bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
10 из 12

Один капитан Медвежонок Железная Голова, его помощники Олоне, Польтэ и еще два-три человека оставались холодны и спокойны. Обратив взгляд на небосвод, они с уверенностью выжидали конца урагана.

На третьи сутки, в восемь часов утра, буря как будто стала стихать, ветер заметно спал, хотя волны, которые море все еще бешено выбрасывало на страшную высоту, стремительно обрушивались на корабль. Но в девять часов уже можно было воспользоваться ветром, а в полдень «Задорный» ходко шел вперед под несколькими парусами.

В первый раз по прошествии трех суток на «Задорном» могли делать наблюдения по солнцу и определять положение судна! Оказалось, что оно находится совсем рядом с Сент-Кристофером, прямо на пути следования европейских кораблей, направляющихся к острову или возвращающихся от его берегов.

Экипаж снова повеселел. Со свойственной им беспечностью матросы сами подтрунивали над паникой, которая было овладела ими. Между тем они начали готовить оружие к бою и вновь наводили на корабле порядок и чистоту, о которых и нечего было думать во время шторма. Теперь только и разговоров было что о своей доле добычи да о тех богатствах, которые они захватят.

Часам к четырем пополудни Пьер Легран стоял на вахте. Он расхаживал между ютом и грот-мачтой, то наблюдая за парусами, то глядя на море, которое стихало все более и более, то посматривая на нактоуз… Вдруг дозорный на верхушке фок-мачты крикнул:

– Корабль!

Пьер Легран кинулся на бак.

– Эй, дозорный! – крикнул он, сложив руки рупором.

– Есть, – ответил матрос.

– Где видишь корабль?

– От штирборта милях в четырех под ветром.

– Судно трехмачтовое?

– Нет, настоящий двухмачтовик с низкой кормой. Это бриг!

– Предупреди-ка командира, малый, – обратился старший капитан к Александру, стоявшему возле него с боцманским свистком в руках.

Александр передал приказание матросу, который тотчас исчез в люке на юте.

– Куда направляется бриг? – продолжал расспрашивать Пьер Легран.

– Идет на нас, – ответил дозорный, – он уже заметил фрегат.

– Ты уверен, что заметил?

– Так точно. Он взял к ветру на два румба.

– Видно, «испанец».

В это мгновение на палубу поднялся командир с длинной подзорной трубой, перекинутой через плечо.

Он пристально поглядел на ту точку горизонта, где должен был находиться замеченный корабль, потом, не говоря ни слова, быстро влез на ванты и вмиг очутился на грот-марселе, а с него поднялся на вершину брам-стеньги, поднял подзорную трубу и стал смотреть.

Весь экипаж стоял на палубе молча.

Волшебное слово «корабль», точно гальваническое электричество, оживило самых ленивых и беспечных. Корабль означает добычу, поживу, быть может, богатство, но уж наверняка бой с непримиримыми врагами. Разумеется, жадное нетерпение флибустьеров разгоралось все больше, пока командир хладнокровно рассматривал замеченное судно.

Прошло несколько минут. Наконец Медвежонок Железная Голова медленно спустился на палубу.

– Братья, – сказал он, сняв шляпу, – это судно – испанский бриг. Он сейчас повернул на другой галс, но с божьей помощью мы догоним его до заката: он далеко не так легок на ходу, как мы. Господин лейтенант, прикажите пуститься за ним в погоню.

Маневр был исполнен с необычайной точностью и похвальной быстротой.

В несколько минут «Задорный» покрылся парусами и вскоре рассекал носом волны со стремительностью морской чайки.

Удостоверившись, что приказание его было правильно понято и исполнено, командир вернулся в свою каюту в сопровождении Польтэ и Олоне.

«Задорный» был едва ли не лучшим из всех французских, английских, голландских и испанских судов, которые в ту эпоху бороздили Атлантический океан по всем направлениям.

И в этот раз он не изменил себе. Как ни хитрил, как ни менял галс, как ни уворачивался несчастный бриг, за которым гнался фрегат Медвежонка, ничто не помогло: он был вынужден признать себя побежденным.

Сначала он маячил на небосклоне белым пятнышком величиной с крыло чайки. Потом пятно начало расти, стали различимы паруса, затем корпус, и часам к шести вечера бриг находился не более чем в полумиле от грозного корсара.

