Дежавю. Любовь

Да и куда вообще Амина сможет поехать, когда у нее на руках сложный, совершенно неразрешенный вопрос. Тут хоть вовремя, хоть планируемо – сложностей хватает с головой… Возможно, что это самый главный, основной вопрос ее жизни… сейчас самое главное – чтобы роды прошли как следует, а дальше – само собой решится, дальше – ответ будет найден.

«Главное – что? Главное, как всегда, выстроить все по строгому порядку! Вот увижу свою кроху, и потом уже займусь вопросом, как и где буду жить… не пропаду, все лапки здоровы, силы есть – решу любой вопрос!»

Амина спокойно поднялась, подошла к большому, высотой аккурат две муравьихи в высоту, овальному зеркалу и залюбовалась своим отражением. Как и большинство беременных муравьих, она была обворожительно привлекательна. Округлость придавала ей особый шарм и обаяние. Брюшко, точнее его самая верхняя часть, плавно выпирала, непривычно возвышалась, столь пленительный петиоль (соединительная часть между брюшком и грудью), еще совсем недавно, казалось еще вчера, такой женственный и такой сказочно-мягкий, сейчас был элегантно обтянут, словно огромный пупырчатый баскетбольный мяч. Казалось, что все живенькое тельце муравьихи враз расползлось по швам, растянулось, и ее было совсем не узнать: глазки (те, что сложные глаза15 у муравьев) отчаянно растеклись из нежно-рысьих в два голубых бесформенных озерца, пологие дикие берега которых обрывались рваной розовой глиной; опрятные прежде бордовые усики16 торчали как-то совсем не по строгому, не по оптимистичному настрою, можно даже сказать, придавая образу перепончатокрылой незначительную, но все же небрежную неряшливость; усиковая ямка17, надежное убежище усиков, откуда они и произрастали, побагровела и значительно разбухла, и поэтому скапус18 уже не держался столь ровненьким; мандибулы19, наоборот подсохли и, на первый взгляд, казались чуть ли не вдвое меньше обычного. Но, несмотря на все чудодейственные превращения, Амина чувствовала себя необычайно хорошо и уютно в новом тельце.

Иногда муравьихе иллюзорно казалось, что она слышит, и даже чувствует, внутри себя неопределенные, глухие звуки, а потом еще и нежно-розовые, мягкие поскребушки, и не совсем понимала: это так и должно быть в ее положении или все это противоестественно. Рачительные врачи, которые ревностно окружали беременных муравьих со всех сторон, мило объясняли, рассказывая то одно, то другое, причем каждый раз добавляя новые пространные рассуждения, и она каждый раз быстро успокаивалась, надеясь только на хороший исход дела.

Амина спокойно поднялась, подошла к зеркалу и залюбовалась своим скромным отражением. Как и большинство беременных муравьиных особей, она была обворожительно привлекательна. Она покрутилась, осматривая себя в глубине зазеркального мира. Сказочный конусообразный животик… В полированной глади зеркала стремительно приближалось отражение муравья в белом халате.

– Давайте, пройдем в палату, Вам в любом случае лучше прилечь, – с простудной хрипотцой в голосе посоветовал медик.

– Конеш-шно, конеш-шно, уже иду, уже иду. Вот реш-шила чуток прогуляться, а то, как-то знаете, невесело сидится на одном месте. Скуш-ш-шновато немнош-шко… – у Амины в последнее время как-то смешно стала проявляться ее детская протяжная «ш-ш-ш», и она по-доброму щурилась каждый раз, когда ловила себя на мысли, что эта «ш-ш-ш» веселит окружающих.

– Что ж Вы убежали-то? – на мордочке муравья появилась улыбка, и он бережно под локоток20 подхватил Амину, и увел ее в длинный коридор.

– Да-а-а скуш-шно же, говорю… Ну-у-у, правда… Погулять бы немнош-шко… – мольба беременной постепенно утонула среди однотонных светло-голубых стен.

