В объятиях бабочки

В объятиях бабочки

1

Порой мы думаем, что жизнь всего лишь череда, сменяющих друг друга дней, напоминающих калейдоскоп, узор которого неуловимыми яркими пятнами проносятся перед взором. И красоту этих проходящих дней, наполненных любовью, радостью и счастьем мы порой и не успеваем оценим. За яркими пятнами колейдоскопных рисунков мы не видим узор витиеватых линий наших мыслей, чувств, надежд. Именно они – эти невидимые нити линий есть жизнь, но, к сожалению не сами мы наносим этот узор линий на полотно жизни.

Карлыгаш шла с работы, уверенно ступая своими широкими и пыльными в открытых сандалиях ногами по утоптанной тропинке через парк домой. Молоденькие деревца, словно ветки, воткнутые в сухую рыжую землю, не давали ни тени, ни прохлады, некоторые из них и вовсе едва достигали роста высокой женщины. Солнце ещё стояло высоко, рассеивая по земле чуть покосившуюся тень. «Опять будет жаркий и душный вечер», – подумала Карлыгаш, одёргивая со своих широких плеч, прилипшее к телу цветастое платье. Объёмная хозяйственная сумка большим тёмным баулом оттягивала ей руку, выдавая недюжею мужскую силу в руках. Рыжая пыль клубилась за ней, оседая на сухой стянутой коже ног, окрашивая их в один цвет с обувью.

Скрипнув железной дверью, она вошла во двор своего хозяйства. Всё было привычно. Ничто не радовало и не угнетало взгляда. Её ждал самый обычный суетный вечер, когда Карлыгаш торопилась закончить положенные к этому часу дела: собрать во двор скотину, надоить молока, отделить сливки, накормить семью ужином и, наконец, лечь в постель после очередного трудного дня, так похожего на все предыдущие.

Она домывала последние чашки, машинально раскладывая их на решётчатой сушилке для посуды. Ее раздражала накопившаяся за день усталость и намерение старших детей улизнуть из дома, чтоб провести полночи где-то на улицах: «Опять бездельники проболтаются всю ночь, завтра к обеду только встанут. Скорее подросли, да женились бы», мыслью о женитьбе взрослеющих сыновей, она подводила какую-то только ей известную итоговую черту только ей известном арифметическом сложении:

– Ербол, куда опять собрались? Кто утром выгонит коров, ты или Болат? Бабушка заболела, не буду ее будить, а то совсем ослабнет.

– Ма-а, что ты ругаешься, походим немного с пацанами и придем. А рано утром разбуди Айгерим с Ботагоз, все равно все утро не спят – хихикают, нам спать не дают.

– Когда же вы уже нагуляетесь со своими пацанами? Ботагоз, отнеси бабушке айран1 в той желтой чашке, и спать ложитесь, утром рано разбужу, погоните коров к окраине вместо бабушки. Этих бездельников не допросишься.

С этими словами Карлыгаш захлопнула дверь в дом, оставив за ней шум людского говора, скрип ворот, лай собак, огни первых звезд и окутывающую землю мягким покрывалом темноту. В доме слышался шепот Ботагоз, она выспрашивала у бабушки маршрут дороги, по которой лучше погнать коров, чтобы не отстать от стада. В ее шепоте чувствовалось волнение от желания сделать порученную ей работу и беспокойство от недающей покоя мысли: «Хоть бы Айгерим не заартачилась рано утром вставать, тоже ведь любит допоздна побегать со своими девчонками. Хотя, раз мама сказала, куда она денется», – размышляла маленькая девочка. Бабушка напутствовала внучку, при этом громче стонала и кряхтела – не то от усиливающейся боли, не то от чувства вины перед девочками, не то из-за природной вредности, а может, ища большего сочувствия со стороны снохи. Но Карлыгаш внешне оставалась безучастна и к беспокойству дочери и к страданиям старушки, ну какой старый человек не стонет и не болеет. А что же ее интересовало? Интересовал ли в данный момент ее муж – тихий, не смелый человек, работающий в отдаленном отделении на животноводстве, предпочитающий решать проблемы безмолвным молчанием, вернее человек, не имеющий проблем? У него есть дом, жена в доме, дети, престарелая мать и работа, с которой он хорошо справляется, есть его родственники и родственники жены, с которыми они видятся, шумно общаются и, слава богу, ни с кем не ссорятся. Интересовали ли ее мальчики – где они ходят, с кем общаются, о чем говорят, чего хотят, о чем мечтают? Старший Ербол через год окончит школу, там, через годик и Болат получит аттестат. Интересовали ли ее девочки – старшая десятилетняя Айгерим, которая, пользуясь своим старшинством, так и норовит всю домашнюю работу спихнуть на младшую сестру, а самой побегать по улицам с девчонками, поднимая пыль дорог и внося немалую лепту в создании шумной и оживленной жизни улиц. Младшая Ботагоз родилась на полтора года позже Айгерим и в отличие от сестры спокойная и задумчивая, но никогда никого не интересует, о чем думает этот ребенок и думает ли вообще…

