Гера оглянулся, приоткрыл дверь, и они ввалились в тёмный тамбур, под ногами, задрав голову, ждала собачка. Гера повозился в темноте, видимо отпирая какой-то секретный запор, скрипнула дверь, они прошли в темноту, и дверь снова была заперта. Здесь было потеплее и пробивался свет.
– Пойдём вниз, в полуподвал, там безопаснее и меньше вероятность, что кто-то нагрянет – здесь иногда пожарники бродят, на предмет возгораний, и таких, как я, гоняют, и откупиться от них нечем. Но на той неделе были, теперь должны не скоро объявиться…
– Миллениалы, центениалы, зоопарк развели, зато удобно, вроде как на тебе нет ответственности, всё – прогресс…
– Это ты о чём? – борясь с залипанием век и опускающимся сном после сытного ужина, Матвей уже совсем плохо соображал.
– Терминов напридумывали, интернет, эта помойка, ладно, вседозволенность и анонимность, так ещё и язык поганят, чтобы сбивать с мысли. Все эти посты, чаты, словечки поганые – «школота», «годнота», «сисадмины», и это ещё ягодки… Такое сказанут, бывает, а ты голову ломай, то ли что умное сказал, то ли послал тебя на речку Матёру… Мне осталось жить немного, и я имею право сказать: – люди не меняются, меняются технологии. Как Володька пел, царство ему небесное: – Если, говорит, тупой, как дерево, и в новой жизни родишься баобабом, хоть ты блогер благой, хоть сисандминтон, хоть кто, не имеет различия. Вот только на днях прочитал из сочинилки одного наисовременнейшего «властителя дум», из тех, что писателями себя кличут, это мода сейчас такая, как в киноиндустрии, снялась шкурка в мутном сериальчике мыльном, а уже – звезда! И даже более того – она уже «светская львица»! А львица эта только пол-года назад бормотуху по подъездам сосала, и заодно уже ещё что-то там сосала, что подсунут, а теперь она «львица» и сосёт стоимостью в миллионы…
– Гера, – чуть не простонал Матвей, – я уследить за мыслями твоими не в состоянии. О чём ты говоришь?
– О чём? А вот послушай: – Аркадий МАРАКОВ, «писатель» из Воронежа такие слова пишет, литература называется – «Ну, материя, – пусть будет материя, это я понимаю, сукно одним словом, а как тогда быть с нечистой силой? Молчишь. А я сатану в глаза видел, вот так же, как тебя – напротив. Не смиись, не смиись, – вы все такие. А я, после того случая, чуть ног не лишился, спасибо – моя баба спасла, а то бы хана была… Нечистый, как посмотрел на меня, так я и захолонул весь. Он с лица то чёрный, а глаза…, как, ну, как это сказать?.. Ну, как две цигарки – дед сунул мне под нос свою обсосанную самокрутку. Я что-то стал ему возражать, и предложил выпить ещё…". И это РОССИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ, так его газетёнка Союза писателей России рекомендовала. Российские писатели были, помнится, Есенин, Шолохов, Булгаков, Ефремов, хотя этого я не понимал, но «Час Быка» он выдал здорово, вот только коммунисты, видно, ещё больше меня его не поняли… Не смиись… Тьфу на этого писателя! А вот чего я хотел сказать, что вот такие писатели, и заодно интернет этот проклятый, это ведь не прогресс, это наоборот, регресс, духовное обнищание, и страна наша полностью, сверху донизу – тому пример. Только то, что сверху – оно виднее, а значит, лицо наше, «идея национальная»! А получается, мурло натуральное…
В помещении становилось сумрачно, сквозь грязные шторы проникало всё меньше света, и в глазах Матвея колыхалось непонятное, чадное облако :
– Дай сигаретку, Гера, только прикури, – язык еле шевелился, стал толстым и неповоротливым.– Я покурю немного, и, кажется, отключусь на какое-то время. А ты продолжай, тебя слушать хорошо, мозги тяжелеют, успокаиваются, хоть и говоришь непонятно чего…
– Что-ж, слушай, раз успокаивает. Вот постоянно нам вдалбливают, рост ВПК, интенсификация, стабилизация… Прогресс, в общем, идёт и набирает обороты. Только вот какой-же это прогресс, если всё добиваемся стабилизации, а оно всё никак, на словах только. В Европе, да, прогресс, всё какие-то новшества, какие-то законы принимают – работающие законы! А у нас, что ни закон – для ради латания дырок в бюджете. И законы эти курям на смех, ни один не работает. А зато вот как инициативу какую скандальную пропиарить – так всем миром поднимаются, вплоть до президентского аппарата и патриотов всея Руси! С фильмами этими анекдоты, будто других проблем нету! А я вот что скажу, если государство нацелено сохранить то, что было, это не прогресс, это регресс и стагнация! С космосом вот смех и грех, ведь впереди планеты всей семимильными шагами! Не семикилометровыми, заметь, а семимильными! Это чтоб запад понимал и боялся. А сейчас? Перед частниками-аферистами заграничными пасуем! Это прогресс? Да никому это уже не нужно. Вот стабильность им нужна, это да, только на это и молятся, чтоб всё тихо и как прежде, никаких переворотов, никаких революций. Дожить хотят до звёздного часа своего, это когда от страны камня на камне не останется. Вот тогда вздохнут отдохновённо, … Думаешь, долго это продержится? А давай на спор – только эта администрация трон освободит, так следующая белый флаг выкинет. Потому что кроме страны ничего уже не останется, и придёт время территорию делить и продавать. Это уже началось, только глаза умело замазывают скандалами разными, валютой этой виртуальной, проститутками, в президенты рвущимися, шаманами, теледраками, кто кого оттрахал, и кто после этого народился… Ан, оказывается, кто может от двух мужиков родиться?
