Пилигрим
Олег Ока
– «Я очень удивлюсь, если умру»
© Олег Ока, 2018
ISBN 978-5-4490-6417-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
глава 1
1
Множество хороших и плохих книг начинают свой рассказ с пробуждения главного героя. Герой обычно просыпается после тяжёлого сна, вызванного каким-то болезненным состоянием, и часто не понимает, кто он такой, где он находится, как сюда попал и по какой причине. Но первое состояние растерянности быстро проходит, – на то он и герой! – сменяется приступом бурной деятельности и показывает отличную приспособляемость человека к экстремальным ситуациям. Герой быстро разбирается в обстановке, обычно очень запутанной, кризисной, и решительно наводит порядок в своём доме и заодно в стане врага.
Наиболее впечатляющая из подобных книг, на мой вкус, «Когда спящий проснётся» Герберта Уэллса (В другом переводе «Спящий пробуждается»). Правда, великий писатель отошёл от канона, и в начале книги рассказывает нам о своём герое, немного, но достаточно, чтобы вызвать симпатию и сочувствие. Другие подобные книги тоже долго вспоминать не надо – «Хроники Амбера» Роджера Желязны и «День триффидов» Джона Уиндема.
Для чего это делается? Зачем писателям необходимо повергать героя в пучину сна, чтобы вернуть его в уже какую-то дикую реальность? Может быть просто помещать героя в какую-то сложную, выпадающую из реальности действительность обычным, обычным жизненным способом слишком хлопотно, требует времени, места и фантазии, и сон с перемещением в пространстве более рационален для таких действий, и не требует описания, как не интересующая читателя (и писателя) процедура? Вспомните, сколько труда и времени понадобилось героям «Путешествия к центру Земли» или «Плутонии», чтобы добраться до места основного действия романа об их приключениях? Это рассуждение подвигнуло и меня прибегнуть к этой методике. А без словоблудия, назовём это просто – лень. (Лень уменьшает энтропию мироздания!)…
…Он лежал на животе, подтянув ногу, и его щека прилипла к чему-то твёрдому и гладкому. Не полированному, а чуть шероховатому, и это не был металл или бетон, вытягивающий из тела тепло и жизнь. Скорее какой-то пластик, или может быть живой обделочный камень…
– Я себя не помню, – была его первая мысль, и дальше, – Долго я здесь валяюсь?
Действительно, он не мог вспомнить о себе абсолютно ничего. По крайней мере слово «амнезия» он помнил, и значит, потеря памяти касалась только его личности, была рефлекторной и фрагментарной. Это должно восстанавливаться.
Он не слышал никаких ориентировочных звуков, только неясный звуковой фон, как реликтовое излучение космоса, ничего не содержащее, никакой конкретной информации о сущности и прошлом не несущее.
– Не залежался я здесь? Наверное, пора и честь знать, и убираться подобру-поздорову… Куда? Это вопрос. Но прежде – где я? (Вопрос «КТО Я?» его пока не волновал, само-же существование не вызывало вопросов – раз думает, значит – есть!)
Даже воображение отказывалось ему помочь и подсказать варианты, только почему-то всплыла в памяти обстановка «Дневника, найдённого в ванне» Станислава Лема. Длинные пыльные коридоры, пустые анфилады комнат, лестничные клетки, канцелярские шкафы, и нелепые арлекинские маски белого, известкового цвета. Он даже не обратил внимание на самостоятельно всплывшего Станислава Лема – это была совершенно обычная ассоциация, никак не связанная с отсутствием ощущений и внешних раздражителей.
– Долго я здесь (где-бы это ни было) нахожусь?
Он медленно открыл глаза, готовый увидеть бенгальского тигра, квантовую флюктуацию или жулика из теле-шоу «Битва экстрасенсов»…
Он лежал на кафельном полу обычной в городской квартире совмещённой ванной комнате. Поведя глазами, он увидел над собой обычную ванну, замаскированную пластиковыми панелями с кораллами, морскими звёздами и дельфинами. Прямо перед собой он обнаружил низ стиральной машинки-автомата и дальше к двери розовый, необычной формы унитаз. Дверь в квартиру была приоткрыта.