Зачем Карлыгаш нужно было думать обо всем этом? Ведь это то, что всегда с ней, наполняет её жизнь заботами. Она сбросила на пол одежду с запахом ее пота и уличной пылью, которую, встав, вновь наденет, в которой будет встречать новый день с криками птиц, блеянием, мычанием животных, лаем собак, в которой утром поприветствует соседку – мужнину сестру, в которой пойдет доить коров, собирать на стол нехитрый завтрак для семьи: хлеб, свежие сливки, чай, сахар, оставшиеся лепешки. Но это завтра. А сейчас Карлыгаш поблагодарила бога за прожитый день, попросила Его, чтобы завтра не приходила машина с почтой из области, чтоб на работе просто поболтать со Светкой, а не раскладывать и разносить почту по всему селу, радуя сельчан и зля цепных собак. Глаза смыкались, а губы растянула улыбка, при мысли, что быть может завтра, Светка расскажет с подробностями о проведенной ночи.

2

Это была юность года с ее короткими ночами, с длинным световым днем, с теплым ласкающим солнцем, с сочной зеленью молодой травы, со свежим благоуханием утреннего воздуха. Кругом было ликование и тождество ЖИЗНИ. Все кругом дышало и шептало: «ЖИВИ! ЖИВИ!».

Карлыгаш проснулась с тонкой полоской зарева, не дожидаясь первых лучей солнца. В доме тихо – только в соседней комнате слышно сопение ее девочек. Она заглянула, и при виде спящих детей ее сердце наполнилось трепетным чувством, которое тутже отразилось на ее губах – улыбкой счастья. Ботагоз свернулась калачиком рядом с бабушкой, ее рука касалась бабушкиного лица, как будто даже во сне она заботилась о ней. Они были близки, о чем-то всегда беседовали, часто их разговоры носили вуаль таинственности, словно они это делали нарочито, чтоб окружающие их не понимали. Ботагоз с бабушкой скромно расположились в углу комнаты, а Айгерим, напротив, «растянулась» посреди комнаты, ее поза напоминала разобранную на части куклу – руки и ноги вытянуты в разные стороны, волосы выбились из некогда бывших двух косичек и торчали во все стороны лохматыми жгутами, из-под небрежно наброшенного одеяла торчали ноги с четко очерченными границами пяток, носок и пальцев. Карлыгаш лишь вздохнула и подумала: «Когда она уже перестанет прибегать с улицы и валится под первое под руки попавшее одеяло. Ни волосы не причешет, ни умоется, а о грязных босых ногах и вовсе не вспомнит». С этими мыслями она прикрыла дверь и пошла прочь, на ходу собирая в тугой комок чёрные с редкой проседью волосы, чтоб навязать затем на них платок. На веранде дома спали ее мальчики, с позами так же напоминающими разобранный конструктор, утомленные, но счастливые от предоставленной им свободы. Карлыгаш тихонько открыла незапертую дверь, за которой ее встречал новый день. Её тут же обдало прохладной свежестью утреннего воздуха. Слух пронзил бойкий крик соседского петуха. По двору гуляли, поблескивая серебристым оперением воробьи, на проводах, играя заострёнными хвостами, переговаривались ласточки на своём птичьем языке, редкие деревья готовые хвастнуть свежестью ярких акварельных красок молодой листвы важно шумели ветвями.

