Экспертиза любви

Ирина Степановская

Экспертиза любви

С любовью моим друзьям

судебно-медицинским экспертам высшей категории:

Леониду Васильевичу Калинину

Надежде Дмитриевне Асмоловой

Татьяне Владимировне Самсоновой

Вере Самсоновой

Людмиле Мурашовой

Судебная медицина (англ. forensic pathology, нем. Rechtsmedizin, фр. médecine légale) – представляет собой специальную медицинскую науку, систему научных знаний о закономерностях возникновения, способах выявления, методах исследования и оценки медицинских фактов, служащих источником доказательств при проведении расследования, предусмотренного законом.

1

Темно-бордовое платье с кожаным пояском. Рыжие пушистые волосы стянуты на затылке и выбиваются завитками. Это Лена Крылова сидит на краешке стула перед огромным начальственным столом, заваленным бумагами. Она не может четко различить лицо человека напротив – взгляд заволакивают непрошеные слезы, а мужской голос с противоположной стороны стола доносится как через трубу. Бу-бу-бу! Бу-бу-бу.

– …Вы, наверное, думаете, что судебная медицина – это нечто особенное, этакая смесь организованной дьяволом процедуры в сочетании с бюрократией наших чиновников…

Лена молчит. «Бу-бу-бу» звучит вкрадчивее и назойливее.

– …Ничего подобного, Елена Николаевна. Ничего дьявольского в организации судебно-медицинской службы в России нет, это обычный предмет, которому надо учить студентов. Как хирургии, терапии, физиологии или акушерству… – Начальственный голос гудит, и так же гудит от него в голове у девушки. – Сознайтесь, ведь не хотите идти на судебную медицину, потому что думаете, что там грязно и противно? – Одутловатое лицо придвинулось к ней через стол.

– Нет, не думаю. – Ровные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями комкают носовой платок. – Но и работать в судебной медицине не хочу.

– Ну-у-у! – лицо с разочарованием откинулось назад. – Этак мы с вами зря время теряем. Не могу же я вас битых два часа уговаривать!

– Меня не надо уговаривать, – платочек на мгновение замер. – Я согласна пойти работать на любую другую клиническую кафедру, если мне не нашлось места на моей собственной, но на судебную медицину не пойду.

– Помилуйте, чем плоха специальность? – раздраженно спросил бывшую аспирантку, а теперь свежезащищенного кандидата медицинских наук Лену Крылову проректор по научной работе Павел Владимирович Быстрякин.

Ах если бы он знал, этот замечательно рассуждающий о судебной медицине Павел Владимирович, какой интересный разговор в эти же самые минуты происходит на другом конце города в помещении Бюро судебно-медицинской экспертизы…

Может, тогда он не стал бы так решительно уговаривать бывшую аспирантку Лену Крылову сменить специальность. Но Павлу Владимировичу не было никакого дела до дел Бюро. Его задача была утрясти случайно произошедшую накладку с трудоустройством этой девушки. А разговор в Бюро между тем происходил интересный.

В кабинете заведующего танатологическим[1] отделением Владимира Александровича Хачмамедова – бывшего спортсмена-борца и бывшего бабника – разговаривали сам заведующий и вызванный к нему молодой эксперт этого же отделения Саша Попов. И как потом выяснилось, некоторое отношение к кафедре судебной медицины этот разговор все-таки имел.

Хачмамедов сидел за своим столом крепкий, красный, по Сашиным понятиям, уже старый, и старался не смотреть в сторону своего молодого коллеги. Он разглядывал стол и лежащие на поверхности стола свои кубические кулаки с короткими, толстыми красными пальцами. Не смотреть на Сашу Хачмамедов старался, потому что знал – как только посмотрит, так не выдержит и начнет орать. А сейчас пока он еще не орал. Так, разминался. Поэтому и держал руки в кулаках.

– И с какого хрена ты (твою мать!) послал на… следователя, который специально приехал с утра пораньше для того, чтобы застать тебя после вскрытия? – Хачмамедов говорил негромко, а сам легонько поводил из стороны в сторону борцовской шеей и плечами, будто они у него затекли. – И заметь, следователь этот был не какой-то там сраный оперативник из полиции, а достаточно солидный человек из прокуратуры. И приехал он не поинтересоваться у тебя, какая, к примеру, завтра будет погода, а для того, чтобы узнать причину смерти того парня из ночного клуба «Алмаз», которого нашли мертвым ночью возле этого сраного клуба. И которого ты (мать твою!) вскрывал сегодня утром. – Хачмамедов не выдержал и все-таки посмотрел на Сашу. Взгляд у него был тяжелый, мутный. А ресницы все еще неожиданно густые и длинные, как у девушки.

