Княжна сто двенадцатого осколка

Двойные двери сарая были чуть приоткрыты, внутри подрагивал огонёк. Ив не подошла к дверям. Какой-то примитивный инстинкт толкнул её в тень, заставил прокрасться, как воровке, к одному из боковых окошек и прильнуть к грязному стеклу. В сарае, грубо сколоченной деревянной постройке, мать хранила мешочки с семенами, огородные принадлежности, старую рабочую одежду. Пол был земляной, в углах между сезонными генеральными уборками скапливалась густая паутина. Несколько громоздившихся ящиков, кособокая вешалка да деревянный стол с разложенными на нём инструментами составляли всю обстановку, оставляя в центре немного свободного пространства. Только теперь каждый сантиметр этого пространства занимали горящие свечи, расставленные вокруг нарисованного на земле знака.

Ив попятилась от окна. Ею овладело чувство, что это – чем бы это ни было – не предназначалось для её глаз. Она хотела бежать назад, домой, как вдруг мелькнувшая тень, которая как будто бы загородила на миг свет полной луны, заставила её повернуться в сторону опушки. Там она увидела стаю птиц. Вороны, чёрные, как купол ночного неба, да так много – не пересчитать.

Хоть они с матерью и жили рядом с лесом, Ив никогда прежде не сталкивалась с дикими стаями. Она слышала иногда жуткие истории о том, как птицы нападали на детей или на скот, но всё это происходило по большей части на фермах и в захолустных деревнях, а не в городе. Шум и яркие фонари пугали хищных птиц.

А эти… нет, эти не были похожи на простую стаю. Силуэты чуть подрагивали в лунном свете, как дрожит на слабом ветерке дым от костра. И то ли виной всему была ночь и усталость, то ли со страху у неё разыгралось воображение, но Ив почудилось, что их глаза, горящие молочно-белым потусторонним светом, обращены к ней и следят.

А потом она моргнула – всего-то на мгновение закрыла глаза, а когда открыла, птиц уже и след простыл. Точно вся стая растворилась в воздухе.

Ив бросилась домой, не оборачиваясь. Лишь оказавшись в безопасности постели, она смогла вздохнуть. Несмотря на жаркую ночь, тело пробирала дрожь, и она укрылась с головой, и лежала так, пока не забылась тревожным сном.

Наутро она решила, что всё ей просто привиделось. Мать готовила завтрак, напевая и деловито гремя посудой на кухне.

– Я видела во сне птиц, – сказала Ив, садясь завтракать. – Стаю чёрных ворон.

– О, – мать рассмеялась, – вороны во сне – добрый знак.

«Добрый ли впрямь?»

Ив нащупала в кармане пальто гладкое прохладное серебряное яйцо, которое собиралась подарить матери. Будто тысяча лет миновала! Ив покрепче сжала его в ладони, как единственную нить, связывающую с прошлым, и, отворив дверь, шагнула в скупо освещенное купе.

Непривычная к движению поезда, она, шатаясь, добралась до места напротив матери, и плюхнулась на обтянутый клетчатой рогожкой жёсткий диван. Мать не повернула головы, не оторвала глаз от мрака за стеклом.

– Тот человек… – неуверенно начала Ив, – ты прогнала его?

Мать вздрогнула, вырванная из своих мыслей, и, повернувшись к дочери, кивнула.

– На время, – сказала она. – Он не оставит нас так просто.

– Ты с ним знакома?

– Мы знали друг друга… давно.

– Зачем мы ему нужны?

– Он выполняет приказ.

– Чей?

– Того, кто не получит, чего хочет.

Ив обнадёжило то, что вопросы хотя бы не остаются вовсе уж без ответов.

– Куда мы едем?

– На север. У меня есть знакомый в Трекуохе, нужно его разыскать. А там… там будет видно.

– Трекуох, – повторила Ив, вспоминая уроки географии. – Это ведь порт, да? На юге?