Не замечая всего этого ликования жизни, приподняв тяжелую деревянную калитку, Карлыгаш прошла в хозяйственный двор. Коровы одинаковой масти, похожие друг на друга, как родные сестры, важно и не спеша, шевеля толстыми, влажными губами, не очень-то любезно встречали её, возможно, им не хотелось нарушать томность их покоя. Но при звуке лязги пустого ведра, они стали медленно подниматься, словно, каждая часть их тела имела определенную последовательность действий, которую никак нельзя нарушить. Карлыгаш нетерпеливо подгоняла их, чем вызывала раздраженное недоверие со стороны скотины и ей назло они по очереди дугой выгибали спины, тянулись, мычали и косились на хозяйку большими влажными глазами. А хозяйка при этом делала своё дело. Так было заведено утро…

Карлыгаш радовали два наполненных молоком ведра, она приблизительно подсчитала, сколько это будет в виде сливок и взбитого масла, сколько оставит для семьи, а сколько можно будет и продать, ведь на вырученные деньги можно будет что-то купить детям, тем более на днях у маленькой Боты день рождения. Но параллельно с этим чувством удовлетворения была какая-то необъяснимая тревога. Возможно, это от того, что не суетилась рядом свекровь, помогая отвязывать и отгонять коров, при этом их ласково поглаживая своими натруженными и шершавыми от работы и от лет руками, что-то нашептывая им – временами подтрунивая, а временами и со всей строгостью журя. И животные, казалось, были встревожены отсутствием привычного лада.

Когда Карлыгаш вошла в комнату будить девочек, свекровь встрепенулась, намереваясь встать.

– Лежи, я разбужу девочек. Они справятся, не беспокойся – успокаивала сноха свою престарелую свекровь.

На голос матери тут же проснулась Ботагоз и принялась активно теребить Айгерим. Но ее старания были напрасны, Айгерим только ворочалась с боку на бок и лепетала невнятные слова возмущения. Видя отчаяние своей младшей дочери, Карлыгаш поспешила ей на помощь:

– Айкон, ну-ка быстро поднимайся, скоро все выгонят скотину, только наши останутся во дворе, как вы всех нагоните?!

– М-м, не хочу!

– Тогда ни сливок, ни молока тебе не будет, ходи голодная. Кому сказала – поднимайся, мне некогда тебя уговаривать и без тебя дел не переделать, сейчас нашлепаю – сразу все захочешь!

Когда с гримасой недовольства на лице выглянула взлохмаченная голова Айгерим из полураскрытой двери, Ботагоз со знанием дела с увесистой палкой в руках тихонько гнала коров к выходу со двора. Заметив строгий взгляд матери, брошенный в ее сторону, Айгерим испуганно сунула свои грязные ноги в такие же грязные сандалии и обреченно побрела в след сестре, подняв с земли кем-то оброненный маленький прутик. То ли свежесть утренней прохлады, то ли оживленное действо за пределами ворот так подействовало на старшую сестру, но в какое-то неуловимое мгновение она уже перехватила инициативу и бойко руководила процессом выгона скота. Тут еще тетя Ляззат, папина сестра, жившая по соседству, присоединила своих животных.

– Айгерим, что бабушка совсем разболелась? Захватите наших коров тоже. Динара с Максатом уехали в город, а то бы они сами отогнали.

– Хорошо, Ляззат апа2. Нам совсем не тяжело. А Динара когда приедет? Я уже соскучилась по ней.

– Наверно, через недельку, потерпи, – ответила тетя, а сама подумала: «Ох, и хитрющая, Айкон. Скучает по Динаре, чтоб подраться с ней пару раз на дню».

– Ботагоз, что ты как не живая, видишь, Акмойынка в сторону выбилась? А ну беги за ней! И не гони их так быстро, что у тебя пятки горят?

Ботагоз командный тон сестры нисколько не смущал, она воспринимала это как должное и, непрекословя, выполняла все ее требования.Так перемежая разные мелкие события по пути, они бойко справились с заданием и благополучно догнали животных до места назначения. На протяжении всего пути следования, им приходилось всем объяснять, с чем связаны перемены и куда делась их бабушка. Активное участие в объяснениях, конечно же, принимала Айгерим, с ее живым воображением бабушка пребывала в таких неописуемых муках, что вызывало у всех неподдельное сочувствие и сострадание, но не столько к страданиям бабушки, сколько к переживаниям внучки. Бота молчала и следила за подопечными животными. Передав их местному пастуху Базарбаю, с масляным бронзовым загаром здорового грубого лица, который никак не сочетался с его неприятными почти писклявыми окриками, девочки повернули назад. Ботагоз тут же принялась маленькими детскими пальчиками отщипывать тоненькие стебельки желтеньких цветочков, припадая то там, то здесь низким поклоном к земле. Айгерим же, словно сожалея о своём уходе, оглядывалась назад, любуясь, как со свистом взвиваясь ввысь, хлёстко и чётко ударяется о землю тонкая змейка хлыста, которым так искусно владел хозяин стада. Он отдалялся от них, втянув косматую голову на короткой шее в свои широкие плечи, на ногах поскрипывали выцветшие кирзовые сапоги, которые потемнели от влаги утренней росы.

