Настасья Алексеевна. Книга 4

Даже проталкиваясь сквозь порывы снега, держа друг друга под руки, они, перекрикивая ветер и посмеиваясь над его бесплодными усилиями столкнуть их, говорили о предстоящем в клубе концерте, где оба выступали: он – конферансье, а она со стихами и песнями. Хотя сейчас они шли просто в столовую на обед.

– Это даже интересно: дойдём ли, – кричала Настенька, упираясь плечом в ветер, который не только мешал говорить, но и останавливал дыхание, заставляя отворачиваться, чтобы вздохнуть.

Самым опасным было переход дороги у здания столовой. Тут ураганному ветру было самое раздолье. Из-за летящего в лицо снега нельзя было видеть впереди ни гор, ни тем более фиорда, погружённого далеко внизу в ночной мрак. Не было видно даже смотровой площадки, с которой обычно в полярный день полярники любят любоваться водами раскинувшегося перед ними Грин-фиорда и лежащей на горах фигурой рыцаря.

Вдруг над головой что-то загремело, и в воздухе, едва не задев наших пешеходов, пронеслось распластанное чёрное чудовище.

Настенька от неожиданности ойкнула и инстинктивно согнулась. Так же нагнулся и Евгений Николаевич, говоря:

– Чуть не убило нас. Это, я думаю, железный лист сорвался с крыши. Ну, повезло. Давай скорее!

Но они буквально ползли вниз по лестнице навстречу ветру. А если бы он дул сзади? Их могло снести со ступенек. Но вот они у дверей. Заходят, а следом за ними входят и догнавшие их двое шахтёров.

– Счастливчики, – пропищал один из них фальцетом, – вас листом могло срезать.

– Могло, – согласился Евгений Николаевич, – но не судьба.

Теперь можно было смеяться и радоваться жизни, которой только что угрожала чистая случайность. Можно было спокойно стряхивать с дублёнки снег, снять с головы шапку ушанку из волчьего меха, повесить одежду на вешалку, помочь раздеться Настеньке и отправиться на второй этаж в обеденный зал, где в такую погоду пришло не так много посетителей, и очередь на раздаче практически отсутствовала. Многие не рискнули выходить из тёплого гнёздышка своей квартиры, предпочитая переждать немного штормовую передрягу или вообще отказаться от обеда.

Возле выходящей лестницы, у самого окна расположился фанерный шкаф с открытыми ячейками, в которые приходящие в столовую помещали свои сумки и прочую ручную кладь. Некоторые ухитрялись вкладывать в отделения даже верхнюю одежду, если она отличалась от обычных вербацких, выдаваемых каждому новому работнику, тулупов. Это делалось на всякий случай, чтобы кто-нибудь не умыкнул красивую шубку или меховую шапку, если они повесят их внизу на общую вешалку. Это могло случиться редко, но могло, и потому наиболее опасливые засовывали свою наиболее ценную одежду в узкие ячейки и тогда садились в зале за столик поближе, чтобы видеть то, что лежит в ячейках. Конечно, это являлось перестраховкой, так как воровство в посёлке случалось крайне редко.

Евгений Николаевич всегда вешал свою дублёнку внизу, не боясь, что её украдут. Правда, как-то, одеваясь на выход из столовой, он не обнаружил в кармане оставленные им норвежские монеты. Естественно, кто их вынул и переложил себе, выяснить было абсолютно невозможно, потому оставалось только посетовать на свою беспечность и больше не оставлять в карманах деньги.

В этот раз Настенька свою сумку с полотенцем, купальником и резиновыми тапочками, взятыми для того, чтобы после обеда идти в плавательный бассейн, положила в ячейку, а из сумки Евгения Николаевича достала банки и пошла с ними на базар. Это уже не казалось смешным, что базаром жители российских посёлков называли не тот рынок, на котором они торговали сувенирами иностранцам, а тот прилавок столовой, на котором выкладывались закуски: сыр, колбаса, селёдка, салаты, солёная и свежая капуста, огурцы, масло. Иногда можно было насчитать до двадцати наименований закусок.

– Я пойду, поюшарю чего-нибудь к ужину, чтоб не ходить в такую погоду, – сказала Настенька, – а ты пока ставь на подносы, что унесёшь.