И власть новая разгонит весь институт государственный, и порвут страну на куски, потому-что так продавать сподручнее. Слышь, Матюха? Оглянуться не успеем, треть страны под Китаем, треть – под Японией, а треть под Абрамовичем каким, который сдаёт её в аренду, кому не лень…
– А народ? – с натугой поинтересовался Матвей.
– Наро-о-од? А народу в лучшем случае повезёт под интервентом оказаться. Ведь мир уже не тот, что было сто лет назад, сейчас за всем мировое мнение следит. И права аборигенов уважает. Придёт цивилизованный хозяин, он за своим скотом ухаживать будет, кормить, игрушки разные подсовывать… Тёплая постелька, крыша, калории на обед. Хозяин думает о хозяйстве, это временщикам наплевать на всё… Они ведь рассчитывают расхапать последнее, и исчезнуть в иностранной дали, где пляжи и виллы. А страну отдадут криминалитету. Нет предела человеческой глупости: это одна из бесконечных вещей, на которые у людей всегда найдётся и время и вдохновение. Маврикийского дронта, или додо (Raphus cucullatus), неизменно считают символом двух явлений: мертвости и глупости.
– Дай… сигарету…
От вкуса никотина стало ещё противнее, вспыхивали круги, тошнота подступала к горлу. Матвей пощупал рядом, ощутил колкость грубого одеяла и завалился на бок, не выпуская сигареты…
– Я полежу немного… Холодно… Сыро, – пробормотал он, и с благодарностью ощутил упавшую сверху теплоту ещё одного одеяла. Гера стягивал с ног ботинки, снимал мокрые носки, осторожно забрал из пальцев сигарету… Матвей не отключился, витал где-то между мирами и через пелену дрёмы слушал объяснения :
– Физики для объяснения нашего простого, трёх-мерного пространства используют математику десяти измерений. Так им проще, а иначе их гипотезы не совпадают с наблюдениями, вникаешь? А пространство, тем паче десяти-мерное, имеет свойство прогибаться, это ещё Эйнштейн понял и взял на вооружение, иначе не получалось у него. Только на картинках его пространство вовсе не десяти-мерное, а вовсе двух-мерное, плоскость, попросту говоря, он ведь и для примера брал, скажем, бильярдный стол… Смешно? И значит, пространство прогибается, изгибается, прямо как лист Мёбиуса, а ведь система пространств образовывается в любой пространственной системе координат, а это такая штука, что её можно построить в любой точке пространства, особенно в квантовой физике, и получается, что пространства любой системы координат, а их бесконечное множество, изгибаясь и прогибаясь образуют такие лабиринты в десяти измерениях, что человек вполне может встретить самого себя со спины, и даже изнутри… А учитывая, что квантовая физика существует только строго в нефиксируемом состоянии, то есть, когда ты её хочешь измерить, она исчезает… может быть в какой-то системе координат, где нас нет, а будем мы там только, например, через десять тысяч лет …, а это в свою очередь означает, что и меня и тебя в любом виде, хоть выпотрошенном, хоть вывернутом в девятом измерении, может быть бесконечное количество дублей, и главное тут тебя не принять за меня и наоборот…
Кто-то тряс его за плечо, легонько хлопал по щекам, теребил за нос, и Матвей, с трудом сконцентрировавшись, разлепил веки и увидел склонившегося Герасима, или Георгия? В каком измерении? Потом он увидел перед глазами кружку с напитком :
– Выпей, может быть горячим, ничего страшного, не ошпаришься. Только залпом выпей, а потом поспать тебе надо будет… Я тебя укрою поплотнее, чтобы пропотел, болезнь и выгонит…
– В какой системе координат? А ты здесь?…
– Понятно, друг. Все мы здесь, как огурчики. Ну, давай, пей. Сразу, залпом… И спи. Крепко спи…
Жар пролился внутрь тела, расползаясь по конечностям, зажегся в голове, в желудке. Стало совсем хорошо, Матвей ещё хотел спросить про кванты, которые исчезают, когда на них смотришь, а потом его несло какими-то пространственными улитками и спиралями, бросало по измерениям и кротовьим норам, и он удивлялся, как раньше люди не знали всего этого, ведь это начальное, элементарное знание…
– «Не существует ничего, кроме атомов и пустоты; все остальное – лишь мнение.» – Демокрит из Абдер.