Саша Попов стоял посредине хачмамедовского кабинета и думал, насколько это противно, когда Хачек (так Хачмамедова звали все в экспертизе) старается быть иронично-остроумным. Ну при чем тут погода? Нормальный, в общем-то, Хачек заведующий, но уж как понесет его…

Сам Саша выглядел во время этого разговора достаточно высокомерно – подбородок задран, руки в карманах. И стоял Саша перед заведующим не спокойно, как полагается подчиненному перед начальником, а перекатываясь – с пяточки на носок, с носка на пяточку. Будто нарочно заведующего злил. Неудивительно, что Хачмамедов старался на него не смотреть. И так уже руки чесались. Но заведующий, естественно, знал, что все эксперты у него в отделении – парни гордые, чувствительные (орлы!) и что им неприятно, когда их все время посылают к такой-то матери. Однако сегодняшний случай действительно был из ряда вон. Следователь этот брызгал слюной у него в кабинете целых полчаса. И Хачмамедов хоть следователю и обещал спокойно выяснить, в чем дело, но сейчас постепенно все-таки терял терпение. Саша даже ухмылялся про себя – подсчитывал, сколько раз за короткую речь его начальник употребит словосочетание «твою мать».

– Че ты лыбишься-то, че ты лыбишься, твою мать, эксперт хренов! – Хачмамедов все-таки не выдержал и заорал, глядя на Сашу не прямо, а вполоборота, уже начавшими наливаться кровью глазами. Саша за пять лет работы Хачека изучил достаточно: поорет, поорет и перестанет. Но сегодняшний случай, и Саша тоже это признавал, был далеко не простой. Поэтому заручиться поддержкой начальства не мешало. Поэтому сегодня Попов Хачеку особенно не дерзил.

– Никакого следователя я никуда не посылал. – Саша в очередной раз пружинисто перекатился с пятки на носок и немного задержался на цыпочках. – Я просто сказал ему, что не готов сейчас озвучить причину смерти этого парня, потому что мне нужны результаты дополнительных экспертиз. А на это уйдет три недели. В крайнем случае десять дней, если пошлю материал cito. Поэтому следователь мог бы спокойно отправляться назад в свою прокуратуру и не трепать мне нервы.

– Ой какие мы нервные! – Хачмамедов легонько прихлопнул кулаком по столу.

Саша вдруг вспомнил, что за щекой у него спрятана мятная жвачка, которую он жевал все утро во время вскрытия. Он захотел ее выплюнуть, но все-таки не стал, подумал, что не надо доводить Хачека до кондрашки.

– А без дополнительных экспертиз, значит, причина смерти тебе не известна? – Хачмамедов попытался вложить в этот вопрос всю иронию, на какую был способен.

– Неизвестна. – Саша уже тоже терял терпение. Неужели нельзя попросту спросить, в чем дело? Нет, надо обязательно показать, кто здесь начальник. Вот уж дурацкая манера у Хачека. Никто и не спорит с его авторитетом. Долго он еще будет сегодня над ним вые…? И так уже с утра достал этот труп из клуба. Да и следователь тоже достал.

– А ничего, что на трупе этого парня ни много ни мало, а двадцать три раны? Нанесенных, как ты сам определил, острыми предметами. – Хачмамедов развернулся к Саше полностью, и тот увидел, что лицо начальника прямо-таки перекосилось от злости. И Саша внезапно тоже разозлился. Разозлился так, что у него лицо побелело, и он заорал начальнику в ответ:

– Вот я их сегодня все утро и считал! Целых четыре часа! Поэтому, между прочим, вы и знаете, что их – двадцать три. А не двадцать четыре или двадцать восемь. – Саша теперь смотрел на Хачека прямо-таки с ненавистью.

– И ни одного повреждения из двадцати трех (твою мать!), которое могло бы явиться причиной смерти, ты не нашел? И поэтому тебе нужны дополнительные экспертизы? – Дальше со стороны Хачмамедова последовала такая непечатная тирада, что Саша, вынужденно слушая начальника, даже удивился. А удивившись, вдруг успокоился, без приглашения подвинул к себе стул и сел сбоку от хачмамедовского стола.