– Ладно, – согласился Евгений Николаевич и подумал: «Вот что значит семейная жизнь. Жена обо всём заботится – и об ужине думает, и о плавках да купальнике в бассейн не забыла. То я всё сам целый год должен был помнить, а так она взяла на себя часть моих же обязанностей, и мне это очень приятно. И странное дело: мы ещё официально не женаты, но Настенька так себя держит со мной, словно мы живём вместе сто лет. Она всё обо мне знает, всё, что нужно делать, помнит и вроде бы не командует, но я выполняю то, что она говорит. И мне хочется, чтобы она командовала мною. Но как же она меняется на работе, где я начальник. Ни полслова возражений. Хотя в работе с туристами она дока. Ничего не скажешь – лучше меня соображает. Так тут и все карты в её руках».

Рассуждая так сам с собой, Евгений Николаевич почувствовал, что слёзы умиления готовы выкатиться из глаз от таких мыслей о его любимой Настеньке. Он тряхнул головой, отгоняя мысли, и подошёл к раздаточному окну, где худенькая и кажущаяся высокой, благодаря белому колпаку на голове, раздатчица Лида при виде приближающегося начальника, и, заметив, что он пришёл не один, уже налила две тарелки борща. Поставив их на поднос, Евгений Николаевич ловко пристроил его на ладонь левой руки и понёс, как делают официанты, к столику у окна. Затем с пустым подносом вернулся ко второму раздаточному окну за вторым блюдом. Давали картофельное пюре с курицей. Можно было, конечно, взять пельмени или гречку, но Настеньке больше понравилось бы пюре да со взятым на базаре салатом из свежей капусты и моркови да парой свежих помидорчиков. Вкусы Настеньки Евгений Николаевич уже изучил, как и она его.

Возвращаться из столовой помогал ветер, дувший в спину и буквально подгонявший в гору. Но молодая пара шла недолго. Здание спортивного комплекса, ярко светящееся изнутри сквозь стекло окон под крышей плавательного бассейна, находилось совсем рядом, по правую сторону от дороги. Ступеньки каменной лестницы вели к площадке. На ней по правую сторону от двери кто-то вылепил из снега большую фигуру чёрта с рогами, а рядом бабу. Над столь смешной композицией на стене красовалась надпись на английском языке, извещавшая, что здесь находится спортклуб. Стеклянная дверь ведёт в прихожую, где за столом сидит дежурная медсестра. На столе стоят две картонные коробки с карточками посетителей клуба. Карточки выдаются каждому, кто по прибытии в Баренцбург прошёл медкомиссию и получил разрешение на посещение бассейна.

Настенька нашла свою карточку и Евгения Николаевича и переложила их в другую коробку. Так делали все, чтобы в случае поиска того или иного жителя городка по какому-нибудь срочному делу, а это иногда случается, можно было бы позвонить в спортивный комплекс и узнать, не находится ли этот человек как раз в бассейне или на спортивной площадке, и если здесь, то подозвать его к телефону или отправить прямиком на службу, где он неожиданно потребовался.

Войдя в коридор, можно было одетым подняться по неширокой лесенке на второй этаж к другой двери, открыв которую, чувствуешь внезапную волну тёплого воздуха. Это вы попадаете на балкон плавательного бассейна, откуда можно наблюдать обширное водное пространство голубоватого цвета размером двадцать пять на десять метров, а рядом значительно меньший и гораздо мельче детский бассейн, отделённый от взрослого широким проходом.

Сверху интересно наблюдать, как сильные спортивные фигуры, подходя со стороны задней стены бассейна, украшенной мозаичным панно с плавающими дельфинами, то ныряют с небольших тумб, то спускаются по коротенькой железной лесенке прямо в морскую воду и начинают либо плыть вразмашку, энергично отмеривая двадцатипятиметровку, либо расслабленно плывут, неторопливо разводя в стороны руками.

