Кровопийца. Уральский криминальный роман

– А вы наблюдательны, – заметил Синицын.

– Не трудно. Они не скрывали своих отношений.

– Получается, что вы с ними друзья?

– Ну, вы и хватили!

– А что? Познакомились все же в необычной обстановке – фронтовой, можно сказать.

– Нет, между нами не могло быть дружбы. Я – всего лишь сержант, а они – офицеры, Осипов – даже старший офицер.

– Вернемся все-таки к теме моего прихода. В предварительных материалах есть указание на то, что вы оперативникам, прибывшим на место происшествия, заявили, что к погибшему кто-то приходил.

– Я слышал.

– Но не знаете, сколько было человек и кто они.

– Все верно.

– Эту вашу информацию не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть другие соседи по секции. А из этого следует, что вы всё могли выдумать.

– Как выдумать? – Омельяненко вскочил с места. – Вы что говорите?

– Я не утверждаю. Я лишь высказываю предположение.

– Глупое предположение.

– Других, извините, пока не имею.

– Зачем мне все это выдумывать?

– Не знаю… И еще: тогда же вы заявили, что с потерпевшим вы были в хороших отношениях. Вы подтверждаете?

– Естественно. Я это при соседях сказал. Они бы не дали соврать.

– Все так. Но впоследствии мы стали располагать иной информацией, дающей мне право сомневаться в правдивости вашего заявления.

– Что за информация? Откуда?

Синицын глубоко вздохнул и поправил волосы на облысевшем затылке.

– Осип Захарович, я же говорил, что наш разговор должен быть предельно искренним, – напомнил следователь. – Скажите прямо: что за отношения у вас были с убитым соседом?

– Да, нормальные. Нормальные!.. – Он запнулся и, смутившись, опустил глаза, что не осталось незамеченным со стороны следователя. – По… по правде говоря, был один крупный разговор.

– Ну, так поделитесь.

– Неприятная история…

Следователь кивнул.

– Боюсь, эта история и послужила поводом моего прихода, Осип Захарович, – вот какая штука получается.

Омельяненко помрачнел.

– С месяц примерно назад Матвей Афанасьевич напустился на меня. Обматерил даже.

– Беспричинно?

– Как вам сказать…

– Говорите, как было.

– Он встретил меня в коридоре. Сказал, чтобы я зашел на минутку к нему. Я зашел. Не успел еще и дверь за собой прикрыть, как он начал…

– Что «начал»?

– Если, говорит, не отцеплюсь от его дочери, не оставлю ее в покое, то он пришибет меня. И пригрозил также все рассказать моей жене.

– А что за отношения у вас с его дочерью?

– Ну… мы с ней сблизились.

– И насколько близко «сблизились»?

– Достаточно близко.

– Значит, его подозрения были не без оснований?

– Д-д-да, – с трудом выдавил Омельяненко из себя. – Но это ничего не значит!

– Это как так? Видите, у вас был мотив убить соседа…

– Убить? Кого? Матвея Афанасьевича?! Какая все-таки бредятина! Я уважал мужика. Я даже голос повысить на него не смел, а не только руку поднять, того хуже – так зверски убить. Бред!

– И тем не менее, мотив у вас был.

– Какой еще?

– Грозил «пришибить», допустим.

– Ну, это же несерьезно он сказал. Вгорячах. Подобную угрозу я пропустил мимо ушей. И никакого значения ей не придал.

– Возможно. А что скажете насчет угрозы «рассказать жене»? Признайтесь, вы испугались?

– Честно?

– Конечно.

– Эту угрозу я воспринял всерьез. Семья – для меня все. И потерять жену и дочку – никак невозможно.

– А спать с более молодой женщиной, соседкой, изменяя жене, можно?

– Трудно иногда устоять. Мужик есть мужик – слаб перед красивой женщиной.

– Не надо обобщений. Не все такие.

– Наверное. Но я вот…

– Вы сами подтверждаете, что мотив навсегда заткнуть рот Кривощекову, у вас был.

– Чепуха, а не мотив!

– Я так не считаю. А, кроме того, у вас и алиби нет. Во время убийства соседа вы были дома один, и подтвердить ваше неучастие в убийстве Кривощекова никто не сможет. Согласитесь с этим. Во-вторых, убит несчастный был профессиональным ударом ножа, с одного раза, хладнокровно и расчетливо. Согласитесь, что это вы могли сделать как нельзя лучше. Владеть ножом вас обучили.