– Да, Ив. Нам придётся пересесть на другой поезд.

Мать замолчала и мрачно покачала головой. Усталость лежала на её лице, как глубокая тень, съедая со щёк краски и вытягивая свет из глаз.

Они ехали всю ночь, пока небо на востоке не начало светлеть. Ив задремала на диване рядом с матерью, положив голову ей на колени и подобрав под себя ноги. Сквозь сон она чувствовала покачивание поезда и руку матери, рассеянно гладящую её голову.

Ей снилось, что они едут в карете под ярким солнцем, а за окном простирается бескрайняя пустыня из золотого песка…

В вагоне уже погасили лампы, когда мать потрясла её за плечо.

– Пойдём, Ив, выйдем на следующей станции.

Господин с книгой исчез – должно быть вышел на одной из ночных остановок. Жрицы завтракали. На столике между ними была разложена салфетка, на ней – крошечные треугольные сэндвичи из белого хлеба, яиц и кружевных листиков салата. Глядя на них, Ив вмиг вспомнила до чего голодна.

– С праздником! – сказала одна из жриц, когда мать с дочерью проходили мимо.

– Благослови вас светлая Богиня, – жизнерадостно добавила вторая.

Мать, занятая своими мыслями, даже не взглянула на них. Похоже, за всю ночь она ни на минуту не сомкнула глаз.

Выпустив мать и дочь на грязный перрон, поезд тотчас же тронулся. Уродливое здание вокзала слепо таращилось сквозь утренний туман. Городок за решётчатыми воротами – убогий, маленький, из тех, которые поезда торопятся миновать, а пассажиры не замечают – едва начинал пробуждаться. По обочинам дорог лежали вперемешку с грязным неубранным снегом сорванные ветром гирлянды и пёстрые обертки от конфет. Редкие экипажи плелись по узким улочкам, дома стояли тесно, и казалось, о чём-то перешептывались и поглядывали опасливо по сторонам, не приближается ли к ним какой незваный гость.

Мать купила в кассе вокзала карту движения поездов и долго изучала её за столом в зале ожидания. Ив рассматривала в окно пустые рельсы. На перроне кто-то разбросал хлебные крошки, и пёстрые лохматые голуби слетелись на них с соседних крыш.

– Единственный поезд, – сказала мать, – который нам подходит, отправляется завтра на рассвете. Что ж, похоже, придется задержаться здесь. Идём, нужно снять номер и немного отдохнуть.

– А если нас снова найдут? – спросила девушка.

Мать положила руку ей на плечо и легонько сжала:

– Не бойся, Ив. Я сумею тебя защитить.

Почему-то такое заверение прозвучало скорее зловеще, чем обнадеживающе.

Постоялым двором служило деревянное трёхэтажное здание, привалившееся к вокзальной стене, будто ища опоры. Маленькая женщина с пухлыми смуглыми руками мыла окна, энергично орудуя тряпкой. За стойкой в холле никого не было, и им пришлось долго ждать, пока хозяин не вышел к ним, и не отдал ключ в обмен на несколько монет.

Их комната была узкой и длинной, с пятнами дождевой воды на потолке. Единственная кровать была зажата между сундуком и столом. В дальнем от входной двери углу стояла огороженная ширмой раковина. Из окна открывался вид на задний двор, где кошки потрошили мусорные баки в поисках съестного, а на веревках сохло выстиранное белье.

Ив присела на краешек кровати, пытаясь справиться с разбегающимися мыслями – стоило ухватиться за одну, прочие тут же пускались врассыпную, подобно выводку непослушных птенцов.

Мать прошлась по комнате и остановилась у окна. Она избегала глядеть на дочь, и от этого Ив чувствовала себя ещё хуже.