– Что-ж, Френсис Бэкон учил опираться на факты, как руководство к действиям. Нет фактов, нет стимула. Но само отсутствие фактов есть руководство к их отысканию. Что сказал-бы на это мэтр Бэкон? Выходит, что отсутствие фактов, как и их присутствие ничего не меняют в результате воздействия. Надо шевелиться. Два главных вопроса – Кто я? И где я? Первый вопрос можно осветить – по виду – по одежде – по содержимому карманов – по содержимому мозгов, ну и по каким-то артефактам, возможно, присутствующим в этом пристанище. Ответ на второй вопрос написан на адресной табличке, что висит на углу дома…
Он сделал попытку бодро подняться, и удивился тщетности попытки и слабости членов. Похоже было, что они довольно продолжительное время не получали подпитки энергией, в виде бифштексов и котлет. Колени подгибались, руки сами собой опёрлись о крышку стиральной машинки. Окружающее колыхалось и теряло стабильность.
– Сколько-же я здесь нахожусь, – с неожиданным испугом вспыхнула всё та-же мысль. – Зеркало! – он помнил, что такое зеркало, это ему понравилось гораздо больше, чем память о польском философе. – Надо оценить личность… Без страха и непредвзято, больше объективности, ибо это залог успеха всего предприятия.
Зеркало висело напротив, на дверце шкафчика умывальника, и он с опаской заглянул в него. Ему не понравилось костлявое лицо с торчащими скулами и ушами, с резко очерченной челюстью, почти чёрной щетиной, выглядящей прямо неприлично, лет… между тридцатью пятью и сорока пятью… Он походил на Александра Селькирка после второго месяца его эпопеи. Не зря он опасался посмотреть в лицо действительности, выглядело оно отвратительно.
– Неделя? Две? Две недели без сознания, это… того… возможен летальный исход. Хотя, человек ко всему привыкает… Питаться светом, воздухом, духом… А это что? Причина подобного дикого состояния? – на правой скуле, между виском и ухом, зияла длинная рана, как от удара чем-то (когтем? большим, изогнутым, чёрным…) … или обо что-то… и давно – рана была засохшая, с шелушащимися чешуйками крови. Он поискал глазами, следов на предметах не нашёл. Значит, всё-таки ударили (когтем! как в «Парке Юрского периода»). Или ударился где-то обо что-то, хотел смыть кровь с раны и… отключился. Возможный вариант.
Он оглядел себя, насколько позволяло зеркало. Худой, причёске лет двадцать, такая безобразная копна! Не по последней моде, случайно? Из расстёгнутого ворота клетчатой рубашки торчат ключицы, – следы недоедания. Но одет аккуратно: серые брюки, немнущиеся, нестарые. Обут в черные спортивные ботинки хорошей фирмы. Что-же здесь произошло?
Мозги вдруг обожгла идиотская мысль из когда-то где-то виденного фильма – его подставили! За дверью, в прихожей лежит длинноногий труп неземной красавицы, а по лестнице уже поднимаются бойцы невидимого фронта. И на кинжале следы его пальчиков…
Не было там никакого трупа, ни красавицы из высшего света, ни зализанного и занюханного дворецкого, ни дяди-миллиардера. И вообще в квартире отсутствовали следы какой-то жизни, всё было пусто, пыльно и… пусто. Гигантский встроенный шкаф в прихожке, прячущийся за зеркальными сдвижными створками, зиял пустотой, сломанным женским зонтиком, стоптанными тапками и старыми осенними сапогами, неплохими, но уже вышедшими в отставку. В спальне сиротски тосковала обширная кровать, застланная шёлковым бельём, скользким и противным на ощупь, похоже, дорогим, какое мужчина никогда использовать не будет. В прикроватной тумбочке коробка с плюшевым алым нутром и набором неплохой бижутерии. Оставленной – почему? Забытой в спешке отъезда?