Впрочем, сознавая невозможность увернуться от когтей хищника, бриг покорился своей участи с тем героическим спокойствием, которым во все времена отличались испанцы, фаталисты по природе, пропитанные восточным духом покорности судьбе – наследием восьмивекового мавританского ига.

Бриг убрал почти все паруса и храбро продолжал свой путь под малыми парусами.

Медвежонок опять появился на палубе и, поднявшись на шканцы, взял в руки рупор.

– По местам! К бою! – скомандовал он.

– Готовься к бою! – повторил Олоне.

Немедленно на палубе и на батареях все пришло в движение, гренадеры и самые искусные стрелки взобрались на мачты. Потом все стихло, мертвое молчание водворилось на фрегате.

– Командир! – сказал Олоне. – Все готово, каждый на своем месте.

Пьер Легран с фитилем в руках неподвижно стоял на баке возле пушки, устремив взгляд на командира.

Тот подал знак. Пьер Легран поднес фитиль.

Грянул выстрел, и в то же мгновение флибустьерский флаг величественно взвился над фрегатом. Флаг этот, как удостоверяют все сочинения о флибустьерстве, голубой, белый и красный, имел в точности такое же расположение полос, как на нынешнем национальном флаге Франции.

Только на белой полосе командир «Задорного» велел изобразить черную медвежью голову в натуральную величину, пользуясь преимуществом флибустьеров помещать, если им заблагорассудится, герб, разъясняющий их имя, на флаге собственного судна.

Холостой пушечный выстрел был только угрозой. Однако эту угрозу вполне правильно оценили на бриге: большой испанский флаг мгновенно поднялся на корме, и радостное «ура!» экипажа «Задорного» погребальным звоном отдалось в ушах испанцев.

Между тем погоня все продолжалась. Вскоре «Задорный» поймал в паруса свежий порыв ветра и очутился рядом с бригом, на расстоянии слышимости голоса.

– Эй, на судне! – крикнул Медвежонок в рупор.

– Эй! – тотчас отозвались с брига.

– Ложись в дрейф или потоплю!



Приказание флибустьера на бриге исполнили с волшебной быстротой.

Фрегат шел вперед еще несколько минут, потом также лег в дрейф.

Два судна находились на расстоянии ружейного выстрела.

Тут Медвежонок приступил к продолжению на минуту прерванного разговора.

– Название и водоизмещение брига? – спросил он.

– «Сан-Хуан-Батиста», триста пятьдесят тонн.

– С каким грузом?

– Индиго, кофе, слитки серебра и сплющенная серебряная посуда.

При этом впечатляющем перечислении богатств, заключавшихся в трюмах брига, радостный трепет пробежал по рядам флибустьеров.

– Откуда и куда идете? – продолжал спрашивать Медвежонок.

– Из Картахены в Кадис прямым путем.

При упоминании о Картахене командир едва удержался от удивленного жеста.

– Сколько времени вы в пути?

– Мы вышли из Картахены одиннадцать дней назад.

– Пришлите лодку с капитаном.

Этот маневр был исполнен гораздо медленнее первого. Испанцы страшно боялись флибустьеров, считая их форменными исчадиями ада. Однако приходилось покоряться.

На воду спустили шлюпку, в нее сошли несколько человек, хотя и с очевидным неудовольствием. Шлюпка отчалила от брига и медленно направилась к корсару, отдаляя насколько возможно страшную минуту встречи с противниками.

Командир «Задорного» обратился к своему экипажу:

– Пусть каждый остается на своем месте. Ни криков, ни ропота: я хочу, чтобы величайший порядок и глубокая тишина царили на фрегате в течение всего времени, пока на нем будет оставаться испанский капитан. Боцман, – продолжал Медвежонок, – поставьте четырех человек у трапа на штирборте. Покажем этим гордым испанцам, что и мы знаем морские обычаи. И бросить канат, как только подойдет шлюпка.

Несмотря на преднамеренную медлительность, за которую всякий другой флибустьерский предводитель заставил бы дорого поплатиться, испанская шлюпка в конце концов достигла фрегата.

Капитан, который сидел на руле, был человек лет сорока, с мелкими и ничем особенным не приметными чертами лица, которое теперь имело выражение глубочайшего уныния.

Он один взошел на фрегат. Ему были отданы воинские почести. Испанец ответил улыбкой, исполненной горечи, и направился к командиру фрегата, который спустился со шканцев и шел к нему навстречу.

