели Вадима в ту ночь и о том, что Аль Саид был болен СПИДом.

– Вас взволновало это сообщение?

– Да. Я пошла к моей подруге Наташе домой и сказала, что оказывается я убила Вадима и мы стали плакать.

– Почему же вы решили, что вы убили его?

– Я вспомнила, что он не поднялся тогда, и решила, что раз говорят, что он тогда умер, значит, это моя вина.

– Но Юра сказал и о СПИДе у Аль Саида?

– Да. Я рассказала Наташе потом и об этом. И мы снова стали плакать.

– А Наташа почему плакала?

– Ну, как же? Она моя подруга. Ей было жаль меня.

– У меня больше нет вопросов.

Председатель объявила перерыв.

Собравшиеся в зале начали выходить, торопясь в буфет перекусить или выпить стаканчик прохладительного напитка, на ходу делясь впечатлениями. Мнения разделились. Одни считали, что прокурор блестяще выступил, и несчастную девушку засудят. Другие не соглашались, доказывая, что адвокат очень силён и держится весьма уверенно. Кто-то из юридически грамотных напомнил, что в уголовном деле существует срок давности, как и в гражданском, только чуть больше. Он сказал, что задержись рассмотрение дела ещё на год, вообще суд бы не состоялся.

После перерыва началось слушание свидетелей. Первым начал вызывать свидетелей прокурор. Вошёл Михаил, который привёз Настеньку и Вадима на тот злосчастный вечер в МГУ. Он подтвердил, что Вадим хорошо относился к пассажирке и наверняка хотел быть с нею в интимных отношениях, так как он вообще любил молодых красивых женщин.

Вопросы задавал адвокат:

– Показалось ли вам за тот короткий промежуток времени, когда вы ехали в машине, что девушка влюблена в вашего патрона? Пыталась ли она приставать к нему, то есть, вешалась ли к нему на шею?

– Нет, этого я сказать не могу, – ответил Вадим, – повернувшись лицом к Настеньке. – Она, насколько я помню, даже не хотела, чтобы он садился рядом с нею.

– Ну, это могло быть обычной женской уловкой, отказываясь, привлекать – заметил прокурор.

– Протестую, – немедленно заявил Пермяков. – Обвинение навязывает своё мнение свидетелю.

– Протест принят. Продолжайте.

– Сидя за рулём автомобиля, вы, очевидно, посматривали на пассажиров в зеркало над головой? Как они себя вели в дороге?

– Нормально. Девушка сразу отсела к своей дверце, как бы отгораживаясь от Вадима.

– Вы, наверное, не один раз возили других девушек с Вадимом? Все они себя вели таким же образом?

– Ну, что вы? Современные девушки так себя не ведут с тем, у кого много денег. Обычно к Вадиму липли и готовы были заниматься сексом прямо в машине, да, случалось, что и занимались на ходу, извините.

– У меня больше нет вопросов к свидетелю.

Затем были вызваны по очереди бывшие аспиранты Юра и Валентина. Оба рассказывали, что Вадим буквально ухлёстывал за Настенькой, которой, несомненно, это нравилось. Оба сказали, что после бокала шампанского у Настеньки закружилась голова, и Вадим увёл её в другую комнату, после чего оба аспиранта ушли, поскольку у них намечена была другая встреча.

Адвокат задержал внимание своими вопросами на Юре.

– Вы уверены в том, что подсудимая пила в последнем бокале шампанское, а не что-либо другое?

– Не совсем уверен. Может быть, Вадим подлил ей водку, и потому она неожиданно стала отключаться. Но утверждать не могу.

– А до этого момента подсудимая много пила? Вы ведь сидели напротив за относительно небольшим столом, так что не могли не заметить.

– Конечно, я видел. Рюмки у всех наполнялись сразу официантами. Но Настя, как мне кажется, пила мало, так как в основном ей приходилось много говорить. Она почти всё время переводила. Работала удивительно быстро.

– Как, по-вашему, относились к подсудимой другие мужчины?

– Протестую! – заявил прокурор. – Это не имеет отношения к делу.

– Протест отклоняется, – ответила судья. – Свидетель, ответьте на вопрос адвоката.

Юра ответил:

– Я думаю, что все влюбились в переводчицу.

– В чём это выражалось?

– Просто никто не скрывал этого. Борис Григорьевич сразу пообещал ей помочь в получении хорошей практики за границей. Даже, кажется, дал ей визитку. Это и не удивительно. Она такая красивая да переводит как автомат. А Аль Саид просто млел от неё.

– Так дал он ей визитку или вам так показалось? – спросил прокурор.

– Дал. Точно. Я даже позавидовал ей, так как мне Борис Григорьевич такого подарка не сделал, хоть я и помогал ему во многом.

– У меня ещё вопрос, – сказал Пермяков. – Встречались ли вы с подсудимой после Рождественского вечера? Если да, то расскажите, пожалуйста, как это было?

Прокурор опять поднялся:

– Протестую. Какое имеет значение, что было потом? Кто с кем встречался? Мы рассматриваем конкретное дело об убийстве.

Судья посмотрела на адвоката:

– Аргументируйте вопрос.

Пермяков встал и, поклонившись в сторону судьи, спокойно пояснил:

– Суду небезынтересно узнать, когда подсудимой стало известно о гибели Вадима.

– Она знала об этом сразу, – возмутился прокурор.

– Нет, – отрезал коротко адвокат.

– Прекратите перепалку, – оборвала судья спорящих. – Делаю обвинению замечание. Говорить можно только по моему разрешению. Повторите вопрос свидетелю более понятно.

Прокурор недовольно извинился и сел на своё место.

Пермяков расширил вопрос:

– Свидетель, мне известно, что вы встретились однажды с подсудимой и сообщили ей о смерти Вадима. Вы не могли бы рассказать суду, как это произошло?

– Да, это произошло случайно. Заболел наш аспирант из Алжира Аль Саид, и выяснилось, что у него СПИД. В связи с этим пришёл сотрудник КГБ и стал спрашивать, кто мог быть в интимных отношениях с Аль Саидом. Мы сказали, что чисто теоретически могла быть Настя.

– Почему чисто теоретически? – спросила судья.

– Ну, то, что Аль Саид любил русских девушек, мы знали, а вот Настенька нам показалась девушкой другого плана, которая не позволит себе вольностей с иностранцами. Тем не менее, сотрудник КГБ попросил нас сказать Настеньке, если встретим её, о том, что Аль Саид болен СПИДом. Случайно, когда я стоял в очереди в гастрономе, туда пришла Настя, и я сообщил ей о том, что Аль Саид, с которым она работала в тот вечер, когда погиб Вадим, болен СПИДом.