– Я потому спрашиваю, что он дверь открыл сам, не поинтересовавшись, кто там. Так не бывает, когда приходит незнакомый и неожиданный визитер. Иначе говоря, он либо знал хорошо пришедшего, либо ждал кого-то и потому без опасения открыл ту, первую дверь.

– Не могу и представить, кого он мог ждать. Постойте-постойте… Одну минуту… Я, кажется, вспоминаю… Когда мы стали собираться к приятелям, то он сказал такую фразу: «А я хотел ненадолго сходить в одно место». Ну, да, я еще ему сказала в шутку: «Сходишь завтра. Твое „место“ никуда не денется».

– А он что?

– Согласился сразу и добавил: «Я позвоню». Это дите для него – свет в окошке, и ради него он готов был отказаться от чего угодно. Мы этим, конечно, почем зря пользовались.

– С какого телефона он мог позвонить?

– Да, с нашего. Вон, в комнате стоит аппарат.

– Он при вас звонил?

– Нет. При нас он никуда не звонил.

– Понятно. А скажите, когда вы пользуетесь телефоном, вы ничего не замечали странного в его работе?

Женщина непонимающе смотрела на него.

– Ну, там посторонние шумы, или плохая временами слышимость, или чужие голоса. Так обычно бывает, когда на линию садится «жучок», то есть подпольный абонент, который и мог случайно или намеренно подслушать разговор вашего отца. В ваше отсутствие, имею в виду, разговор.

– Звоню я часто и ничего особенного не замечала.

– Понимаете, я знаю, что ваш отец звонил, и знаю, куда звонил, и знаю, о чем звонил. Но пока никак не могу уяснить себе, как телефонный его разговор стал известен посторонним, третьим лицам?

– И вы ничего мне не сказали?

– К сожалению, не могу. Кроме того, что кто-то из телефонного разговора узнал, что отец вечером будет дома один, что уйти он не сможет, так как сидит с малышкой; что ждет человека, который предупредил его о своем скором приходе. Это мог быть и кто-то из соседей. Вы не находите?

– Нет, из соседей никто не мог. Постойте, вы на что намекаете? Не хотите ли сказать, что мой отец вел какую-то деятельность, мне неизвестную, и скрывал?

– Не волнуйтесь, я ничего такого не говорил. Никакой, как вы выразились, «деятельностью» он не занимался. Ну, ладно, так и быть, скажу: он ждал прихода нашего сотрудника. Но когда сотрудник пришел, то застал его уже мертвым. Понимаете?

– Я что-то совсем перестала понимать: зачем ему потребовалась встреча с полицией?!

– Прошу прощения, но пока я сказать вам этого не могу. Интересы следствия не позволяют.

– Все так странно. И на моего отца совсем непохоже. Он никогда от меня ничего не скрывал.

– В этот раз не сказал, чтобы не испортить вам встречу с приятелями. Вы могли, узнав, отказаться, остаться дома. Этого он меньше всего хотел. Судя по всему, отец вас здорово любил. И внучку, конечно.

– Я это знала… Получается, что если бы мы остались дома, то он бы был жив? Ведь так, да?

– Скорее всего, так.

– Получается, что это я виновата в его смерти? О, Боже, за что ты наказал меня! Ведь чего-чего, но этого я никак не хотела! Как мне дальше жить. – У нее полились слезы.

Фомин попытался успокоить:

– Не терзайте себя. Вы ни в чем не виноваты. Это простое стечение обстоятельств. Рано или поздно, но убийца все равно бы попытался убрать с дороги вашего отца. Потому что ему стало известно…

– Моему отцу?

– Да, именно ему.

– А что, конкретно, отцу стало известно? – подозрительно уставившись в подполковника, спросила молодая женщина.

– Некие обстоятельства…

– А поточнее?

– Сожалею, но сказать не могу. Так сказать, тайна следствия.

– Больно расхожая фраза. Не верю я во всякие там «тайны следствия». Просто: вы не хотите сказать правду. Или, что тоже возможно (по кино знаю), вы просто-напросто туману напускаете… Ну, чтобы скрыть отсутствие на руках следствия фактических обстоятельств дела.

Фомин скорчил недовольное лицо и даже угрожающе кому-то погрозил пальцем.

– Черт бы побрал эти фильмы! – воскликнул он. – Невозможно с народом разговаривать. Всё-то он, народ, знает, обо всём судит наверняка.

Молодая женщина строго посмотрела на подполковника.