Не интересовало его всё это. Никак оно не вело его к ответам на поставленные вопросы. И чувствовал он, что не имеет к этому одинокому великолепию никакого отношения. На большой – больше спальни – кухне в углу у холодильника висел телевизор, ЖК, большой, зеркально-чёрный, незнакомой марки, и, видимо, ввиду отъезда, отключенный от сети. Вот холодильник вызвал в нём ностальгию по куску колбасы, но в его ледяном нутре кроме высохшей луковицы, морщинистой морковки и каких-то зелёных фармацевтических склянок, не имелось ничего. Его немного привело в чувство пол-коробки печенья, высохшего, но съедобного. Грызя галеты, он ещё раз оглядел обстановку. Здесь явно жила не старая, претенциозная женщина; мебель и техника были тщательно выбраны из ассортимента «средний достаток». На подвесных кухонных шкафчиках под потолком – пластмассовые кашпо под белый мрамор, с растениями, похожими на ту морковку. Значит?
Да ничего это не значит! Хозяйка решила жить с родителями, а квартирку сдать, ввиду небольшого финансового кризиса… Ву-а-ля! И скоро сюда явится Гиви, или Бидьжо, или Аристарх, и будет здесь заколачивать бабки, одновременно вкушая от страсти красавицы Грузии знойной… А ему самому не плохо свалить отсюда, и чем скорше, тем лучше. Как, зачем, и почему – будем думать в дальнейшем и в другом, более уютном месте.
Он задумчиво подошёл к диванному столику, здесь лежала чёрная книжка в искусственной коже, «Библия», он задумчиво открыл её, не глядя, в этот момент его вдруг заинтересовал пейзаж за окном, спрятанным в тяжёлых огненных шторах. Держа книгу в руке, он раздвинул шторы, увидел обычный осенний (как вариант – весенний) пейзаж а-ля «Нескончаемый дождь» Рея Бредбери, современные коробки, радующие Малевича жёлто-синими квадратами раскраски, недавно посаженные палочки будущих вязов между привязанными штакетинами, синюю узбечку с метлой и совком на длинной палке, стало ещё тоскливее. Присев на диван, он уставился в разворот страниц, сначала не видя, пробегал стихи, потом стал читать. Медленно, заворожённо;
– «… 19 Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном…
21 Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду.
22 А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…
27 Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй.
28 А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
29 Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну…
33 Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои.
34 А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий;
35 ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя;
36 ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным.
37 Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.
38 Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб.
39 А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;…
42 Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся.
43 Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего.
44 А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас,
45 да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.
46 Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?…
48 Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.» (от Матфея, гл.5)
Потом он снова перечитал, но уже глаза его выделяли строки и стихи, и выделенное проникало в душу, как будто становилось органичной частью души, впечатывалось в структуру, и всё наносное, что беспокоило его после возвращения в реальность – становилось призрачным, не стоящим времени и внимания…
– Хорошо написал, Матфей, от Бога… Но почему это имя зацепилось в сознании и потащило за собой череду образов? Откуда это? Или это ключ к возвращению? Не важно, откуда, главное – здесь. Похоже, я имею какое-то отношение к этому имени. Матвей… Нет, всё висит в воздухе и нет продолжения, но оно будет…
На вешалке справа от двери в санузел висела чёрная кожанная куртка, явно подходящего размера, он надел её, остался удовлетворён опытом, полез по карманам. Пачка сигарет «Ротманс» с тремя сигаретками, тонкие, «лёгкие» … зажигалка красная с надписью «Магнит». Во внутреннем кармане портмоне… Три тысячи семьсот рублей… На календарике со схемой метро записаны два телефонных номера, один обозначен – «Теле», другой – «Билайн-интернет». Телефона в карманах не было. Был ещё носовой платок, не старый, аккуратно сложенный, и банковская карточка, Сбербанк. Ни ключей, ни телефона… Ничего приметного, дающего надежду.