– Э-э! – вскричал Медвежонок с движением дружеского удивления. – Да это, кажется, дон Рамон де Ла Крус, если не ошибаюсь.

– Увы, благородный командир, – ответил тот со смиренным поклоном, – опять я.

– Опять? Уж не укор ли это, капитан?

– Он относится лично ко мне, командир. Видно, судьбой так определено, что я не могу совершить ни одного перехода, не будучи захваченным вами в плен. Я сетую на судьбу, а не на вас.

– Действительно, мы встречались уже чуть ли не три раза.

– Четыре, командир.

– Вы думаете?

– Увы! Уверен, – со вздохом ответил дон Рамон.

– Положим, четыре! Итак, в знак уважения к старому знакомому я прошу сказать мне, что могу сделать для вас.

– Только одно, командир.

– Вернуть вам ваше судно, не так ли?

– Увы!

– К несчастью, это невозможно. Но Бог мне свидетель, я желаю облегчить вашу участь… Постойте, кажется, я придумал средство. Есть ли на корабле что-нибудь, принадлежащее лично вам?

– Увы! Все мое состояние.

– Как так?

– Индиго и кофе – моя собственность.

– Какая опрометчивость.

– Теперь я и сам это вижу.

– Впрочем, кто знает! Сколько стоила вам покупка индиго и кофе?

– Пять тысяч пиастров… Все мое состояние.

– Гм! Сумма солидная… И тем не менее… Что сказано, то сказано! Я покупаю у вас индиго за шесть тысяч пиастров от своего имени и от имени своих товарищей. Сверх того, я уполномочиваю вас взять две лодки, в которые вы сложите все ваши собственные вещи, равно как и те, что принадлежат членам вашего экипажа. Сколько их?

– Четырнадцать, благородный командир, – ответил капитан с растерянным видом, – да еще два матроса, которых я взял пассажирами при выходе из Картахены.

– Стало быть, шестнадцать человек. Возьмите еще пресной воды и съестных припасов на восемь дней, десять ружей, восемь пистолетов и сто пятьдесят зарядов пороха, чтобы иметь возможность защищаться в случае необходимости. Вы находитесь поблизости от Антильских островов, стало быть, если не сумеете добраться до испанских владений, то уж решительно судьба против вас. Впрочем, для большей верности, – на тот случай, если вы наткнетесь на какого-нибудь корсара с Тортуги или из Пор-Марго, – я снабжу вас пропуском. Довольны вы теперь?

– О, командир! – вскричал капитан со слезами в голосе и принялся целовать руки флибустьера, несмотря на сопротивление последнего. – Я навеки остаюсь у вас в долгу. Чем могу я отплатить вам?

– Рассказывая вашим соотечественникам, любезный дон Рамон, что флибустьеры вовсе не такие дьяволы, какими кажутся, и что у них есть сердце, как и у других людей. А теперь послушайтесь моего совета.

– Я готов на все.

– Постарайтесь больше мне не попадаться.

– Говоря по правде, – наивно воскликнул дон Рамон не то со смехом, не то со слезами, – если уж суждено мне быть захваченным в плен в пятый или, вернее, в шестой раз, я скорее предпочел бы, чтобы это было проделано вами, нежели кем-нибудь другим.

– Благодарю. Пока будут переносить в лодки вашу поклажу, пойдемте и перекусим в моей каюте, а заодно и потолкуем.

– К вашим услугам, командир.

– Олоне, ты слышал? – обратился Медвежонок к младшему капитану. – Посмотри, чтобы все было исполнено, как я велел.

– Будь спокоен, я беру это на себя.

Медвежонок Железная Голова и капитан испанского брига дон Рамон де Ла Крус спустились в каюту, где были приготовлены закуски.

Оба моряка сели за стол. Флибустьер, как известно, не пил вина, но это не мешало ему быть любезным и приятным хозяином.

Когда дон Рамон выпил пару бокалов вина, Медвежонок вынул из небольшого кожаного мешочка, который висел у него на шее на стальной цепочке, довольно крупный алмаз и подал его капитану.

– Разбираетесь ли вы в подобных вещах? – спросил он.

– Немного, – ответил испанец, – одно время я торговал ими.

– Так взгляните на этот алмаз и оцените его.

Капитан взял алмаз, осмотрел его очень внимательно, поворачивая во все стороны, и наконец сказал:

– Он стоит по меньшей мере одиннадцать тысяч пиастров.