По очереди они умылись над раковиной. Когда Ив открыла кран, трубы загудели и затряслись, и лишь спустя полминуты полилась тонкая струйка холодной ржавой воды. Она ждала, пока раковина наполнится, и разглядывала своё отражение – в коричневой воде оно напоминало фотографию, из тех, на которых богатые дамы изображены в лучших нарядах и драгоценностях, с зонтиком или веером.

Умывшись и причесавшись, Ив следом за матерью спустилась вниз. Завтрак подавали за большим общим столом. Пухленькая женщина принесла им по вареному яйцу, кусочку поджаренного хлеба и по кружке бледно-коричневой жидкости… не то чай с молоком, не то кофе. И особое угощение в честь дня Богини – яблоко на беленькой тарелочке, нарезанное тоненькими дольками и посыпанное сахаром.

К тому времени, когда они закончили завтракать и вышли со двора гостиницы на улицу, город уже окончательно пробудился и теперь готовился к празднику. Утренний туман рассеялся, и те же самые улицы, показавшиеся Ив с первого взгляда неприветливыми и грязными, предстали совсем иными. Прояснилось. Солнце заблестело в витринах и окнах жилых домов, и Ив заметила, что за их стеклами, на подоконниках, сидят нарядные куклы с красными цветами в волосах. Над домами парили гирлянды из золотой фольги – тысячи птиц, их крылья трепетали на ветру.

И без того тесные улочки стали ещё теснее от лотков, на которых уличные торговцы разложили свои товары – пёстрые бусы и перстни с самоцветами, вязаные пинетки из мягкой шерсти, расписные шкатулочки и деревянные резные трубки.

Это был долгий день. Бесконечный даже. Кругом шумели и веселились люди, но Ив будто находилась внутри мыльного пузыря, не пропускающего звуки. А ведь она любила день Богини больше любого другого праздника. Будь они дома, Ив нарядилась бы в новую юбку и танцевала бы до заката, прерываясь лишь за тем, чтобы поесть горячих пирожков или выпить лимонного шербета.

Вместо этого они с матерью гуляли по городу, как два призрака, всё больше в молчании, каждая – во власти собственных тревог.

На площади розовощекие женщины в пуховых платках продавали карамельки на палочках. По краям развели костры и поставили на них огромные чаны с шоколадом, и повариха разливала его поварешкой по глубоким глиняным мискам.

На сцене давали праздничное представление. Куклы разыграли известный сюжет – Богиня дерётся с огнедышащим драконом, похожим на десяток сшитых вместе помпонов. Вот, деревянная кукла с развевающимися шелковыми волосами и в облегающих стан доспехах рубанула мечом, и дракон распался на части под победоносные вопли малышни.

«Мы точно поклоняемся героине приключенческого романа», – подумала Ив.

К обеду мать купила Ив горячую булочку, намазанную горчицей, а себе – круглый лимонный пирожок. Они поели сидя на кровати в гостиничном номере, запивая брусничным соком из кувшина, а оставшиеся крошки высыпали на широкий отлив, и голуби, которых в городе было не меньше, чем крыс, устроили за окном небольшую потасовку.

Ив проснулась и не сразу поняла, где находится. Холодный сквозняк, пробивающийся сквозь щели в окнах, жесткое гостиничное одеяло и сырой запах в комнате грубо вернули к действительности.

За окном стемнело. Шум праздничных гуляний стих. Должно быть, давно перевалило за полночь.

Мать сидела на подоконнике, обняв руками колени. Скудный лунный свет и безрадостная обстановка комнаты создавали композицию, как на картине. Вот – прямоугольник окна, как рама. В нём – острые мрачные крыши и кусок неба. И мать, сидит с краю, будто бы нарочно размещённая там художником, следующим принципу золотого сечения.

Мать пошевелилась, разрушая иллюзию. Она снова трепала кулон – поднесла к носу, вдыхая давно исчезнувший запах.

– Мам? – прошептала Ив.

Мать повернулась к ней.

– Я разбудила тебя, птенчик?