– Это вы насчет меня?

– Нет, что вы! Я – вообще… О народе… О его правовой просвещенности…

Глава 5

Странностей все больше и больше

23 января. Пятница. 11.35

Дворкин просматривал рапорт участкового, когда в дверь его кабинета осторожно постучали.

– Да, входите.

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла еще довольно молодая женщина в норковом пальто и такой же шапке. Сделав несколько шагов в сторону письменного стола, за которым сидел следователь, остановилась.

– Вот, – вошедшая держала в протянутой руке листок, – повестка из прокуратуры. К вам, сказали.

– Вы кто? – спросил Дворкин, взглядом изучая вошедшую.

– Егорова… Александра Александровна… Сестра Подкорытовой, убитой… Младшая.

– Присаживайтесь. – Следователь показал рукой на стул, стоящий у стола.

Женщина присела. Расстегнула две верхние пуговицы мехового пальто.

– Если по поводу убийства, то…

Дворкин остановил ее.

– Одну минуточку. – Он придвинул к себе заготовленные листы бумаги. – Я вызвал вас в качестве свидетеля и вынужден снять допрос по всей форме, то есть с заполнением протокола, с выполнением всех необходимых процессуальных процедур.

– Но я не думаю, что буду вам чем-то полезна. Впрочем, спрашивайте – отвечу, как смогу.

– По свидетельствам соседей, вы чаще других бывали у сестры, потерпевшей Подкорытовой. Это правда?

– Наверное, да. Мы с сестрой были особенно близки. Однако не могу сказать, что была часто. Сейчас, когда ее не стало, жалею об этом. Работа, дом, семья, все какие-то заботы. Понимаете? Жизнь такая. Родственные связи рвутся. Все дальше отдаляемся друг от друга. У каждого – свой мир.

– Как часто бывали у сестры?

– Право слово, даже не знаю. Ну, наверное, раз-то в месяц забегала. На несколько минут, да забегала.

– Вы знаете, с кем дружила сестра, кто чаще всего у нее бывал?

– Она не из тех, кого называют компанейскими. Замкнута была. Мало с кем водилась. Даже в день рождения… Кто приходил? Две-три женщины-сверстницы с работы, мы, родные. Да еще соседка Сыромолотова. Вот, пожалуй, и все.

– У нее могли быть враги? Как считаете?

– Вряд ли. Во всяком случае, никогда не слышала.

– А с мужчинами какие у нее отношения?

– Вы шутите? Какие могут быть отношения в пятьдесят два года?

– И все же…

– Никогда не слышала и не видела никого. Пять лет назад она мужа потеряла: несчастный случай на работе. Он работал составителем поездов на железной дороге и попал под колеса маневрового тепловоза. Похоронила. Сильно переживала. По-моему, даже любила. Больше – никаких мужчин у нее не видела. Примерно через год после гибели мужа мы стали замечать, что иногда сестра ведет себя как-то странно. Сидим, бывало, разговариваем. Все ничего. И вдруг ее взгляд становится бессмысленным каким-то. Она переставала нас замечать, не отвечала на вопросы, как будто, не слышала никого. И начинала нести всякую чепуху. Бредила, короче. Несколько слов можно было лишь разобрать. Уставившись стеклянным взглядом в одну точку, она обычно произносила: «Не скучай, Сереженька (это ее погибший муж), я иду к тебе… мы будем счастливы… нам будет хорошо».

– Долго ее такое состояние продолжалось?

– Нет. Минуты две-три. Потом опять она приходила в себя. Мы спрашивали: что было с тобой? Она вопросом на вопрос: «А что? Ничего со мной. Почему спрашиваете?» Я встревожилась, когда такое повторилось несколько раз. Стала настаивать, чтобы она прошла обследование. Сначала категорически отказывалась. Говорила, что чувствует себя хорошо и ничем не болеет. Наконец, согласилась. Для видимости, ее осмотрел терапевт, хирург. И, конечно, психиатр. Он сделал заключение: кратковременное расстройство рассудка на основе потрясения, которое она пережила в результате гибели мужа. Доктор сказал, что если ничего не произойдет, то есть жить будет спокойно, то обострения начальной стадии шизофрении избежит.

– Скажите, а какие у сестры были взаимоотношения с дочерью?