3
– Ты подумай только, бабуська, чего они наворотили! Вот послушай и вникни: – «Спаси, не сохраняй. Интернету грозит уничтожение. Он может развалиться на куски :
Глобальный интернет может распасться на куски, и жители каждой страны будут обитать в своей части сети, говорится в докладе Всемирного экономического форума об угрозах мирового масштаба. В скорой кончине сети в ее привычном виде винят хакеров, которых по уровню могущества сравнили с крупнейшими природными катаклизмами. Будет хуже.
Хакеров официально назвали самыми могущественными и опасными людьми на земле: кибератаки признаны третьей по уровню опасности угрозой человечеству после стихийных бедствий и глобального потепления. Об этом заявили эксперты Всемирного экономического форума в Женеве.»
Это что-же творится? Ты понимаешь, в чём нонсенс? Со стихийными бедствиями и метеоритными атаками человечеству не справиться – не дано. Ладно и понятно, это стихия, силы природы, нам неподвластные и даже в принципе непознаваемые, с ихним смыслом и причинами. Но ведь здесь просто группка людей. Хакеры! По-простому говоря, хулиганы, программисты самодеятельные, возомнившие себя стоящими над законом! Хотя законы сейчас, прости Господи, насмешка над логикой и здравомыслием. Я говорю, законы сейчас сочиняют тоже неучи с купленными дипломами, а? И законы эти, тоже алогичные и предназначенные для неопределённой природы стада, за каковое нас и считают сидящие в креслах законодательного собрания чинуши, знать не хотящие ни о правах человека, ни о постулатах юрисдикции…
Хозяйка Прасковья Антоновна, рыхлая, но симпатичная миниатюрная женщина, сидела в кресле, напротив телевизора и пыталась смотреть один из бесконечных сериалов непонятно про что, с героинями, будто сбежавшими из Голливуда, но не имеющими понятия о законах нанесения макияжа, держащими вилку левой рукой, зажав в кулаке, и чуть не протыкающих ею раритетный фарфор из коллекций Русского музея. На гневное сообщение мужа, Парфёна Сергеевича, она отреагировала презрительным фырканьем и усталым вздохом. Будучи в хорошем настроении, она называла его Парфеноном, или Парфяшей, а он её Персефоной, хотя оба не имели к упомянутым названиям никакого отношения, и не только внешне.
– Тебя эти хакеры-квакеры каким боком достали? Взломали твои секретные коды и увели со счетов двадцать восемь рублей? Или ты в тайны Сороса посвящён? Ты-бы лучше о дурище нашей голову ломал, девке совсем никуда, поговорил-бы по знакомым, может, к нормальному делу её определить где? Ведь зачахнет в своих букинистических подвалах, куда не то, что прынцы современные, не всякий и ботаник забредёт – ботаники сейчас по интернетам сидят…
Парфенон отмахнулся от проблем «дурищи» – родной дочери Варвары Парфёновны, которой с недавних времён стукнуло уже тридцать пять годков… Не до того ему было в сей момент, не до житейских проблем!
