Зершторен

Только если мы сможем простить других. За то, что они сделали с нами…

Если мы сможем освободиться от наших историй. О том, как мы были злодеями и жертвами…

Только тогда у нас, может быть, и получится спасти мир.

(Чак Паланик. Призраки)

Стихи о Мизантропе №18

Я не часто заправляю постель.

Точнее постель я часто не заправляю.

Я не умею спорить.

Никогда не выигрывал в спорах.

По всей видимости,

потому, что у меня нет

стойкой позиции,

которую бы стоило отстаивать.

Нет взглядов.

Нет ценностей,

за которые бы я вгрызался в чужие глотки.

Если вы меня оскорбите,

я промолчу

и проглочу обиду.

Затаю лютую злобу

и буду вас помнить,

но всё равно ничего не сделаю.

Никогда не потребую сатисфакции.

Не вызову вас на дуэль

и не приглашу драться.

Я проглочу обиду,

и вечерами буду проблёвываться злословием,

и фантазировать на тему вариаций вашего фиаско

и моей – победы.

Я не способен к сопротивлению:

тихая, смиренная жизнь – моё тупое оцепенение.

Я склонный к насилию социопат.

Три лика ненависти

Рассказ Мизантропа № 18

0

Эти твари кусают мне спину, плечи и ноги. Я покрыт красными расчесами и волдырями. От жары я плавлюсь. Потный, липкий, будто политый сладким сиропом, противный самому себе. А эти мрази жрут меня заживо, пьют мою кровь и улетают вскармливать свое ублюдочное потомство, которое мне хочется растереть между пальцев. Раздавить, как я давлю очередную мошку или очередного комара, пойманных за трапезой. Мне хочется, чтобы все насекомые этой планеты сдохли. И мне плевать, если им вослед последует весь остальной животный сброд. Я не запла́чу, когда увижу поля увядших цветов – я растопчу этот сухостой вместе с кучей дохлых пчёл и гусениц. Мне будет отрадно наблюдать груды разлагающихся лягушек, их вонючие, гниющие трупы, валяющиеся на болотах и озерах. Мне будет жаль только одного. Того, что всю эту поганую мертвечину не будет глодать целая куча омерзительных, тошнотворных, палево-желтых опарышей; постоянно шевелящаяся куча личинок, похожих на кусочки растворимой лапши.

Я спокойно давлю комаров, плющу их в кашу ладонью, изувером препарирую этих сволочей путем постепенного их расчленения: ну знаете, эта известная детская забава – поймать комара и отрывать ему поочередно сначала крылья, потом лапку за лапкой, затем хоботок (это самое сложное, потому что он очень тонкий, для пущего успеха можно использовать ногти, чтоб подцепить этот волосок), а затем отсоединить тельце и головогрудь… Развитие мелкой моторики.

Но я прихожу в дикий ужас от комаров размером с половину ладони. Ноги немеют. Колени дрожат. Хочется зарыться в одеяло и сидеть, трусливо поджав хвост, пуская слюни и тяжело дыша, пока эта дура не улетит в окно.

Я – инсектофоб.

Также у меня арахнофобия. Но не путайте её с боязнью насекомых. Меня еще в школе бесили эти идиоты, эти умственно отсталые отщепенцы, которые постоянно причисляли пауков и скорпионов к насекомым.

Хотя мне кажется, что, если человек и не апифоб, и не мирмекофоб, если ему до лампочки виды пчел и муравьев, он все равно до усрачки перепугается, когда на него будут надвигаться их чертовы полчища.

Наши страхи прямо пропорциональны размерам возбудителей этих страхов.

Агорафоб будет чувствовать тревогу сидя в комнате с открытой дверью. В бескрайнем поле он потеряет сознание.

Некоторые даже не знают, что у них есть фобия. Наверное, многие откроют в себе акрофобов, сбрось их с небоскреба в триста этажей.

И наверняка многие станут мучениками клаустрофобии, если их накроет мегатонной бетонной плитой.