– О, это ее божество. Особенно, когда потеряла мужа. Ребенок поздний. Они с мужем прожили пятнадцать лет, а родить она никак не могла. Забеременеет – выкидыш. Забеременеет – снова тоже самое. Она вконец отчаялась. Подумывала взять ребенка из роддома, брошенного. Но вот, в сорок лет Лиза неожиданно снова забеременела. Береглась. Даже на работе на полгода отпуск без содержания взяла. Как-то с начальством договорилась. И ведь родила. Здоровенькую, на три шестьсот, девочку. Мать души в ней не чаяла. Отец, естественно, тоже любил, но строже, чем мать, относился. Не позволял вольничать. Лиза, оставшись без мужа, всю любовь свою сосредоточила на девочке. Отчаянно баловала. Мариша пользовалась безграничной любовью матери.

– Вольно вела себя?

– Не совсем так. Она мать тоже любила. И, знаете, что однажды заметила? Не иначе, как чудо. Хотя, – она остановилась, – это к делу не имеет отношения.

– Вы продолжайте, а я сам решу, что имеет отношение, а что нет.

– Ну, хорошо… Как-то мы сидели на кухне. И вот с ней опять произошло то же самое: одеревенела Лиза, взгляд стал отсутствующим. Девочка ее тут была. Она, ни слова не говоря, подошла к матери, обвила шею руками, а головой крепко-крепко к ней прижалась. Может, случайность, а, может, и нет, но сестра, только что сидевшая как истукан, на глазах ожила, взгляд стал осмысленным, обычным. Если бы сама не видела, то никогда бы не поверила. А что, если на мать действует энергетика любви дочери?

– Это исключать нельзя.

– Однажды, месяца три назад, я сделала замечание племяннице. При матери. Знаете, какая была реакция? Лиза грубо так оборвала меня и сказала, чтобы я не лезла не в свое дело. Этого я от сестры никогда раньше не слышала. Но я не обиделась.

– Одним словом, ребенок рос избалованным.

– Вроде, так, а, вроде, и нет. Трудно определенно сказать. Росла Мариша озорницей, но, мне кажется, ничего такого не позволяла. Вы понимаете меня? Вы знаете, как нынешняя избалованная молодежь: после первого же поцелуя – в постель лезет. Не думаю, что Мариша из таких. Впрочем, и рановато.

– Возраст нынче – не помеха, – заметил Дворкин, – и в такие годы ведут половую жизнь…

– Вы хотите сказать, что и моя племянница… – Женщина в ужасе смотрела на следователя.

– Успокойтесь. Мои слова не имеют никакого отношения к вашей племяннице. Более того, скажу (и это подтвердила экспертиза): во время того зверского изнасилования девочка была невинна.

– И слава Богу.

– Вы знали, с кем девочка дружила?

– Видела подружек-одноклассниц… две или три. На именинах Маришы были и парни. Постарше. Наверное, десятиклассники. Воспитанные парни. Худого ничего не скажу. Не заметила.

– Вы их помните, как зовут и где учатся?

– Я вас разочарую: не помню. И подружек не помню. Могу лишь твердо заявить, что убийство с друзьями девочки никак не связано. Тут что-то другое. Но что? Хоть тресни – ничто в голову не идет. Совершенно необъяснима смерть и матери, и дочери. Хотела бы помочь вам, но… – Она развела руками. – Извините, наплела тут много, а пользы – никакой.

Дворкин не согласился с ней.

– Ну, почему же… Во всяком случае, сейчас мне ясна жизнь погибших, а это тоже важно для следствия. Спасибо. Не сердитесь, если еще придется пригласить.

– Я понимаю, гражданин следователь. Неприятная процедура, но от нее никуда не деться. Я бы рада помочь. Но чем? Сама не знаю.

– И последнее, – Дворкин придвинул ей стопку исписанных листов. – Подпишите протокол допроса. Прочтите и подпишите… в конце каждой страницы.

Женщина бегло пробежала написанное и везде расписалась.

– Все? Могу быть свободной?

– Да. Но я подготовил постановление о признании вас законным представителем потерпевших. Если согласны, – он подал ей еще один заполненный лист, – то распишитесь тоже.

Женщина расписалась и вышла из кабинета.

23 января. Пятница. 16.00

В кабинете Фомина – не продохнуть. Пятнадцать человек расселись, как и где могли. Совещание оперативно-следственной бригады решено провести здесь. Это – решение руководителя. Дворкин посчитал, что так будет лучше: сыщикам проще, когда они в родных стенах. Он же, то есть следователь прокуратуры, посчитал, что будет удобным, если вести совещание будет не он, а подполковник Фомин. В конце концов, это не принципиально. Когда об этом доложил прокурору Осипову, то тот поморщился, но возражать открыто не стал. Только и сказал: хозяин – барин.