Здесь он был чужим, и надо было уходить, пока его не обнаружили работники МЖК, на возможные вопросы ему отвечать было нечего. Уходить в дождь, городской холод, сутолоку и одиночество…
Но сначала он снова прошёл в ванную, осторожно прокрутил краник, потекла вода, и даже тёплая, и он усмехнулся своим непонятным опасениям – он был в обычной объективной реальности, никакой чертовщины не предвиделось, всё было обыденно и непонятно. Осторожно он стал мокрыми пальцами увлажнять ранку на виске, смывать давно запёкшиеся чешуйки крови, и наконец обнаружил, что с виду не так и страшно, как можно было представить, ранка начала затягиваться, гематом не было, кожа чистая, вот побриться-бы ещё… Вздохнув, он вышел в прихожую, задумчиво посмотрел на пустую замочную скважину, уходить, оставив дверь открытой, казалось ему неправильным, некультурным… Что за ерунда приходит в голову! И он решительно вышел за дверь. Недлинный, тускло освещённый коридорчик салатовой расцветки, куда выходили ещё две двери, лестничная площадка, не тесная, современная, с просторными лестничными пролётами… Да, это новостройка, строят сейчас красиво, но недолговечно… А на улице лил дождик, круги и пузыри плясали в лужах, порывами налетал ветер. Тучи… Он никак не мог определиться с временем года… Октябрь? Апрель? Смешно. Ещё спроси, который год на дворе… А в самом деле…? Судя по отсутствию жёлтых листьев на газонах, скорее всё-таки весна, и это хорошо, скоро будет лето… Он вспомнил, что ненавидит зиму, кучи тяжёлой одежды, вечно сырые ноги, пар и влажность в общественном транспорте, руки, прилипающие к карманам…
Он дошёл до угла дома, увидел проходящее шоссе, торчала автобусная остановка, современная, стандартная, из пластика, там можно было укрыться от дождя. Там он мог узнать, где находится. Расписание было для автобуса №210. Он не знал такого маршрута, но на расписании были обозначены и конечные остановки. «Юнтолово» … это… Это где-то на северо-западе, на Выборгском направлении, рядом с Ольгино. Что он мог здесь делать, было для него загадкой. «Чёрная речка»… Сейчас у него не было в том районе знакомых… или он не помнил о них. В любом случае надо было ехать, в центре города виднее будет, что делать дальше… И там никого не интересует, что он здесь делает. В городе никого не интересуют люди, толпящиеся вокруг, наступающие на ноги, толкающие в спину при посадке в метро, заглядывающие через плечо в твой телефон…
2
Мужичок сидел на бетонном парапете и с видимым интересом смотрел на приближающегося Матвея. Выглядел он, как пугало огородное, в натянутой по уши вязанной шапочке непонятного тёмного цвета, синей рабочей куртке на два размера больше требуемого, такие-же штаны красовались в низу тела, и разбитые кроссовки дополняли образ. Таких людей по стране разбросано миллионы, это просто люди, живущие настоящим моментом, одетые в униформу, не имеющие ничего. И как потерявшие всё, что должно быть у человека, неисправимые, фатальные оптимисты.
«Лучшим доказательством ничтожества жизни являются примеры, приводимые в доказательство её величия.» – приветствовал он подошедшего цитатой Кьеркегора.
«Бетонными аргументами вымощена дорога лжи.» – ответствовал Матвей, ища глазами, куда-бы присесть. Он удивился, увидев выглянувшую из-под руки человека остренькую мордочку лохматой собачонки интересной – пятнами – рыже-бело-чёрной расцветки. Глазки собачонки дружелюбно оглядели его, не задерживаясь на карманах, она проворчала что-то одобрительное и снова спряталась под полу куртки друга.
– Молодец, – сказал мужик, глядя бесцветными, тоже с хитрой рыжинкой, глазами. – Соображаешь. Кто сказал?
– Не помню, – небрежно ответил Матвей. – Пусть будет я. Только с Камю я не согласен. Как и с Кьеркегором. Жить надо. Не нами дадено, не нам отрицать.
– Только нам-ли дадено? Или кому другому, а мы, как инсургенты, незаконно владеем?
– Хорошо, раз об абсурде заговорили, вспомни Камю – «Полная самоотдача и забвение себя.»…
Помолчали. Потом собеседник достал пачку сигарет «NZ», протянул Матвею, и тот вдруг с ужасом ощутил, как ему хочется курить. Дрожащими пальцами, стараясь аккуратно, достал сигарету, пошевелил пальцем, изображая, будто щёлкает зажигалкой, погрузил кончик в поднесённый огонёк, затянулся горьким дымом до головокружения, невнятно промычал слово благодарности.