Тут сразу заметишь профессионального пловца по используемому им стилю кроль, когда человек режет воду подобно буравчику, выглядывая из неё лицом лишь на секунду, чтобы глотнуть порцию воздуха и снова уйти под воду. Или, скажем, баттерфляй, при котором тело выбрасывается из воды наполовину вместе с потоками срывающейся с разбрасываемых в стороны рук воды, чтобы потом с плеском рухнуть в гонимую перед собой волну и спрятаться в ней с головой. Таким лучше не попадаться на пути, чтобы они невзначай не погрузили вас в воду с головой своим быстрым, почти слепым, стремящимся только вперёд движением. И тогда вы оба будете недовольны: он оттого, что прервал своё тренировочное плавание, а вы потому, что вас чуть не зашибли и даже могли потопить. Хотя, конечно, глубина здесь достаточная для плавания, но всё же небольшая и никто ещё никогда в этом водоёме не тонул.

Потолок, отделанный тонкими деревянными рейками и поддерживаемый мощными балками, наискосок спускается к длинному ряду узких окон, сквозь которые небо не видно только лишь по причине внутреннего освещения, упирающегося в глухую ночь. Но торцовая стена с одной стороны бассейна состоит сплошь из стеклянных рам. За ними можно было бы легко увидеть звёзды и луну, да пурга на улице, какое уж тут небо? Иное дело летом. Тогда лучи солнца прожекторами, разделёнными тонкими оконными рамами, освещают часть водной глади, и ты заплываешь в этот кажущийся горячим лоскуток света, ложишься на спину и нежишься, чувствуя себя, как на южном берегу солнечного Крыма.

На этом же этаже слева от бассейна большой зал для волейбола, баскетбола и мини футбола. Зрители сюда собираются в основном, когда проводятся встречи между сборной Баренцбурга и приезжими командами из Лонгиербюена или Пирамиды. В такие дни чуть ли не весь комплекс наполняется криками восторженных или возмущённых болельщиков, а в сетку, защищающие окна от боя, время от времени ударяется пущенный неудачным футболистом мяч.

Рядом бильярдная и возле неё телевизор для желающих смотреть новостные или другие программы, не выходя из комплекса. В кресла усаживаются немногие: у каждого дома есть свой телевизор, так что сюда заглядывают по пути, если показывается особо интересная программа.

Если же спуститься на первый этаж, а потом ещё ниже на то, что называют обычно минус первый этаж, то уже под относительно низким потолком, по сравнению с футбольным залом, располагается комнаты для теннисных столов и игры в бадминтон, шахматы, гимнастический зал и тут же зал тяжёлой атлетики.

Больше всего посетителей, конечно, на первом этаже, на котором кроме раздевалок перед входом в бассейн в полном соответствии с правилами гигиены располагаются душевые кабинки. Для любителей есть и сауна с распределением дней работы отдельно для мужчин и отдельно для женщин. Как-то по рассеянности Евгений Николаевич вошёл в раздевалку сауны, а там только что вышла из парилки раздетая догола женщина и, увидев хорошо знакомого мужчину полу возмущённо, полу смеясь, и быстро прикрывшись полотенцем, воскликнула:

– Ну, Евгений Николаевич, сегодня же женский день.

– Ой, извините, – сказал растерявшийся Евгений Николаевич и уставился взглядом на обнажённую фигуру.

– Так выйдите ж, – подсказала, совсем уже смеясь, женщина, и только тогда он сообразил, что нужно повернуться и закрыть за собою дверь.

С этой сауной случилась и другая история, о которой потом рассказывала Евгению Николаевичу Настенька.

В Баренцбург в дни отъезда Инзубова на материк примчалась на десяти снегоходах группа норвежских туристов. Настенька провела для них экскурсию по посёлку, показала музей, завела в спортивный комплекс, и они стали ужинать в баре, но попросили разрешения после ужина посетить бассейн и русскую сауну. Узнав об этом, директор рудника согласился, но чтобы не было никаких осложнений, распорядился закрыть комплекс на несколько часов раньше, так что, когда Настенька привела туда норвежцев, во всём огромном здании никого уже не было, кроме хозяйки комплекса.

Естественно Настенька повела гостей сначала в сауну. Группа состояла наполовину из высоких бородатых мужчин и наполовину из дородных женщин. В раздевалке сауны все начали раздеваться и к вящему изумлению переводчицы и мужчины, и женщины, ни мало не смущаясь, обнажились полностью и все вместе пошли в парную, позвав с собою и Настеньку. Она была дипломатом и не могла проявить российское непонимание такого поведения иностранных граждан, которым оно казалось вполне нормальным, потому, скрепя сердце, тоже разоблачилась и вошла в сауну, но не полезла на полки, где тесно устроились обнажённые тела обоих полов, а осталась стоять внизу.