Дворкин пришел, когда все уже были в сборе. Фомин придвинул ему один специально оставленный свободный стул. Огляделся. Почти всех он уже знал. Однако были и новички. Он догадался, что это именно те, кого выделили в помощь. Фамилии их ему назвала горпрокуратура, но лица еще были незнакомы.

– Начнем? – Вопрос Фомина адресовался Дворкину и он кивнул. – Для начала хочу познакомить с новыми членами оперативно-следственной бригады. – Он обвел всех взглядом. – Майор юстиции Синицын, старший следователь следственного отдела городского УВД; старшие оперуполномоченные уголовного розыска областного УВД старший лейтенант Курбатов и капитан Семенов. Все трое временно прикомандированы к нам и входят в оперативно-следственную бригаду по факту убийства Подкорытовых. Прошу любить и жаловать. – Он сделал паузу, отпил из стакана, стоящего на столе, потом продолжил. – Думаю, что все мы с особенным желанием ждем сообщение старшего эксперта-криминалиста Воробьева. Пожалуйста, Еремей Саввович, но лишь саму суть.

– И, в самом деле, я не считаю необходимым задерживать ваше внимание на том, что многим из вас уже хорошо известно. Насчет отпечатков пальцев: все, которые были взяты мною на месте преступления, принадлежат либо соседям потерпевших, либо самим потерпевшим. Характер убийства Подкорытовой-старшей вы знаете, и данные подтверждены экспертами полностью. Смерть была мгновенной, так как нож поразил ее сердечную мышцу. Кровь, имевшаяся на кухне возле убитой, принадлежит Подкорытовой-старшей. Насчет убийства ее дочери: смерть наступила в результате асфиксии, то есть удушения, а все другие тяжкие телесные повреждения причинены девочке после того, как остановилось ее сердце. В том числе, и изнасилование. В спальной комнате – в постели и на полу – много крови. Вся она принадлежит убитой. Как вы помните, ее труп нами был найден на полу. Нож, которым была убита Подкорытова-старшая, нами найден. Этим же самым ножом были нанесены ранения и дочери. На ноже нет никаких отпечатков пальцев, что свидетельствует, что после совершения преступления, нож был тщательно вымыт и вытерт, особенно рукоятка. Девочка была задушена, скорее всего, заранее приготовленной удавкой. Если судить по следам, оставленным на шее Подкорытовой-младшей, это был плетеный шнурок: на коже виден рисунок.

Воробьев остановился и зачем-то внимательно посмотрел в лицо следователя Дворкина. Потом продолжил:

– Как вы помните, нами была обнаружена смятой и в беспорядке вторая находившаяся в спальной комнате кровать. Все мы полагали, что Подкорытову-младшую мучили и на этой кровати. Там ведь были также следы спермы, то есть факт изнасилования. И плюс – простыня, испачканная кровью. А вот тут-то нас с вами ожидает сюрприз. Анализ крови, оставленной на указанной простыне, указывает на то, что она не принадлежит никому из убитых…

– То есть кровь, оставленная на простыне, принадлежит третьему лицу? Так, да? – спросил Курбатов, сидевший у самой входной двери.

– Совершенно верно.

– Может, убийца случайно поранился? – опять спросил Курбатов, чем обратил в свою сторону взоры всех присутствующих.

– Это уже не по моей части.

– Извините, – сказал Курбатов.

– Да, – заметил Дворкин, – ни один вопрос не снят. Наоборот, загадок еще прибавилось.

– Не скажите, Игорь Валентинович, – возразил Фомин. – Это заключение экспертизы, сделанные анализы могут еще потом нам послужить. Я вижу тут два варианта, которые нам придется отрабатывать: либо кровь на второй постели оставлена самим убийцей, либо… была еще одна жертва.

– Вторая жертва, точнее – третья? – удивленно спросил Дворкин. – Но куда она подевалась? Не могла же испариться?

– Вот это-то и странно, – добавил Фомин. – Я считаю, что Курбатову надо поручить поработать с классом, где училась Подкорытова-младшая. Там могут быть подружки. Он самый молодой, и ему легче найти общий язык с подростками. Если вы, Игорь Валентинович, не станете возражать, то я бы попросил следователя Синицына еще раз допросить соседей, родственников.