Обратный путь домой был куда интересней для Айгерим, она то и дело не давала покоя сестренке своими разговорами и вопросами. Они придумывали различные игры, то Айгерим была принцессой, а Бота её верной фрейлиной, то певицей и Бота должна, не жалея ладоней, рукоплескать, то она с возгласами восторга бежала в сторону сверкающей яркими бликами на солнце стеклышку и принимала его за огромный бриллиант.

Айгерим считала свою сестренку скучной, но играть с ней было одно удовольствие, Ботагоз никогда не перечила и послушно выполняла все прихоти старшей сестры. Между ними никогда не возникало склок и ссор. Айгерим ценила покладистость и мягкость характера своей сестры, поэтому очень любила ее и другой сестры себе не желала. А Ботагоз и не представляла себе как не любить такую смелую, умную и находчивую сестру и где-то в душе очень завидовала ее способности, везде выделятся. Но и очень ей сочувствовала при многочисленных актах наказания со стороны взрослых, которые Айгерим умудрялась с незавидной частотой заслуживать.

Ботагоз трепетала в моменты, когда старшая сестра проникалась к ней своим вниманием. Её круглые черные глаза вспыхивали, смуглые щеки наливались чуть заметным румянцем, пухлые губы незаметно растягивались в смущенной улыбке. Поравнявшись с младшей сестрой, Айкон взяла её за руку, убрала стебель сухой травы, нечаянно запутавшийся в чёрных волосах Боты, и тихо спросила:

– Ботагоз, скоро день твоего рождения, что бы ты хотела себе в подарок?

– Я в магазине видела большую книгу, на ее обложке фотография бабочки и птицы. Бабочка такая большая и красивая, что когда я на нее долго смотрю, мне кажется, что она вспорхнет своими огромными черными крыльями и будет вокруг меня летать. Когда я это себе представляю, у меня даже голова кружится. А птичка напоминает маленький зеленый самолетик. Айгерим, скажи, разве такое бывает, чтоб бабочки были больше птиц?

– Я тебя про подарок спрашиваю, а ты про какую-то книгу. Чего ты выдумала, что бабочки бывают больше птиц, птицы едят бабочек, а не бабочки птиц, – раздраженно ответила Айгерим на вопрос сестренки.

– Но я очень хочу в подарок эту книгу, мне кажется в ней столько всего интересного. И из нее мы стобой узнали бы все про птиц и бабочек и знали больше других.

– Я слышала про эту твою книгу, она много денег стоит, поэтому ее никто не покупает. И мама ее тебе не купит. Посмотри, в каких ты стареньких трико ходишь. Лучше подумай о другом подарке, – по взрослому наставляла старшая сестра младшую.

– Когда я вырасту, буду покупать все интересные книги, и буду больше других все знать, – высказывала справедливое негодование Ботагоз.

– Зачем тебе это нужно? Когда ты быстрее всех бегаешь, это все знают и видят. Только Динара всегда хвастает, что больше меня и быстрее. Лучше бы она вообще не приезжала из города, а то приедет и будет опять хвастать: «Я ездила в город, ходила туда, ела то, купила это». А кто знает про твоих бабочек и букашек? Никто про них и не говорит, – злясь на родственницу соперницу, отчитывала сестренку Айгерим.

– А зачем вы с Динарой всегда деретесь? Потом мама с Ляззат апа ругаются из-за вас. А Ляззат апа как-то сказала маме, что мы все глупые, а ее Максат в этом году поедет поступать в институт и что Динара лучше тебя учится. Мне было очень обидно. Мы ведь совсем не глупые, вон Ербол ага3 с Болатом какие умные. Ербол ага на следующее лето тоже окончит школу.

– Нужно было оставить их коров где-нибудь на улице, – ещё больше рассердилась Айгерим.

Какое-то время они шли молча. Видимо Ботагоз размышляла о заветной книге, которую страстно хотела заполучить и каждый раз, проходя мимо книжного прилавка, усердно всматривалась на яркий глянец обложки, словно своим взглядом хотела рассмотреть книгу сквозь её толщу. А Айгерим скорее всего строила планы как поквитаться с Динарой, после ее приезда из города.