– Не хочешь ты думать глобально, но отринь суету, посмотри объективно: группка анонимных хулиганов, пользующихся безнаказанностью и попустительством, как я подозреваю, не безосновательными, а подкреплёнными чьим-то недосмотром, может быть заинтересованным! И всемирная сеть тайных, всемогущих государственных служб безопасности не в силах разобраться с этими анархистами, самодеятельными программистами? Не верю! Такое по всем правилам логики возможно только со скрытого и меркантильного попустительства правительств. Дело в том, что правительствам выгодно держать визави в страхе и убеждении, что начнётся с них, а не с нас – так думает КАЖДОЕ правительство! И паника эта нагнетается сознательно!
– Что начнётся-то? Паника на бирже? Они этих паник по заказу каждый квартал стряпают по пять штук!
Дед Парфенон сидел в плоском кресле на деревянных ножках, потёртом и неопределённого красного цвета, оставшемся от «счастливых времён», когда он ещё работал в управлении статистикой, на сберкнижке у него лежало две тысячи рублей (половина машины!), и этих денег, как он с умилением воображал, ему хватит на безбедную пенсионную жизнь. «Дурёхе» тогда было ещё до школы далеко (поздний ребёнок!), Персефона ещё не была Персефоной, а была строгой «бизнес-вумен», работала проектировщиком в проектном институте от Министерства обороны, что также гарантировало обеспеченную старость, отличалась строгостью и даже аскетизмом в облике и одежде, типичном для питерских интеллигенток… Господи, да тогда и термина такого не знали – «бизнес-вумен»! Было в этом что-то заграничное и осуждаемое, от диссидентов, серебряного века, Цветаевой и Инбер… А сейчас на худых коленях Парфенона Сергеевича лежал потёртый ноутбук «Asus», и костлявые пальцы двигали по ляжке, обтянутой выцветшими, ветхими джинсами, заезженную «мышь»… На дисплее мелькали те самые «бизнес-вумен», только теперь они были облачены не в офисную униформу, а в какие-то разноцветные тряпочки, еле прикрывающие половую щель и соски бесформенных грудей. Рожи их лоснились от кремов и йогуртов, на лбах была начертана ясно видимая цена в валюте, и в глазах царила небесная бездна и вселенская пустота, испоганенная бозоно-квантовыми флюктуациями. Парфён Сергеевич вздохнул от непонимания ситуации, жалобно посмотрел на Персефону, и та уловила его скорбный взгляд, строго посмотрела, покачала головой :
– Помирать нам надо, Парфёша, лишний элемент мы здесь… Вот дурёху-бы кому пристроить… Тоже ведь не приспособлена к этой жизни… Хоть квартиру ей оставим, так ведь, с её миропониманием, приведёт хлыща какого, и выбросит он её к свиньям и к чёртовой матери…
Тут они услышали, как прощёлкал ключ в замке входной двери, открылась и закрылась дверь, непродолжительное шуршание дождевика, повешенного на плечики, и в комнату вошла Варвара Красавина, их родная дочь тридцати трёх лет от роду, которую знакомые, а от них и родители частенько называли «Версаче» – по поводу её привычки все модные вещи обзывать этим известным брендом, независимо, обувь то была, верхняя одежда, сумочка, или бижутерия… Так-же она называла книги, журналы, фильмы, всё, что хоть немного задевало её воображение, и привычка эта пошла ещё со школьного бездумного возраста. Старики-родители поначалу пробовали протестовать, ведь воспитывали её с детства в окружении классических идеалов красоты, на картинах средневековья, стихах Петрарки, прозе Жорж Санд, Мопассана и Ивана Бунина. Не удалась дочь, было их решение, хорошо хоть не в нигилисток современных получилась, ранимая, и с понятиями чести и совести, а потому беззащитная от негодяев и прохиндеев. Забеременела в двадцать пять, родители приняли это, как должное, готовились к встрече внуков… Бог не дал… Точнее, вместо ребёнка дал немного мозгов, теперь Варвара обходила стороной компании, где царили непринуждённость и нигилизм полов, на мужчин смотрела настороженно, оценивала не по цветистости комплиментов и рассуждениям об идеализации отношений. Впрочем, она старалась обойтись без ситуаций, где ей пришлось-бы оценивать мужчин, вплотную заинтересовалась работой, и даже стала нужной, авторитетом в специальности, за границей читали и признавали её статьи и рецензии…
– Проголодалась? – спросила Персефона, – я пельмени приготовила. Дождь так и идёт? Что на службе?