Распарившись, норвежцы весело отправились, не одеваясь, вслед за Настенькой в бассейн, где и плавали в своё удовольствие, оглашая громкими криками и смехом широкое пространство бассейна, огни которого были притушены, Ночь в то время оказалась ясная, так что небо с искорками звёзд делало присутствие в бассейне фантастической сказкой. Настенька плавала, стараясь оставаться в стороне от гостей.

Когда она рассказала с чувством смущения об этом эпизоде Евгению Николаевичу, то он посочувствовал ей и добавил:

– Это меня не удивляет. Помнишь к нам летом приезжал Коре Карлстад со своей переводчицей?

Настенька помнила этого пожилого уже владельца судна, которое перевозило лес из Баренцбурга. Разумеется, на Шпицбергене лес не растёт, но в течение многих лет океанские волны прибивали в берегам архипелага брёвна, уносимые с материка. Как ни странно таких спиленных или срубленных деревьев за столетия принесло течениями столько, что ими усыпаны все шпицбергенские берега. И вот шахтёры по распоряжению директора Леонида Александровича собирали выброшенные на берег брёвна и использовали их иногда для постройки, а иногда для продажи. Коре с большой выгодой для себя покупал в Баренцбурге дешёвый лес. А так как он русский язык не знал, то с ним приезжала русская переводчица Мария. Поэтому Настенька в переговорном процессе не участвовала.

– Так вот, – продолжал Евгений Николаевич, – после успешных переговоров, в которых наш Леонид Александрович, – хорошо погрел руки, продав никем не учтённый лес, он пригласил Коре, нашего главного инженера Мизлумяна и меня в свою директорскую сауну. А Коре пришёл, понятное дело, с Марией. И ей одной молодой девушке пришлось раздеваться при всех мужиках, мыться в душе, сидеть в парилке. Правда, плавать в маленьком бассейне она отказалась, удовлетворившись душем. Ей, я думаю, пришлось труднее, чем тебе. Но она знала, на что шла. И потом, насколько я слышал от них, они поженились.

– Так он же почти старик.

– Зато богатый. У него в Осло свой дом. У нас в Баренцбурге швейную фабрику открывает.

– Я знаю, но думаю, лучше выходить замуж по любви, а не по богатству, – и Настенька обняла Евгения Николаевича, горячо целуя в губы.

Это был аргумент, против которого невозможно было спорить.

А сейчас они оба шли в бассейн через раздевалки. Он направился в левую – мужскую, она в правую – женскую. Надев резиновые вьетнамки и плавки, Евгений Николаевич ополоснулся в душе и вышел к бассейну, немного подождал, когда выйдет его партнёрша, они оба встали на тумбочки и дружно ласточками нырнули в тёплую зеленоватую морскую воду. Их тела, спаянные любовью, жили в гармонии друг для друга, чего нельзя было не заметить. Оба пловца в резиновых шапочках, делающих их головы похожими, вынырнули одновременно из-под воды и неторопливо, почти в унисон размахивая руками, поплыли к противоположной стороне. И то, как они размеренно гребли, не обгоняя друг друга, и то, как вместе оттолкнулись ногами от стенки бассейна, повернув назад и лёжа уже на спинах, и то, как были умиротворены их лица, обращённые к потолку, то, как они чувствовали друг друга, не могло не восхищать постороннего наблюдателя. Эти взрослые уже, но всё ещё молодые люди не кидались друг другу на шею, не целовались прилюдно, не обнимались поминутно, чтобы всем доказать свою верность и надёжность, но их взаимная любовь ощущалась во всём: в каждом взгляде, в каждом движении, в синхронности понимания того, что хотелось обоим делать, в угадывании мыслей, в спокойном разговоре между собой, как будто всегда на стороже, боящемся нечаянно обидеть словом, неосторожным взглядом.

3.