– У Вас все в порядке? Ничего не требуется, а то скажите, все сделаем? Если что-то не так – всегда можете смело говорить сестрам, они Вам помогут!

Глава 9

БЕЛЫЙ

Дорога к родничку, длиною ни много, ни мало в три четверти часа, сегодня явно сокращалась из-за приподнятого весеннего настроения.

«Сказочный старичок наш – Дити – все же пережил свой отпущенный срок. Он же тако-о-ой старенький! Сколько ему лет, интересно знать? Когда мы поселились сюда с Рондом, ходили слухи, что он добросовестно отработал больше полтинника! Больше пятидесяти! Это же… да, эта цифра даже не укладывается в голове… так это было еще тогда, практически еще в прошлой жизни. А сколько ему теперь уже? Подумать – ужас просто! И ведь не устраняют его, хотя кто захочет уволить исправного трудолюбивого работника? Устраняют только по объективным причинам и ленивых муравьев! Надо уж слишком опуститься, чтобы тебя уволили. А этот – настоящий профи своего дела, и, похоже, своего любимого дела. Он все досконально знает, что надо и что не надо, и всех мурашей прекрасно выучил – наверное, к каждому жильцу нашел свои персональные секреты-ключики, и значительный плюс ко всему – нисколько не ленится! Не ленится он, просто – молодчинка! Интересно, бывают ли в природе ленивые особи, вообще, в принципе возможно ли такое? Да, в общей сложности лет шестьдесят или больше он отработал? Сколько уж получается? И не стремится уйти… да и куда, и зачем ему уходить, если тут есть работа и он чувствует, что нужен нам, нужен обществу, а где-то там, где-то вне нашего дома – он станет, а это – точно, „отработанным шлаком“, брошенным всеми и оставленным на выживание…»

Путь к живительному родничку, служившему на протяжении многих веков настоящей «дорогой жизни» для перепончатокрылых города Кехидупан21, пролегал через всю сквозящую нескончаемо-длинную Шестьдесят вторую улицу, вдоль глянцевой, сухой, безжизненной стены однообразных плоских, невыразительных многоэтажных монстров, совсем изредка перемежаясь несуразными, разномастными пестрыми стеклянными кубами супермаркетов.

Единственным примечательным зданием на вышеуказанной Шестьдесят второй являлся Конгресс-зал, дружелюбно объединяющий воедино с пару десятков частных незначительных телевизионных студий и пресс-центров, и один государственный мега-телеканал. Можно откровенно сказать, положа руку на сердце, что Конгресс-зал своими амбициозными архитектурными формами был одним-единственным зданием, которое полноценно (с художественно-эстетической точки зрения) компенсировало весь прилегающий рядом однотипный серенький район. Будто замерев в неведомом архитектурном экстазе, в геометрически-правильной форме мистического октаэдра, изумительно красивый высотный дом, по праву мог считаться настоящим произведением современного архитектурного искусства. И нижняя фатально-странная перевернутая пирамида, будто бы поджатая со всех четырех сторон, и верхняя – изумительно правильной формы, обе безраздельно красовались разноцветными стеклянными окнами, сквозили загадочной радугой, точнее с первого этажа, с самой земли, асфальтового покрытия, до остроигольной вершины двадцать восьмого, – все миллионные призрачные цвета радужного коромысла полифонично перетекали из одного в другой. Солнечных лучей жизнерадостное отражение от поверхности почти идеально зеркальных треугольников и ромбиков издалека привлекало всеобщее внимание, завораживая взгляды горожан и удивляя туристов, временами превращаясь в панцирь жуткого громадного древнего земноводного, который на все лады озабоченно журчал заплаточно-чешуйчатыми переливами.