Хозяин, слушая следователя, все больше покрывался мертвенной бледностью. Он лишь в эти секунды понял, какая опасность нависла над ним. Он пытался что-то сказать, но вырывались лишь нечленораздельные хрипы: сел голос. Он сходил на кухню, налил молока, выпил. Снова сел в кресло. Глаза его бегали. Он судорожно думал, что же делать. В голову ничего путного не приходило.

Синицын, наблюдая за его поведением, думал: «Или мужик разыгрывает меня, или на самом деле сбит с толку, ошеломлен, обстоятельствами раздавлен? Кажется, искренне переживает. Но может же столь искусно и притворяться. Разве такого не было?»

Синицын встал. Вышел в прихожую, стал обуваться.

– Вы… вы уходите? И… ничего.

– Ухожу, Осип Захарович, пока ухожу. Даю возможность вам еще подумать над обстоятельствами. А завтра – вновь встречаемся. Но – теперь уже в моем кабинете. Приглашаю.

– Что будет?

– Обычный допрос… с соблюдением всех формальностей. Помните, что признание вины, чистосердечное раскаяние смягчает меру ответственности.

– Но моей вины нет. Я не убивал! – воскликнул Омельяненко. – Не мог убить.

– А я и не утверждаю этого, Осип Захарович, пока не утверждаю, поэтому и станете давать показания в качестве свидетеля по делу. Я лишь высказал мысль, что у вас был мотив, чего и вы сами не можете отрицать; что у вас нет алиби, значит, теоретически вы имели возможность сделать это. А есть ваша вина или нет – окончательно решит суд…

– Суд? Какой суд?!

– Самый обычный.

– Неужели вы не видите, что кто-то меня подставляет?

– Да вы не волнуйтесь. Разберемся. И еще: не советую скрываться. Не усугубляйте свое положение. Все равно найдем.

– И в мыслях не было. Я невиновен, поэтому и прятаться не вижу смысла. Завтра буду у вас.

– Мудрое решение. Надеюсь, вы его не измените.

24 января. Суббота. 14.35

Дворкин и Фомин возвращались из ресторана, где крепко подкрепились. Обед получился на славу, и оба пребывали в преотличном настроении. Несмотря на продолжающийся снегопад и метель, они шли медленно, не торопясь. Каждый думал о своем. Уже подходя к зданию прокуратуры, Дворкин спросил:

– Что там, в журнале дежурств откопал?

– Ты оказался прав, – глядя в улыбающееся лицо следователя, ответил Фомин. – Ничего существенного. Запись телефонного звонка скупа, сделана впопыхах, никаких деталей. Обидно.

– Ты считаешь, что дежурный следователь не все записал?

– А ты считаешь, что такого не могло быть? – вопросом на вопрос ответил Фомин.

– Какие проблемы? Сходи и переговори с Яблоковым. Я разговаривал. Он говорит, что записал сообщение полностью. И никаких других существенных деталей не упустил.

Фомин с явными признаками сожаления в голосе сказал:

– Я бы поговорил. Да трагедия моя в том, что Яблоков из-за чего-то косится. Не жалует меня.

– Почему?

– Не знаю.

– Да ты к тому же и мнительный, а? Кончай с этим, господин подполковник. Ничего он не имеет против тебя. Тебе показалось.

– Да, нет. – Фомин покачал головой. – Мне не показалось. Чувствую!

Дворкин предложил:

– Пойдем, а? Поговоришь. Снимешь сомнения. Он, должно быть, на месте. Он, правда, в любимчиках у прокурора ходит, а потому слегка заносчив, но, в сущности, парень хороший. Поверь мне. Вы еще сойдетесь и подружитесь. Поверь мне.

– Ох, не знаю. Но пойдем все-таки, заглянем к нему.

Они вошли в здание, поднялись по узким ступеням на второй этаж, повернули направо, и Дворкин распахнул первую же дверь кабинета.

Яблоков сидел в кабинете, за столом и печатал что-то на машинке. Увидев входящих, сказал:

– А, это вы. Входите, мужики. Откуда вы?

– Сходили и подкрепились, – ответил Дворкин, усаживаясь у окна, – а ты, вижу, и на обед не ходишь. На износ трудишься?

– Шутишь?

– Без всяких шуток: не годится работать на износ.

Яблоков тяжело вздохнул.