Солнце постепенно заполняло утреннюю прохладу теплом и лаской своих лучей, и они уже не стелились косым касанием, разбрызгивая яркий фонтан света от бисера росы, а испаряя её, наполняли всё светом. У каждого времени года есть своя внутренняя тайна, свой посыл. У этого времени, когда лето только начиналось, было, ощущение, что всё впереди, что торопиться некуда, что жизнь только пробуждаясь, начинается. Что это есть начало всех начал.

Ботагоз нагнулась для того, чтобы поднять красивый камень, лежавший под ногами на дороге, как вдруг в ее сторону с криком бросилась Айгерим, Бота только подумала, что сестра опять придумала какую-то новую игру…

3

Кабжан с клокочущим в груди сердцем выскочил из машины. Его воспаленный алкоголем мозг не мог связать глухой удар о машину с тем, на что он смотрел. Перед его машиной лежало тельце, похожее на плод в утробе матери и перпендикулярно от свернутого клубочком тельца лежала палка, напоминавшая пуповину. Поодаль лежала девочка, похожая на сломанную куклу, с взлохмаченными волосами, ее руки и ноги были разбросаны, словно присоединены к туловищу растянутыми резинками.

Не понимая происходящего, Кабжан засунул двух девочек себе в машину, и машина сама тронулась с места, поехала, сама выбирая маршрут. По пути он остановился, подумал вернуться и оставить их лежать там, где взял. Но нога сама надавила на педаль газа, и он поехал дальше.

Айгуль возилась в летней пристройке, выполняя домашние дела, когда услышала скрежет тормозов машины у ворот, ее подавленное настроение, еще более омрачилось и худенькое тельце, словно сгорбилось под тяжестью воспоминаний вчерашнего вечера:

– Куда ты собрался уходить – на ночь глядя?

– А ты что хочешь меня остановить?

– Мне надоела твоя распутная жизнь, твоё притворство и обман. Мне вообще надоела вся эта жизнь.

– Надоело, не живи. Тебя разве кто-то держит? Или иди, пожалуйся на меня. Кому хочешь пожаловаться? А???

– Хоть бы постеснялся девочек, они уже не маленькие, задают разные вопросы.

– Твоя задача правильно их воспитывать – вот и находи правильные ответы на их вопросы. Их отец самый лучший – день и ночь спасает жизни других людей. Ясно тебе? Или давно тебе этого не объяснял?

– Ты, грязная скотина, доиграешься до неприятностей. Хоть бы тебя кто прибил за деньги и за ваших шлюх.

– Рот закрой! Или ты говорить научилась?! – его короткие пухлые пальцы схватили ее волосы, и толстые губы шипели ей в лицо. Айгуль знала, что в такие моменты ее задача увернуться от удара, но его вторая рука уже больно упиралась ей в грудь.

При звуке подъехавшей машины, Айгуль вся съежилась, стала нервно растирать сухие худощавые руки друг об друга, словно тщетно пытаясь их согреть. Она не знала, чего ей больше хочется: самой не жить или чтобы он не жил. Она с отвращением ожидала его появления с самодовольной физиономией, наполненной чувством вседозволенности.

Когда Айгуль увидела своего мужа и перемены, произошедшие с ним, леденящий холод ужаса лизнул ее спину и она последовала за его жестом, как заколдованная. Открыла ворота, пропуская машину во двор, прилежно закрыла их, еще не понимая, смысла происходящего.

– Принеси какие-нибудь покрывала, – прохрипел он глухим и чужим голосом. Когда Кабжан переносил из машины в сарай каких-то девочек, накрыв их этими покрывалами, Айгуль подумала, что она скоро проснется и, как всегда, будет вспоминать подробности своего неприятного сна.

Кабжан умылся, переоделся, дважды подошел к машине, что-то высматривая в ней, словно что-то искал. Но его чистая и опрятная одежда не могла скрыть искаженное испугом лицо и едкий запах алкогольного перегара.

– Если кто-нибудь спросит, скажешь, что я привез баранов, – было объяснение мужа, который прилежно пошел на работу.