Шестьдесят вторая спонтанно обрываясь, довольно легко переходила в грустный широкий туннель, по которому следовало прошагать еще с десяток минут, чтобы очутиться на Сто сороковой улице, а оттуда уж и до Третьего квартала, где находился родничок, – рукой подать.

Подпрыгивая по родной Шестьдесят второй, Эйв с налетом неподдельной грусти отметил про себя, что в это ясное красочное воскресенье необычно много муравьев на улицах безоблачного города: все бежали нескончаемой вереницей, торопились, ехали, опаздывали, спотыкались, сталкиваясь останавливались и, обменявшись взглядами, снова продолжали путь.

Новенький чистый автобус непривычно нежно-персикового цвета с широкой белой полосой и надписью «Специальные Линии СП—Экспресс» беззвучно притормозил совсем немного не доезжая до перекрестка, на остановке рейсовых маршрутов, и из него бойко выскочили два муравья, а двухэтажный лайнер, выпустив несколькими хлопками очередную порцию смертельного земляного дыма, словно гусеница изогнулся и свернул на Пятьдесят шестую улицу. Второпях Эйв чуть было не проскочил мимо вышедшего из автобуса муравья, но тут произошло что-то необычное. Выскочивший мураш резко протянул Эйву рыжую лапку, преграждая, как шлагбаумом, дорогу спешащему по хозяйственным делам дежурному муравью.

– Стоп-стоп-сто-о-оп! По этой стор-р-роне Шестьдесят второй улицы стр-р-рого запрещ-щ-щено прогуливаться с пустыми канистрами!!! Разве Вы не слышали о последней поправке в статье 129-ой?! Это же настоящее нар-р-рушение пор-р-рядка! Нар-р-рушение пор-р-рядка! Как Вы, так вот запр-р-росто, игнор-р-рируете законы! Это очень нехор-р-рошо!

Опешивший на минуту Эйв поднял испуганные глаза на прохожего и, совершенно ничего не понимая, широко открыл рот, чтобы хоть что-то вразумительное ответить на такое сумасбродное утверждение, но, как назло ничего подходящего на ум не приходило. Его мандибулы начали нервно подергиваться одна за другой.

«Что за ужасная дрянь такая? Какая чушь! Что вообще происходит, брюк-медрюк? Кто это такой? Кто такое придумал-то? Что за чушь?!» – тут же пронеслось в голове Эйва.

Ничего не предпринимая, препротивный муравей выжидающе стоял и неприятно буравил взглядом остановившегося Эйва. Но тут дежурный мураш зацепил знакомые черточки – то глаза, то ли скапус, то ли…, зацепил так самым кончиком коготка, легким движением наличника, что находится над мандибулами, самым полу-взглядом, он подумал, что здесь что-то не то. Разбуженная память на сотую долю секунды приподняла его за плечи и хорошенько вздернула, вернув его в далекое прошлое, и он припомнил этот птичий разрез глаз, этот веселый пристальный взгляд, но точно сказать никак не мог, где же встречал раньше этого муравья.

– Вы… Вы… Вы что-то путаете? Разве… откуда Вы вообще это в-в-взяли?.. – с непонятной интонацией, – то ли спрашивая, то ли отвечая, опешивший Эйв выдавливал по крохам из себя слова. – Поправок-то… поправок уже полгода никаких не принималось, разве не так? Вы-ы-ы шутите что ли?..

– Старина, Эйв, ты меня не узнал?! Ставлю двадцать единиц, что ты меня не узнал! Я – Афт! Помнишь, мы на радиозаводе три года вместе отпахали? Ну-ну, разве забыл? Вспомнил? Давай-давай, вспоминай! А-а-афт! Я тебя вот прям так, сходу узнал!

– Гх-х-хааа, – только и выскочило удивленно из Эйва.

– Афт! Помнишь меня? Ну, давай уже, вспоминай! – раззадоренный муравей принялся показывать фактурно себя в фас и в профиль, немного кривляясь, и все это сопровождалось его заразительным смехом.

