Дополнения

Что же Тафаки хотел помнить? Когда Хинепири вышла за дровами, он полежал в тишине и поклялся отомстить своим вероломным родичам. Но вдруг словно вспышкой озарило его мысли. Он задумался: «Я жив и хочу им отомстить. Почему же мой отец мёртв, а я всё ещё нахожусь на другом острове? Кто я для этих людей, и что я здесь делаю?»

И именно тогда Тафаки прозрел душой, откинул лишнее и сделался стремителен, как настоящий вождь. Память об отце и его смерти от чужого племени вдруг придала ему столько сил. Во много раз больше, чем недавно отнимала. И он пришёл утром к Большому дому звать людей со своими семьями уходить вместе с ним из этого селения. Многие воины за ним пошли.

2

Много-много лет назад Тафаки был ребёнком. Вспоминая то время, он думал, что у него два тела. И две души. Но как, имея два разных тела – маленькое тогда и большое сейчас – и две души – наоборот: большую и маленькую, – он тогда был и сейчас продолжает оставаться всё тем же Тафаки?!

Три его старших брата жили с матерью Урутонгой в одиночестве на берегу большого острова. По вечерам они собирались в своём доме. Дети танцевали, а мать смотрела на них и радовалась. Лишь один единственный раз вместо того, чтобы петь и хлопать в ладоши, она, наблюдая за сыновьями, вдруг начала пересчитывать их. Она показывала на каждого мальчика своим ещё молодым пальцем и называла имя. Этот сумбурный и на первый взгляд ничего не значащий пересчёт изменит много в её жизни. Всё начинается с малого. Но Урутонга не была философом. Она была практичной женщиной и именно поэтому доверила свои сомнения цифрам.

– Первый – Таха. Второй – Рохо. Третий – Вахо.

И тут она сбивалась, потому что из-за знакомых спин поглядывал ещё один ребёнок, совсем маленький. Урутонга начинала считать заново.

– Первый – Таха. Второй – Рохо…

Женщина запнулась, потому что уже на «второй» догадалась, что счёт снова не сойдётся.

– Откуда же взялся четвёртый? – разводила она руками.

– А я тоже твой сын.

– Здесь только мои дети, а тебя я вижу сейчас впервые.

– Ты родила меня – неужели не помнишь? – и бросила в пену прибоя, обернув своими отрезанными волосами.

Урутонга удивлялась всё сильнее и слушала дальше.

– Меня окутали водоросли, и я перекатывался по волнам. Медуза прикрыла меня своим телом от мух и птиц. Так меня прибило к берегу, и мой прародитель побежал ко мне так быстро, как только мог. Он обогрел меня и спас у своего очага.

В этой самой неправдоподобной части своего рассказа Тафаки говорил иносказательно. Что обозначала медуза, волосы матери, старик, который очень быстро бегает, поймет не каждый, кто услышит, а лишь тот, – в данном случае та – кто должен услышать. Что скрывается за ужасающей тьмой мифа, и как научиться этим жить, думать этим? Увы, мы лишены этого дара… Нам уже не никогда до конца не понять, как человек дышал бесконечной глубиной своих обрядов и иносказаний, как пользовался этим. Слова к тому же обозначают больше, чем называют. То, что порой хочешь или не хочешь сказать, посредством слов трансформируется в особые образы, которые подобно волнам ходят в океанах и бьются о берег восприятия собеседника. Это магия, абсолютно осязаемая; со временем меняется лишь отношение к ней.

– Ты действительно мой младший сын! – сказала Урутонга. – Пойдём спать со мной, чтоб я могла вдоволь на тебя наглядеться.

И тут женщина совершила свой первый наивный просчёт. Хотя можно ли назвать это просчётом, если он сыграет в пользу её ребёнка. Однако если отбросить далёкое будущее, которое на тот момент ещё даже не существовало, её предложение и было настоящим просчётом. Предложив младшему сыну спать рядом с ней, она невольно заставила старших мальчиков позавидовать ему. Они дольше знают свою мать, чем этот выскочка. Они дольше любят её, но им она никогда не позволяла спать рядом с собой.

Им вдруг захотелось тех же почестей, что и новоприбывшему брату. Такие моменты бывают с каждым. Но как смешон человек! Сначала он ни о чём и не думает, а потом удивляется, как он без этого жил. Сначала он переживает, что у него ничего не будет, а потом, что ему нечего хотеть. Иногда же лучше, чтобы некоторые мечты так никогда и не сбылись.

