Наверно, это мой ад

– С учёбой всё хорошо, я ж на журналиста учусь, тут и такая дура, как я, справится. Даже писала заметки в газеты. Представь, в редакциях порой мне не верили, что я их сама пишу, будто для этого много ума надо: писать глупости по одним и тем же шаблонам. Я всё это изучила ещё в оренбургской «Школе журналистики». Помнишь наших чудесных преподавателей? Жанр заметки изучили и сразу в бой, вот тебе задание – пиши, будет хорошо – опубликуем, жанр эссе изучили – пиши, сумеешь – напечатаем! Каждый день практиковались, и не беда если не напечатают, главное – был азарт. А тут… Нет, на самом деле преподаватели у нас очень хорошие, профессиональные: расскажут интересно и шутками в меру разукрасят свою речь, но… Не хватает той практичности, чтобы изучил – и сразу в бой. Скучный конвейер. Может быть, я это так вижу, потому что было убеждение, будто в Москве всё будет лучше, и преподавание и возможностей больше. Но…

– Ну ты и так нашла где публиковаться, просто сама не захотела. Скорее тут ностальгия по былому, по тому волшебному чувству надежды. И я чувствую тоже самое. Разве кто заменит первого литературного руководителя из Дома писателей? У нас на занятиях было всё. От поэзии хеттской царицы до малоизвестных современных поэтов. И плодотворные обсуждения, ничьё мнение не было авторитарно, автор имел право на то, чтобы отвоевать свою позицию, коли она ему так важна. Если руководитель видел, что в целом у человека есть способности, пускай он пока ещё хромает в своём творчестве, то он старался хоть раз в год, но напечатать где-нибудь – авансом, но в следующий раз ждал только ещё лучшей работы. А ведь это крайне важно для начинающего писателя! В хорошем смысле мы были разбалованы, но, тем не менее, знали куда идём. И на наших занятиях плакали от критики, были и конфликты между враждебными направлениями.

– Ничего лично я не знала. Сказано было: иди да живи… Всё думала, как в «Трёх сёстрах»: эх, в Москву бы, в Москву, тогда-то и начнётся подлинная жизнь.

– Ну, не стоит отчаиваться. Для девушек, конечно, любовь очень важна. Но вдруг ещё повезёт?

– Нет, я для себя уже ничего не жду, не люблю людей… Давно уже не люблю. Иногда мне кажется, что насчёт любви я проклята.

– Алён, ты просто тупенькая. Это бывает.

– Спасибо, Михаил. От души. После тебя, как после бани.

– Что ещё расскажешь? – к тому времени мы уже почти допили всё вино.

– На что только скучающий человек не пойдёт… Спустя какое-то время после расставания с футболистом, я посреди учебного года уехала в город N на юго-запад России.

– Отчего ты его так литературно обозвала?

– Ну не всё ли равно? Познакомилась по интернету с интересным парнем. Он мне прислал свои фото, на которых был весьма симпатичен и пригласил к себе, к тому же показался забавным собеседником, хотелось чего-то нового. Я подумала, ну почему нет?

– Действительно, отчего бы не стать куртизанкой. Или лучше гетерой? – поддержал я Алёну.

– Ты же знаешь, у меня высокие требования нравственности: кто не асексуал – тот шлюха. Поэтому говори, как есть, ни к чему красивости. Сейчас не девятнадцатый век, отчего девушка не может поехать к парню, если он ей понравился? Я даже не знала, что он богат, разве что обещал на время с жильём помочь. Ну и решила заодно город посмотрю, загуглила и бегло прочитала, что этому городу около тысячи лет и всю его историю. Купила билет в один конец и сухарей набрала. Написала ему каким поездом и номер вагона, чтобы встретил. В поезде к своему удивлению всю ночь проболтала с чудесной женщиной из Западной Украины, она неожиданно оказалась горячей патриоткой великорусского народа. И вот выхожу я из поезда вся такая не выспавшаяся, не чувствуя реальности мира и вижу его…

– Стой, дай угадаю: а он толстый и старый?