– Нет, конечно, помню, конечно, помню!

– Ну, вот!

– Помню я… а я смотрю – какой-то знакомый мураш стоит, а кто – никак не могу понять с ходу-то?

– Класс! Вот теперь и не с ходу узнал – замечательно!

– А я смотрю… Вот хоть прибей ты меня – не могу и все! Ну, ты меня и напугал, черт! Реально же напугал со своими канистрами, черт такой! Что за шутки у тебя?

– Естесссно, не можешь понять, хоть и прошло всего лет семь! Вроде семь?

– Семь уже?..

– Ну да, семь и есть! Но каких лет-то прошло! Каких лет! Изменился я? Да и не только я изменился! – скороговоркой выпалил Афт. И только тут старые приятели набросились друг на друга и крепко обнялись. – Ты уж прости меня, не хотел напугать тебя, не со зла я… Просто пошутить хотел…

– Да-а-а, уж, ты изменился! Не семь, наверное, а шесть лет прошло… – начал было Эйв, но Афт его прервал.

– Да, многое изменилось с тех пор, очень многое. Нас тогда преспокойно устранили и закрутилось все… закружилось…

– После тогдашнего увольнения слухи ходили, что…

– Да что там «слухи ходили», – опять резко оборвал Эйва Афт, делая ударение на «что там». – Слухи всегда ходят, на то они и слухи! – Афт громко рассмеялся, затем в пол-сипа прокашлялся и снова продолжал. – Про забастовку-то? Я знаю, что мутно толковали про митинг и что-то такое… толковали… ну… как тебе сказать… устранили, да и все…

– Да-а-а, уж… «устранили, да и все»…

– Ну да! Жизнь, сам же знаешь, не простая она… Жизнь – очень сложная головоломка, порой идут сплошные загадки за загадками!

– Так это все бы-ло, на са-мом де-ле бы-ло? – Эйв спросил очень неуверенно, произнося медленно по слогам каждое слово, и пока говорил осторожно смотрел по сторонам. – Правда что ли было?

– Ну, ты даешь, старина-а-а! Да нет, конечно же! – Афт нервно шевельнул усиками и продолжил. – Насочиняли тогда все! Проще было насочинять, чем говорить правду и объяснять все…

– Почему-то я так и думал… Чувствовал, что неправда все это…

– Конечно! Никакой забастовки не было, да и не могло быть! Так по факту-то и отстранения никакого не было… это все для видимости сделали, хотя, можно было и по-другому, по нормальному, безо всяких там «левых-правых» дел… все у нас, как всегда, через одно место делается… не знаю… не понимаю, зачем они с нами так…

– Вообще странно… зачем – нисколько и никому не понятно!

– Ладно, что было, то уже было, а сейчас – жизнь продолжается! Ты, я вижу, как всегда, не ленишься, по рабочим делам бежишь, на родничок что ли идешь? – спросил Афт, кивнув на канистры. – Пойдем, пройдемся, я с тобой немного прогуляюсь хотя бы до туннеля.

– Конечно, пошли, немного поболтаем хоть. Столько с тобой не виделись… расскажешь про жизнь!

– Вот-вот! Послушаю тебя про жизнь!

– Когда еще свидимся… Все, давай, пошли! Целых шесть лет не виделись… это ж надо! Расскажи, давай, как ты, что у тебя в жизни происходит.

– Да, как всегда, по шаблонному проекту у нас – дом, да работа, да снова дом… Ничего нового и интересного… Что у простого рабочего муравья может происходить интересного в жизни?

– М-м-м, ну так-то много чего может, если сам захочешь!

– Вот тут задумаюсь немного! Хорошая мысль!

– Ты сейчас работаешь?.. Где работаешь? Работать надо обязательно, лениться никак нельзя, «только труд нам помогает в жизни двигаться и полноценно развиваться»! Ты же помнишь, как нас учили. Давай, пошли, пошли!

