Шахидки. Роман

– Ты что здесь делаешь? – очумело спросила она.

– Тебя стерегу.

– Зачем?

– Вылезай. Домой тебя провожу.

– Мне нельзя домой. Я к тетке первым автобусом поеду.

Он протянул руку, выдернул ее наверх и потащил по тропе, что вела напрямую к теткиной деревне – Шакше.

– Как ты меня нашел? – спросила Юлька.

– Ты сама нашлась. Захватила без спросу мою квартиру и устроилась в ней.

– Это твой окоп?

– Мой.

Юлька ничуть не удивилась, ровно бы продолжался сон. А во сне любая небыль воспринимается, как жизненный факт.

– Значит, ты тоже за ними следишь?

– Тоже, – ответил он, продолжая держать ее за руку.

– А куда ты меня ведешь? – сделала она попытку уяснить обстановку.

– В Шакшу.

– Откуда ты знаешь, что мне туда надо?

– Видел тебя там.

– Захотел встретиться со мной?

– Считай, что захотел.

– Как же ты вычислил меня?

– Случайно. Сторожу один богатенький дом. Хозяйка отправилась по Европам и наняла меня на месяц, чтобы дом не разграбили.

Юлька обратила внимание на то, что обычно франтоватый Георгий Кацерик выглядит довольно непрезентабельно: серенький спортивный костюмчик, видавшие виды кроссовки. Нищий студент, да и только.

– Другую работу не мог найти? – спросила она.

– Так надо, Юленька.

– Тот дом на улице Садовой?

– Да.

– Там не хозяйка, а хозяин. Дом только записан на Зинку. А принадлежит пожилому армянину. Он скупил у колхозников четыре избы подряд, в одной Зинка жила. И досталась ему вместе с избой.

– Откуда тебе все известно?

– Тетка рассказала. Она знает все и про всех.

Выползшее солнце освещало набитую сотнями ног тропу. Серебряными брызгами поблескивала на траве роса. Юлька воспринимала происходящее, ровно в продолжавшемся сне. А может, она и не отошла еще полностью и продолжала дремать на ходу. Хотя ощущала себя абсолютно бодрой.

– Что же ты разглядела, подружка, в свой бинокль? – спросил Георгий, когда они спустились с холма.

– Три машины и полковника. Еще пятерых кавказцев и одного важного русского, который приезжал разбираться с убийством Лебедева.

– Ты, Юля, влезла в мужскую игру. Надо подумать, как выйти из нее с меньшими потерями.

– Я не хочу выходить. Пока не отомщу.

– За подружку? – в его голосе прозвучала ирония.

– За нее.

Они шагали рядом, касаясь друг друга плечами. Ей это было приятно.

– Что за люди приезжали к Мирзоеву? – спросила она.

– Важный русский – это милицейский генерал Александр Коршунов. Прозвище – «Шура-лимон». При Брежневе был майором. При Андропове выгнали за взятки. Ельцинский министр восстановил его в кадрах и приблизил к себе. Сейчас он все равно, что кардинал Ришелье при милицейском короле.

– Кто у нас милицейский король?

– Темная ты, Юлька! Господин Гнушайло!

– А кавказцы кто?

– Тот, что в костюме, – представитель Ичкерии в Москве. Вор в ранге дипломата. Другой, с кейсом, набитом баксами – самый злобный из всей кодлы.

Хоть Юлька и предполагала что-то подобное, но все равно поразилась. То, что сообщил Георгий, не лезло ни в какие ворота.

Они уже миновали первые шакшинские дома. Теткина изба была в другой стороне села. Идти к ней было еще рано, до первого автобуса оставалось полтора часа. Появлюсь – всполошится, начнет подозревать, выспрашивать, подумала она.

– Мне рано к тетке, – пробормотала Юлька.

– Есть хочешь? – спросил Георгий.

– Хочу.

– Тогда идем ко мне. Не против?

Еще бы она против! Рада была до смерти! Но скромненько проговорила:

– Нет, не против.

Они свернули в узкий проход между двумя дощатыми заплотами. Тропа тут заросла будыльником и чертополохом. Растения были усыпаны росою, и ее кроссовки стали мокрыми и чистыми.