– Послушайте, Владимир Александрович, я ведь не дурак…

Но в институтском своем кабинете проректор Павел Владимирович о делах, творящихся в экспертизе, знать не знал. И поэтому упорно продолжал расписывать преимущества судебной медицины.

– Мне этот предмет знаком весьма поверхностно. – Лена старалась говорить аргументированно, сосредоточенно и веско, но выходило почему-то жалобно. Она сама это чувствовала, но изменить тон не могла – уж больно велико было ее разочарование. Готовилась к одному, а получилось… – Три года назад вы посылали меня учиться в очную аспирантуру по специальности «Глазные болезни». – Никогда, ни на одном экзамене в жизни Лена так не волновалась, как теперь. – А сейчас, когда я вернулась после аспирантуры, оказывается, что меня никто нигде не ждет. Но ведь одним из условий моего обучения было возвращение именно на кафедру офтальмологии…

– Елена Николаевна, еще раз вам повторяю. Вы должны были вернуться на кафедру не по конкурсу, а по замещению должности. Вместо ушедшей в декретный отпуск ассистентки Петровой. Ну кто же знал, что Петрова в декретный отпуск не уйдет?

– А почему она не ушла?

– Ну что за глупый вопрос… – Павел Владимирович почувствовал раздражение. – Откуда я знаю? Может, бабушку из деревни выписала с ребенком сидеть. Может, место свое боится потерять. Ну поймите, не могу же я вас посадить ей на голову? И уволить ее не могу. Петрова – кормящая мать. – Проректор сделал паузу и нетерпеливо забарабанил обеими руками по блестящей поверхности стола.

Лена зажмурила веки и отчетливо представила: три года аспирантуры коту под хвост, диссертация ее никому не нужна, в институт ее не возьмут, она пойдет работать в поликлинику. Очередь на прием тянется от регистратуры в два этажа, больные ругаются, денег нет.

Две слезинки капнули на платочек.

– Елена Николаевна! – крикнул проректор. – Что это такое? – Он рассерженно стукнул ладонью по столу. – Хватит реветь, как проштрафившаяся студентка! Вы сами теперь преподаватель. Выбирайте из трех – и немедленно. Не задерживайте меня! Вакансии есть на кафедрах: нормальной анатомии, микробиологии и судебной медицины.

Слезы потекли быстрее.

– Или пишите заявление, что будете трудоустраиваться сами вне нашего института. – Пухлая рука с редкими волосками протянула ей через стол чистый лист бумаги. Манжета рубашки была скреплена золотой запонкой.

– А вы… вы… все-таки, Павел Владимирович, что мне посоветуете? Может, лучше на микробиологию? – Девушка легонько шмыгнула носом и вытерла с обеих щек слезы ладошками.

Проректор к бумаге добавил шариковую ручку.

– Лена! Послушайте меня. Я вам честно скажу, – в его голосе прорезались наконец-то живые нотки. – На судебке интереснее, чем на микре, вы мне поверьте!..

Володя Хачмамедов, по всей вероятности, тоже когда-то считал, что на «судебке» интереснее, чем где-либо еще. Но в данный момент это сакраментальное «интересно – не интересно» его волновало мало.

– Значит, получается, – обеими руками он оперся о стол и уже весь багровый подался к Саше, – что все эти двадцать три повреждения царапинами, что ли, были?

– Нет, не царапинами. Но ни одной раны, проникающей хоть в какую-нибудь полость – брюшную, грудную, сердечную, черепную коробку или повредившей хоть сколько-нибудь крупный сосуд, я не нашел. Нет нигде ранений жизненно важных органов. Ну нет, и все. Не могу же я их выдумать? Вот такой вот случай. – Саша откинулся на спинку стула и задрал одну ногу на другую. И удивительно, что вот этот Сашин тон вдруг отрезвляюще подействовал и на начальника. Хачмамедов отвернулся, опять повел шеей и посмотрел в окно, размышляя. Потом перевел взгляд на Сашу. Он уже не злился, он думал. И это замечательным образом преобразило его – он перестал походить на грубого, безобразного кривляку, а превратился в усталого человека лет пятидесяти. В прошлом спортсмена и бабника в одном лице.

– Не может быть, – сказал Хачмамедов. – Двадцать три раны – и ни одного кровотечения?