– Меня звать Гера. Это ты о себе сказал – «забвение себя»? Фигура речи?
– Гера, это от – Герасим?
– Нет. И не от Геры, жены Зевса. Балбесы так слышат «Георгий», Жорж, по-старому.
– А ты что-ж, всерьёз полагаешь, что жизнь не стоит того, чтобы жить?
– Это вопрос относительный. И субъективный. Когда тебе двадцать-тридцать, и впереди вечность, конечно, это бесценно в полном смысле, сопоставить-то не с чем. Единственное у этой штуки неправильное, как Воланд подметил – всё это имеет нехорошую особенность внезапно прекращаться. И чего тогда все сокровища?
– Это субъективно. Для того бедняги уже всё-равно, но если дышишь, и привык это делать часто, как-то неохота отвыкать. Как с курением. Все говорят, что это вредно. Но ведь нравится, иначе не курили-бы. А про забвение – да. Это я.
– «Люди выдумали науку, чтобы скрыть свой страх перед природой.» Есть хочешь? Да и согреться тебе не мешает, под дождём в мокрой обувке – самая болезнь. Только пройтись немного придётся. Здесь недалеко, за Балтийским вокзалом…
– У меня есть деньги…
– Это хорошо! – Гера с интересом посмотрел на Матвея. – Так давай зайдём сюда, в «Ленту», купим чего-нибудь к кофе. Кстати, и кофе у меня кончился. Дня три назад… А на интернет мне не положишь? Хотя-бы пару сотен?
– У тебя есть комп? – удивился Матвей. – По виду не скажешь.
– По статусу, ты хочешь сказать? – Гера не обиделся, шёл рядом, размахивая руками. – Нет, не комп, нашёл как-то в зале ожидания планшет, старенький, незаблокированный. Сдавать в полицию? Я на такие вещи смотрю просто – «Бог дал.», а от Божьих даров отказываться нельзя. Конечно, там сплошное враньё, в интернете, но я его вижу, это просто. А вот прогноз погоды – пока правда. Насколько возможно, конечно…
– Ты можешь различать ложь?
– Не ложь, как данность, а враньё в СМИ. Это на самом деле нетрудно. Смотришь, кому данная информация выгодна, и ради чего её сливают. Тут враньё само вылазит. А иногда это дозированная правда… Я «бизе» люблю, – смущаясь, сказал Гера, когда они проходили мимо кондитерских стеллажей. – Забыл уже вкус…
В гигантском зале универмага могло-бы поместиться здание Балтийского вокзала, но в отличие от вокзала, здесь было тепло и уютно. Между высокими стеллажами ходили толпы покупателей, толкали перед собой тележки для товаров. Матвей с блаженством чувствовал тепло, проникающее под сырую куртку, ботинки тоже промокли, но с этим ничего не поделаешь, оставалось надеяться, что ожидаемое гостеприимство Геры позволит просушиться и подумать о будущем. И он чувствовал озноб, по телу иногда пробегала дрожь, похоже на простуду, только этого не хватало!
– Здесь есть аптека? Похоже, приболел я. Надо какое-то лекарство, ты в них разбираешься? Говорят, водка с перцем помогает?
– Враньё! Расхожая мифология. Вот в баньке попариться, другое дело, но нету. Да и сердце здорово тратится. А водку я не пью. В смысле, совсем не пьющий.
Услышав это, Матвей взглянул на нового знакомца уже с интересом и симпатией. Сам он, откровенно говоря, решил, что Гера связался с ним, именно рассчитывая на выпивку… и теперь испытал облегчение, всё упрощалось.
Люди двигались мимо, сосредоточенно глядя на полки с товарами, будто решали кроссворды, что-то брали в руки, разглядывали этикетки, ставили обратно, или ложили в свои корзинки, они были серьёзны, словно делали главный выбор в жизни, чтобы через пару дней снова придти сюда, как в главный храм своей жизни, им это было важно, это составляло один из смыслов существования, здесь не было места шутовству, лёгкости, иронии…
– Возьми Дарье что-то вкусное, – сказал Матвей сквозь пелену, застилающую сознание, собачка осталась сидеть снаружи, у автоматических стеклянных дверей, глядя внутрь в ожидании друга, от дверей дуло тёплым ветром, ей не было холодно, только временами надо было отодвигаться в сторону, чтобы не затоптали спешащие люди, её глаза не отрывались от дверей, и на мордочке было написано терпение.