– А у меня и в самом деле запарка. Полгода дело об убийстве водителя-частника веду. Знаю, что эти трое подонков убили его, нет у меня никаких сомнений. Закончить же и предъявить обвинение не могу. Все трое то и дело меняют показания. Крутят, короче. Знают, что свидетелей в деле – кот наплакал, вот и пытаются отвертеться. Подонки! Убили мужика – ни за что, ни про что. Вот печатаю (уж в который раз) постановление о производстве дополнительной психиатрической экспертизы одного из подследственных. Симулирует, ясно, но…

– Ты так говоришь, будто у меня дела легче, – усмехнувшись, заметил Дворкин. – Тоже вот убийство матери и дочери. Три недели почти, а результат – нуль, круглый-прекруглый такой. Шеф психует, требует каждый день активизировать следствие, а что я могу?

– Уж не в связи ли с этим делом вы ко мне?

– Как ты догадался? Мы действительно по этому поводу, то есть, не совсем.

– Как это?

– Ты, извини, но Фомин вот сегодня еще раз просмотрел твою запись в журнале дежурств за 22 января…

– Это когда звонил мужчина, который потом был убит?

– Да. Вот Фомин полагает, что ты мог упустить какую-нибудь существенную деталь того звонка.

– Вы, господин подполковник, напрасно так думаете. Я привык делать дело тщательно.

– Извините, – ответил Фомин, – я ничуть в этом не сомневаюсь. А все же…

– Я уже говорил Дворкину: разговор был коротким, все существенное – в журнале. Хотя, – он остановился, перебирая, видимо, в памяти тот телефонный разговор, – считаю, что неоправданно не записал то обстоятельство, что позвонивший тогда предлагал (из-за позднего времени) прийти и дать показания на следующий день. Я категорически стал возражать и даже пообещал ему приехать лично.

– Но вы же не поехали…

– Не поехал, – подтвердил Яблоков.

– Почему? – не отступал Фомин.

– Это допрос? – улыбаясь, спросил Яблоков.

– Да Бог с вами! – воскликнул подполковник.

– Я хотел поехать. Пошел сразу же после звонка к заместителю прокурора…

– Федоровскому? – уточнил Дворкин.

– Да, к нему. Он сказал, чтобы я позвонил в райотдел. Пусть, мол, кто-нибудь из «дежурки» слетает. И добавил: не хватает, чтобы следователь бегал по каждому, возможно, случайному звонку. Я еще сказал, что если бы сам, то есть Осипов, был на месте, то… Словом, Федоровский придвинул телефон и сказал: «Звони, он дома». Я не стал беспокоить шефа по таким пустякам.

– Скажите, который час был?

– Точно не помню уже, но, кажется, около девяти вечера.

– Вы правы. К нам вы позвонили, и у нас это зафиксировано, в десять минут десятого. Все совпадает, подтвердил Фомин.

– А как иначе? – шутливо спросил опять Дворкин.

Фомин спросил:

– Сергей Юрьевич, вы сразу после звонка пошли к Федоровскому?

– Разумеется.

– Но тогда получается, что вам звонил покойник.

Яблоков обиделся.

– Что за ерунду вы говорите?

– Никакая не ерунда, – возразил Фомин. – В заключении экспертизы говорится, что смерть наступила не позднее девяти. Тут что-то не так. Тут какая-то неувязка.

Яблоков заливисто захохотал.

– Экспертное заключение время смерти не определяет с точностью до минуты.

– Это так. Но тем не менее… Сергей Юрьевич, вспомните, может, все же звонил Кривощеков раньше, а? Спрашиваю не случайно. В журнале, в месте, где значится время поступления звонка, помарка, исправление. Визуальный осмотр показывает, что первоначально время вы указали другое, потом почему-то исправили.

Яблоков продолжал улыбаться.

– Господин подполковник, писал-то в спешке, почерк у меня не ахти. Мог и ошибиться. Потом исправил. Что тут такого? Что это меняет?

– Немного, однако ж, кое-что меняет, – возразил опять Фомин. – Если все же потерпевший звонил раньше, например, в восемь, а не в девять вечера, то у убийцы было время подготовиться к убийству, а так… у него совсем никакого времени не было, даже нескольких минут.

– А так и было, скорее всего, – ответил на это Дворкин. – Какая-то случайность. Стечение обстоятельств. Его могли убить и по ошибке. Все же и версию, что убил сосед, который вступил в половую связь с дочерью убитого, нельзя сбрасывать со счета. Кстати, эту версию ты сам, Сергеич, и принес.