– Не верите – сами протокол посмотрите. Думаете, я зря четыре часа, согнувшись, корпел? И этому кретину из прокуратуры я то же самое сказал: диагноз могу выставить пока только предварительный. И свидетельство родственникам выпишу без причины смерти. Пока не получу данные дополнительных экспертиз.

– А какой предварительный диагноз-то собираешься написать? – Хачмамедов поморщился и снова сильно крутанул головой. И Саша вдруг услышал, как хрустнули у него позвонки где-то в шее. И Саша подумал, что у Хачека, наверное, сильнейший остеохондроз. И боли. Поэтому он и крутит все время плечами. Саша помолчал, дожевывая жвачку. Орать больше не хотелось.

– Ничего пока не остается, как написать «О.К.Н. И.Б.С.», – тихо сказал он. – Как бы кто к этому диагнозу ни отнесся.

– Ты что, охренел? – Но и Хачек уже говорил не так, как раньше. Не орал, а как бы раздумывал вместе с Сашей. – У парня двадцать три раны, а ты напишешь «Острая коронарная недостаточность на фоне ишемической болезни сердца»? Родственники подадут на нас в суд за издевательство и глумление над трупом. Обратятся в Международный трибунал.

– Но если я не знаю, отчего хоронить этого парня? – Саша наконец вытащил руки из карманов и подался поближе к Хачмамедову. – Вы не волнуйтесь пока насчет трибунала. Я уже отослал материал по лабораториям. Дня через два придут первые результаты. Может, у этого парня в крови алкоголя больше пяти промиллей? Тогда напишем «отравление алкоголем». Или химики наркоту какую-нибудь обнаружат…

– Тогда напишешь – отравление наркотическим веществом, – иронически посмотрел на Сашу начальник. – А двадцать три раны – на хрен.

– А что? Самый благополучный вариант. И никто прицепиться не сможет. В крайнем случае гистологи есть. Их заключения, правда, дольше всех ждать. Но пока они куски тканей в микроскоп разглядывают, эксперты физикотехники кожей будут заниматься. Я же недаром раны эти вырезал. Все двадцать три на картонки разложил. Туда-сюда, оперативники тем временем какие-нибудь колюще-режущие предметы подвезут. Ножички кухонные или перочинные, стекла бутылочные, кинжальчики бутафорские… А может, и меч настоящий откуда-нибудь ухватят. Там в этой дискотеке рыцарь с мечом в вестибюле стоит.

– А ты там был, что ли? – с интересом посмотрел на Сашу Хачмамедов.

– Ну, был пару раз. Лет семь назад. Опера любят физикотехников всякой дрянью заваливать. Пока все эти экспертизы проведем – работы на полгода хватит. Там, глядишь, все успокоятся. Ну, кроме родителей, конечно. Но им-то уже ничем не поможешь…

Саша не зря это все говорил. Хачмамедов любил, когда эксперты его утешали. Он обожал в трудных случаях строить из себя этакого старенького глупенького дедушку и добивался, чтобы его парни сами ему все разжевывали. Наконец, когда всем уже все досконально становилось ясно и все и без него уже понимали, что нужно делать, он все равно все решения принимал сам. И отдавал окончательный приказ самым безапелляционным тоном. Но до этого момента любил попритворяться, пошутить, поерничать – в общем, выделывался, как мог. Многие сначала злились на него за это, но потом все равно убеждались, что практически всегда начальник оказывался прав.

Сейчас Хачмамедов молчал, пережевывал спичку крепкими квадратными зубами. Наконец перекусил ее и вынул изо рта.

– А что все-таки следователь говорит? Каковы обстоятельства дела?

– Да он ничего не говорит. В постановлении на производство экспертизы написано: труп обнаружен на парковке у ночного клуба «Алмаз». И все. Оперативники там работают.

– А давай вот что сделаем, – вдруг хитренько посмотрел на Сашу Хачмамедов. – Если родственники все-таки напишут жалобу, а я в этом почти не сомневаюсь, мы создадим комиссионную экспертизу. И кроме наших специалистов, привлечем еще крупного ученого Петю Рябинкина.

– Его-то зачем?

– А Петя тут вчера передо мной шибко умничал. Говорил, что у нас устаревшие методы работы и мы не используем последние достижения науки. Вот пусть и подключит последние достижения науки к этому случаю. А то грубить много стал.

– Подключайте кого хотите, – Саша безразлично относился к Рябинкину. – Так я пойду?