Тиграныч, так его все звали по отчеству, которое правильно было Тигранович, вёл вертолёт, как всегда, спокойно и уверенно. Его низкая коренастая фигура с водружённым на голову шлемофоном как бы впаялась в кресло пилота, руки слились со штурвалом, сосредоточенный взгляд охватывал приборную доску, следя за высотомером полёта и замечая одновременно сквозь огромное лобовое стекло, доходящее до дна кабины, узкую радужную полосу света на горизонте, говорящую о наступлении дня. Полярка шла к концу. Но не это занимало сейчас мысли начальника вертолётной службы Баренцбурга. Тиграныч за два года, проведенных на Шпицбергене, облетел почти всю северную часть архипелага, бывая с археологами на островах принца Карла, в норвежском посёлке Нью-Олесун и даже севернее в заливе Вудфьорд и на восточном побережье на Земле Улава Пятого.

На это побережье летели по просьбе английского туроператора Робина Буззы. Он зарабатывал на Шпицбергене тем, что возил туристов по архипелагу на собачьих упряжках. Но сам Бузза попал на Шпицберген весьма оригинальным способом, сделавшим его уникальной личностью.

Из Англии он отправился в путешествие к берегам Норвегии на вёсельной лодке. Собирался плыть туда с компаньоном, который в последний момент отказался от предприятия, и Робину пришлось плыть в одиночестве. В упорстве его натуры ему, конечно, не откажешь. Выросший в восточной Африке, он был послан учиться в Англию. После учёбы отслужил в армии и решил попутешествовать. Три месяца он шёл на вёслах вдоль Скандинавского полуострова, периодически останавливаясь на ночлег в береговых посёлках Норвегии, и добрался до города Тромсё. Там его видавшую виды лодку поместили в местный музей, а Робин отправился самолётом на Шпицберген, где и поселился, организовав свою туристическую фирму, объезжая с туристами на санях, запряженных пушистыми белыми собаками, всю территорию архипелага.

И вот по какой-то причине его группа застряла на восточной окраине архипелага, откуда не могла добраться на собаках. Почему Робин попросил помощи у русских, стало известно позже. Тогда небо всё было покрыто тучами, и Тиграныч поднял вертолёт выше облаков, чтобы случайно не наткнуться на какую-нибудь вершину. Летел по компасу. Точно выйдя к обозначенному на карте пункту, снизился почти до самой земли, вынырнув из-за облаков со стороны моря, и сразу же увидел впереди на берегу фигурки бегущих и размахивающих шапками людей. Дальше всё было просто. Посадка. Погрузка туристов со снаряжением. Полёт в столичный городок архипелага Лонгиербюен, где пассажиров уже ждал Робин.

Всё прошло замечательно, кроме одного. Бузза сказал, что заплатит за спасение группы, но не заплатил, сославшись на то, что, придя в контору губернатора, он узнал, что российским вертолётам на Шпицбергене не разрешено совершать коммерческие полёты, и ему как частному лицу, полиция не разрешает платить за услугу. Стало понятно, что Робин Бузза оказался хитрым дельцом, который не должен был обращаться в полицию за разрешением, а просто ему следовало заплатить свои деньги, как обещал, запрашивая помощь по телефону. Кроме того, норвежская полиция не имеет права вмешиваться в деятельность российских вертолётов, поскольку согласно Парижскому Договору 1920 года все страны-участницы соглашения пользуются равными правами по ведению коммерческой деятельности на архипелаге. Но дело было сделано, деньги не получены, и спорить с конторой губернатора не имело смысла, так как не они просили о помощи, а частное лицо.

Сейчас Тиграныч впервые направлял вертолёт в южную часть архипелага в Хорнсунн, где давно уже с 1957 года разместилась польская полярная станция. Это по приглашению польских учёных к ним летели главный археолог Строков, уполномоченный треста «Арктикуголь» Инзубов и переводчица Болотина. Так официально именовалась делегация. Переводчицу Настеньку взяли на всякий случай, поскольку из девяти жителей польской станции, хоть один да говорил по-русски, а Строков немного знал польский. Ему нужно было обсудить кое-какие археологические вопросы с польскими коллегами.

В сущности, насколько знал Строков, русские поморы оставили следы своего пребывания во всех частях архипелага, ещё до того, как здесь появились другие поселенцы. Залив Хорнсунн, куда они сейчас летели, самый южный на архипелаге и омывает собой землю Сёркапп, совсем рядом с которой находится небольшой остров Сёркапп, интересный уже тем, что на нём в 1827 году норвежский натуралист Валтасар Кейльхау обнаружил остатки русского поселения.