– То есть пятьдесят пять тысяч франков, – заметил Медвежонок, отстраняя руку испанца, который возвращал ему драгоценный камень. – Итак, оставьте его на память обо мне, любезный капитан. Теперь, когда с денежными делами мы покончили, побеседуем, если вы ничего против этого не имеете?

– Однако, – возразил дон Рамон, – этот алмаз…

– Что ж, это плата за ваше индиго и за кофе, вы продали мне их с хорошей прибылью, вот и все. Я же даю вам алмаз, потому что его удобнее иметь при себе, чем золото. Спрячьте его, и переменим тему разговора. Скажите-ка лучше, кто теперь губернатор в Картахене?

– Дон Хосе Ривас, граф де Фигароа, предостойный дворянин, у которого есть очаровательная дочь.

– Ага! У него есть дочь. Ребенок, наверное?

– Нет, любезный командир, донье Эльмине лет шестнадцать, насколько я мог судить по виду.

– Дочь губернатора зовут Эльминой? – воскликнул Медвежонок, слегка вздрогнув. – И она очаровательна, если верить вашим словам. Наверное, за ней многие ухаживают?

– Этого я, по правде, не знаю. Только знаю, что, когда я уезжал, речь шла о ее браке.

– Донья Эльмина выходит замуж! – вскричал Медвежонок, помертвев.

– По крайней мере, так говорят, – ответил невозмутимо дон Рамон, не подозревая, какое значение для собеседника имели его слова.

– И кто сей счастливейший из смертных?

– Признаться, любезный командир, мне этот счастливец кажется довольно гаденькой личностью, между нами будь сказано. Это мексиканец, который в один прекрасный день словно с неба свалился на нас. Никто не знает, кто он и откуда. Он слывет страшно богатым, живет на широкую ногу и ведет игру по-крупному. Последнее качество, судя по всему, и открыло ему двери дома губернатора, с которым он теперь в самых коротких отношениях, уже настолько коротких, что на днях женится на его дочери, бедняжке!

– Вы жалеете эту девушку?

– От всего сердца жалею, командир. Я уверен, что ее приносят в жертву. Она не может любить человека, о котором ходят странные, даже гнусные слухи.

– Расскажите-ка подробнее.

– Я уже говорил вам, командир, что при выходе из Картахены я принял на борт брига в качестве пассажиров двух матросов.

– Помню.

– Ну так вот, эти два матроса были доставлены мне самим доном Торибио Морено.

– Доном Торибио Морено?

– Да, так зовут мексиканца.

– Ага! Очень хорошо! Продолжайте.

– Представьте себе, этот дон Торибио Морено ждал свою шхуну «Санта-Каталина» из Веракруса. На шхуне было всего семь человек, включая и капитана. Так вот, мексиканец так ловко подстроил дело, что при подходе к картахенскому рейду потонули четыре матроса и сам капитан. Дон Торибио Морено сам приехал на шхуну с новым экипажем немного спустя после этого рокового случая, но два матроса, оставшихся в живых, были охвачены ужасом от всего, что произошло на их глазах, и во что бы то ни стало хотели покинуть шхуну. В это самое время я выходил в море. Сеньор Морено, который, вероятно, ничего больше не желал, как только избавиться от нежелательных свидетелей, предложил мне взять их на бриг, на что я согласился.

– И теперь они у вас?

– А то как же! Им это темное дело известно во всех подробностях. Только одного я не пойму: какая выгода может быть дону Торибио Морено в этом потоплении?

– Я дознаюсь, – пробормотал себе под нос флибустьер. – Хотите уступить мне этих двух людей, капитан? – спросил он громко. – Даю слово, что им не будет причинено вреда.

– Как вам угодно, любезный командир. Но позвольте узнать?..

– Любопытство, капитан, праздное любопытство! Вот вам пропуск, – прибавил он, подавая бумагу, на которой написал несколько слов и подписался внизу, – теперь пойдемте.

– Ах! Командир, – вскричал капитан, пряча драгоценный листок, – я, право, не сумею выразить…

– Полноте, мы старые друзья, и я не хочу, чтобы с вами случилось несчастье. Идемте же.

Они вышли на палубу.

Олоне в точности исполнил приказание командира: две самые большие лодки с брига были нагружены сундуками и всем имуществом экипажа. Сами матросы разместились в лодках с запасом воды, провизии и оружия. В лодку, которая была побольше и предназначалась для самого капитана, сложили его собственные вещи. Человек десять флибустьеров перешли на время на бриг, чтобы нести вахту.