– Свободен. Пока. – Это была глупая, но любимая шутка Хачека. Саша встал и вышел из кабинета. Уже в коридоре он все-таки выплюнул прямо на пол надоевшую жвачку и решил, что должен сейчас выпить чего-нибудь покрепче. И он отправился к себе, в комнату экспертов.

А вот разговор в кабинете Павла Владимировича Быстрякина к этому времени еще не достиг своего логического завершения.

– Можно спросить, кто сейчас заведует кафедрой судебной медицины? – Лена уже поняла, что решение все равно будет принято не в ее пользу, и заколебалась. Она не хотела идти на «судебку», но в поликлинике не хотела работать еще больше. – Тот, у которого я училась пять лет назад, был, как бы это сказать помягче, неинтересный.

– Новый там сейчас заведующий, – успокоил ее проректор. – Недавно прошел по конкурсу. Ты у него учиться не могла. Кандидат наук. И, между прочим, с почти готовой докторской.

– А… Как его фамилия?

– Фамилия – Рябинкин. Зовут – Петр Сергеевич. – Быстрякин вытер салфеткой пот со лба, хотя было не жарко. – Молодой. Не женатый. – Проректор взглянул на часы. – Пишите заявление, Елена Николаевна. Вы меня задерживаете, я тороплюсь.

Лена еще немного помяла платочек, потом в кабинете раздался глубокий прерывистый вздох, и на чистом листе бумаги появилась надпись мелким каллиграфическим почерком:

Прошу зачислить меня на работу в должности ассистента кафедры судебной медицины…

– Все. Теперь в отдел кадров, – с облегчением Павел Владимирович поставил на листе свою разухабистую подпись. – С завтрашнего дня – на работу. На пятом курсе занятия начинаются с первого сентября. – Его рука перелистнула две странички настольного календаря. – У вас есть еще два дня, чтобы войти в курс дела. Кафедра находится в помещении Бюро судебно-медицинской экспертизы. Ну вы, наверное, помните, они никуда не переезжали. В общем, желаю успехов.

– До свидания, Павел Владимирович.

Проректор тяжелым взглядом проводил Ленину узкую спину. Рыжие волосы загорелись в ответ проникшему из окна солнечному лучу. Тонкие ноги в черных колготках протопали каблучками к двери. Дверь закрылась. Проректор встал и с мрачным видом подошел к зеркалу. Оттянул указательными пальцами нижние веки, оглядел изнутри слизистую оболочку, поморщился и стал собирать на столе бумаги. Снял с аппарата телефонную трубку – хотел позвонить на кафедру судебной медицины, но передумал, решил, что Пете позвонят из отдела кадров. Неспокойно у него все-таки было на душе. Не исключено, что эта новоявленная ассистентка через пару дней прибежит к нему снова. Ну тогда он отправит ее на микробиологию. Или еще того хуже – может скоренько отправиться в декрет. Павел Владимирович с раздражением пожевал губами. На судебной медицине чуть не каждый год с кадрами был провал. Вот и сейчас – кроме Рябинкина, два совместителя. Понятное дело, в Бюро зарплата в несколько раз выше. Что и говорить, кафедра запущена до безобразия. Как-то не идет на ней учебный процесс. Чуть не с сожалением он вспомнил, как всплакнула перед ним Лена. И эта уйдет, как осмотрится. А может, все и обойдется? Привыкнет, сработается… Девчонка она, в общем-то, не глупая, хоть и сопливая.

Быстрякин Лену отчетливо помнил. На третьем курсе она получила какую-то всероссийскую премию за студенческую работу в философском кружке, и он ей вручал эту премию в торжественной обстановке. Кажется, это происходило на сцене в областном драматическом театре.

Он уложил бумаги в портфель и с недоумением покачал головой. А уходя, на прощание опять с неудовольствием поглядел в зеркало на свое отекшее лицо и пробурчал сердито:

– Надо же! В философском!

2

Лена вышла из кабинета проректора и пошла по коридору к выходу из начальственного отсека. Учебную часть первого курса осаждали студенты. Лена наклонила голову и быстро пошла мимо, чтобы ее не заметили. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как она тут бегает с заплаканными глазами.

Приемная комиссия заканчивала свою ежегодную работу. Секретарши вывешивали списки зачисленных студентов. Со стороны входных дверей доносился неясный гул. Недовольные родители рвались вместе со своими чадами в направлении кабинета ректора. Лена скосила глаза в ту сторону. То же самое было и когда она поступала.

