Собрание сочинений. 4 том

Гроб, сделанный в совхозной столярке, обили красным бархатом, и лежала Софья Еремеева, будто отдохнуть прилегла. Год назад здесь отгуляли свадьбу, вон в ту комнатку отец с матерью отправили молодых, а сами ушли в избушку на ограде. Клава, как гостей проводили, смущенно шепнула мужу, что простынку с брачной постели невестка с собой увезла, не кинула в стирку. Иван Сергеевич тоже чуть смутился, но кашлянул и ответил, что так и должно быть, Еремеевы сроду подержанных баб не собирали, и крепко обнял жену.

Григорий с Соней часто приезжали в деревню, летом пару дней успевали поработать на сенокосе, Гриша стоял у стога с вилами, подавал наверх по целой копне, Соня в простеньком свекровкином платьишке и белом платочке с грабельцами ходила за копновозами. Смуглая, крепенькая, она смущала молодых парней и мужиков, но никто даже слова не мог позволить. Только старый фронтовой товарищ Еремееева как-то спросил:

– Сергеич, а невестка твоя какой нации?

Иван оторопел:

– А хрен его знает, какой. Нашей, советской нации.

Не унимался дружок:

– Вот гляжу на нее: или кавказских кровей, или еврейских?

Иван рассердился:

– Что ты привязался? Нет у ней никого родных, из детдома пошла в медучилище, отличницей окончила, сразу в институт. А ты чем недоволен?

Друг обиделся:

– Сразу и «недоволен»! Спросить нельзя! Красивая она не по-деревенски, вот что в глаза кидатся. Как говорится, жгучая блондинка!

Иван захохотал:

– Брюнетка, старый ты бабник!

– Согласен. А так – само собой, наших кровей, советских.

– Э-э-э! Дошло! Тундра!

Осенью, во время хлебоуборки, оба приходили на склад, Гриша, как природный механизатор, находил себе работу с железом, а Соня брала широкую хлебную лопату и вместе с женщинами подгребала зерно к транспортеру. Бабы, в ожидании следующей машины, садились прямо на ворох зерна, снимали платки, подсушивали волосы.

– Софья Варнавична, и охота вам вместе с нами вкалывать? Приехали в гости, так и гостили бы, отдыхали. – Женщины немножко стеснялись, знали, что она сноха директора, да к тому же врач. – А вы по какой части доктор?

Соня улыбнулась:

– По нашей, по женской.

И сразу оживились, молодуха, только месяц, как замуж вышла, сразу к ней:

– Ой, девки, припухли все и уши завесили! У меня личный вопрос!

И ну шептать Софье на ухо, та слушала-слушала, и улыбнулась:

– Ну, и что вы хотели? Чтобы муж ваш пошел на соседнюю улицу?

Молодуха возмутилась, не хочет этого:

– Но я не высыпаюсь из-за него, ирода!

Софья серьезна, она врач, ей нельзя смеяться, хотя все бабочки уже ухохатываются на том склоне вороха.

– Тебя как зовут?

– Фрося. Ефросинья.

– Муж любит тебя, ты это чувствуешь?

– Жалеет, робить шибко ничего тяжелого не дает, все ему сына надо.

– А ты ему объясни, что таким методом он может сына и не дождаться. Объясни, что организм твой должен отдохнуть, подготовиться, тогда и ребеночек будет.

Так за день чуть не все с докторшей перешепчутся…

В этот день приударивший было мороз сник, с юга потянул теплый ветерок, снег обмяк, пахнуло весной, хотя только начало декабря. На «скорой» привезли Григория, друзья-ровесники помогли войти в дом, раздеться. Иван Сергеевич строго-настрого наказал жене и всем родственникам при сыне сдерживать себя, ему и без плакальщиц тошно. Григорий сел в кресло у изголовья Сони и молча смотрел на любимое лицо. Висящая в доме тишина нарушалась лишь редкими всхлипываниями.

– Эх, Сонюшка ты моя дорогая, почему не захлестнуло меня с тобой в ту минуту? И как я буду жить без тебя на этой земле?

Отец насторожился: если парень сорвется, придется увезти в больницу, так предупредила Ирина Николаевна. Он просил ее приехать, она сослалась на недомогание, но пообещала, что к прощанию обязательно будет.