Я, дорогой мой читатель, позволю себе сделать небольшое отступление в историю, то есть процитирую строки из книги этого замечательного путешественника, оставленные им нам в память, проплывавшие перед глазами, читавшего их когда-то историка Строкова, и с небольшими моими пояснениями в скобках:

«Рано поутру 3-го, когда туман рассеялся, мы увидели, что совсем близко находимся от Сюдкапа (остров Сёркапп), он, казалось, был не слишком окружен льдом, и мы решили сделать попытку высадиться. Несмотря на значительное расстояние, отчётливо были видны некоторые из так называемых Тысячи Островов и Хоуп-айленд (остров Надежды) с семью заснеженными шапками фьельдов (горных массивов).

Мы тихо подошли к берегу, имевшему здесь совсем иную форму, чем на западном побережье: вместо тесно сбитых между собой фьельдов с острыми краями и зубцами, в этой южной оконечности Шпицбергена расположены лишь две широкие горы, образованные, как это стало видно ещё издали, слабо опустившимися горными пластами. С их северо-западной стороны уходило в сторону моря обширное и плоское ледяное поле, по другую же сторону этой громадной наклонной плоскости фьельды опять начали принимать острые очертания; впрочем, первая группа таких зубьев ещё была весьма скромной вышины.

В 10 часов утра мы миновали внешнюю толстую полосу льдов и больше не решались двигаться, поставили судно на якорь возле крупной неподвижной льдины. Снег шёл столь густой, что земли больше не было видно. Тем не менее, мы сели в шлюпку и оттолкнулись от борта. Стая крупных тюленей высунулась из воды и безо всякого страха, с любопытством следила за нами; другие смутились ещё того менее и продолжали играть друг с другом: они гонялись друг за другом малыми кругами и делали при этом всевозможные резвые движения. Стаи бесчисленных гагар летели на сушу и с нее; были там также два или три вида чаек, множество морских ласточек, отдельные буревестники и немного экземпляров хищных скоп.

Скоро мы подплыли к весьма плотному ледяному заслону (поясу), в котором отдельные льдины достигали более 200 футов длины и выступали из воды до 20 футов в вышину. Хотя льдины были так тесно сдвинуты, что проход казался невозможным, люди схватились за багры и, орудуя ими то с лодок, то со льдин, действительно продвигались вперёд. Точно так же люди эти в мае месяце, в течение двух суток, пробились через четырёхмильный ледяной барьер, окружавший остров.

После примерно часового отталкивания и протаскивания мы снова вышли на небольшое водное пространство, а вскоре увидели прямо перед нами чёрный утёс, на вершине которого, к нашей большой радости и удивлению, выступили из мглы два высоких русских креста.

В небольшой бухте за скалой, где мы незамедлительно высадились, стояла прямо в поле сложенная русскими печь из скреплённых между собой камней; следов жилища, однако, не было, и само место на небольшом острове, казалось, никто в последнее время не посещал.

Кресты были очень старыми и трухлявыми; один уже успел рухнуть, а так их прежде было три».

Обо всём этом Фёдор Вадимович успел рассказать Настеньке и Евгению Николаевичу ещё до вылета, чтобы они имели представление о том, куда отправляются, то есть о месте, где жили-поживали, хаживая на охоту, разрешённую им царской грамотой с печатью, о чём есть достоверные свидетельства, сотни лет назад русские поморы. Да и в «Записках о Московии», изданных ещё в 1557 году, почти за сорок лет до открытия Шпицбергена Баренцем, автор записок Герберштейн писал, что русские знакомы с большим островом Энгронеланд, что «лежит против шведских и норвежских земель».

А ведь ходили тогда в далёкое плавание не на больших лайнерах ледокольного типа, не на судах, вмещающих тысячи пассажиров, а на утлых судёнышках. Впрочем, утлыми поморские суда можно назвать только в сравнении с современными супер гигантами. В своё время поморские суда, промышлявшие на Груманте, что назывался ими более уважительно «Батюшка Грумант», славились своими мореходными качествами в Ледовитом океане, устойчивостью к ледовой обстановке и в не меньшей степени прирождёнными моряками, не боявшимися ни лютых ветров, ни ураганных штормов, ни льдин проклятущих, так и норовивших рассыпать судно на мелкие щепочки. Хотя, что греха таить, бывало и такое. Но не боялись и шли на Грумант.