– Нет, я просто…

Она не знала, как закончить, поэтому встала и подошла к матери. Пристроилась на подоконнике, напротив. На мгновение ей почудилось, что мать плачет. Она никогда не видела, чтобы та плакала, и боялась увидеть слёзы. Но мать не плакала. Она просто сидела, опустив плечи, как если бы у неё закончились силы.

– Мам, – спросила Ив, – что происходит? Почему ты не хочешь рассказать?»

Материнский ответ был таким тихим, что Ив с трудом разбирала слова:

– Я хочу, Ив. Я очень хочу рассказать. Но если я это сделаю, всё будет напрасно. Всё, что я сделала, все те ужасные, непоправимые вещи, которые я совершила – лишатся смысла.

Ив не могла представить себе, о каких непоправимых вещах шла речь. В самом деле, что такого страшного могла совершить её скромная милая мама? Зимой она мастерила кормушки для озябших синичек. На праздники готовила печенье с мятой и раздавала соседской ребятне. И кто бы ни постучался в дверь их домика, знал, что там никогда не откажут в помощи. Мать была доброй женщиной. Иногда упрямой. Иногда замкнутой. Иногда излишне категоричной. Но всегда доброй.

– Ты не могла совершить ничего дурного, – решительно заявила Ив.

Мать только хмыкнула, будто говоря: ты меня не знаешь. Но Ив знала. Кого она знала по-настоящему, если не собственную маму?

– Ой, погоди, – Ив схватила со стула своё пальто, и, порывшись в кармане, достала кулон. – Вот, смотри, это я купила тебе. С днём Богини, мам.

Мать, не понимая, посмотрела на кулон, блестящий на ладони дочери. Прошло, наверное, не меньше полминуты, прежде чем она протянула руку и взяла подарок. Поднесла к лицу. Серебряное яйцо, размером с ноготь.

– Тебе не нравится? – осторожно спросила Ив, когда пауза затянулась.

Мать качнула головой, не сводя с подарка глаз.

– Он прекрасен, – она улыбнулась дочери, и всё же что-то было не так.

– Может быть, ты… его примеришь?

Мать кивнула.

Она расстегнула цепочку, на которой висел старый кулон, помедлила, затем быстро, освободила её и продела в ушко нового.

– Помоги-ка.

Ив помогла застегнуть цепочку, а потом мать обняла её, очень – слишком – крепко.

– Обещай мне кое-что, – шепнула она, и дождалась, пока Ив неловко кивнёт, – что бы ни произошло, ты должна помнить, что это правда. Каждое слово. Я люблю тебя больше всего на свете, и все, что я сделала, было только ради тебя.

– Я знаю, мама, – нерешительно проговорила Ив, – я уверена…

Она не успела договорить, потому что в этот момент в коридоре гостиницы, сразу за дверью, раздался пронизывающий и жуткий, будто исходящий из недр самой земли – оглушительный визг.

Глава 10

Воля Арида

ПРЕЖДЕ

По возвращению домой Каю и Ивлин ждала новость. Во время их отсутствия в сто двенадцатый осколок пришло письмо с печатью самого Арида, в котором владыка призывал князя посетить Чертог. Уверенные, что это связано с выходкой дочери, родители Ивлин побледнели. Они долго передавали письмо друг другу, долго мяли его в руках и перечитывали каждую букву. Однако заставлять Арида ждать означало только усугублять положение, а потому князь в тот же день собрался в путь, и, нагрузив кареты подарками, в надежде хоть как-то смягчить гнев повелителя, покинул дворец.

– Он был мрачнее тучи, – перешёптывались служанки. – Недобрый знак! Превратит владыка Арид наш осколочек в песок, и нас всех заодно!

Этот тревожный шёпот достиг ушей путешественниц, как только они оказались во дворце.

– Ступайте работать, сплетницы окаянные, – взорвалась Кая, – пока я вас сама в песок не стерла!