К новым Зинкиным хоромам вышли с тыла. В усадьбу проникли через садовую калитку, которую Георгий отпер, слегка поковырявшись в замке.

Прежде всего, он зашторил в доме все окна плотными занавесями. И только потом включил электричество. Когда под потолком вспыхнула люстра, Юлька с любопытством огляделась. Прихожая, где она стояла, была без привычного потолка. Потолком служила высоченная куполообразная крыша, расписанная под летнее небо с белыми кучевыми облаками.

В открытую дверь видна была вместительная комната с камином, с ковром на полу и тянувшимся вдоль двух смежных стен закругленным длинным диваном – ложись с любой стороны, и еще место останется.

Георгий поставил на газ кастрюлю с водой и улез наверх переодеваться. Юлька сняла мокрые кроссовки и носки. Прошла в зал, ступая босиком по ворсистому ковру. Залезла с ногами на диван.

Неплохо устроилась Зинка! На вычурных подставках покоились плоский телевизор и музыкальный комбайн. Справа от камина стоял в окружении резных стульев сработанный под старину стол чистого белого дерева.

– Хорошего дизайнера нашел хозяин, – сказал успевший переодеться Георгий.

Нищий студент испарился из него. В легких бежевых брюках и в светлой рубашке с открытым воротом он, как и раньше, выглядел франтоватым и удачливым. А Юлька почувствовала себя невзрачной, как гадкий утенок. Но не выказала этого.

– Тут не дизайнер работал, – небрежно возразила она ему. – Тут все сделал колхозный плотник дядя Валера Рулёв.

– Значит, не перевелись еще на Руси самородки, – сказал Георгий.

– Зажги камин, – попросила Юлька.

– Нет, Юля. Нам ни к чему дым из трубы… Кормить тебя сейчас стану. Есть казенные пельмени, колбаса, помидоры и огурцы. Годится?

Она согласно кивнула.

– И еще есть приличный коньяк. Выпьешь рюмочку?

– Ага, – нахально согласилась она…

Как заправский официант, Георгий вкатил столик на колесиках с коньячной бутылкой в центре. Наполнил свой фужер и ее рюмку. Поухаживал за ней, наложив в тарелку пельменей, а в блюдце – нарезанных помидоров.

Юлька, словно завсегдатай застолий, подняла рюмку и потянулась к нему чокнуться. Чокнулись. Он легко опрокинул в рот полфужера коньяка и стал поглощать пельмени, будто не ел целый день. Она цедила коньяк маленькими глоточками. Получалось очень даже неплохо, хотя раньше ничего крепче шампанского не пробовала. С каждым глотком она чувствовала себя все увереннее. Тем более что ее косички с бантиками исчезли с уездом маман.

Когда она выцедила всю рюмку, Георгий поглядел на нее с любопытством и сочувствием – ну прямо как папа… Вспомнила своего умненького папу, и тут же всплыл в памяти следователь – сморчок со звучной фамилией Какашин. Как же она забыла совет папы сообщить о сморчке Георгию?

– Между прочим, – сказала она, – к нам человек приходил из прокуратуры. Тобой интересовался.

– Я предполагал, что так будет. Что ты ему сказала?

– Что первый раз тебя увидела в тире. Что ты развез нас с Валей Пинегиной по домам, вот и все знакомство.

– Молодец, малышка!

– Не относись ко мне, как к маленькой, Георгий.

– Зови меня Герой, – сказал он.

В голове у нее приятно шумело. Всё воспринималось острее, чем обычно.

– Не сердись, Юленька. Выпивать больше тебе нельзя. Ешь пельмени

В ней вдруг пробудился зверский аппетит, и тарелка вскорости опустела. Она отодвинула ее.

– А ты кто, Гера? – спросила.

– Никто.

– Не ври. Из КГБ?

– Сейчас нет КГБ. Есть ФСБ.

– Тебя зачем сюда прислали?

– Дело одно нарисовалось.

– Что за дело?

Он задумался. Ответил после затянувшейся паузы:

– Ты не представляешь, как все серьезно.