Как и страхи, прямую зависимость от размеров объекта имеет и наше милосердие. Вы не замечали с какой хладнокровностью мы херачим об лед или дерево только что пойманную треску или селедку? А смогли бы мы с таким же равнодушием проломить башку дельфину (я знаю, что он млекопитающее)? Или кашалоту? (что и он млекопитающее я знаю тоже). Это не имеет значения, рыба это или млекопитающее. Насколько развит его разум – тоже фигня. Обитай у нас на планете маленький народец Лилипутии, притом, все гении математики и изящной словесности, нам было бы легче раздавить одного их них, чем раскурочить ботинком мопса. Не догадываетесь, почему? Всё дело в том, что чем больше от трупа останется потрохов и крови, тем у нас к нему больше любви и симпатии. Дело не в цивилизованности и не в милосердии, а в банальной брезгливости и в банальном чистоплюйстве. Легко – раздавить кулаком таракана с ноготь, который бегает у вас по кухне. И уже как-то не по себе – мадагаскарского, громадного ублюдка, с усами, шипящего, с панцирем, который при ударе хрустит, как горсть картофельных чипсов. Замечу, что и соков в нем больше, чем у маленького черного таракашки.

Мне вспоминается моё детство. Лето. Мы с другом идем по пустырю. Вокруг ржавые гаражи, обломки автомобилей, множественные напоминания о наличии в нашей жизни цивилизации: я имею в виду пластиковые коробки из-под молока и сигарет. А тут вдруг из островка травы выбегает маленький мышонок, совсем кроха, размер – две фаланги вашего пальца. Длина хвостика потянет на третью. А затем: эта идиллическая, пасторальная, постиндустриальная картина продолжается тем, что мой друг, не задумываясь, плющит эту мышь своей кроссовкой. И ржёт во всё горло, глядя на то, как из ректального отверстия зверька вылезли все его кишки…

На нас всех лежат подобные грехи. Преступления против животного мира. Некоторые называют это «знакомством детей с миром». Но такие заявления – проявление крайней степени идиотизма. И если ребёнок не знает, что плющить головы муравьям – нехорошо, это не лишает его вины перед этими муравьями. Незнание закона не освобождает от ответственности.

Я плющил головы муравьям. Для справки: они сдуваются у них, как маленькие воздушные шарики. Сдуваются с характерным звуком «пффф…»

Бросьте носится с тем бредом, что дети – якобы цветы жизни. Дети – это ещё те выродки, угроза обществу, жестокие дикари; некоторых стоит душить уже в «нежном» возрасте, дабы эта тварь не расплодила себе подобных. И мне кажется, что было бы чрезвычайно разумно использовать приёмы селекции и к людям, уничтожая негодные экземпляры. Смахивает на «теорию миллиарда»? Или фашизм? Возможно. Вот только, увы, моя мечта несбыточна. Врождённое слюнтяйство и лицемерная жажда к справедливости, добру и состраданию всегда будут вставлять человечеству палки в колёса. Пока люди не одумаются, до скончания века безусловная человеческая мразь, гуманитарная шваль, сорняки: убийцы, насильники, педофилы – будут жрать еду, купленную на чёртовы деньги законопослушных граждан и добросовестных налогоплательщиков, которые им, уверен, хотелось бы потратить на куда более полезные вещи, например, на покупку «техасского коктейля»1 для этих пидоров (правда, кое-где смертная казнь, к счастью, существует). Забавно, что некоторые считают, будто бы использование «инъекции смерти» приводит к безболезненной смерти казнимого. Однако же на практике, к моей радости, случается совсем наоборот, и вдруг оказывается, что старая, добрая гильотина – куда более гуманный инструмент умерщвления. Статистика являет, что при вскрытии «смертников», чью казнь исполнили с помощью этого «коктейля», очень часто обнаруживается факт несоблюдения дозировки обезболивающего: порой тиопентала натрия вводят недостаточно для того, чтобы осуждённый погрузился в глубокий сон; иногда препарат по забывчивости не вводят совсем. Между тем, при отсутствии обезболивающего введение павулона и хлорида калия вызывает удушье и дикие боли. Так же, вследствие пресловутых гуманных побуждений к казни не допускаются врачи, поэтому, как правило, легитимным убийством занимаются сотрудники тюрьмы. Такое распределение обязанностей нередко приводит к случаям, когда казнь затягивается на десятки минут, а казнимый оказывается буквально исколот шприцами из-за того, что исполнителям не удавалось найти подходящие для инъекции вены и уверенно и быстро ввести в них иглы.