Бывает в жизни так: случайно встречаешь старого товарища и, вроде бы, давным-давно многолетно не виделись, и, вроде как, жутко соскучились по общению друг с другом, и, безусловно, рады нежданно-негаданной встрече, но вот пару-тройку слов сказали, обменялись поверхностной, легковесной информацией о себе – «что, да где, да как, да планы какие», и все, можно маркером поставить «галочку» и равнодушно сказать с почти незаметной горчинкой: «наелся до отвала», пресытился беглым общением, и нет особого желания дальше слушать его подробные рассказы о нелегкой судьбе, да и раскошеливаться, делиться своими жизненными передрягами тоже как-то не особо охота. Причем, очень часто так бывает, практически в девяти из десяти случаев. Но все же случаются и исключения. Наткнулся на древнего знакомого, вроде и не сказать, что самого закадычного друга, но начали делиться пережитым за все годы, что не виделись, и остановиться нет никаких сил, совсем не хочется расставаться, вот хоть убей. От чего все зависит? То ли от сиюминутного настроения, то ли от внутреннего магнита к данной особи, то ли еще от чего… и, ведь, готов стоять, и болтать бесконечно с ним о всякой жизненной чепухе, хоть и прекрасно понимаешь, что времени особо нет на пустые разговоры, но не можешь никак оторваться от него или от нее, хоть ты тресни…

Глава 10

БЕЛЫЙ

Два муравья, дружно вышагивая в одну лапку, направились вдоль улицы, их незатейливый разговор все больше и больше оживлялся, и, когда они пересекли широченный проспект – Пятьдесят шестую, веселый и жизнерадостный Афт как-то неожиданно переменился в лице и резко оглянулся, будто бы проверяя, не следует ли за ними кто-либо, и, убедившись в отсутствии призрачной слежки, с превеликим удовольствием, что у него есть достойный слушатель, продолжил свой красочный рассказ.

– Нас ведь тогда все две сотни муравьев отправили в Стриритс*? А обратно вернулось меньше сорока.

– Как так?

– Да вот так! Я тебе говорю: сорок из двух сотен! Ты вот представляешь? Чувствуешь разницу: двести и сорок! Двести и сорок, две-е-ести и-и-и со-о-орок! – Афт выделял обе цифры, давая прочувствовать всю соль разницы между тем, сколько было и сколько осталось.

– Это… это просто… это фантастическая разница…

– Да, не то слово… все равно… ну-у-у, все равно эти цифры не ощущаются в простых наших словах… Так вот, что я скажу: за те бесконечно-долгие пять лет, проведенных, ну, то есть, в смысле оттарабаненных, отработанных в этом, никому ненужном, в этом, заброшенном ко всем дальним-далеким чертям, Стриритсе, нам всем назначили приличное ежемесячное пособие. Подачку эту… и что? Ты слышишь? Ежемесячно пособие! Мы там упахивались до смерти, работали и работали!.. Одних… Кто-то умирал там, кого-то увозили в больницу в столицу, но уже безвозвратно, а мы продолжали пахать. Кого увозили, тот не возвращался… Пособие нам сделали, а кому оно нужно-то? Вот вопрос…

– М-м-ммм, кому-кому? Наверное, кому-то оно и нужно? А-а-а, нет? – из Эйва выпала фраза выпала сгустком непонимания.

– Вот кому их пособие сейчас нужно? Кому? Нет, ну-у-у… с другой стороны, думаешь, смог бы я разъезжать на этих… этих… на международных автобусах на обычную зарплату? А… вот вряд ли бы смог… и вообще, я ж тут по делу приехал… – сказал Афт и внезапно почувствовал, как к пересохшему горлу подкатывает неприятный тошнотворный комок, он поперхнулся, но смог еще выдавить из себя пару слов. – Сейчас скажу, погоди!..

– Тебе помочь, может?