Два испанских матроса с радостью приняли предложение Медвежонка и поспешно поднялись на борт фрегата.

Кроме личных сведений, которые командир экспедиции надеялся получить от них, эти двое своим знанием местности и порта могли быть весьма полезны для общего дела. Разумеется, флибустьеры поняли замысел начальника и с удовольствием отреагировали на пополнение экипажа.

Капитан дон Рамон де Ла Крус, простившись с капитаном Медвежонком Железная Голова и осыпав его благословениями, сошел в свою шлюпку, и две лодки помчались на всех парусах к острову Куба, берегов которого они должны были достигнуть менее чем за трое суток при наличии попутного ветра.

Медвежонок Железная Голова отобрал сто пятьдесят человек, которых перевел на бриг. Кроме того, он вооружил судно дюжиной восемнадцатифунтовых орудий, которые находились в трюме фрегата, и переименовал свой приз в «Бунтаря», назначив Олоне капитаном. Вслед за тем на обоих флибустьерских кораблях подняли паруса, и они устремились к Картахене.

Глава XII

Как донья Лилия полностью одобрила свою кузину

Когда двери залы затворились за доном Хосе Ривасом и его приятелем, донья Эльмина опустила голову, вздох вырвался из ее груди, и слезы тихо покатились по ее щекам. Донья Лилия тихо подошла, села на стул возле нее и нежно пожала ей руку.

– Бедная сестра! – прошептала она ласково.

Донья Эльмина не ответила, она сидела, неподвижная и грустная, устремив в пол погасший взгляд.

– Эльмина, милая, – продолжала девушка, целуя кузину в лоб, – не унывай, очнись, вооружись бодростью, не поддавайся отчаянию… Твое несчастье велико, но Господь велик в своей милости…

– Нет, Лилия! Нет, моя дорогая! И сам Господь не может спасти меня! Я в могучих когтях тигра, а тигр – неумолимый хищник, тебе это известно… Я должна умереть.

– Умереть? Ты?

– Да, Лилия, лучше смерть, чем страшная жертва, которой требует от меня отец.

– Тебя ли я слышу? Всего два часа назад не была ли ты исполнена твердости, отваги и надежды!

– Я надеялась, это правда, но на что – сама не знаю. Всегда надеешься, когда страдаешь. А я страдаю непереносимо, Лилия.

– Бедный милый друг, приди в себя, повторяю, не поддавайся горю. То, что произошло сейчас, не должно было тебя удивить, ведь ты все знала. Так ободрись же и вернемся к нашей беседе, прерванной так некстати. Докончи признание, на которое ты едва намекнула…

– Не настаивай, любезная Лилия, – с живостью перебила ее донья Эльмина, подняв голову, – все это – один только бред воспаленного воображения. Я погибла, я чувствую это. Ничто не удержит меня на краю пропасти, в которую я готова низринуться.

– Что за мысли, Эльмина! Умоляю тебя: ты должна мужаться и не поддаваться отчаянию.

– Мужаться! – горестно повторила Эльмина. – К чему вступать в безнадежную борьбу? Увы! Моя судьба решена безвозвратно.

– Кто знает! Разве не может случиться чего-нибудь необыкновенного?

– Не старайся, любезная Лилия, вселять в меня надежду, которой сама не имеешь, – возразила Эльмина, покачав головой.

– Полно, милая Эльмина. Забудь, если можешь, хоть на минуту свое горе, и попытайся отвлечься чем-нибудь. Поговорим душа в душу, открой мне тайну, которая гнетом лежит у тебя на сердце и которую ты упорно носишь одна, скрывая от всех.

Донья Эльмина задумалась, бледная улыбка мелькнула на ее губах, и наконец невыразимо грустно, голосом, в котором звучало глубокое смирение, она сказала:

– Впрочем, милая Лилия, я не вижу причины хранить секреты от тебя, моего единственного друга. Я сделаю признание, которого ты требуешь. Для него понадобятся всего два слова: я влюблена. Тот, в кого я влюблена, не знает о моем чувстве… Он далеко, очень далеко от меня. Никогда я не увижу его более. Мы едва знакомы, и даже если бы он полюбил меня, что невозможно, нашему союзу препятствуют такие неодолимые преграды, такая бездна разделяет нас, что я никогда не смогу принадлежать ему! Эта любовь – просто безумная мечта.