Но мальчики завидовали: «В нашем рождении сомневаться не приходится. Раньше она кормила нас грудью и укладывала спать на мягкие циновки, а теперь, когда мы стали старше, даже не приласкает. А этот! Может он вскормлен водорослями или ещё чем. Может он и не её сын! Можно ли поверить, что он брошен в море и не утонул? А теперь этот маленький хитрец смеет называть нас своими братьями!»

Но тут в спор вступил Таха, самый старший:

– Ничего, пусть он тоже будет нашим братом. Пока не поздно, вспомним, как говорят взрослые: «С другом спор решай мирно, а с врагом – войной». Давайте постараемся, чтобы между нами не было вражды, и пусть чёрные мысли покинут нас здесь».

И пристыженные братья согласились и оставили своё недовольство.

Однако не взошло ещё солнце, а случилось ещё кое-что. Урутонга проснулась перед самым рассветом, когда мальчики спали, и покинула дом. Утром все заметили, что её нет. Старшие привыкли к отлучкам матери, но Тафаки очень огорчился и целый день тосковал. Вечером женщина вернулась. Все снова танцевали и пели, и на ночь Урутонга позвала Тафаки: «Пойдём спать, малыш». И утром всё повторилось, но никто снова не удивился.

Тафаки было странно, непонятно, куда уходит мать. На следующую ночь он подкрался в темноте к спящей и стащил с неё юбку, которую тут же разорвал в клочья. Этими лоскутами он заткнул все щели в доме, а сам стал ждать.

И вот настал рассвет. Обычно в это время ноги спящих в одном углу уже видны из другого угла. Урутонга проснулась, но в доме было темно. «Какая длинная ночь», – подумала она и опять уснула. Тафаки то проваливался в сон, то снова приходил в сознание, но когда мать вскочила на ноги, отдёрнула занавески и ужаснулась, мальчик уже был совсем бодрым.

Урутонга, заметив, что на ней ничего нет, схватила кусок циновки и со всех ног куда-то побежала. Это был её второй просчёт, ведь маленький Тафаки следовал за ней до тех пор, пока мать не выдернула пучок травы и скрылась в образовавшейся ямке. Некоторое время мальчик думал. Он был ещё достаточно мал, чтобы не быть пугливым. И он был достаточно мал, чтобы быть пугливым. Точнее Тафаки ещё не знал, что такое страх и не мог точно сказать, опасается он предстоящего преследования или нет. Что-то в этом было: загадка, любовь, тревога и детское чувство погони. Разгорячённое чувство, когда уже нельзя остановиться, и мысли заменяются инстинктами. Детскими, а значить наиболее звериными.

Тафаки двумя руками схватился за куст, выдрал его и прыгнул в нору головой вперёд. Как червяк, как ящерица он врывался в узкий лаз, и был готов поверить, что в этот самый момент он и был на четверть или даже наполовину червяком. Как же здесь прошла мать? Может она тоже умеет менять облик? Так Тафаки ещё раз столкнулся с магией, но кто может со всей уверенностью сказать, что мальчик вырвал тот самый куст и не роет новый ход своей же головой?

Наконец, достигнув выхода, Тафаки распрямился, стряхнул с себя рыхлую землю. Его глазам предстала новая огромная страна: ходили люди вокруг разных домов и хижин. Он залез на дерево манапау и стал смотреть. Людей было много и их лица трудно было разглядеть. Но лицо матери разглядывать и угадывать не надо было: она – вон та женщина, что лежит с мужчиной вдалеке ото всех, на ней вместо юбки кусок циновки. Обрадованный Тафаки слез с дерева и подкрался к Урутонге. Он слушал, как мужчина и женщина ласково называют друг друга по именам, и хотел послушать ещё. Что-то было в этом притягательного, нового; Тафаки растворился в окружающем его тёплом воздухе, пахнущем людьми, а не пустотой и морем. Но тут мужчина резко развернулся и больно схватил мальчика.

– Это твой младший сын! – с улыбкой вскрикнула Урутонга. И взгляд мужчины смягчился, а крепкая хватка его руки была уже не удушающей, а любящей и прижимающей к сердцу. Вот пример того, как одни и те же вещи человек может называть разными именами. Искра пробежала в обе стороны по этой руке. Рука сейчас соединяла отца и его сына крепче, чем пуповина – сына с матерью.