– Я помню. Но в случайности не верю. Извините, ради Бога, Сергей Юрьевич, но во времени вы могли и ошибиться, а признать этого не хотите. Почему – не ясно. Тут ошибиться элементарно. Может, спросить Федоровского? Может, он помнит время, когда приходил к нему Сергей Юрьевич?

Дворкин тотчас же откликнулся:

– Я был у него. Федоровский точно не помнит, но приблизительно сразу назвал именно девять вечера.

– Приблизительно же! – воскликнул Фомин.

– Это сначала. Но потом подтвердил точно.

– Каким образом?

– Понимаешь, Сергеич, он вспомнил, что по привычке пишет время в календаре. Глянул – и точно. Там его рукой указано – 21.04. Надеюсь, ты отбросишь сомнения? Хотя бы теперь?

– Придется… в этой части, – признал Фомин.

– И в какой же части у вас все еще остаются сомнения? – по-прежнему с улыбкой на лице поинтересовался Яблоков.

Фомин не обращал внимания на иронию, которая сквозила в каждом слове и Яблокова, и Дворкина, поэтому совершенно серьезно ответил:

– В той части, что покойник звонить в прокуратуру не мог.

– В конечном счете, десять минут туда, пятнадцать – сюда не столь существенно. Вы же опытный сыщик и понимаете, что в нашем деле, – Яблоков взял сигарету и закурил, – и без самых смешных и неправдоподобных случайностей не обходится. Мне понятны ваши сомнения, поскольку Кривощеков был убит сразу после звонка в прокуратуру. И вы склонны связать смерть его с этим самым звонком. Но нельзя и про другие версии забывать

– Я не забываю.

– И правильно поступаете.

– Но и шибко распыляться, особенно на глупости, не считаю необходимым.

– Глупости, говоришь? – уцепился Дворкин. – Три года назад я расследовал убийство. Перетрясли всех соседей, родных, знакомых. Каких только версий не выдвигали. Кстати, мотив корыстный тогда тоже отпал. Потому что в квартире, где нашли труп, ничего не было тронуто. А знаешь, Сергеич, что потом оказалось? Самое глупейшее стечение обстоятельств!

Фомин усмехнулся:

– Только без баек, ладно? Я их, таких историй, тебе тоже могу порассказать массу.

– Не веришь? Можно поднять из архива и полистать. Так вот, тогда на самом деле случилось следующее. Грабитель долго приглядывался к квартире, все учел, все рассчитал. И вот в день грабежа приходит, звонит в дверь, ему открывает хозяин. Он, не раздумывая, убивает его. И только тут обнаруживает, что это не та квартира и совсем не тот хозяин, к которому он шел и где намеревался поживиться. Обнаружив ошибку, он бросил все и тут же смылся, не взяв ничего из квартиры

– Что-то не понял, в чем его ошибка? – заинтересовался историей Фомин.

– Глупее не придумать: он механически нажал не на ту кнопку звонка. Надо было позвонить в двадцать шестую квартиру, а он позвонил в соседнюю, двадцать пятую. А мы-то чего только не напридумали, каких версий не навыстраивали. И вся работа пошла псу под хвост.

– Но убийцу все же, как я понимаю, взяли, – сказал Фомин.

– Да. Но тоже совершенно случайно. Его задержали по подозрению в совершении изнасилования. Привезли в полицию. Ну, и оперативник говорит: «Попался, голубчик? Давай теперь рассказывай все». Он сразу подумал, что «замели» за убийство. Ну, и действительно стал рассказывать. Оперативники давай смеяться над ним: не дури, говорят, парень, зачем околесицу несешь? А вскоре убедились, проверив по учету, что похожее преступление числится в «глухарях». Передали его мне.

– Ну, ладно, – Фомин встал и направился к выходу, – может, вы и правы. А искать все же надо. Три трупа, убийцы гуляют на свободе, а все мы – на одном месте. Хоть бы один проблеск. Хоть бы одну ниточку.

Глава 7

Молодой сыщик встречается с одноклассниками

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Имеется в виду один из министров внутренних дел России (здесь и далее – примечания автора).

2

1 Имеется в виду Свердловская железная дорога.

3

Так советские солдаты называли участников мусульманских отрядов сопротивления, то есть душманов.