– Всё хорошее имеет конец, – сказал наконец Гера, когда корзинка стала ощутимо оттягивать руку. – Надо подумать, не забыли чего…
– Аптека, – напомнил Матвей, и Гера внимательно посмотрел на него.
– А ты, кажется, серьёзно попал… Надо лечиться. А у меня условия… Ладно, пойдём…
На кассе народу было не очень много, они расплатились, и Матвей с удивлением почувствовал облегчение кошелька. Всё-таки интересное явление – деньги, эквивалент труда, эквивалент товара… Эквивалент здоровья и жизни…
Провизор за аптечным стеклом совсем не ассоциировалась с жизнью, а тем более со здоровьем…
– Что-нибудь от простуды … – тяжело проговорил Матвей. – Таблетки, порошки, антибиотики, … не знаю.
– Семьсот рублей, в порошках, будешь брать? … – ей это было всё-равно.
– Подожди, подожди, не гони. Ты наши аналоги давай, чего ты эту химию суёшь? – встрял неожиданно Гера. – Диклофенак давай, пару упаковок, флуконазол, азитромицин, ну, и вот эту – антигриппин, пять порошков…
– За ними глаз да глаз нужен, всё стараются, что подороже, сунуть! А разница на порядок, а пользы ноль, только подсластителей намешано, это знать надо, они за это премию имеют, от перекупщиков, хорошо в интернете списки аналогов публикуют, представляешь, заграничные порошки – шестьсот, наши таблетки – тридцать, а действие одно и то-же… Хоть какая польза от интернета, а не знаючи и сдохнуть недолго, никаких денег не хватит. Вот пенсионеры, кто с интернетом не дружит, ведь не едят, всю пенсию отдают за эти микстуры заграничные, а аптекари разве подскажут? Да за это сразу на улице окажутся. Цивилизация! Спекулянты чёртовы миллионы делают на загранице, вместо того, чтобы наше развивать. А зачем? Там они валюту получают, а здесь? Тридцать рублей?
Дарья у дверей встретила их танцем на задних лапках, и прокрутилась юлой пару раз, выказывая восторг.
– Что, собакина дочь? Пойдём домой, вкусного тебе взяли, праздник живота у тебя сегодня, Дарька… Гостю нашему спасибо скажи… Вот подлечить-бы его ещё.
Мимо мокрого серого Балтийского вокзала они прошли Библиотечным переулком, Матвей предвкушал тепло, прилечь на что-то сухое, скинуть стылые, обжигающие ботинки, мокрые носки, впитать тепло… Они вышли на набережную Обводного канала, пошли навстречу ветру и секущему дождю.
– Здесь уже рядом. Только старайся держаться прямо, не дай Бог, подумают – пьяный, этого нельзя, подвести можем людей. Люди здесь нам навстречу идут, и стоит это дёшево, литр-два в месяц, понимают люди, что нельзя человеку на улице, да в такую мерзкую слякоть.
Матвей ничего не понимал, но уже не удивлялся, верил, что скоро всё будет хорошо, как надо.
– Слышал, наверное – «Красный треугольник»? Вся страна слышала, все в их обувке ходили, и дёшево, и надёжно, и хорошо. А теперь нет ничего. Говорят, признан банкротом, а я думаю – дешевле с Китая да с Европы возить обувь, чем свою делать… И голова за производство не болит… А такой завод был. Сейчас только один корпус арендаторы снимают, тоже спекулянты какие-то. Остальное всё пустое стоит, а свет и отопление есть… Охрана здесь не строгая, входят в положение… Если не хулиганить, конечно, и не высовываться. Так что, мы сейчас быстренько и незаметно прошмыгнём, и всё будет в порядке. Ванной у меня, конечно, нет, но помыться можно будет… Хотя, какая тебе помывка в твоём здоровье! Главное – тепло, плитка есть, сейчас кофе горячего, хотя, тебе лучше-бы какао, кажется, ещё есть немного, и молока мы взяли…