Донья Лилия выслушала кузину с величайшим вниманием, порой покачивая головой и очаровательно надувая губки.

– Эльмина, – шепнула она, когда та замолчала, – французы говорят, что слова «невозможно» в их языке не существует. Так почему бы не допустить этого и для испанского?

Донья Эльмина пристально поглядела на нее.

– С какой стати говоришь ты мне про французов? – спросила она слегка дрогнувшим голосом.

Донья Лилия улыбнулась:

– Французы – совсем не бездушные люди.

– Некоторые из них доказали нам это, – ответила Эльмина, подавив вздох.

Донья Лилия склонила голову к плечу кузины.

– Не знаю, заметила ли ты, – продолжала она, – но дон Торибио в нашем присутствии как будто прикидывается…

– Ни слова больше об этом человеке, – вскричала с живостью донья Эльмина, – умоляю тебя!

– Как хочешь, но пока он говорил с тобой, я пристально вглядывалась в него и, как и ты…

– …нашла, что лицо его тебе знакомо? – перебила донья Эльмина с нервным содроганием.

– Это и вправду он – буканьер, разбойник с Санто-Доминго!.. О! Никогда не существовало сходства удивительнее!.. – продолжала донья Лилия. – А между тем тот, о ком мы говорим, не мог остаться в живых.

– Разве злой дух не выходит из пучины?

– Но если это он, надо предупредить твоего отца, Эльмина, и все сказать ему.

– Что – все? – возразила дочь дона Хосе Риваса, с унынием качая головой. – Что мы знаем? Ровно ничего. К тому же этот человек целиком завладел моим отцом, который видит все вокруг только его глазами. Доказательства же мы, к несчастью, никакого привести не можем.

– Как знать! – быстро ответила донья Лилия.

– Ты о чем?

– Выслушай меня, Эльмина. У меня также есть тайна, которую я тебе открою, – твердо и решительно заявила донья Лилия.

Донья Эльмина взглянула на нее с изумлением:

– У тебя?

– Ну да, Эльмина. Ты знаешь, какая я сумасбродка и как люблю гулять одна по лесам и полям. Ты сама часто ставила мне в укор мои бродяжнические наклонности.

– Правда, – прошептала донья Эльмина, улыбаясь сквозь слезы.

– Так именно этой моей страсти к одиноким странствиям мы, пожалуй, и будем обязаны единственной помощью, на которую можно рассчитывать.

– Объяснись.



– Одним прекрасным утром, месяца полтора назад, я выехала верхом из деревни и скакала по лесу без определенной цели, просто находя наслаждение в том, чтобы вдыхать свежий и легкий воздух и чувствовать, как утренний ветерок играет в моих волосах. Вдруг моя лошадь бросилась в сторону, я едва удержалась в седле. И представь себе, что я вижу! Поперек дороги лежит человек в лохмотьях, с длинной бородой и осунувшимся лицом. Тот человек имел самый жалкий вид. Я сошла с лошади и наклонилась к нему. Глаза незнакомца были закрыты, и глухое хрипение вырывалось из его груди. Мне с трудом удалось привести его в чувство. Несчастный умирал с голоду. Я бросилась в деревню и привезла ему поесть. Когда же он немного пришел в себя, то сознался мне, что он француз, флибустьер, чудом спасшийся из испанской тюрьмы. Зная, что будет безжалостно убит, если попадется в руки своих врагов, он добрался до леса и скитался в нем несколько дней, питаясь кореньями и дикими плодами. Ружье он сохранил, но пороха не имел, следовательно, ни охотиться, ни защищаться не мог. Я отдала ему нож и топор, которые захватила с собой из деревни, и заодно все деньги, какие были у меня в кошельке.

– Ты хорошо сделала, милая Лилия.

– Он сказал мне только: «Вы спасли мне жизнь, которая теперь принадлежит вам».

– И ты виделась с ним после того?

– Часто. Он рассказал мне свою историю. По-видимому, это какой-то знаменитый флибустьер с острова Тортуга. Я говорила с ним о…

– …о ком?

– О том, кто тебя интересует, моя милая, – улыбаясь, ответила донья Лилия. – Он знает его и любит… И мне пришла в голову одна мысль, – прибавила она нерешительно.

На страницу:
10 из 12