В погоне за человеколюбием и толерантностью люди когда-нибудь дойдут в конечном итоге до вымирания и решительно изведут себя.

Пытаются исключить из смертных казней боль, хотя только приумножают её или, лучше, придумывают всё более изощрённые виды экзекуций. Как мне кажется, казнь дошла до своего совершенства в смысле безболезненности в восемнадцатом веке, когда людей стали массово не рубить на куски, не изжаривать заживо в масле и не сжигать к чёртовой матери, а милосердно гильотинировать. Но, надо полагать, я ошибаюсь, иначе ведь не стали бы придумывать электрический стул как способ убийства человека так, чтоб тот не мучился. Но наверняка все мы с вами помним «Зелёную милю».

Дарвинисты ратуют за эволюцию. Хотя люди что в прошлом, что в настоящем – всё суть одни и те же обезьяны, охочие до зрелищ. Если условно из казни и убрали аспект боли путём изобретения «инъекции смерти», то рабское желание присутствовать на казни так и осталось у многих в мозгах. И, уверен, никто бы из собирающегося на такие мероприятия сброда не расстроился, если бы приговоренного, прежде чем убить, избили бы, сексуально унизили (и чем жёстче, тем лучше), изорвали плетью из колючей проволоки, обплевали и посыпали в заключение щёлочью, чтобы, возможно, этот чувак сдох уже на одном из этапов прелюдии. Очевидно, что все бы рукоплескали, плакали от счастья и просили продолжения. И снова же весь путь от банального отрубания головы и костра, до химических изысков был проложен не стремлением людей избавить себе подобных от страданий – он был проложен лицемерным стремлением к пристойности и благовидности. Согласитесь, обожженный труп не выглядит презентабельно, как, собственно, и тот труп, который разрубили на четыре части или даже которому просто отрубили голову. Чистоплюйство не выносит вида крови и горелого мяса. И совсем не исключено, что при казни на электрическом стуле не будет подобного описанному Кингом застранца, который не промокнёт губку и зажарит какого-нибудь французика, так что тем провоняет вся тюрьма. Да и подспудно всем плевать, будет ли мучиться от «техасского коктейля» какой-нибудь очередной мистер Любитель-Маленьких-Мальчиков-И-Людоед, главное, чтоб всё было чисто и ладно. Собственно, от казни все только того и ждут, что казнимый будет орать и визжать, матерясь, от боли. Изначально, признаться честно, они, казни, для того и задумывались. Это потом господа хорошие их суть извратили во что-то невразумительное.

Мы обожаем виды жестокости. И эту людскую жажду крови, криков, насилия и слюней готовы утолить как низкие жанры – я имею в виду порно с элементами жестокости, – так и истязания, замотанные в по-своему стильную, якобы элитарную обёртку корриды. Кому интересно: всегда, когда при каждодневном сеансе переключения каналов на телевизоре я натыкаюсь на корриду, я болею за быка. И мне радостно, когда мой любимец насаживает какого-нибудь «мальчишку в штанишках» на рога.

Если бы вы спросили, какую страну мне хотелось бы подорвать ядерной боеголовкой, до недавнего времени я бы ответил, что Испанию. Однако теперь, даже этой по-ублюдски жаркой летней ночью, я хочу разнести в пух и прах одну лишь Данию со всеми теми кончеными подонками, которые ежегодно, прихватив с собой крюки, дубины и палки с гвоздями, собираются на Фарерских островах с одной лишь поганой целью: убивать – беспощадно и кощунственно – мигрирующих колдеронских дельфинов, чей природой задуманный путь проходит как раз таки через Данию и всех её мерзопакостных жителей, которые называют это просто кошмарное по жестокости действо тысячелетней традицией, подобно уже упомянутой корриде у Испанцев. Однако в случае с последней у быка есть, хоть и маленькие, но шансы выжить. Но я не в коем случае этим не оправдываю Испанию. Дельфины же обречены – их убивают до последнего уцелевшего. Хуже всего то, что датчане делают это долго и с большим наслаждением – в дельфина медленно вонзают несколько толстых острых крюков, пока тот не умрёт. Некоторые лупят по животным дубинами и обломками арматур, в общем, тем, что только смогли найти в своих сучьих жилищах. Под конец всей этой бойни убийцы с ног до головы оказываются залитыми дельфиньей кровью. Вода же у берега ещё несколько дней остаётся кроваво-красной. Шокированные туристы, не познакомившиеся заблаговременно с дикими традициями страны, говорят, что крики дельфинов, бока которых варварски разрывают железными крюками, очень похожи на плач новорождённых младенцев.