Затем подошел к ней, провел, как когда-то в гостинице, ладонью по волосам. Она подумала, что он хочет ее поцеловать, и приготовилась к этому. Но, увы, опять ошиблась.

– Ты уже и без меня влезла в нашу разборку, кое-что тебе знать не помешает. Хочешь послушать, о чем эти сволочи, говорили в особняке?

– Хочу, – кивнула она.

– Садись на диван, – залез в свою старушечью сумку, пристроенную подле камина. Достал какой-то приборчик размером в спичечный коробок. Тоже сел на диван. Ткнул в коробочку коротенькой спицей и положил между ними. Сразу же раздался голос с кавказским акцентом.

– Нэ нада проверять, Шура-джан. Грины банковские.

Юлька догадалась, что «Шура-джан» – это москвич.

– Я понимаю, эта сумма за катеньки и цинки.

– Да. Еще нам стрэлки нада.

– Со стрелками сложно, Зелимхан.

– Нэ нада имя. Теперь я Магас.

– Почему «Магас»? Намёк на ингушскую столицу?

– Умный человек придумал. Новое имя, как рыба плавает. То я – Магас, то – другой. И третий тоже Магас. Кого федэралы искать будут?.. Что ты про стрэлки сказал?

– Сложно достать, Магас.

– Тебе не сложно. Твоя фамилия – ошибка. Ты не Коршунов, ты Орлов! Орёл!

– Хватит, Магас, – остановил его москвич.

– Не будь жадный, Орёл! Скажи свою цену за стрэлки?

– Сколько штук надо?

– Двадцать.

– Сам посчитай: пол-арбуза за штуку…

Возникла пауза, и Юлька шепотом спросила Георгия:

– Как понять «пол-арбуза»?

– Арбуз – миллион в долларах.

– Ни фига себе! – вслух поразилась она.

– Дорого, Шура-джан. Где десять арбуз вазму?

– Ты и больше найдёшь, если захочешь.

Нет, не напрасно москвич заработал свою кликуху «Шура-лимон». Не похоже, что он готов уступить. И в дискуссию видно не захотел вступать, потому как вмешался Мирзоев:

– Стрелки на особом учете.

– Тэбэ слов нет, Гасан. Ты малый чалвэк.

– Он – мой человек, Магас, – снова заговорил Шура-лимон. – Все контакты только через него.

– Когда тебя нет – да! Давай за пять арбуз!

– Мой шеф, хоть и дурак, но доля его не дурацкая.

– Убавь его долю.

– Я хожу по лезвию ножа. Мой дурак – моя крыша. Десять арбузов!

– Без ножик режешь! Пять, а?

– Прошу к столу, там договоримся.

Приборчик замолчал. Если в нем и была пленка, то крутилась она совсем бесшумно.

– Не хватило мощности до столовой, – пояснил Георгий.

– Как ты, Гера, ухитрился все это записать? В их кишлак залез?

Он уставился на нее с удивлением.

– Откуда ты знаешь, что эта явка – кишлак?

– Подружка рассказала.

– Та, которую изнасиловали?

– Она… Ты не боялся, Гера, что тебя там застукают?

– Я не был внутри, Юля. Внешний жучок сработал. Ты все поняла?

– Не все. Что такое цинки, стрелки?

– Цинки – это коробки с патронами. Стрелка – переносной зенитный комплекс.

– Чтобы наши вертолеты сбивать?

– Да.

– Но это же кошмар!..

– Лебедев подозревал Мирзоева в двурушничестве. Мы не успели помочь ему.

– Почему же их не арестуют, Гера?

– На это есть причины, о которых знать тебе не положено.

В этот момент приборчик-слухач ожил. Она услышала голос Холеной морды:

– Мы поехали, Шура-джан. Надеюсь, твой пропуск даст зелёный свет?

– Можешь быть спокоен…

Георгий убрал свою хитрую игрушку в хозяйственную сумку. Юльке захотелось вытянуться на диване и полежать.

– Я провожу тебя через калитку, – сказал Георгий.

– Мне сейчас нельзя к тетке. От меня коньяком пахнет. Можно, я у тебя отдохну?