Русская деревня еще не утратила способности сопереживать и соболезновать не на словах, люди шли, знакомые и не очень, шли, чтобы своим появлением и присутствием поддержать своего директора, его семью в таком горе. Гроб вынесли, поставили в кузов грузовика, вереница молчащих людей прошла до кладбища, каждый бросил в зияющую яму три горсти холодной и липкой земли. Установили сваренную в мастерских железную пирамидку с именем и датой, написанными клубным художником. Еремеев пригласил всех в столовую на горячий обед. Ирина подошла к сидящему на табуретке Григорию:

– Григорий Иванович, примите мое искренне соболезнование. Я бы просила вас вернуться в больницу.

Григорий не поднял головы:

– Мне все равно. Везите. Папка, прошу тебя, приезжай вечером, иначе я сойду с ума.

Ирина поняла, что действие введенных препаратов заканчивается и кивнула доктору: «Пора!». Машина на малой скорости пошла в сторону райцентра. Она подошла к Ивану Сергеевичу и Клавдии Петровне.

– Мы продержим Григория Ивановича еще пару дней, и потом передадим в областную больницу. Так будет лучше. Простите, но мне нужно ехать. Я буду вас навещать.

Патологоанатом молодец, после вскрытия Софьи ни слова никому, пришел к главному:

– Ирина Николаевна, погибшая беременна, первый месяц. Едва ли и сама догадывалась. Это указывать?

– Акт мы обязаны вручить родственникам. Только не сейчас. Начнется следствие, все равно этот факт всплывет, но только позже. Вы же понимаете, что это известие окончательно добьет мужа. Отправим пациента в область, потом видно будет.

Еремеевым она тоже решила ничего пока не говорить.

***

Еще накануне октябрьских праздников Хевролин попросил Ирину приехать в исполком. Встретил в дверях, крепко пожал руку, пригласил за стол:

– Все жду от тебя предложений, а ты помалкиваешь. Неужели вся энергия в Березовский свисток ушла?

Ирина насторожилась:

– Что вы имеете в виду, Николай Петрович?

Председатель засмеялся:

– Строительство, дорогая Ирина Николаевна, то, чем ты так успешно занималась раньше.

Ирина кивнула:

– Честное слово, так много дел и проблем местного масштаба. А строить надо. Конечно, вру, что не думала, у меня даже один рисунок есть, сейчас покажу.

Она раскрыла портфель и вынула сложенный книжечкой лист ватмана, развернула его на столе:

– Вот болото, которое сегодня за хозпостройками. Надо его расчистить, углубить, обсадить красивыми деревьями. Это будет центр нашего больничного городка.

– А вокруг у тебя что за квадратики?

Ирина улыбнулась:

– Это прямоугольники, Николай Петрович, и обозначают они корпуса нашей больницы. Вот это поликлиника, это терапия, дальше хирургический корпус, администрация, родильный дом, детство и «скорая помощь». А по ту сторону инфекционное отделение, морг, извините, потом гаражи и кухня. Все постройки закольцованы вокруг нашего красивого пруда. Думаю даже, что корпуса можно соединить теплыми переходами, не все, но основные надо. Нравится, Николай Петрович?

Хевролин без улыбки смотрел на эту схему. Ведь он сам, проходя по этому участку на работу и обратно, видел, что просится вся эта местность под какое-то единое оформление, а вот что больницу можно сюда сместить, и в голову не пришло. Да и что доброе можно было сделать с Бытовым? А теперь, глядя на примитивный план Дзюбиной, уже чувствовал, что уже заразился идеей больничного городка. Все-таки молодец эта бабочка, хорошо мыслит, а в душе щипнуло: «А ведь и я об этом же думал…».

– Думы думками и планы планами, Ирина Николаевна, но воплощать эту идею будет ой как непросто! Я переговорю с первым, он мужик практичный, если смысл увидит, тогда дело пойдет. Это будет такой проект, на который всем районом придется работать. – Он замолчал, рассматривая план.

– Николай Петрович! – Ирину насторожило столь длительное молчание председателя. – Вы считаете такой проект преждевременным?

– Да что ты, предложение очень толковое. Ты оставь этот ребус, я его первому покажу. Кстати, ты напрасно его избегаешь, он тут высказал обиду, что после утверждения в должности ни разу в райкоме не была.

– Так я же беспартийная, что мне в райкоме решать? Есть вопросы – я к вам.

– Вот в этом и дело. Думаю, после нашего с ним рассмотрения твоей картинки он тебя обязательно вызовет, либо скажет, чтоб не увлекалась фантастикой, либо предложит какой-то вариант. Ну, мы с ним определимся.