Тот момент, когда отцовские, теперь голые, а тогда облачённые богатой плотью, кости держали так сильно мальчишку, запомнится на всю жизнь. Всё это происходило в те времена, когда Тафаки ещё не знал, что память его уже начала работу и навсегда сохранит температуру воздуха, запахи и какой-нибудь непонятный предмет в стороне, на первый взгляд ненужный. Потом человек назовёт это воспоминаниями. Хорошо, что они бывают.

Так ли всё было на самом деле, до конца не ясно. Возможно, есть какие-то неточности, но в основном, и Тафаки в этом основном уверен, всё было именно так. И пусть где-то память увеличила масштабы некоторых моментов – они от этого стали только лучше. Потому что теперь они уникальны, прекрасны и принадлежат только одному Тафаки, что говорит о его увлечённом жизнью уме. Он теперь вождь, он должен быть незаурядным.

3

Теперь он вождь, он должен быть особенным. Он живёт и прошлым, и будущим. Где-то между ними, и не всегда это – сегодняшний день.

Старшие братья Тафаки остались там, где отец и мать. Наверно, они тоже мертвы. Но Кирики родился после Тафаки, и он пришёл к брату, как только узнал, что тот строит свою деревню. Они поделили между собой лодки и дома. Дома достались Тафаки, а лодки – Кирики. Только он один знал, что Тафаки боится открытого глубокого моря из-за своих каких-то детских воспоминаний. По мнению Кирики, эти воспоминания были такими далёкими и сумбурными, как первобытный хаос, когда ещё не было островов, а Тангароа летал в виде чайки в поисках земли – и даже эта история была реальнее большинства рассказов Тафаки о детстве. Ведь его детство происходило, когда Кирики ещё совсем не было – страшно и не может быть! Тогда как во времена Тангароа не было никого, а значит, это справедливее и проще представить.

Они поселились на острове Тонга и зажили общиной. И хоть Тафаки был вождём, его слово считалось решающим, одно лишь то, что он передал командование лодками брату, говорило: вождь хочет снять с себя максимально больше ответственности. Он и хотел на самом деле. Он думал: когда люди освоятся, сразу пойдём войной на Панатури-убийц.

– С Панатури будет не легко драться, – говорил Кирики.

– Многие говорят, они даже не люди, – вторил ему Факатау, знатный воин, о чём говорили татуировки на его лице. (Панатури – в переводе «подобные»)

– Да, так говорят. Я тоже слышал, – снова брал слово Кирики. – И нам понадобится больше времени, чтобы подготовиться. Нужно больше лодок.

Тафаки соглашался. И хоть жажда мести кипела в его сердце, он понимал, что переселение, необходимое для создания новой родовой силы, должно произойти благополучно. Первое время Тафаки задыхался от гнева. Даже не спал три ночи подряд. Ему казалось, что всё идёт слишком медленно и неповоротливо. Он старался мало контактировать с людьми, ходил, потупив голову. В его глазах читалось целеустремлённость, грозовая сила и одновременно свежесть – каждый читал это во взгляде вождя, но понимал по-своему. Может быть поэтому все пошли за ним?

Но одно дело – увести людей с освоенных мест, и совсем другое – вести их за собой, куда пожелаешь. Это надо было доказать! Как это сделать, когда гнев душит тебя и хочется бросать копьё во врага, а не с холодной головой знакомить других с собой, с таким, какой ты на самом деле. Почему люди не могут сразу познавать других людей, и почему знакомства с целями, идеями и характером так затягиваются. Один неправильный поступок и ты уже не тот, кто ты есть. О тебе уже составлено совершенно ненужное мнение.

На совете Тафаки как-то сказали: «Да, ты такой же член нашего общества, но ты также наш вождь!»

После этого Тафаки приказал приостановить военные сборы и строить крепкие дома. Воины, родичи Факатау, отложили свои палицы и копья в сторону и достали сачки и луки для рыбной ловли. Женщины бросили делать припасы для похода и принялись разукрашивать материю для одежды, ковриков, покрывал; плести волокна для циновок, юбок и набедренных повязок.

Всего за несколько дней, заметил Тафаки, наспех выстроенный лагерь превратился в настоящее поселение. Поддерживался огонь, копались и обкладывались листьями ямы для хранения еды. Люди плавали в океан, привозили и спрутов, и множество мелкой рыбёшки. Однако любимое многими мясо черепахи здесь добывать было проблематично. Люди работали, облегчая свой труд песнями и заклинаниями.