Службой именовалась в семье работа Варвары в Публичной библиотеке, где она реставрировала редкие издания начального периода книгопечатания. Работа ей нравилась, она была творческим человеком, специалисты её знали, и даже порой приглашали консультировать международные проекты, прочили ей место в комитете по культурному наследию ЮНЕСКО, но ей было хорошо в подвалах Публички, здесь она могла дышать свободно и не опасаться закулисных интриг…
– Там человек сидит, – сказала она, подойдя к окну и выглядывая во двор из-за шторки, – Снег с дождём, а он в кожаной курточке сидит на ограде садика, не шевелится. Это странно. Я не хочу есть, потом, может быть.
– Что за человек? Пьяный, из бродяг, наверное?
– Человек, не старый, я лица не увидела, но выглядит прилично. Конечно, может быть и пьяный… Только почему он не шевелится, заснул? Как можно заснуть при таком холоде? Свалился-бы на землю.
– Ну, ладно, человек и человек, у каждого своё, тебе – что? Посидит и уйдёт.
– Может быть, – с сомнением сказала Варвара, прошла в свою комнату.
– Вот тоже, – осуждающе проговорила Персефона. – Человек! Под дождём. Будет-ли нормальный человек в чужом дворе под дождём сидеть?
Окно в комнате Варвары выходило на набережную Обводного канала. Тёмная лента воды была испещрена оспинами дождевых капель, плыл по воде какой-то мусор; бумажные стаканчики, пластиковые бутылки, рваные пакеты… Через стекло ощущался промозглый холод сырого воздуха. Человек во дворе не выходил из её головы, и ей самой было странно, почему она думает о нём. Думает? Нет, никаких мыслей или чётких эмоций не было, только беспокойство и картинка мокрого двора с чёрными, изломанными стволами деревьев, тусклые лужи на дорожках, да озябшая, ссутулившаяся фигура в сером свете уходящего дня… Пожалуй, она испытывала чувство неуютности, как будто была на ней какая-то вина, но какая – она не понимала. То, что она дома, здесь сухо и тепло, это ведь не означало, что она должна за это кому-то и что-то, у каждого своё место в мире, и каждый занимает его по праву жизни. Но разве это по человечески, вот так, одному, сидеть под дождём? Ведь для этого должна быть причина, какие-то обстоятельства, обрекающие человека на одиночество и ненужность. Она почему-то подумала именно о ненужности, хотя для этого у неё не было никаких оснований. Но почему, почему её так зацепил этот человек во дворе, должно было что-то быть в её душе, что откликнулось на одинокую, неприкаянную фигуру под дождём… Конечно, она вспомнила… Вот так-же восемь лет назад и она сидела во дворе, на скамейке у парадной, не зная, нужно-ли идти домой, нужна-ли она там, и как её встретят с неожиданной вестью. Тогда она узнала, что ей предстоит стать матерью, срок был небольшой, но её организм исключал возможность аборта, да ей это и в голову не приходило, убить человека, который там, внутри неё ждал своего часа, чтобы явиться в свет. Вот только как это всё объяснить родителям, как донести то чувство отчаяния, когда она услышала в трубке телефона :
– Это меня совершенно не касается… Зря ты позвонила, я не имею к этому никакого отношения, доказать ты ничего не сможешь, только испортишь мне и себе жизнь. Тебе нужны проблемы? Ведь нет? Подумай о карьере, она у тебя есть, и не надо всё ломать. Лучше тебе вообще забыть мой номер…
Вот тогда у неё появилось это гадкое чувство ненужности. Мир вокруг стоял немой, холодной, безразличной стеной, и не достучаться через эту стену… Она тогда долго сидела, отупев от безнадёжности, и очнулась только тогда, когда вдруг впервые остро осознала – в ней живёт человек! За которого она полностью в ответе, и мир здесь ни при чём, это их дело, только их двоих, и он, этот ещё несформировавшийся человек, он во всём зависит от неё, от её поступков, от её решений, от её мыслей, которые он, конечно, может ощущать. И он не должен испытывать чувства ненужности, безразличия, и холода мира. Потом из парадной вышла мать, встала перед ней, в сумерках вглядывалась в лицо, ничего не говорила, и Варя смотрела в ответ гордо и с вызовом, и мать всё поняла, смирилась, видимо ждала этого, сказала только :
– Чего здесь высиживать? Дома нет, что-ли? Простудиться не хватает…