Ивлин же побледнела.

– Это я виновата, – прошептала она. – Ах, Каюшка, как же я виновата! Коли он и вправду хочет забрать у нас свою милость, то я сама к нему поеду, упаду в ноги и буду умолять наказать меня одну, раз уж всё моих рук дело. Пусть заморозит меня и превратит в статую в Чертоге, если ему угодно.

– Не болтай глупостей, – отрезала Кая. – Никто никого замораживать не станет.

Князь отсутствовал три бесконечных дня, и всё это время, Ивлин не сводила взгляда с дороги. Бабочки, вышитые на пологе её кровати ожили и порхали по комнате. Деревянные куклы с обломанными конечностями, раскрашенные лошадки и позолоченные львы, давно забытые в старом сундуке, вылезали наружу и носились по коридорам, пугая прислугу. Шерсть у дворцовых кошек приобрела странные оттенки – зелёные и розовые и оранжевые, как будто кто-то разрисовал их акварелью. Ивлин, бродившая, как лунатик, ничего из этого не замечала, а Кае приходилось бегать по всему замку в поисках проказливых игрушек. Она попробовала отстирать одного из синих котят, но ничего кроме истошных мяуканий и исцарапанных по локти рук не добилась.

Наконец, как бывает с ожиданием, оно закончилось. Колокола на башне зазвенели, и на дороге показался князь. Ивлин, делавшая вид, что читает в саду, уронила книгу и бросилась навстречу. Отец спешился, не взглянув на дочь, и скрылся за дверями рабочего кабинета, призвав старого советника.

– Плохо дело, – шёпотом сказала Ивлин. – Что делать, Кая?

– Хочешь, я заварю тебе чай, – предложила служанка, заранее зная, что предложение будет отвергнуто, но не в состоянии предложить ничего лучше.

Спустя несколько часов Ивлин вызвали в кабинет отца, и теперь уж наступил черед Каи ждать и теряться в мучительных догадках. Как же долго тянулось время! Служанка пробовала то вышивать, то читать. Ничего не выходило – она пропускала стежки и строчки, и, в итоге, сдалась и, перевернув песочные часы, стала наблюдать за сыплющимся песком.

С самого раннего детства, ведунья бабка твердила:

«Княжна Ивлин – твоя госпожа. Ты должна защищать её. Ценой жизни, если нужно».

Слова эти так надёжно отпечатались в голове Каи, будто бы кто-то вырезал их раскалённым ножом у неё на черепе. И Кая была готова исполнить долг. Она готова была прыгнуть в воду, чтобы спасти юную госпожу. Готова была вытащить её из огня. Готова была – как в рыцарских драмах, которыми они с Ивлин зачитывались – выпить яд, предназначавшийся княжне или заслонить грудью от кинжала. Но как, скажите на милость, было Кае защитить Ивлин от самого Арида? Всё равно, что муравью бороться с мальчишкой, вознамерившимся затоптать муравейник…

Ивлин вернулась, когда в верхней чаше осталась всего-навсего щепотка песка. Она была бледна, но спокойна, и даже как-то… торжественна. Неспешно затворив за собой дверь, она поглядела на Каю, замершую, с немым вопросом на лице.

Княжна открыла рот, перевела дыхание, будто собираясь с силами. Голос, когда она заговорила, был ровным.

– Поздравь меня, Кая, – сказала она. – Я выхожу замуж.

Слова повисли в воздухе, густые, хоть ножом режь.

– За кого? – выдавила Кая, и не узнала собственного голоса. Будто ворона прокаркала.

– Владыка Арид оказал нашему осколку величайшую честь, выбрав меня в жёны для своего сына, – высокопарно объявила Ивлин, и добавила с кривой усмешкой: – Слова отца, а не мои. Мама так мечтала удачно выдать меня замуж. Куда удачнее, чем за Аридова сына?

Кая задохнулась.