С первым секретарем райкома Алтуфьевым у Хевролина отношения были осторожно-натянутыми, тот моложе чуть не на десять лет, работал в исполкоме южного района, пришел после Московской партшколы, а Николай Петрович сельхозтехникум заочно, институт тоже за семь лет, но работу видел и знал, как ее делать. Первому в обкоме так и сказали:

– На председателя райисполкома можете смело полагаться. Честнейший и порядочный человек, понимает, что это его потолок, потому работает с перспективой. У него иногда возникают неожиданные проекты, на первый взгляд – бред, а вникнешь – верное направление.

Семен Макарович Алтуфьев в район вжился легко, с людьми сходился просто, с руководителями знакомился постепенно, но чаще всего признавал, что человек на месте и дергать его не следует. На втором году работы во время хлебоуборки в район приехал председатель облисполкома Кузнечевский, и хоть не прямой начальник, но член бюро обкома партии, поэтому сопровождать его по району поехал сам. В конце дня заехали на обмолот овса, урожайность хорошая, только комбайны за месяц каждодневной работы разболтались, железо от железа отстает, и дали на этом поле такие потери, что овес прямо струйками вытекал из шнеков. Кузнечевский пнул хромовым сапогом по такому ручейку и приказал остановить комбайны. Шоферу техпомощи велели срочно найти директора Худякова, но тот и сам подъехал минут через пять.

– Это что? – Кузнечевский со злобой пнул кучку овса, и земля с сорняками обсыпала брюки директора. Тот побагровел, отряхнул брюки:

– Поаккуратней, пожалуйста, товарищ председатель, на нас люди смотрят.

Кузнечевского понесло:

– Ты еще указывать мне будешь? Люди! Эти люди сегодня нанесли огромный вред государству, втоптали в грязь тонны фуража, на котором можно было бы вырастить центнеры мяса. Ты знаешь, какое положение в стране с мясом? Ты выполняешь планы по мясу?

Худяков оглянулся на столпившихся комбайнеров и шоферов и неожиданно сказал:

– Товарищ Кузнечевский, я вижу вас первый раз и дай бог – последний, потому не позволю со мной так разговаривать. Я директор совхоза, и требую нормального обращения.

Алтуфьев знал, что Кузнечевского уже не остановить, хотел увести Худякова, но тот уперся:

– Семен Макарович, я знаю про нашу беду, потому и поставит самые старые комбайны на овес, а не на семенную пшеницу.

Кузнечевский чуть успокоился и объявил:

– Вас, гражданин Худяков, я с должности снимаю. Сегодня вечером бюро райкома рассмотрит вопрос о вашей партийности. И в уголовном порядке ответите за брак и потери. Все. У меня больше вопросов нет. Поехали, – кивнул он Алтуфьеву.

Алтуфьев задержался, крикнул Худякову, чтобы подправили комбайны и продолжали молотить, и чтобы вечером никуда не спешил, бюро не будет. Когда сел в машину, Кузнечевский с усмешкой заметил:

– Слезы вытирал директору? Вот доработались, сознательно гоним зерно в потери, и еще углы загибаем! Алтуфьев, ты молодой первый, не иди на поводу толпы, дурно кончишь.

– Андрей Альбертович, вы сегодня оскорбили одного из старейших руководителей а районе. Да, повод критиковать есть, но это установка райкома: вывести в поле все, что может молотить. Даже с потерями. Вы сами знаете прогноз, через два дня снег, и тогда мы теряем все.

– Хорошенькое дельце! Первый секретарь райкома берет под защиту вредителя.

– Андрей Альбертович, ну, что за выражения?! Завтра на это поле выгоним дойные гурты, и коровушки соберут все наши потери.

Кузнечевский заворочался в тесном сиденье:

– Как я понял, мое указание снять директора с должности и исключить из партии вы игнорируете?

Алтуфьев улыбнулся:

– Игнорировать не будем, обсудим, но на работе и в партии оставим, я думаю.

Больше никуда Кузнечевский ехать не пожелал, у райкома пересел в свою «Волгу» и в открытую дверь предупредил:

– Я сейчас же поставлю в известность первого, пусть он возьмет этот вопрос на контроль.

Первый позвонил в одиннадцать часов вечера сначала на квартиру, но жена сказала, что искать мужа надо в кабинете, он собирал бюро.