– Ну не совсем. Такой мужчинка лет тридцати, но симпатичен. Брюшко небольшой, правда, уже чуток успел отрастить, как оказалось не так давно вступил в какою-то административную должность. Как можно было ожидать: он прислал фотки пятилетней давности, где был ещё совсем красавец. Госслужба известно вредная работа, был стройный, стал полный, не зря у них хорошие доплаты, заводским рабочим можно киселя да ряженку давать за вредность, а тут этим не компенсируешь. Но человек он в целом неплохой, интересный, иначе бы сбежала, не держал же он меня.

– Да уж, к незнакомому мужику в два раза старше, в чужой город… Ужас, Алёна!

– Ты как бабулька на лавочке! Хотя так-то оно может и так, и страшно, и странно, но такая пустота в душе была – дыра размером с Бога. Я будто не чувствовала бытия, это был сон… Он раздобыл мне апартаменты, где было не веселей, чем в общежитии. Первое время я гуляла по городу, но не видела ничего, кроме облачного неба да грязных пейзажей. Улицы казались бесконечно длинны, а время тянулось словно вечность.

Он приезжал вечерами всегда пьяный и всё вздорные анекдоты рассказывал. То из своей практики, когда служил ещё в органах, то просто пошлость. Самый невинный случай из тех, что он мне поведал, как семейная пара решила разнообразить сексуальную жизнь.

– Ой, ну можешь не рассказывать.

– Нет, я расскажу, этакую гадость сложно забыть. Жена попросила мужа вставить ей плойку в одно место, муж плойку ей вставил, а вилку в розетку. Судились они знатно, и весь городок судачил об этом. Прочие случаи я старалась вовсе не слушать про всякие жестокие убийства на бытовой почве. А ему было смешно, до слёз смеялся, всё пил, говорил и смеялся. Ещё из мухоморов научил чай делать. Я ему: «не пей так много, от этого пузо растёт, ты ж ещё нестарый. «А ты не смотри, что у меня пузан», – говорит, – «я ещё до первой стадии не дошёл, а есть ещё две». «Это что же за стадии такие?» – на свою голову спросила я. «А вот какие: первая стадия – это когда мужчина не видит его, когда писает, вторая стадия – не видит его, когда он стоит, ну а третья стадия не видит его, когда (…) .

– Ох, ты-ж! Ты зачем мне это рассказала? У меня же воображение моментальное.

– Ну пардонь, мон шер, пуритане мы какие!

– И долго ты там прожила?

– Не помню, неделю или две. Мне надоело, и я сбежала, как раз стипуху прислали. Купила билет в Москву, пока его не было, и уехала, как раз надо было сессию сдавать.

– Хорошо ты подготовилась. Время зря не теряла! Небось на отлично всё сдала.

– Ну да, ну да… больно надо. Недавно вот опять заскучала. Хоть в Анадырь поезжай! Прочь из Москвы! Вроде как одногруппники хорошие ребята, общайся, заводи друзей. Я даже пыталась. Только будто я всё сплю, люди ненастоящие, или я привидение. Гуляю одна, пью одна… Не могу с людьми говорить, неловко и скучно. Всё думаю: нашёлся бы хоть один человек на свете, который любил меня.

– Ну я люблю тебя, – хотел было я поддержать подругу.

– Нет, ты не красивый.

– Пфф, ну ладно.

– Шучу, но я же сказала «человек».

– Ха! А я кто?

– Ты? Не знаю, ты моя вторая половинка, но не в плане отношений. Я иногда говорю с тобой, даже когда ты не рядом, но совсем не скучаю по тебе.

– Ясно-понятно, это что-то из бабской логики. Так-с, какими ещё похождениями похвастаешь?

– Дай-ка подумать. Был грек из Одессы и жид из Варшавы, юный корнет и седой генерал…

– О, это замечательный романс. Хотя мне не близко, но очень трогательно.

– Значит понимаешь.

– Ну разве что у тебя их было не так много. Там то куртизанка на пенсии. Тебя небось чиновник выселил от того, что не давала, а не сама ты от него сбежала.