Датчане оправдывают свою ежегодную мясорубку тем, что от такой давней традиции просто не могут отказаться; и тем, что дельфины якобы съедают много рыбы в пору своих миграций. Почему в этом случае «зелёные» не могут достать язык из своих толерантных побритых жоп и сказать, что дельфинов можно убивать и не так жестоко и мерзостно, как это делают долбанные цивилизованные господа из евросоюза, я понять не могу…

Я как-то сказал, что весьма немногие смогут проломить череп дельфину или кашалоту. «Я ошибался», говорю себе. Человеческой жестокости нет границ. Жестокости, бесцельной и неоправданной.

Я порой проваливаюсь в дрёму… и, как мне кажется, тут же снова просыпаюсь, не до конца осознавая, спал ли я сейчас или всё это время бодрствовал?

Меня порой посещают бредовые идеи по переустройству мира. Своеобразные фантазии на тему антиутопий. В один из таких случаев мне пришла идея: а не лучшим ли наказанием для какого-нибудь садиста, врага рода человеческого, было бы отдать его в рабство пострадавшей стороны? Мне кажется, убитые горем родители какой-нибудь изнасилованной и расчленённой впоследствии девочки окажутся лучшими в плане определения наказания.

Хотя всё это бред. Бред вследствие бессонницы. Это лишь на первый взгляд кажется, что мать, проклинающая в зале суда убийцу своего ребёнка, набросится на истязателя и выдавит ему глаза в лучших традициях «Города Грехов» – лишь дай той волю. Уверен, единственное, что в таком случае произойдёт, – это полная растерянность с одной и с другой стороны. Ну и может, один-два небрежных удара по голове той наглой сволочи. К тому же и те по касательной.

Всё, что связано с людьми, не может иметь застоя. Стагнация – это миф, придуманный в стремлении к систематизации всего, что ни есть. Единственно затем, чтобы всему на этом свете было название. Насколько мне известно, по нашим городам не бродят гремлены и гномы. Однако же названия для всех этих существ есть. Не вдаваясь в демагогии, мне хочется сказать лишь то, что фантазия человека в плане всего не остановится, наверное, до тех пор, пока не вымрет последний из людей. Да и тогда вполне может быть, что на смену человеку придёт искусственный интеллект, который продолжит начинания своего создателя и продлит список различных изобретений. Креационизм всё-таки не бред сумасшедшего анахрониста-теолога. Нам кажется, что большего извращения, чем вспороть заключённому брюхо, вытащить оттуда кишки, привязать те к шесту и заставить истязаемого бегать вокруг этого столбика – нельзя и представить, но, уж поверьте, воображение людей безгранично. Человек везде найдёт место для творчества…

С этими мыслями этой ночью я пытаюсь уснуть, укутавшись с головой в покрывало, дабы защитить зудящую кожу от надоедливых мошек и комаров. Пытаюсь уснуть. И всё безуспешно…

1

Я занят во фрилансе. Фрилансе в сфере туризма. Точнее, надо полагать, эту сферу стоит называть сферой досуга или, уж если на то пошло, сферой секса. Нет, я не вожу туристов по каким-то необычным борделям или закрытым тематическим клубам для хитровыдуманных извращенцев – при желании всё можно найти и самим. Я же предоставляю услуги иного плана: всех желающих я приглашаю на съёмки настоящего порно. Знали бы вы, сколько находится желающих посетить такие экскурсии. В их числе нельзя найти, как сказал один классик, «утомлённую онанизмом»2 молодёжь. Причин здесь несколько: во-первых, чтобы посетить такое мероприятие, им придётся чрезвычайно долго копить карманные деньги (такое удастся, наверное, только настоящим фанатам жанра; такие мне ещё не встречались); а во-вторых, вход на съёмочную площадку не предполагает участие в самих съёмках – только просмотр и, при желании, разговор со съёмочной командой. (Хотя в моей практике бывали случаи, когда посетившие место действия сначала в качестве наблюдателей, затем становились его участниками.)