Внезапно мордочка Афта побагровела, он отрицательно мотнул головой, маленькие облезлые усики судорожно дрогнули и он, неприглядно согнувшись почти пополам, захлебнулся в сильном продолжительном кашле. Муравей почувствовал неприятную обжигающую боль, ощутил, как по всему, неожиданно посеревшему, телу пробежала с молниеносным нарастанием огненно-колючая волна: от самого сердца до самых кончиков лапок, и под занавес беспощадно ударила нокаутом в самый мозг.

– Бжжжус-бжжжус! Ну-у-у, вот какой-то ужас, бжжжус, сегодня со мной, ну-у, творится! Ужас, он и есть! – как ни в чем не бывало, продолжил прерванный монолог Афт. – Нет-нет, на моей работе сейчас платят хорошо, я не жалуюсь. Пособие – конечно, это все отлично! Вот только здоровье… здоровье уже не то… и не вернуть здоровье, ни за какие деньги и награды. Да и на таких автобусах-лайнерах разъезжаю не часто. Просто сегодня уж так вышло… Сегодня на Искусственной телестудии «Восемнадцать морей» собирали ветеранов аварии в Стриритсе… здоровье не вернуть – это хоть кто скажет… собирали нас… – неожиданно новая волна ужасающего приступа накатила на Афта, он снова болезненно скукожился, свернулся пополам, как скомканный листок бумаги, и протяжно сипло закряхтел, закашлялся.

– Афт, слушай, ну, может, чем-то помочь тебе? Сбегать за водой? Сбегать? Помочь? Что сделать – скажи! – подрастерявшемуся Эйву было страшновато смотреть на загибавшегося Афта, и тем более, оставаться безучастным в беде старого товарища.

– Да, не-е-е, не-е-е, все нормально, все нормалек… погоди, сейчас… – муравей сильно помотал головой, напрочь отрицая помощь, он откуда-то из кармана проворно выцарапал носовой платок мышиного цвета, и кусочек ткани исчез в глубине мандибул.

Вороной овальный металлический медальон с шестью или семью выбитыми цифрами и буквами выполз из-за ворота рубашки, словно проснувшийся священный жук-скарабей вылазит из раскаленного песка в сухой пустыне, в тот момент, когда муравей загибался в болезненном кашле. Эйв приметил непривычный для рабочих особей необычный отличительный знак, и только хотел было спросить Афта о нем, как тот, опережая все вопросы, решил сам рассказать.

– Я ведь сейчас считаюсь ветераном труда… представляешь, дорогой Эйв, где я и где ветеран труда? Две категории – совершенно несовместимые…

– Ну, ты и даешь! – только и выдохнул Эйв.

– Я же еще такой молодой, вся жизнь впереди… И уже – реальный ветеран! – Афт с беспокойством взял в маленькую лапку темный кругляш, нервно покрутил его, философски посмотрел на надписи и показал его товарищу поближе. – Видишь, это нам вручили. Нам это надо? Ага, надо, особенно… Некоторым – уже посмертно вручили. Да и нам – тоже почти что посмертно… Здоровья никакого совсем нет, никакого, да и в живых почти никого нет, но зато мы, что ты скажешь, зато мы – ветераны… Вот как! Не знаю, что тебе сказать даже на это… Тяжело некоторые вещи осознавать, очень тяжело и до сих пор не могу примириться… Вручить-вручили, и радуйтесь, ребята – ветераны… А как нам дальше жить – непонятно…

– Ты чего такое говоришь? Почему посмертно – вам-то? Живи, да живи! Все давайте живите!