– Может быть.

– Вот что я думаю: ты по придурковатости своей пленилась романтизированным образом блудницы, который часто встречается в творчестве Достоевского, Тургенева, Мопассана и Толстого, не говоря уже о поэтах, коих ты чрезмерно обчиталась ещё в детстве (видимо мой мозг был на той стадии опьянения, когда начинаешь выражаться умно). И вот теперь ты мне врёшь, плетёшь безобразные истории!

– Я гляжу это ты пленился образом. Но хорошо раз ты так думаешь. Уже поздно, прощай Мишель. Надеюсь, ты больше не потревожишь меня.

Я, как обычно, не понял: обиделась Алёна или нет. Посидел несколько минут, не зная, как лучше проститься и стоит ли. При свете фонаря с улицы заметил, что она уже закрыла глаза и будто спит. Ничего не придумав, я тихо ушёл.

Декабрь, 2015

***Ноябрь, 2016

Как-то в пасмурный ноябрьский день, гуляя вместо пар по Тверской, я встретил Алёну. Мы не виделись почти год. Я очень обрадовался встрече, всегда приятно увидеть давно знакомого тебе доброго человека в чужом городе.

– Здорова, Алён, как дела твои?

– А, Мишель! Привет! – Алёна улыбнулась, и мы слегка приобнялись в том духе, как это бывает у людей некогда близких, но утративших связь. – Дела хорошо, на работку вот иду.

– Пары прогуливаешь?

– Ну жить то надо, стипухи не хватает.

– Опять листовки будешь раздавать?

– Не, меня повысили. Я теперь газеты раздаю.

– Да не уж то за столько времени ничего путного не нашла?

– А мне нравится. Платят нормально. Раньше ещё писала заметки в разные газеты про культурные мероприятия, но решила приберечь нервы… Я не в метро раздаю газеты, а какие придётся, политические агитки. Ходишь по улице, думаешь о своём, с людьми говорить не надо. Иногда, когда холодно, я полчаса греюсь вон в том магазине, там продавец симпатичный.

Мы дошли до ближайшей скамейки и сели.

– Так и не любишь с людьми общаться?

– Никогда не любила.

– Может, и людей не любишь? – задал я вопрос, который на тот момент обращал в первую очередь к себе.

– Скорее люблю, чем нет, оттого и говорить не хочу, зачем впечатление портить?

– Кстати, удивительная встреча! Помнишь я когда-то написал о тебе рассказец? Ты ещё всё продолжение просила?

– Что же, написал?

– Да, только боюсь нужно много больше таланту, чтобы задумка удалась как надо… но я не то хотел сказать. Я прочитал ту главку «о любви» одной однокурснице, она вдохновила меня на то, чтобы я отправил текст на осуждение.

Алёна озадачено посмотрела на меня, и я объяснил.

– У нас так принято проводить семинары прозы в институте. Выбирают двух жертв, или же они сами вызываются, есть такие мазохисты, я, например. Каждая жертва, в свою очередь, выбирает двух специальных обвинителей. На самом деле «оппонентов», но семантика слова, скорее, подразумевает противника. Потому я и говорю осуждение, а не обсуждение.

– Так что же?

– Погоди, и вот представь четыре человека отказались быть моими обвинителями! – с усмешкой поделился я. – Правда мне и самому пришлось отказать один раз.

– Даже обвинить не захотели? Это говорит о том, что твоё творчество не интересно.

– Ты думаешь я не догадался?

– Уточнила. Вдруг ты считаешь, что гениален.

– Спасибо, Алён.

– Ну всяко бывает. Что сказали-то?

– Зачем автор нам втюхивает тупую фифу, – с виноватой улыбкой пожаловался я.

– Тут они правы. Автор не должен втюхивать.

– А преподаватель: «это торжество тупости над автором и над всем миром».

– Ахах, это так помпезно, что даже неплохо, – рассмеялась Алёна. – Если напишешь книгу, помести в аннотацию. А хвалили кого?