– Что у тебя Кузнечевским? Он жаждет крови, а ты вроде против. Говори. Только самую суть.

На «самую суть» ушло десять минут эмоционального рассказа, и про пинки в сторону директора, и про подчеркнутое неуважение рабочих, присутствующих при разговоре.

– Бюро, ты, конечно, по этому поводу собирал? И что решили? Не отдавать товарища и соратника? Решили правильно, я тебе по секрету скажу: Кузнечевский завтра выезжает в ЦК на беседу, ему предлагают в Минсельхозе должность третьего зама. Он рад. Скажу по чести, и я тоже. Будь здоров.

Этот случай крепко добавил авторитета первому секретарю и укрепил его отношения с руководителями.

Хевролин попросил специалистов строительного отдела выехать на местность и составить настоящий план в масштабе в соответствии с размерами зданий, указанными главным врачом, и теперь любовался картинкой. «Да, – Хевролин довольно крякнул, – соблазнительный проект, но в область с ним соваться нет смысла, в лучшем случае внесут в титул один объект, и будь доволен. При таких темпах за всю оставшуюся жизнь председателю райисполкома по галереям из корпуса в корпус не перейти. Он снял трубку:

– Семен Макарович, надо с полчасика спокойного разговора.

– Я свободен. Заходи.

Алтуфьев не сразу понял, что за строительный микрорайон, а когда прочитал заголовок, снял очки и сел:

– Это тебя опять докторица искушает?

– Ну, Семен Макарович, затея-то умная, грех, если упустим. Налепим этих тюремных корпусов, глаза бы мои не смотрели. А тут? Посредине пруд, больной вышел, свежим воздухом подышал. Вот эти посадки – не тополя и акации, то разные дерева, которые Дзюбина клятвенно обещала завезти чуть не со всей страны. А клумбы? Она мне десять цветков называла – единого не запомнил. Но как представлю – сердце поет!

Алтуфьев захохотал:

– Я даже слова этой песни знаю: «Дяденька финансист, дай копеечку». Да, забирает под самую дыхалку эта картинка. Давай так: завтра с утра встречаешься с начальником управления и главбухом, так, в общих чертах, что мы сможем заложить в план и под каким видом. Поликлинику в ближайшие годы едва ли разрешат, а общежитие смело. Жми на два. Поручим Стукалину и Реневу. Да, мелиораторам в план работы по пруду. Слушай, как ей в голову пришло болотину в пруд превратить? Так, а завтра на три часа всех руководителей ко мне, будем чай пить, и обсуждать проект имени товарища Дзюбиной.

Собрались в кабинете партийной учебы, столы сдвинули, чтобы друг друга видеть. Хевролин кивнул Ирине Николаевне:

– Садись около первого, я буду рядом.

Принесли чай, конфеты, печенье. Три самовара украсили столы. Девушки-инструкторы наполняли чашки и подавали гостям. Директора совхозов, председатели колхозов, руководители предприятий и организаций не впервые вместе, но чтобы в райком вызвали чаю попить – это казалось странным. Без вступительной речи первый предоставил слово главному врачу районной больницы Ирине Николаевне Дзюбиной.

Ирина обстоятельно готовилась к этому выступлению, с Николаем Петровичем обсудили, что сказать, а уж как это сделать. Хевролин с улыбкой предоставил ей. Она специально надела темный официальный костюм, чтобы мужчины слушали, а не изучали ее. Говорила об общем уровне заболеваемости, о слабой диагностике, о детской смертности, потому что рожаем в антисанитарных условиях. Никто не придет и не создаст нам идеальные условия. Мы должны все сделать своими руками.

Она сняла легонькую занавеску со схемы, и застолье затихло, даже кружки звенеть перестали.

– Вот, товарищи, план будущего больничного городка. Здесь все реально, и пруд с прогулочными лодками, и парк с десятком разных деревьев, и цветники…

– Кроме почти десятка двухэтажных кирпичных зданий, – вклинил кто-то. На него зашикали.

– Почему вы такой пессимист? Сегодня решен вопрос по двум объектам, важнейшим для нас – поликлинике и родильному дому. Их будут строить два хозяйства.

– И кто эти счастливчики?

– Юрий Михайлович, перестань ерничать, доктор и без того смущается, – одернул первый.

– Этого доктора смущать… – но сказал тихо, почти никто не слышал.

Первый поблагодарил докладчика и пригласил сесть рядом с собой.