– Да мы-то, разве, против? Мы не…

– Здоровье… Ну, здоровье – это да, тут сложно все… Надо надеяться – понемногу восстановится… Вы же уже здесь, а не там…

– Да-да, почти, – Афт со спокойной уверенностью прервал Эйва на восходящей ноте негодования. – Все мы уже – там почти…

И Эйв действительно представил этого муравья, своего бывшего корешка, задушевного товарища, младше его на какой-то один год, ветераном труда. Ветераном труда, ставшим из-за маленькой щепотки прожитых лет ради беспощадной работы в Стриритсе. Если со стороны взглянуть – из-за каких-то нескольких лет, которые стоили многим особям жизни… Есть в мире оптимистично заряженные натуры, решительно всем довольные и ко всему быстро привыкающие, именно таков был и сам Афт. В свое время, трудно было себе представить муравья более покладистого и на все согласного, сейчас же он разительно отличался от того прежнего себя. Столь сильная перемена характера, происшедшая с одряхлевшим Афтом за то время, пока товарищи не виделись, ярко поразила Эйва. Жизненные обстоятельства сделали его на много лет старше: внешность сильно изменилась, практически до неузнаваемости – морщин значительно добавилось и покрытие телесное, словно из его тела выкачали все жизненные соки и оставили одну оболочку, казалось искусственным и бледно-сероватым. Эйв про себя отметил, что при общении Афт как-то непривычно разговаривал, безудержно напирал своей мощью, не давая вставить и слово, что раньше подобного не было. А ведь Эйв очень хорошо когда-то знал Афта, но, похоже, это «когда-то» безвозвратно прошло и осталось далеко-далеко позади, совсем в другой заоблачной архаической реальности. Непривычный голос увядающего Афта, который раньше звенел, как искусно настроенный инструмент, сегодня был, скорее, скрипом несмазанной двери, то и дело прерываемым ухающим кашлем.

Пожалуй, единственным, что осталось от прежнего того Афта, которого Эйв знавал много лет назад, было прекрасное чувство юмора. Редко кого Эйв встречал на своем жизненном пути с изысканным умением тонко иронизировать и остро шутить; почти всегда неунывающий и жизнелюбивый Афт, словно несгораемый яркий огонек, как смеялся над всем окружающим миром несколько лет назад, так и сейчас продолжал балагурить над бытовыми проблемами и изощренно подтрунивать над вопросами государственного масштаба. Он с заметным удовольствием вспоминал забавные эпизоды из недавнего экстремального житья-бытья, по-настоящему первобытно-общинной, зачуханной, собачьей и страшной болезненной жизни в мрачном, полуразрушенном чужом городе, рассказывал в легчайшей, полувоздушной, и только ему свойственной, манере, так, как будто изнурительная, иногда непосильная и опасная работа на аварийной ядерной станции стала для него праздничной воскресной прогулкой в городской парк отдыха.

Обо всех «причесанных» журналистами тяжестях, доставшихся рабочим на Стриритсе, Эйв знал из еженедельных сообщений «Новостей», и в эти самые минуты, в минуты общения с Афтом, он пытался соединить в одну гармоничную картину: масштабное восстановление последствий аварии и своего старого приятеля, участника этих героических событий. Всего на станции в то время трудилось более трех тысяч специалистов из разных городов, причем две сотни профессионалов приехали даже из высокомерного Моота*, города-сноба, который, казалось, всю историю существования муравьиного рода воевал со всем окружающим миром. Лишь общая беда, грозившая страшными невообразимыми последствиями, нарушила тысячелетнее противостояние народов. Но, как бывает в истории, все возвращается на круги своя, и после двухгодового затишья, связанного с отправкой рабочих муравьев в Стриритс, военные конфликты, провоцируемые манерным правительством Мота, один за другим как-то неосторожно снова возобновились. Разрушительная, кровавая война, ставшая нормой жизни для жителей такого мегаполиса, как Моот, как этот надменный и спесивый Моот, продолжала дышать трупным запахом смерти. В Стриритсе объединенными усилиями многотысячной армии специалистов, шла совсем иная битва: жизнь поколений ожесточенно боролась со смертью, и эту рукопашную схватку можно было наблюдать на всех каналах ТВ.