Он обречено вздохнул:

– Пошли наверх…

Две двери наверху были настежь. В одной из спален стояла широченная тахта, другая была похожа на девичью келью – с односпальной деревянной кроватью и трельяжем у изголовья. Туда Георгий и завел Юльку. Достал из комода чистое белье, сам застелил постель.

– Раздевайся и ложись, – сказал. – Я тоже сосну минуток сто, – и утопал по лестнице.

Юлька сбросила с себя верхнюю одежду. Осталась в одних трусиках, лифчика, как и всегда, не носила. Потрогала свои красивые груди, глянула на них в трельяжное зеркало и нырнула под махровую простыню. Закрыла глаза, но засыпать не собиралась. Прислушивалась, не поднимается ли к ней Георгий. Поторапливала его мысленно. Но он, бессовестный, оказался глух к ее немым призывам.

Сколько она пролежала в таком томительном беспокойстве, ей было неведомо. Оно, беспокойство, давило на нее и злило. Сколько можно испытывать такое давление! Наконец, она не выдержала, решительно откинула простыню и, не одеваясь, шагнула на лестницу. Спускалась с остановками и бьющимся сердцем.

Свет в зал проникал из кухни. Остатки предутреннего пиршества были уже убраны и посуда перемыта. Георгий, раскинувшись на спине, лежал в одних плавках. Груди ее напряглись. Она сделала еще шажок и бросилась в его постель, как Анна Каренина под поезд.

Наверное, он тоже ждал ее. Потому что мгновенно открыл глаза, сграбастал ее и уложил рядом с собой. Она в беспамятстве прижалась к нему и почувствовала, что плавки у него торчком. Это не оттолкнуло от него. Наоборот, она прижалась плотнее, и его торчок ей не мешал. Он осыпал легкими поцелуями ее лицо, шею, грудь. Она таяла от них, пока не истаяла совсем. Затем почувствовала мгновенную боль внизу и поняла, что он вошел в нее весь. Боль стала приятной, она готова была терпеть ее до скончания жизни, уходившей в бесконечность.

Способность воспринимать мир вернулась к Юльке, когда они уже лежали рядом и молчали. Молчание нарушил Георгий:

– А я ведь сомневался, Юля, в том, что ты собираешься мстить за подружку. Думал, что это тебя в кишлаке изнасиловали.

Она слышала его слова, но смысл их до нее не доходил. Ощущение было таким, будто она бездумно покачивалась на волнах.

– Если бы я знал, что ты девица, – снова заговорил Георгий, – не подпустил бы тебя к себе.

И тут только до нее дошло.

Значит, несмотря на все пыхтенье Холеной морды, она осталась целенькой? Как могло такое случиться? Может, оттого, что он был сильно пьян? Да и она выворачивалась из-под него, насколько хватало сил… Боже, как же она была счастлива в те минуты! Счастлива, что первым мужчиной в ее жизни стал Георгий.

– Ты прости меня, Юленька, – услышала она его голос.

За что ей было его прощать?.. Наоборот, благодарить должна. Оставив эти мысли при себе, Юлька повернулась к нему. Обняла, как свою собственность. Прошептала:

– Я люблю тебя.

Млея от благости, она хотела услышать, что он от нее без ума или что-то вроде этого. Недаром говорят, что женщины любят ушами.

Видимо, почувствовав ее состояние, он просительно произнес:

– Давай о любви поговорим позже, а?

– Когда позже?

– Просто не время сейчас, Юленька… Поспи немного.

Но она не могла спать, хотя и мечтала в окопе, что днем отоспится. Лежала, вся в осознании происшедшего. В голове ее прокручивались идиллические картинки их будущей семейной жизни, как будто все уже было решено, и ничто не могло поколебать счастливого расположения звезд.

5.

Проснулась она от голоса Георгия:

– Юля, вставай и быстро одевайся! Уходим.

Она открыла глаза. Увидела его у окна в затрапезном спорткостюме с множеством карманов. Он придерживал рукой отогнутую занавесь. И старушка-сумка была подле него.

– Что случилось, Гера?

– Поторопись, Юля!