– Суть дела изложена предельно ясно. Два объекта, о которых говорила Ирина Николаевна, будут включены в план, но под видом общежитий. Я специально пригласил банкира и финансистов, чтобы все знали, что и как делается. Чтобы ускорить работы, предлагается объединить силы двух хозяйств на одном объекте. Ваша задача – по чертежам и схемам медиков построить и под ключ сдать голые здания, начинка – это проблема облздрава, Николай Петрович говорил сегодня с заведующим товарищем Семовских, он рад нашей инициативе и обещает всестороннюю помощь.

– Семен Макарович, вы знаете, что хозяйства в основном определились, что строить и ремонтировать, получается, что этот патриотизм сверх наших расчетов.

– Вы совершенно правильно ставите вопрос. Я только что хотел говорить и об этом тоже. Прежних планов никто не снимает. Все, что запланировано, должно быть сделано. Понятно, что и материалы, и бригады – это дополнительные заботы, но по-другому никак.

– Разрешите вопрос. – Встал прокурор района. – Объекты неплановые, практически без проектно-сметной документации, это прямой путь к хищениям и тюрьме.

– Товарищ прокурор сказал то, что он обязан был сказать, и все это слышали. Мы идем на огромный риск. В ваших руках будут тысячи, десятки тысяч рублей. Это большие деньги. И не дай бог – у кого-то появится соблазн положить хоть копейку в собственный карман. Прощения не будет. Да и контроль будет серьезный. Теперь по поводу товарищей, которые по долгу службы обязаны были бы сегодня пресечь этот наш проект. Но они этого не сделали и не сделают. Прошу всех иметь в виду: партийные билеты у нас у всех одного цвета.

***

Ирина взяла за правило регулярно проводить обходы, быстро названные обходами главного. Она никому не сказала, что узнала о такой форме работы на семинаре в одной из районных больниц, которую Семовских считал лучшей в области. Два дня они ходили с врачами, беседовали с больными, присутствовали на приемах и даже на операциях. На подведении итогов Юрий Николаевич спросил Дзюбину:

– Что хорошего, Ирина Николаевна, вы для себя взяли на этой учебе?

– Первое: обходы главного врача. Очень хорошая форма контроля, дисциплинирует всех. Второе: выезды врачей со «скорой». Это эффективная помощь больному, фельдшер может не знать, не уметь, а это часто потеря человека.

– Так. А продление времени приема больных в поликлинике?

– Юрий Николаевич, извините, мы это уже второй год практикуем.

– Почему я об этом ничего не знаю? – Он суровым взглядом обвел областников. – Молодец, Ирина Николаевна.

Ровно в девять после утренней планерки в отделение шла главный врач, все заместители, главная сестра, шеф-повар, завхоз. Заведующий отделением, его врачи и медсестры присоединялись на месте. Заходили в каждую палату, задавали самые разные вопросы. Больные, уже прошедшие такую процедуру, охотно делились своими замечаниями и предложениями.

В хирургическом отделении Ирина заметила мужчину, который лежал на этой же койке три недели назад. Взглядом запросила историю болезни, старшая сестра быстро перерыла папки и подала объемный документ.

– Федот Матвеич, с чем вы поступили в больницу?

– С аппендицитом, чтобы его холера задавила.

– Вам его вырезали?

– Два раза. Теперь обещают третий.

Заведующий отделением покраснел, смутился.

– Понимаете, Ирина Николаевна, первую операцию делал практикант, не досмотрели, сестра не досчиталась одного тампона. Я испугался, что оставили. Пришлось вскрывать. Оказалось, что практикант машинально пихнул его в карман халата.

– В карман во время операции? Доктор Шиманов, я вами недовольна. Минутку, Федот Матвеич, кто вам сказал, что будут резать еще раз?

– Дак доктора и сказали. Я вот думаю, дочка, этим робятам не надо иголку с ниткой давать, пусть вязочки пришивают или пуговки с петелькой, раз – и готово. А то третий раз резать человека. Я уж их теперича боюсь.

– Меня это начинает бесить. А сейчас-то что? Скальпель уронили?

– Разошелся внутренний шов, грыжа. Видимо, практикант не учел возраст и состояние кожи пациента.

– Федот Матвеич, я главный врач больницы, прошу простить нас за такую безалаберность. Поверьте: виновные обязательно будут наказаны. А эту последнюю не очень сложную операцию вам будет делать сам заведующий отделением. Простите нас.

Сразу после обхода вызвала Шиманова в кабинет.