Одна из самых необычных категорий интересующихся подноготной порноиндустрии, и поэтому нуждающихся в моих услугах – это женщины. Как правило, они приходят туда затем, чтобы пообщаться преимущественно с девушками, занятыми непосредственно в основном процессе. Они, эти скромницы с минимумом косметики на лице, считая себя средоточием нравственности и порядочности в этом мире, пытаются направить заблудшие души на путь истинный и уговорить наших девочек отказаться от «этого мерзкого и унижающего достоинство женщины занятия». Но пока ни у кого это не получилось. Девушки-актрисы очень вежливы с такими дамами, и поэтому, выслушивая в свой адрес нередко очень неприятные вещи, облачённые в красивые слова и речевые обороты, принимают при этом смиренный вид библейских блудниц, что очень нравится тем всезнающим матронам, которые уходят со съёмок с видом победительниц, надеясь на свой дар убеждения и действенность приведённых доводов. Что, однако, по их уходе тут же высмеивается всеми присутствующими. И мной в том числе. Надо полагать, что одной из причин нашего веселья является то, что всё-таки эти, вполне может быть, честные жёны и матери тайно завидуют этим «порочным во всех отношениях» актрисам. (Но здесь я, кажется, перегнул палку, потому что у честных жён и матерей попросту не должно быть времени, чтобы шляться по такого рода сомнительным местам. Возникает логичное предположение о том, что все эти «проповедники в юбках» всего лишь одинокие, несчастные завсегдатаи сомнительных сайтов и коллекционеры подкроватной эротики, как в виде кассет и дисков, так и в виде различных так называемых «игрушек» для самоудовлетворения.) И почему в таком случае они считают себя вправе навязывать кому-то собственную мораль и правду, не известно. Как говорит мой друг, режиссёр как раз таки фильмов для взрослых, не стоит наделять фригидностью матерей и честных жён. Будучи обычными людьми, они нисколько не обязаны влачить обет целомудрия… зачать ребёнка – легко. Получить удовольствие друг от друга – куда сложнее. Вот так он всегда и говорит.

Но есть и третий контингент, который редко, но всё же посещает такого рода мероприятия.

Писатели.

В последние десятилетия порно стало предметом, можно сказать, обиходным. И всё чаще его используют в искусстве. И я сейчас не имею в виду женские любовные романы, написанные либо толстыми волосатыми мужиками, либо не удовлетворёнными в постели женщинами, чья сексуальная сублимация рисует им картинки «разгорячённых чресел в тени рододендронов», так называемое «порно для мамы». Я говорю о таком направлении, как неонатурализм, который нередко обращается в сторону не просто описания эротических сцен с элементами преобладания физиологии над чувственностью, а к порно как таковому. Писатели всё чаще стали использовать в качестве героев своих книг персонажей так или иначе связанных со сферой интимных отношений, поставленных на конвейер. Самый известный из таких конвейеров, привлекающий всеобщее внимание, – конечно же, производство порнографии.

Собственно, на сегодня у меня как раз и назначена встреча с одним из таких писателей, собирающих материал для будущего романа.

Для интереса я попросил у него за месяц до нашего «похода» почитать что-нибудь из его сочинений. Надо сказать, я надеялся прочесть что-нибудь жёсткое и по-своему болезненное. И не ошибся в предположениях. Он дал мне почитать на досуге один из своих ранних рассказов, который был им охарактеризован как научная фантастика с элементами экзистенциализма… или экзистенциализм с элементами научной фантастики – я точно не помню, в какой последовательности тогда были произнесены эти термины. Рассказ назывался «Радиоприёмник». Скажу сразу: в конце все погибают. Нет, серьёзно – все.

Читая «Радиоприёмник», я сразу заметил, что его стиль сильно смахивает на стиль рассказов Рэя Брэдбери, в подражании которому мой клиент сразу признался. Он сказал, что один из мотивов рассказа как раз таки в неприкрытом подражании.

(Хренов постмодернист!)