Она никак не могла найти свои трусики. Разыскивая их, обнаружила на простыни небольшое красное пятнышко. С мгновенным удовлетворением задержалась на нем взглядом… Трусики валялись на полу со стороны ног. Юлька натянула их. Хотела было подойти к Георгию, чтобы тоже заглянуть в окно. Что за паника? Зинка с армянином, что ли, вернулись?..

Но Георгий показал ей рукой наверх и повторил вполголоса:

– Скорее!

Она сообразила, что мешкать нельзя. Взлетела по лестнице, наскоро оделась. Но особой тревоги пока не ощущала. Когда спустилась, Георгий уже подошел к другому окну, тому, что в прихожей. Сказал:

– Обложили.

– Кто обложил?

– Омоновцы.

Лицо у него было жестким и озабоченным.

– Слушай внимательно. Я уйду первым через это вот окно.

– Я с тобой, Гера.

– Не перебивай. Сними кроссовки и надень Зинкины калоши.

– Они мне велики.

– Зато следов твоих не будет. Вылезешь в окно после того, как услышишь выстрел.

– Какой выстрел?

– Мой. Сразу за яблоней – две доски в заборе на одном гвозде. Раздвинешь их и окажешься в огороде соседа.

– Там дядя Виль Крылов живет. Он отказался продавать армянину избу.

– Иди через его крыльцо в улицу и сразу к тетке. Возьми мою сумку и надежно спрячь, – он запустил в сумку руку, вытянул свой хитрый диктофончик, переложил во внутренний карман.

– А ты?

Но он уже толкнул оконные створки и, пригнувшись, беззвучно исчез.

Она автоматически расшнуровала и сняла кроссовки. Затолкала их в Герину сумку. Сунула ноги в Зинкины расхлябанные галоши.

В этот момент в дверь дома заколотили, и каждый удар отдавался в ее голове стуком. Она стояла растерянная. А удары продолжали сыпаться. Из онемения ее вывел одиночный выстрел. Вслед за ним резанула слух автоматная очередь.

Колотить в дверь перестали. Юлька подхватила сумку, она оказалась неожиданно тяжелой. Окно распахнулось от легкого толчка. Она перевалилась через подоконник, едва не потеряв галошу. Яблоня, усыпанная белым анисом, была всего в двух метрах. Скакнула за нее, шлепнулась на колени возле забора.

Нужные доски нашла сразу. Шмыгнула в щель и поставила доски на место. Ринулась напрямую к соседскому крыльцу. И уже ступила на доски, когда проскрипела дверь, и дорогу ей преградил дядя Виль.

– Ты чего это, Юлька, грядки топчешь?

– Здравствуйте, Виль Львович, – смиренно произнесла она – Простите, пожалуйста.

– Как ты в мой огород попала?

– Ой, Виль Львович! Кто-то стрелял, я как раз мимо вашего дома проходила. Ну, и через плетень, – и виновато развела руками.

С волнением Юлька уже справилась. Любая непредвиденность мгновенно заставляла ее сосредотачиваться.

– А ведь и в самом деле вроде стреляли, – сказал Виль Львович.

И тут снова раздалась автоматная очередь, но уже на удалении. В ответ – два пистолетных выстрела, и звенящая тишина… Юлька внутренне ахнула: пистолетные выстрелы – это, наверняка, его. Только бы живой остался! Только бы ушел!

Виль Львович уставился туда, откуда донеслась стрельба.

– Заходи-ка, Юлька, в избу от греха подальше.

Она оставила на крыльце Зинкины галоши и шагнула за хозяином. Бедненько было в избе и тесно. Юлька не знала, сколько лет Вилю Львовичу, но он даже для ее тетки Любы был старым. Однако на завалинке не сидел. Все лето копошился в огороде. Без конца ремонтировал свою «Копейку», которая была раза в полтора старше Юльки. Но все еще бегала, и он ездил на ней на рынок, где продукты были дешевле, чем в армянском магазине.

Юлька прошла в горницу. На столе стояла миска с вареными картохами.

– На базарчик, что ли, ходила? – спросил ее Виль Львович.

– Ага, – машинально ответила она.