– Практикант оперировал в вашем присутствии?

– Нет, с ним должен был быть Юрий Иванович.

– Должен быть или был?

– Не могу сказать.

Дзюбина встала:

– На сегодня вас от работы отстраняю. Спирт теперь будете получать у старшей сестры непосредственно перед операцией. Федор Александрович, вы хороший хирург, но возьмите себя в руки, вам совсем нельзя пить. Что за люди по утрам в ординаторской? Друзья? Собутыльники? Сегодня будет проведено служебное расследование, и, если только подтвердится, что во время операции этому старику вы были не трезвы, я вас уволю. Свободен!

Через два часа заместитель по лечению пришла в кабинет:

– Ирина Николаевна, они все так любят Шиманова, что в голос твердят: был трезв, как стеклышко!

Ирина кивнула и подумала: «Врут, конечно, и не понимают, что только усугубляют его положение».

В инфекционном отделении ее подвели к пожилому человеку, выглядел он беззаботно, с приходом врачей сел на койке.

– Алебастров Евлампий Спиридонович. Пять дней назад направлен к нам инфекционистом с приема с диагнозом дизентерия. Диагноз ни подтвердить, ни отклонить не можем.

– Почему? Так сложно?

– Конечно, сложно, Ирина Николаевна, потому что он в туалет не ходит. То есть, вообще-то ходит, но тайно, пробу на анализ не дает.

Дзюбина обратилась к пациенту:

– Чем вы можете все это объяснить?

Он пожал плечами.

– Понимаете, у нас есть свои правила, и, если вы их не соблюдаете, мы вас выпишем. Вызовите инфекциониста с приема. Почему вы не сдаете материал на анализ?

Алебастров пожал плечами:

– Какой материал?

Дежурная сестра не выдержала:

– Тебе тысячу раз объясняли: говно!

– А у меня нету.

Прибежала инфекционист.

– По каким признакам вы направили пациента в стационар?

– Исключительно по жалобам на боли в животе и жестокий понос. Он у меня с приема дважды порывался в туалет.

– А в отделении пятый день кал взять не могут? Это что?

Вперед вышла санитарка отделения, зло глянула на пациента и как отрезала:

– Жадный он. Жмот. Пенсию получат с женой, ее деньги проедят, а он свои в карман и в больницу. Жрёт тут в три горла, а бабенка на одной картошке перебивается.

– Сколько рублей ваша пенсия?

– Сто двадцать, потолок, я ведь робил, а не лежал.

Ирине стало противно от всего этого:

– Выпишите его немедленно, а жену привезите на скорой. Пусть в терапии ее немножко поддержат.

На утренней планерке невропатолог проинформировала, что привезли мужчину с явными признаками навязчивой идеи, рассказывает, что рано утром выехал в город на своих «Жугулях», только хотел обогнать «Камаз», как вдруг из-под него выскочил мотоциклист, осветил его фарой. От столкновения ушел, резко свернув в кювет. Кто вытащил, как домой вернулся – ничего не помнит, трясется и твердит о мотоциклисте.

Врачи переглянулись: такое вообще впервые. Невропатологу главный посоветовала проконсультироваться со специалистами областной больницы, и пока никаких радикальных мер не принимать. После обеда к ней вошел молодой человек, явно водитель:

– Мне сказали, что этот чудик у вас лежит.

Ирина ничего не могла понять:

– Какой чудик? Вы кто?

– Объясняю: я водитель Сельхозхимии, возим в колхозы и совхозы удобрения. Другой раз приедешь ночью, кладовщик ангар откроет, а там темно, как… в общем, нет света. Вот мы и ставим дополнительную фару сзади, когда в склад заезжаешь, включаешь – все как на экране. В то утро пошел я на город, и «жигуленок» пристроился сзади, идет на дальнем, слепит, и обгонять не собирается. Ну, я его и пугнул этой фарой, думаю, поймет, что мешает. Пугнул, оглянулся – нет его. Километра три проехал, аж похолодел: он же разбиться мог. Я назад. Подъезжаю, машина в кювете, он на большаке, трясется весь, аж зубы стучат. И рассказыват мне с пято на десято про мотоцикл. Он мою фару за мотоциклетную принял и круто вправо ушел. Я его вытащил, и домой отправил. Постоял, проверил, нормально идет. А сегодня слышу эту байку, и что мужик умом тронулся. Так вы ему внушите, что не было мотоцикла, фара это.