Вас, наверное, несколько смутил тот факт, что я упомянул в своём повествовании имя Рэя Брэдбери? Ха! А вы думали я обиженный в мозгах, тупоумный дебил, раз вожу дружбы с порнушниками? Но в таком случае вы глубоко заблуждаетесь в отношении моей образованности: до того, как меня начали мучить сильные головные боли, я занимался вполне себе активным саморазвитием в плане интеллекта, иначе бы я наверняка так не строил своё повествование. Но теперь же из-за усилившихся болей в голове моя умственная трудоспособность снизилась почти до нуля. Сами представьте, насколько я немощен, ведь за этот месяц мне удалось прочесть только этот жалкий рассказ из тридцати страниц…

Во время приступов головной боли, которые в последнее время только участились, мне хочется только одного: выломать лобную кость и соскрести ту дрянь, налипшую на обратной стороне черепа; ту дрянь, которая безбожно давит мне на мозги, плющит их и будто выжимает из них последние соки, остатки рассудка и здравого смысла.

Мне снятся ужасные сны.

Проснувшись сегодня, я лежу, раскинувшись, на измятой постели. Вспотевший, невыспавшийся, с гудящей головой, я вспоминаю свой только что оборвавшийся звоном будильника сон. Я самолично сдирал свой скальп. Шёл по коридорам дома, в котором живу, спускался-поднимался по лестнице на разные этажи. И, главное, целеустремлённо и упёрто сдирал кожу с головы вместе с волосами и мясом. В тот момент я с тревогой и страхом ожидал предстоящую одуряющую боль. Но она всё не являлась. Будто то был не шмат моей плоти, а кусок латекса, налипшего на лысую голову. Отслаивая последние сантиметры собственного скальпа, я думал о том, точнее, ярко себе представлял то, какой будет на ощупь моя окровавленная черепушка с оголёнными, наверное, нервами. Однако всего этого мною нафантазированного ужаса не оказалось. Не было ни боли, ни крови, ни багровой, голой, черепной кости. Не было никаких извращений в стиле японской кинематографии, на подобие густого, жирного, алого фонтана кровищи и мозгов. Отделив от себя этот большой лоскут дермы, я нащупал дрожащими пальцами гладкую, чистую, без единой царапины лысину, которой у меня никогда не было, потому что, сколько себя помню, у меня на голове всегда была шапка густых волос. И, однако, я был несказанно рад тому факту, что не стал похожим на бескожего монстра-членовредителя, занимающегося изощренными экспериментами… затем, пребывая в недоумении от всей этой непомерной странности, я проснулся. И вот лежу сейчас и думаю, вставать ли или же переключить будильник на два часа попозже? Но мысли о намеченной на сегодня экскурсии с тем писателем гадостно портят весь блаженный покой утреннего засыпания…

Я разлепляю глаза. И снова же их закрываю, мгновенно проваливаясь в дрёму. Просыпаюсь через минут десять. И опять пытаюсь заставить себя встать. Сердце недовольно колотится. Не только в груди, но и в горле, животе и запястьях. В ушах звенит. И так хочется спать. Всё к этому благоволит. Ни мошек, ни комаров, ни шума. Тишина и покой. На которые мне приходится наплевать. Будильник снова орёт колокольчиками, электроникой и клависоном. Безбожно отказывается затыкаться. Орёт минуту. Вторую. Третью. Мелодия повторяется раз за разом, превращаясь в какой-то гипнотический ритм. Раз за разом. Раз за разом.

Раз.

За разом.

Раз.

За разом.

Наконец я открываю глаза. Взбешённый. С затаённой ненавистью на весь род людской и всё живое в этом мире. Я готов отрубить голову всему живому на этом свете, расстрелять, сжечь автогеном, растоптать, изничтожить в мерзостную осклизлую амальгаму… лишь бы ещё поспать.

Тяжело дышу, но встаю. И иду мыть лицо, исходящее пульсом.

Моя квартира – это студия. Без стен и дополнительных комнат. Правда, при единственном исключении в виде ванной с совмещённым санузлом, сокрытая от посторонних глаз. У меньшей по длине стены стоит просторная большая кровать, в ногах которой (если быть аккуратистом – у правого угла) на тумбочке стоит телевизор. Напротив поодаль – круглый обеденный стол и кухня. Если сидеть на кровати лицом к кухне, то по левую руку окажется дверь, чуть в бок к кровати – книжный шкаф во всю стену, забитый литературой, а по правую – окно, за которым – небольшой балкончик с витыми решётками. Сбоку, справа от кухни, располагается ванная.