Но и сейчас Тафаки тревожили разные сомнения. Как бы люди не позабыли то, что они не просто мирная деревня; как бы им остаться угрожающей силой? Пройдёт время, и они сплотятся, но во что? Как бы направить их сплочение в нужную сторону.

Время, которое раньше было так необходимо Тафаки и Кирики, может оказаться также непобедимым врагом. Как распорядиться временем? Как бы урвать ещё немного времени? – вот какой главный вопрос. И единственный, на который нет ответа. На остальные есть. Просто всем удобней думать, что и на многие другие тоже нет.

Однажды Кирики подошёл к брату-вождю и сказал:

– Люди плавают в океан. Они всегда плавали и подвергали жизнь опасности. Но сейчас нельзя подвергать опасности воинов, пока не вырастут новые. Послушай моё предложение. Мы поселились совсем близко со страной Аотеароа. (в переводе «Длинное белое облако», иначе Новая Зеландия). Многие говорят, что там водятся очень большие птицы моа и у них много очень вкусного мяса. Мы могли бы один раз в месяц приплыть туда, поймать этих птиц и привезти сюда много мяса. Эти птицы ростом с человека, и они не умеют летать.

– Сколько ты хочешь взять с собой людей? – Тафаки заинтересовался предложением Кирики.

– Только я. И ещё пятеро. И три большие лодки.

– Вы не сможете управлять тремя большими лодками!

– Мы сможем. И на больших лодках можно привезти много мяса.

– А красивые ли перья у этих птиц?

– Говорят, они серые, но мягкие и пушистые.

Тафаки дал согласие, и люди отправились навстречу опасности в поисках удобств.

Тафаки остался, а забот становилось с каждым днём всё больше и больше. И главное: подходил срок рожать некоторым женщинам, среди которых была Хинепири. В селении были жрецы-тухунга. Они обычно освящали постройку лодок, начало сева. Кроме того, они были знатоками преданий и легенд. Иногда же, по мере сил, врачевали. Нужны были ещё и таура для обрядов и для общения с богами, но их пока не было.

Когда появились первые дети, все были счастливы. В день, когда родился третий сын Тафаки, которого назвали Вахие-роа, сам Тафаки впервые не вспоминал о мести. Он говорил: «С матерью человек какое-то время связан пуповиной, а с отцом всю жизнь: опираясь на его руку».

Все отвечали: «Мудрый Тафаки!» Но вождь всего лишь умел помнить и применять свой жизненный опыт.

Вокруг был новый мир из живых людей. Как можно было объяснить им, что они нужны для мести? Сейчас, когда Тафаки из-за различных дел немного отвлёкся от своего всё ещё сильного гнева, он понимал, что так просто он уже не может выйти и сказать: «Люди, давайте убивать Панатури, ведь я этого хочу». Надо было подбирать другие слова. Надо было бы научить всех читать его мысли. И хоть всё уже ясно, никто бы пока не понял его мыслей. В них теперь не было цельности. Словно вывалил все детали из мешка на землю, но ещё ничего не собрал из них. И с каждым днём детали всё сильнее перемешивались.

Однажды к Тафаки пришли братья его жены со своей прочей роднёй.

– Арики-Тафаки, раатира-Факатау и другие! Мы слышали, многие говорят, вы хотите воевать с другими племенами. Мы пришли и привели наши лодки, чтобы идти с тобой. Давай не помнить того, что было, а мы можем помочь тебе.

Тафаки принял их. Он кивнул и пригласил их в большой дом. Но теперь их присутствие уже не приносило никаких эмоций. Голова его была полна другими мыслями: ещё три женщины должны были родить, четверо рыбаков долго не возвращаются из океана, нет никаких вестей от храброго Кирики. Если бы получилось охотиться на Аотероа, можно было бы готовить больше лодок для войны. Но Тафаки волновался, как бы не потревожить ненароком какое-нибудь другое племя.

Вскоре состоялись и первые свадьбы. Другие общины и племена стали признавать и общаться с поселением Тафаки. А однажды под вечер вернулся Кирики и все пятеро охотников были с ним целые и весёлые. Они привезли три лодки, набитые мясом птицы моа – освежёванные и недавно убитые.

– Мы долго охотились и бродили по той стране, – говорил Кирики. – Мы были очень осторожные, не сразу ступили на берег, чтоб не попасться чужим людям, но всё время мы были одни. Мы сделали ещё много припасов там, и скоро можно будет ещё вернуться.