А сама продолжала оставаться рядом с Герой-Георгием, погруженной в мысли о том, удалось ли ему уйти от мирзоевской погони и куда уйти.

– Чаю хочешь? – спросил хозяин. – С конфеткой?

– Нет. Мне к тетке надо.

– Как знаешь. Стрелять вроде перестали.

Она снова вхлябалась в галоши и вышла на улицу. Дошла до мосточка через промоину. Присела на крутом бережку. Достала из Гериной сумки свои кроссовки. Заглянула вовнутрь. В сумке прятался от людских глаз элегантный чемоданчик. Застегнула на сумке молнию. Надела кроссовки. Кинула вниз галоши – прямо в бурливый ручей. И спокойно зашагала к теткиному дому.

Все-таки Юлька чувствовала себя неуверенно. Надо было набраться храбрости, чтобы предстать пред теткины пытливые очи. Еще издали она заметила, что окно в избе открыто. Подходила к дому, стараясь выглядеть беззаботной и даже веселой. Хорошо бы, чтоб тетя Люба не заметила ее сразу. Ей еще надо было спрятать Герину сумку.

Она притормозила у открытого окна и услышала мужской голос:

– Любаня! Мана ригян!

Так мог говорить только дядя Саня Наумов, давняя тети Любина симпатия. Как перевести на русский это «Мана ригян», она понятия не имела. Спросила однажды у папы, который от безделья начал изучать башкирский и татарский языки.

– Правильно будет «Мана дигян», – ответил он.

Если отбросить все тонкости, получалось – «все в порядке», «очень надежно», что-то вроде «О кей!» для американцев. Дядя Саня на тонкости внимания не обращал, при случае свободно болтал по-татарски, и этому никто не удивлялся. Поговаривали, что покуролесил он в молодости вволю. Искал фарт на Колымских золотых приисках. И даже отметился там с дочкой самого главного начальника. Так оно было или не так, знал, наверное, только он сам… Вернувшись в Шакшу, узнал, что тетя Люба вышла замуж. Недолго думая, окрутил приехавшую к кому-то в гости из Карелии девочку-пигалицу по имени Валя. Да так с ней и остался…

Везло Юльке нынче на приключения и нежелательные встречи. То Виль Львович, теперь вот дядя Саня. Ей бы одной побыть.

А дядя Саня, похоже, решил объясниться в любви.

– Ты, Любаня, как девочка с персиками с картинки.

– Все ты врешь, Санька. Я не девочка с персиками, а бабка с курагой. Ну, чего затряс головой, словно у тебя там мысли застряли?

– Обижаешь, Любаня. Я же, как пчёлка, пашу целыми днями.

– Все вы, мужики, как пчёлы: нектар собираете с одних баб, а мёд приносите другим.

Юлька не стала дослушивать их пикировку. Пригнувшись у окошка, прошмыгнула в распахнутую калитку. Забралась по приставной лестнице на сеновал. Утопая в пахучем сене, дотяпала на коленках в дальний угол. Пристроила сумку, закидала ее сеном. Успокоенная, спустилась с сеновала и направилась в дом.

Тетя Люба, увидев ее, всплеснула руками.

– Задержалась ты сегодня, племянница!

– Двигай к столу, уважь стариков, – воскликнул хмельной дядя Саня.

– Не говори ерунды, материк! – осадила его тетя Люба. – Если ты уже не топчан, то мне до старухи еще далеко.

Юлька некоторое время никак не могла перевести на нормальный язык теткин «топчан», пока не сообразила, что оно связано с петухом, который топчет кур.

– Ты как всегда права, Любаня, – пошел на попятный дядя Саня. – Мана ригян!

Он был мастером на все руки: по слесарному, токарному, плотницкому и прочим делам. К нему обращались со всякой нуждой, а расплачивались за работу самогонкой. Другой бы на его месте концы отдал от ежедневного питья, а ему хоть бы хны! Идет по деревне и поет одну и ту же песню:

Опять по пятницамПойдут свиданияИ слезы горькиеМоей родни…

Юлька поняла, что у тети Любы появилась хозяйственная проблема, и она зазвала своего давнего ухажера, чтобы разрешить ее на халяву.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.