– Он не может. Ты ещё ребёнок.

– Разве?

И правда, Ивлин не выглядела ребёнком, не в тот момент. И дело было не во внешности, а в чём-то другом, что всегда скрывалось в глубине, там, где тени лежали гуще. Просыпавшееся в ней порой тревожащее мрачноватое спокойствие. Будто Ивлин было известно что-то – некое глубокое понимание жизни.

Кая тряхнула головой, отгоняя неспокойное чувство. Глупости! Это ведь Ивлин, её маленькая Ив.

– Тебе нет шестнадцати, – сказала она твёрдо. – Такой закон, он не имеет права.

– Он – Арид, и может делать, что заблагорассудится. К тому же, никто не нарушает закона. Свадьба будет отложена до моего совершеннолетия. Помолвка же состоится безотлагательно, после чего я немедленно перееду в Чертог, как невеста принца.

– К чему такая спешка?

– Не всё ли равно?

– И когда эта помолвка?

– На новую луну.

Значит, меньше месяца…

– Так нельзя, – Кая опустилась на софу, пряча лицо в ладонях. – Это неправильно.

– Кая! – Ивлин бросила на неё гневный взгляд. – Арид не предоставил отцу выбора. Всё решено. Больше я об этом слышать не желаю.

В ту ночь Кая не спала, а всё ворочалась в постели. Два злобных демона, так Сирена сказала на балу о Вуде и Оре, и эти слова не желали выходить у служанки из головы. Наконец, не выдержав, она встала, в темноте прокралась к двери в горницу Ивлин и прошмыгнула внутрь.

Княжна тоже не спала. Она лежала на спине. Шелковый полог был поднят, а шторы раздвинуты, и луна щедро заливала светом круглую комнату. Кая забралась в кровать и обняла Ивлин крепко-крепко, как делала, когда та была малышкой и просыпалась с криками, одолеваемая ночными кошмарами.

– Он тебя не получит, – прошептала Кая. – Обещаю.

Ивлин тихонько рассмеялась.

– Он тебя не получит! – передразнила она. – Милосердная Богиня! У тебя, правда, не все дома, а?

– Вот увидишь.

– А как ты намерена ему помешать, Кая Неустрашимая? Как будешь защищать меня от самого Арида?

Они словно поменялись местами. Ивлин вмиг повзрослела, а Кая превратилась в наивного ребёнка, пытающегося доказать, что единороги и впрямь скачут по радуге.

– А что если мы сбежим? – прошептала она, уткнувшись лицом в плечо госпожи.

– И куда же? – Ивлин чуть повернулась, чтобы поглядеть на неё. – Кая! Ну, сбегу я, допустим, а что потом? Если Арид не получит меня, он сожжёт весь наш осколок, даже глазом не моргнёт. Ты этого хочешь? Чтобы наш дворец лежал в руинах? И одни только белые скелеты в песке там, где теперь твоя деревня? Знаешь, давай-ка лучше спать.

Она повернулась к служанке спиной, и вроде бы и впрямь уснула. Кая же не спала. Она думала об одном: что ради госпожи готова была пожертвовать всеми осколками Забытого мира.

Кая ждала, что с вестью о неожиданной помолвке, княжеский дворец с головой окунется в суету, неизменно сопровождавшую торжественные события. Даже в простых крестьянских семьях, помолвки отмечались славно: с угощением и танцами. Тут вам и румяные невесты в пёстрых нарядах, и смоченный элем смех, и резковатая простая музыка. У знати, конечно, другое дело: когда родители Ивлин обручились, и Лилайя приехала в сто двенадцатый юной невестой, осколок украшали ленты, флаги висели в каждом окне, а на улицах без отдыха играли музыканты и выступали актёры и акробаты.