– Согласен. Тем более, что сам-то я заплюхался, – поддержал Дворкин.

– И еще. Характер удушения (шнурком) совпадает с характером удушения вчерашней жертвы. А что, если?..

Дворкин посмотрел в сторону Фомина.

– Вы об убийстве мужчины…

– Так точно.

Дворкин покачал головой.

– Не вижу никакой связи.

Курбатов спросил:

– А удушение с помощью шнурка?

– Только и всего, – усмехнувшись, ответил следователь прокуратуры, которому Алексей Курбатов, похоже, понравился.

Глава 6

А прокурор в неподдельном гневе

24 января. Суббота. 11.40

Приотворив немного дверь кабинета на втором этаже, Фомин спросил:

– К вам можно? Я – ненадолго, – поспешил успокоить хозяина он.

Александр Степанович Осипов, прокурор Прижелезнодорожного района, оторвав взгляд от лежащих на столе бумаг, поднял голову и не смог скрыть своего неудовольствия, но возникшее было раздражение все-таки подавил.

– Заходи, раз уж пришел… Но мог бы прежде и позвонить.

– Прошу прощения… Я был у вас, у Дворкина… По одному каверзному вопросу…

– И что из того?

– Он посоветовал к вам обратиться.

– А сам? Не мог решить вопрос?

– Он говорит, что без вашего личного вмешательства – никак.

– Что еще там? – Прокурор стал перебирать на столе папки с документами.

Фомин сделал вид, что не заметил, насколько к нему неблагожелательны. Он придвинул стул к столу и присел сам, подумав про себя: «Приглашения – не дождешься».

– Ну? – повторил Осипов.

Фомин хотел было (уже на языке вертелось) сказать, что сначала надобно запрячь – потом только понукать. Каким-то чудом удержал свою дерзость внутри.

– Александр Степанович, мне захотелось глянуть в ваш журнал регистрации дежурств…

– Это еще что?! Зачем?! Что еще задумал?

– Хочу посмотреть записи за 22 января, точнее – за вечер.

– А что тогда? – Осипов тут же вспомнил. – Это, кажется, в тот вечер был убит потерпевший Кривощеков?

– Так точно. Я хотел бы посмотреть сделанную в тот вечер запись дежурившего следователя.

– А Дворкин?..

– Он смотрел, конечно, но я своими глазами хочу глянуть.

Осипов, уставившись на Фомина, заметно стал багроветь.

– Подполковник, ты это серьезно?

– Что «серьезно»? – переспросил (будто, не понял) Фомин.

– Ты… ты… – прокурор в ярости стал задыхаться, – ты моим людям не доверяешь? А не слишком ли, позволительно будет спросить, а?

Фомин оставался спокоен.

– Я не понимаю, из-за чего вы так рассердились, Александр Степанович. Покорнейше прошу простить, если вам показалось, что я кому-то не доверяю. Честное слово, не хотел.

– Ну, и чего же ты «хотел»?

– Хотел лишь посмотреть. А вдруг мне бросится в глаза какая-нибудь характерная деталь? Во вред кому-либо, что ли?

– А Дворкин? Он не обиделся и не послал тебя ко всем чертям?

– Нет. Он не видит в этом никакого криминала.

Осипов хмыкнул. Встал, вынул из лежащей на столе пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил. Глубоко затянувшись, он отошел к окну. Там, за стеклом, затянутым морозным узором, вовсю буйствовала метель. Ветер выл и хлестал наотмашь по стеклу снежной крупой. Уральская зимушка-зима вступила в свои права и, кажется, обещает стать очень суровой. Минут через пять он вернулся к столу, ни слова не говоря, потянулся к телефонному аппарату, надавил на несколько клавиш.

– Принесите журнал регистрации дежурств.

– За прошлый год? – уточнил на том конце провода милый женский голос.

– Нет. За январь нынешнего.

Прокурор повернулся к Фомину.

– Не знаю, что ты там хочешь увидеть. Впрочем…

Он что-то еще хотел сказать, но отворилась дверь и вошла молодая женщина с распущенными до плеч каштановыми волосами, подошла, молча положила перед Осиповым журнал в ярко-красном переплете, повернулась и вышла.

Осипов придвинул принесенный журнал Фомину, а сам занялся бумагами, перестав замечать подполковника.