Охранники одним загораживали дорогу, у других спрашивали документы и сверялись с какими-то бумажками. Лена прошла к деканату пятого курса. К нему относится ее новая кафедра. Ну спрашивается, разве такой поворот можно было ожидать? Лена вздохнула и остановилась возле стендов с расписанием. Никого не было вокруг нее. Ничего удивительного, на пятом курсе народ уже ушлый. Многие работают, многие еще не приехали. Большинство вообще узнает расписание по Интернету. Это не первачки, которые с трепетом идут на первое занятие по анатомии. Да и потом, что это за предмет такой, прости господи, судебная медицина? Они эту судебку и за науку не считали. И работали на ней одни му…ки. Лена поискала расписание занятий по их кафедре. Стенд был пуст, и за стеклом белели чистые листы. Она скорчила презрительную гримаску – до первого сентября два дня, а расписания еще нет. Конечно, му…ки. А сколько занятий было у них? Она попыталась вспомнить. Кажется, два цикла, по одному в семестр. А цикл – две недели. В голове вдруг всплыла какая-то «реборда железнодорожного колеса». Какая реборда, откуда? Зачем она была важна?

У Лены даже голова вспухла от этих мыслей. Родной институт, называется. Какого черта она сюда вернулась? Она вспомнила Москву – съемную квартиру, за которую платила мама, научную руководительницу, абсолютно безразличную к Лене. А чего интересоваться? Одна из многих, приехала издалека, денег за руководство диссертацией не предлагала, ковырялась себе в теме и ковырялась. Тема хорошая, но в Москве таких аспиранточек – пруд пруди. Защитилась в срок – и ладно. Лишняя диссертация руководительнице в копилку. В завершение дурацкий банкет и куча израсходованных денег…

Лена вышла на институтское крыльцо. Знакомый пыльный бульвар простирался перед ней в обе стороны. Пятьдесят метров по нему вверх – площадь и набережная. Километра полтора вниз – пешеходная зона. Толпы студентов снуют туда-сюда. Что Москва? Не так она уж и далеко. Сутки на поезде, час пятьдесят на самолете. Только никому она в Москве не нужна. Все надежды были связаны с возвращением сюда. В родной институт, на кафедру. И вот… Лена засунула глубоко в сумку мокрый платок, сбежала по ступенькам. Куда теперь?

Домой не хотелось. Лена пошла в сторону набережной. Институт стоял почти на самом берегу когда-то всерьез судоходной мощной реки. Теперь вместо пароходов ходят по ней только моторки да прогулочные катера. Вымощенная мостовая бульвара белеет в своем окончании небольшой полукруглой площадью. Августовское солнце веселит пузатые, перетянутые в талии бутылочки каменной балюстрады. Поверху перила – тоже белые, каменные, широкие. За балюстрадой далеко внизу на другом берегу – парк, а перед ним – лента воды. Лена вспомнила, как удобно было ставить на эти перила банки с пивом и пепси-колой, раскладывать на пакетах жирные беляши из студенческой столовой. Она подошла, шлепнула на перила сумочку, достала телефон.

– Мам, ты где?

– Я задерживаюсь. А ты дома?

– Нет. Только что вышла от проректора.

– Все в порядке?

– Долго объяснять… Если ты еще на работе, давай я к тебе приеду? Мне надо посоветоваться.

– Это срочно?

Лена подумала. Ну, в принципе, уже нет. И действительно, что она как маленькая? Чуть что – сразу к маме.

– Нет, можно подождать до вечера.

Мать сказала:

– Я хотела сделать тебе сюрприз. Приеду домой часа через два.

– Мне сегодня уже сделали один сюрприз.

– Так что, мне приехать?!

– Нет-нет. – Лена помотала головой. – Вечером можем поговорить. Пока!

Она спрятала телефон, развернулась спиной к реке, прислонилась к перилам. Вот он, перед ней – медицинский университет. Громада из трех теоретических корпусов. Клинические кафедры по больницам. Кажется, что главный корпус выступает вдоль бульвара вперед. Это из-за огромной лоджии с колоннами. Сколько раз они с ребятами прятались здесь под ее широкой крышей от дождя, от снега, от палящего солнца. Три года прошло после выпускного вечера. Ребята теперь уже специалисты. Некоторые заматерели – не подступись. В бюджетную аспирантуру с их факультета попала она одна. И вот итог: с диссертацией, но на нуле. Начинай все сначала. Не на конкурс же через «Медицинскую газету», в самом деле, подавать?