В память о том знаменательном дне, в комнате Ивлин висел портрет – романтическая пастель в обрамлении из серебряных бутонов роз. На ней чета правителей выглядела вовсе не грозно: князь был стройным и прямым, с длинными волосами, заплетенными в косу по тогдашней моде, с тяжелым мечом на поясе, а княгиня – изящная в светло-розовом платье, улыбающаяся и юная. С тех пор минуло уже тридцать пять лет, и едва ли можно было ещё поймать тень той девушки в строгой правительнице.

«А что станет с Ив после десяти, двадцати, тридцати лет в Чертоге?» – с ужасом думала Кая, вспоминая несчастных морских дев и страшных существ, обитавших в сырых пещерах.

Однако месяц шёл своим чередом, а о церемонии никто и не заикался. Не резали скот, не шили наряды. Даже слуги на кухне помалкивали, и только старая подслеповатая кормилица княжны вздыхала и роняла на шитье слёзы.

Ивлин не плакала. Она улыбалась родителям и воровала в кухне сладости. Она пела, сидя за вышиванием в своей круглой комнате-клетке. Она не сбегала с уроков танцев и музыки, а напротив, изучала их с особенным рвением. Но что-то было не так, и Кая была, похоже, единственным человеком во всём замке, от которого не укрылась эта перемена. В ясной глубине глаз княжны поселилась тень, как будто Чертог уже пролил ей в душу каплю тьмы, запятнав то, что некогда было безупречно чистым.

Иногда Кая вспоминала слова Сирены. Та сказала, что могла бы помочь, хотя чем тут поможешь? Да и сама Сирена, далекий заметённый песком осколок и диковинное воспоминание из мира Привратника теперь представлялись полузабытым сном. Лишь царапины, которые оставило на руке ледяное существо, так и не исчезнувшие, а превратившиеся вместо этого в тонкие серебристые шрамы, как будто дикое животное вспороло когтями кожу, напоминали о том, что всё было взаправду.

До новой луны осталась неделя, когда случилось событие, ненадолго рассеявшее оцепенение сто двенадцатого осколка. Посреди ночи к ним прибыл караван.

Созвездие Отшельника, правившее небом над Забытым миром, готовилось уступить место созвездию Старухи. Солнечный день, понемногу шедший на убыль, стал совсем коротким – казалось, не успевало наступить утро, а вечер уж был тут как тут. Караван пришёл прямиком из Чертога и прошёлся по улицам осколка, перебудив и перепугав жителей. Во главе длинной процессии ехала карета. Следом шли слуги без лиц, и вели под уздцы огромных, напоминавших яков существ с белоснежной шкурой, светящейся в темноте. Животные были нагружены громадными корзинами с подарками для князя и княгини. Арид не поскупился.

Деревенский народ, заспанный, взъерошенный, сбежался поглазеть на процессию – ничего подобного они в жизни не видывали! – и следовал за слугами Арида на почтительном расстоянии, не решаясь приблизиться.

В наглухо занавешенной карете приехала странная женщина, по имени Юванна – одна из тех обитательниц Чертога, которые редко выходили за его пределы и смертельно боялись солнца. У Юванны была узкая талия, зеленоватая кожа и гладкая безволосая голова. Роста она была просто гигантского, и, входя в комнату княжны, грациозно пригнулась, чтобы не удариться лбом о дверной косяк. При виде этого Кая остро ощутила, насколько тесен и невзрачен в сравнении с Чертогом княжеский дворец.

– Ваши комнаты в Чертоге уже готовы, – деловито и не тратя попусту времени, сообщила Юванна. – Я сама занималась обстановкой и подбирала вещи. Они придутся вам по вкусу.

Никакого сомнения в голосе: придутся по вкусу и всё тут. Не предположение – факт.

– А пока, наша главная задача выбрать платье для церемонии. Твоя юность и красота облегчат работу, княжна, – сказала она, и, покосившись на Каю, добавила: – К сожалению, не могу сказать того же о служанке. Не найдется ли в осколке другой девушки, более подходящей для Чертога?