Тогда это чувство ненужности и непричастности к мирским делам и заботам у неё быстро прошло, отец воспринял новость с восторгом, сразу начал развивать такие идиотские восторженные планы о рыбалке на Вуоксе с внуком (!), как они будут ездить за грибами на Мшинскую, и Персефону уже прозвал бабкой, и она окоротила его, что на Мшинскую за грибами ездют только неадекваты дебильные, а ездить надо на Омельченко, только там идти далеко, за полигон… А потом и коллеги прознали, хотя видно ещё ничего не было…
Дальше Версаче вспоминать не стала, потому что дальше начиналось страшное и ирреальное, выпадающее из картины логического мира, все цепочки и связи порвались, и воцарился абсурд… Она тогда увлекалась Сартром и Камю, и чуть не ушла, совсем, туда, откуда всё кажется простым и не требующим смысла. Она передёрнула зябко плечами, накинула волосатый платок и прошла в зал, встала перед Парфеноном :
– Папа, хватит в инете ковыряться, пальцы уже стёр. Спустись во двор…
Парфенон Сергеевич понял, о чём она просит, не стал ехидничать по своему обыкновению, подумал, пожал плечами, отложил ноутбук, прошаркал в прихожку, долго попадал ногами в резиновые боты… Варвара прошла на кухню, поставила миску с уже остывшими пельменями в микроволновку, зажгла газ, налила полный чайник воды.
Во дворе дождь продолжал нудно лить, только теперь это была смесь со снегом, по земле разливалась мерзко выглядевшая каша, на возвышениях снег лежал уже белой бахромой, казалось, что завтра придёт нормальная питерская зима, с морозом по ночам, в утренних клубах тумана, порывы ветра будут бросать пригоршни воды, и ветви протянутся к земле под тяжестью сосулек. Человек не шевелясь сидел на трубчатой ограде детской площадки, на спине и на плечах куртки лежал тонкий слой снега. Парфён Сергеевич приблизился в сомнении, наклонился – человек дышал и мелко трясся, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
– Уважаемый! Слышишь? Не годится так, замёрзнешь ведь? Не хочешь домой пойти? … или где ты там живёшь… Ты пьяный, поди? Всё-равно домой надо…
Глаза человека вдруг открылись, он повернул голову, отыскивая источник голоса, разглядел неясную фигуру.
– Я не знаю… где я… кто я… не помню, где-то здесь собачка Дарья… я не помню… и я – не пьяный…
Человек вызывал доверие и сочувствие, ему нужна была помощь… И Парфенон заколебался, кто он такой, этот приблудный незнакомец? Ищут его, или, может, приезжий? Бывают случаи, пропадают люди, память теряют, сами теряются… В большом городе затеряться не проблема. И за такими охотятся…
– Слушай… те, уважаемый, вам не помешает кружка горячего чая… Честное слово, не думайте, что я охотник за чужим добром, вас случайно увидели… мои домашние, говорят, похоже, не ладно с человеком… я от чистого сердца… Пойдёмте, мы в этом парадном живём, согреетесь, а потом по делам своим отправитесь… если в силах будете… и вспомните, может быть, историю свою.
Человек, видно было, что не понял слов, но интонацию уловил, сделал попытку подняться, чуть не упал, ухватился за рукав самаритянина, встал, покачиваясь, видно было, что он не соображает, что должен делать дальше, и Парфён Сергеевич под локоть повёл его к дверям, потом, с передыхом, почти волоком втащил на второй этаж, отворил двеь, где Персефона уже ждала, снедаемая любопытством, а издали, между штор выглядывала Варвара. Бабка сразу засуетилась, но молча, без трескотни, стащила с пришельца куртку, повесила на плечики, чтобы просохла, человека разули, вставили в ботинки сушилки, провели на кухню, усадили в венское, плетёное из лозы полукресло, накинули на плечи плед. Гость только переводил взгляд по предметам, делал попытки улыбнуться, кивнул, когда ему в руку вставили кружку с чаем и подвинули розетку с малиновым вареньем. Варвара это время стояла в дверях, молчала, как-то пытливо вглядывалась в лицо человека, будто пыталась понять, что скрывается за высоким лбом. Её немного насмешили торчащие уши, и свежий розовый шрам на виске заставил нахмурить тонкие брови.
– Как ты так-то, уважаемый? Это-же нехорошо, так-то, промёрз, да и болеешь, видно? Разве можно в таком состоянии по дождю? Сидеть надо дома в такую погоду, рядом с женой…