– На том семинаре хвалить было некого. Две слабенькие работы, к тому же никакой чернухи, скука. Кому-то наш мастер после занятия даже сказал, что не хотел идти на семинар…

– У вас преподы любят чернуху? – с любопытством поинтересовалась подруга, как человек занимавшийся писательством и даже планировавший поступление в Литературный институт.

– Не знаю, я думал, мода на чернуху ушла с девяностыми, но иногда появляется чувство будто бы нет.

– И что ваши чернушники пишут?

– Инцесты, изнасилования, убийства, публичная дефекация, поедание собак, людей и тому подобное.

– Прекрасные темы, – с сарказмом похвалила Алёна.

– У меня была надежда, что раз один человек понял, отчего не понять остальным?

– Надежда – подлая уловка… – по привычке, когда вдруг становилось грустно или неинтересно, она отделалась первой попавшейся цитатой из тех, что в беспорядке были разбросаны в её голове.

– Как «глубокомысленно» заметил мой знакомый «если бы Толстой в своей авторской речи не разжевал душевную работу Кати Масловой, то нашёлся бы умник заявивший: «я таких проституток штук пять знаю, зачем было писать о ней?» Это утрированно. Но вот говорят: «штампованная девица, таких полно». А я не встречаю…

– Ты всё о своём… Отчего же не встречаешь?

– Потому что дело не в знании Достоевского или Вийона, а в умении смеяться над собой, над жизнью, не низводя это до цинизма. Может, по подростковому глупо, но искренно и безобидно. Мне больше попадаются девицы, заявляющие: «трупы это здорово!», а читаемые ими авторы теперь такие элитарные, что приходится гуглить. Это тебе не старые добрые ТП.

– Они мутировали, Мишель! – притворно ужаснулась Алёна и серьёзно прибавила: – Хотя это явление, скорее, характерно для всего современного общества. Не так давно мне попалась статья в «Литературной газете» про эту мутацию… называется, кажется, «Жесть». Там точно подмечен триумф отстраненного и трусливого цинизма. Цинизма, который выражается в любви к жестяку, вроде убийств, инцестов и разложившихся трупов. Указана и причина, которая кроется в попытке упростить всё – мораль и культуру – призыв «не париться», сделать всё лёгким и приятным. Ведь опуститься проще, чем подняться на достойный уровень. Девушки лишь более восприимчивы к веяниям нравственной моды, об этом ещё Тургенев писал, когда был расцвет нигилизма…

– Вот как? А когда-то ты читала «Лурку» и говорила: люблю насмешливую гадость.

– И теперь читаю и нравится, разница в восприятие. Вот если бы статью из Литературной газеты разметили на этом сайте, то большинство бы расплевались, испытывая «попоболь» , они-то туда за настоящим жесткачом полезли, а не за моралью. Я же люблю насмешливую гадость, но только как горький смех. Над тем, как мы, люди, ужасно смешны и жестоки в своей бесцельной суетной жизни…

– И правда, взять хоть наши семинары прозы, после которых не остаётся в душе ничего… – мне вдруг стало лениво заканчивать мысль. – В конечном счёте, мысли о бесцельности жизни, соломоновская «суета сует»…

– Высшая и конечная ступень человеческого мышления, – усмехнулась Алёна.

– Как же тогда воспринимать что-то серьёзно, не злиться и любить людей?

– Господи, да я тебе, что, оракул? Ты точно решил, что я умна!

–Только что умничала.

– Тебе показалось. Ну хорошо, щас придумаю. Гениальный поэт сказал: мы почитаем всех нулями, а единицами себя… Так вот, прости их за это, глядишь, и тебя простят.

– Думаешь?

– Не знаю… недавно одногруппница подсунула мне дамский роман, и я там вычитала: будь добрее, чем это нужно. А что, дельный совет! Ну прощай, Мишель, мне надо работать.

Алёна ушла, я же остался сидеть и думать. Мне казалось, она хотела бы сказать что-то ещё, другое более серьёзное и важное, но видимо поняла: уже не то время, уже сказано…