Ночью никто не спал, все танцевали и пели магические песни, как вдруг меж людьми возник перепачканный грязью и кровью юноша. К нему подпрыгнул Факатау.

– Что с тобой, Тухуруху?! И где мой брат?!

– Ты помнишь, – отвечал юноша, напившись воды, – вы все помните, как я с Туфакаро, с братом Факатау, отправился на остров племени ати-хапаи, чтобы навестить их сестру, что замужем за сыном вождя этого племени?

– Да, я помню! Рассказывай, что произошло! – торопил Факатау.

– Мы тоже помним, – отзывались застывшие люди.

– Мы поселились в большом доме семьи вождя, и твоему брату Туфакаро приглянулась дочь вождя, а она тоже была к нему очень внимательна. Они оба глядели друг на друга, ты понимаешь?

– Да, я понимаю! Но где же мой брат сейчас?

– Но до этого дочь вождя подавала знаки другому человеку из своего племени. И однажды он со своими друзьями предложили Туфакаро бороться. Туфакаро схватил его и бросил об землю. Побеждённый сел, и у него был такой смешной вил, что все стали над ним смеяться. Ведь Туфакаро был такой сильный, ты помнишь?

– Да, я помню, он очень сильный. Почему он не приехал?

– Туфакаро решил, что борьба окончена, и стал просовывать голову в разрез своего плаща. А побеждённый поднялся на ноги и ударил Туфакаро камнем по голове и убил. Подбежали другие люди ати-хапаи разрезали его тело на куски и съели. А кости повесили на крышу большого дома. Они хотели убить и меня, но я убежал. Несколько дней я прятался и слышал, как кости стучат, а ваша сестра говорит: «Напрасно вы стучите, кости того, кто был съеден. Здесь нет никого, кто оплакал бы и отомстил». Когда настала благоприятная погода, я украл плот и приплыл сюда.

Тафаки понимал, о чём думают все, кто слышал эту историю. Он на их месте думал бы так же, потому что он уже был на их месте. Но почему же настало время, когда личная цель уходит на второй, на третий план, уступая место потребностям многих, рода? Тафаки принимает решение. Быстро, в противном случае это уже будет не решением, а… уступкой. Так будет казаться со стороны, и при этом не будет правдой. Нельзя терять ни минуты, иначе общее горе может стать горем одного человека, и тогда ничего не будет.

4

Ничего не будет после нас и после многих других, ибо мы и многие другие заблуждаемся, думая, что наш след и наше слово имеют какое-то значение для окружающего мира. Ничего не имеет значения, думал Тафаки, собираясь на войну. Может быть, только восход и закат солнца, приливы и отливы, потому что они не связаны с человеком, с его слабостями, пороками, его чаяниями и конечными поступками. Всё, что имеет значение, существует без человека и называется природой. А человек наделил себя слишком многим дополнительным и одновременно лишним, чтобы считаться её частью. Заберите у человека всё. Оставьте ему только одно – месть.

Род жаждет мести. От этого горит его кровь, это навсегда останется в его памяти, поэтому кажется – и именно кажется, – что сейчас совершается что-то важное.

Однако вскоре приплывут на больших кораблях европейцы и истребят весь род Тафаки. И многие другие роды. Вся жизнь с её чаяниями, надеждами, рисками, а так же подвигами, ритуалами и песнями проходила впустую. Кровь высохнет, а память исказится. Всё умрёт и исчезнет.

Тафаки был бы рад, если бы жили его потомки и помнили о нём; и даже рад, если бы они жили и не помнили о нём. Но о нём и некому будет помнить. Европейцы запишут истории язычников-туземцев и будут пересказывать их для увеселения. И, как уже было сказано, никогда не поймут  пропитанное страхом, запретами и чёрной темнотой мышление древнего мифического человека. Мы можем лишь превращать его магию и обрядовую жизнь в иносказательные сказки, и пытаться находить в них кое-что.