Айгуль вошла в дом, в комнате ее девочек было тихо и уютно, в каждой детали чувствовались любовь и забота, которыми она окружала своих маленьких принцесс. Айгуль провела пальцем по нежной ладони Маржан, подошла к кровати Гаухар, и долго вслушиваясь в ровное дыхание младшей дочери, рассматривала нежные, мягкие черты ее лица. Вдруг ноги повели Айгуль к сараю, она с опаской заглянула в щель двери, но ничего не увидев, приоткрыла дверь. В углу сарая она заметила кучу сена, которой не было раньше на этом месте. Ей захотелось, раскидать эту кучу сена, провести по нежной, теплой ладони этих девочек, услышать их ровное дыхание. Вдруг до нее донесся глухой стон, который обжог ее слух раскаленным железом. Айгуль захлопнула дверь, тошнотворный страх, густой тяжестью ртути разливаясь по всему телу, подчинял сознание. Она поспешила в свой уютный мирок, в котором тихо тикали часы, с прилежной точностью расставлены предметы, сверкало стекло люстр, отражая искусственный свет в зеркалах. Но слово «счастье» рассеивалось, как мираж, во всём этом прилежном порядке.

А маленькая Ботагоз превратилась в птичку, похожую на маленький зеленый самолетик, ее маленькое тело обвила бабочка, с переливающимися синим отливом, крыльями. Большие черные с перламутром крылья душили ее, тяжесть этих крыльев вдавливала ее в темноту. Бота кричала: "НЕ ХОЧУ КНИГУ", но слова не выходили из нее, а черные крылья тугим обручем сковывали ее тело, не давая дышать, кричать и ЖИТЬ....

4

В немой тишине дома, всматриваясь близорукими глазами в блики солнечного света, настойчиво пробивающиеся сквозь щели плотной ткани штор, лежала бабушка, плотно натянув одеяло на подбородок. Она давно не спала. К ее не здоровью примешалось назойливое чувство беспокойства, которое она связывала с неохотой Айгерим вставать с постели. «Лучше бы я потихоньку сама пошла, выгонять коров – дело привычное, ничего со мной не случилось бы», – с этими мыслями она стала засыпать, видимо подействовало лекарство, которое Карлыгаш дала выпить, уходя на работу. Бабушку разбудил заговорческий шепот Ботагоз, звучащий в ее ухе какофонией слов перемешанных со стонами. Когда бабушка окончательно проснулась, то поняла, что в комнате никого нет, разбудила ее боль и собственный вырвавшийся во сне стон. Она поднялась, превозмогая боль, за окном было далеко не раннее утро, в доме тревожная тишина, она скорее вышла из дома, на веранде спали внуки, их лица были безмятежны и спокойны. Во дворе она также никого не обнаружила, лишь за забором кто-то хлопотал.

– Ляззат, это ты там?

– Да, анам4, как ты себя чувствуешь? – ответила ей дочь соседка.

– Зашла бы да спросила. Чувствую, лучше бы ничего уже не чувствовать, – огрызнулась старушка. – Где девочки Ботагоз с Айгерим?

– Не знаю, анам, утром я их попросила забрать нашу скотину, Максат с Динарой еще ведь не приехали.

– И ты туда же, нет бы, наоборот, помочь девочкам. Что-то их не видно, тревожно мне очень.

– Да заигрались где-то по дороге, вот и бегают. Проголодаются – придут, никуда не денутся, – успокаивала дочь свою больную престарелую мать.

Солнце быстро набирало высоту, передавая земле свое игривое настроение, своими яркими лучами оно грело и обнимало, своим дыханием оно шептало «ЖИВИ! ЖИВИ!». «Какой прекрасный день», – подумала старушка, подставляя лицо и руки под ласковые лучи, словно впитывая старой, дряблой кожей саму жизнь. Сквозь тонкую, полупрозрачную кожу век она рассматривала яркое красное полотно, по которому разливался мерцающий узор орнамента. «Ботагоз!!! Она должна это увидеть!». В это мгновение ей больше всего на свете хотелось держать за руку свою маленькую Боту, слышать ее смех, вместе с ней ощущать эту неподдельную красоту жизни. Вдруг старушка встрепенулась, словно вспомнила что-то очень важное, забежав на веранду дома, начала теребить внука:

– Ербол, вставай скорее, девочек до сих пор нет, иди, поищи их! Вставай – говорю тебе! Скорее же, ленивец!

– Әже5, что с тобой??? Горим что ли???

– Иди, ищи Ботагоз с Айгерим. Они как ушли на рассвете, так их и нет.

– Да играют они на соседней улице. Вон слышны их взвизги, – стойко сопротивлялся сонный юноша, растягивая рот в зевоте.

– Так иди и приведи их, раз тебе слышны! – на требовательный окрик бабушки проснулся Болат.

– Болат, иди, поищи девчонок, где-то лазают, а бабушка сирену врубила, – снисходительно перевел бабушкины требования с себя на младшего брата Ербол.