24 января. Суббота. 12.15

Полицейский «УАЗик», изрядно потрепанный, преодолев снежный намет, подвернул к дому и приткнулся у подъезда. Ветер – рвет и мечет. Из салона, натужно сопя, вывалился Синицын. Поеживаясь, направился к входной двери, недовольно бурча себе под нос: «В такую погоду добрый хозяин и собаку на двор не выгонит, а мне вот…»

Он скрылся за дверью. Поднялся на второй этаж, повернул налево и остановился у металлической двери. Огляделся. Завидев кнопки, нажал на одну из них. Подождал и снова нажал. Где-то там открылась дверь, и послышались тяжелые шаги. Щелкнул замок, но дверь лишь немного приоткрылась, оставшись на цепочке.

– Вам кого? – Взгляд мужчины пробежал по полицейской форме.

– Простите за беспокойство… Я – следователь. Мне нужен Осип Захарович Омельяненко, проживающий в квартире одиннадцать.

– Омельяненко? Это – я. А зачем вам понадобился?

– Откройте, пожалуйста. Надо побеседовать.

– Вам – надо, а вот мне – нет, – проворчал он, но цепочку, удерживающую дверь, сбросил. – Входите.

Они прошли в квартиру. Синицын, перешагнув порог, остановился. Снял полушубок, повесил на вешалку, стал расстегивать защелки на ботинках, пытаясь их снять.

Хозяин подозрительно смотрел на пришедшего.

– А вы и в правду из полиции? – спросил, наконец, он.

– Разве не видно? – Гость, наконец, сбросил второй ботинок и выпрямился.

– Не похоже. И форма, и погоны, но вы не настоящий какой-то.

– Почему вы так решили? – удивился Синицын.

– Потому. – Хозяин продолжал подозрительно смотреть на пришедшего. – Где вы видели полицейского, который, войдя в квартиру, снимает обувь?

– А, вот оно что… Вот и увидели… Все когда-то случается в первый раз… Впрочем, вот мое удостоверение.

Хозяин повертел документ с тиснением и красного цвета, развернул, прочитал, посмотрел на фотографию и на лицо пришедшего, вернул удостоверение.

– Вроде, все в порядке. Проходите. – Он указал рукой в сторону комнаты.

Устроившись в глубоком кресле, возле журнального столика Синицын обвел взглядом комнату. Омельяненко продолжал стоять неподалеку.

– Вы бы тоже присели, – заметил Синицын, – а то беседы не получится.

– Я все думаю: на предмет чего может быть беседа? Думаю – и не нахожу – Все же присел на другое кресло.

– Я, Осип Захарович, по поводу убийства вашего соседа.

Хозяин удивленно уставился на пришедшего.

– Но… я уже все сказал вашим… тогда, в тот вечер, и добавить мне нечего.

– Знаю. Читал первичные материалы. Но мне, как следователю…

– Хотите допросить по всей форме?

– Не совсем. Это будет беседа… пока не для протокола. Дальнейшее будет зависеть от вас, от вашей искренности.

– Искренности? – переспросил хозяин. – Значит, у вас сомнения? Значит, считаете, что я в чем-то солгал? Но зачем мне это?

– К сожалению, ни на один ваш вопрос пока ответить не могу. Еще раз повторяю – рассчитываю на вашу искренность.

– Ну, ладно, – Осип Захарович безнадежно махнул рукой, – спрашивайте, что вас интересует.

– Для начала скажите, где работаете?

– В частном охранном предприятии «Защита». Я еще в силе, с оружием умею обращаться…

– С оружием? – следователь насторожился. – С холодным – тоже?

– Естественно. Я служил в ВДВ. Перед броском на Афганистан готовили ко всему.

– Вы и там побывали?

– Два года. Был ранен, но легко. «Духи»3 ночью пытались подстрелить, но неудачно. Наш взвод охраны обеспечивал безопасность главной военной прокуратуры группировки. Да, кстати, там земляков нашел. Во время сопровождения прокуроров (дорога была долгая) разговорились. Следователь-стажер оказался нашенский, Яблоков. Сейчас он в райпрокуратуре. Знаете?

– Слышал, но близко не знаком.

– Тогда же познакомился еще с одним земелей. Он тогда был помощником главного военного прокурора. Осипов его фамилия.

– Александр Степанович?!

– Точно так. Я заметил, что там Осипов и Яблоков всегда вместе выезжали в командировки. Осипов по-отечески относился к молодому парню, опекал.

<1...3 4 5 6 >

На страницу:

Перейти

5 из 6