Увеселяться же было чем! Десятки (а напишут – сотни) лодок были готовы и ждали отплытия к землям ати-хапаи. Лодкам давали имена: Тапахукаре, Тароа-и-таипаки, Хакирере, Махуну-аватеа. Всем лодкам, каждой из них дали своё имя. Когда кончили связывать верхние настилы, пришли женщины и принесли припасы. Они складывали всё нужное в эти лодки, без конца повторяя плач по Туфакоро, чтобы воодушевить воинов, не дать им забыть, для чего всё это затевается. Многие читали и напевали разные заклинания. Магия – повсюду, ежедневно, в каждой мелочи, иначе можно потерять последние связи не только с природой, но и с другим, может быть не настолько видимым миром. Заклинания и молитвы были обращены к Тангароа, который в зависимости от острова мог быть и богом тьмы и смерти, и богом моря и рыбаков, а так же ещё чего угодно. Молились также богу Ту, уделом которого почти везде была война.

– Что мы сделаем, когда победим? – спрашивал Кирики.

– Погрузим в лодки всё, что сможем увезти, остальное сожжём, – отвечал Тафаки.

Потом они танцевали, а после разбились на отряды и стали репетировать свою войну. Один отряд нападал на воображаемого врага, а потом бежал. В это время подступал второй отряд и нападал на удивлённого, но всё так же невидимого врага. Днём они сели на свои лодки, и под команды Кирики к вечеру приплыли на остров ати-хапаи с другой стороны от поселения. Тут уже командовал Тафаки.

– Слушайте меня! Мы должны подождать, пока не стемнеет, и напасть на врага незамеченными.

 Все затаились и стали есть, ведь перед битвой разыгрывается аппетит, но Тафаки приказал нескольким верным людям продырявить дно у трёх лодок, на которых плыли братья его жены со своими людьми.

– Может, мы вынем припасы отсюда? – спросили его.

– Нет, мы не забираем то, что жертвуем, – ответил Тафаки. В этот самый момент он немного изменился. Он понял, что очередной его путь закончился. Он окончательно созрел. Юность уже не вяжет рот. Он не думал о том, правильны ли его решения, у него не возникало сомнений. Он знал "как надо", и люди верили ему. Во все времена лидеров обожествляли. И вот, когда стемнело, уже другой человек в теле  Тафаки воскликнул.

– Слушайте меня! Почти стемнело, садимся на лодки!

В темноте они столкнули лодки на воду. Тафаки подошёл к Кирики и попросил немного отплыть от берега. Не задавая лишних вопросов, Кирики сделал это. И как только они изменили курс, послышались возгласы удивления: три лодки одна за другой начали тонуть. Остальные проплывали мимо и не оказывали им помощи. Они и не могли это сделать: не потому, что лодки почти переполнены, и не потому, что уже совсем стемнело. Потому что так сделал вождь. А потом он подплыл и колол барахтающихся копьём.

Первое, что задумал Тафаки, сбылось. Он тоже отомстил. И не между прочим, как может показаться со стороны, а по-настоящему, дерзко, понимая ситуацию до конца, до предела. Пусть он был в растерянности, и у него кружилась голова от бытовых проблем, когда братья жены пришли к нему в надежде участвовать в его предстоящих войнах (о которых говорили многие острова, поспешившие свести с Тафаки дружбу) и урвать часть военной добычи. Они пришли к нему в надежде, что у него короткая память, а ещё для того, чтобы самим, может быть, не стать военной добычей. Но, по мнению Тафаки, их гнусный, нетерпеливый и лживый поступок не достоин войны. Он пригодился лишь в качестве жертвы войне – как вынужденные потери. Так должны были понять действия Тафаки его люди. Так они и поняли. У тех же, кто знал, что у вождя есть причины возненавидеть утонувших людей, вопросов не возникало вовсе. Но сам Тафаки знал: это просто месть, никаких лишних слов. Он утопил обидчиков в море, только это важно.

И вот они приплыли. Высадились. Осмотрелись по сторонам.

Большой дом, рядом хижины, негромкий шум мирно разговаривающих людей. Воины окружили поселение и стали ждать. Вдруг Кирики тащит кого-то за волосы, заткнув пленнику рот.

– Зачем тебе этот человек? – удивились Тафаки и Факатау.

– Какова будет цена мести, если мы вступим в битву с ними, и многие из наших умрут? – шёпотом спросил Кирики. Тафаки и Факатау удивлённо посмотрели на него.

– Мы все пошли за тобой, арики-Тафаки, по первому твоему зову… – продолжил Кирики, хотя все знали, что никакого зова не было, ни когда Тафаки предлагал переселяться вместе с ним, ни теперь. – Мы поступили так, потому что ты наш вождь. Так, может, если нам удастся схватить вождя ати-хапаи, нам будет легче сражаться с ними со всеми?