Гамма для старшеклассников

Тем не менее, сделанный Колюней выбор был ему любопытен. И в первом случае, когда приятель отказался от «Скорой», и во втором, когда тот встретил с распростертыми объятиями бывших собутыльников, Колюня был совершенно искренен. Он не врал и не обманывал, всего лишь останавливал вращающийся барабан лотереи, соглашаясь с сиюминутным, не заглядывая в туманную даль на сомнительно долгие сроки. Кто знает, может, за это детское неумение делать прогнозы жизнь его и щадила. А может, наоборот – решала какое-то время помучить.

Случай с Сергеем был совершенно иного рода. Его не мучили и не наказывали, его попросту приговорили. Без объяснения причин, без ничего. Разве что предупредили устами Санечки, хотя зачем и для чего – тоже стоило бы поинтересоваться. Только вот у кого?

Воспоминание о дочке удавкой стянуло горло, заставило прикусить нижнюю губу. Так в пионерлагере отважные акселераты испытывали себя на отвагу, позволяя вафельным полотенцем ненадолго пережимать сонную артерию. Забавы прекратили после того, как толстячок с подходящей фамилией Пухлин (имени никто точно не знал) вдруг стремительно посинел и, упав навзничь, стал колотиться затылком о рыжие половицы. Пухлина с грехом пополам откачали, однако экспериментировать с полотенцем ребятишки с тех пор зареклись. Кайф стремительного отлета в космос оказался делом рисковым. Самые отвязные откровенно злились на дохлого Пухлина, более осторожные были в душе ему признательны.

***

Ни одной молитвы Сергей наизусть не помнил. Собственно, никогда и не пытался выучить. Беседовать с Богом можно было проще. Так ему, во всяком случае, представлялось. Если человечество разговаривает на тысяче с лишним языков и диалектов, значит, дело не в языке, а в интонациях, в искренности и неискренности сказанного. Ну, а насчет существования Бога Сергей и вовсе никогда не спорил. Практицизм потомственного технаря давным-давно расставил все по своим подписанным полочкам: желаешь существования Бога, значит, он есть, не желаешь – значит, его нет. По крайней мере – для тебя. Вопрос же слепой веры рациональным разумом не ставился в принципе. Не потому что хороший ты человек или плохой, а потому что категории «думать» и «верить» абсолютно параллельны. Только чудо сплетает их в нечаянный узел, но и этот узел, становясь фактом, попросту превращая неверие в знание. Не больше и не меньше. Чудес же и сказочных откровений в жизни Сергея, как это ни прискорбно, не наблюдалось, во всяком случае – в своих явных проявлениях. Хотя уверовать в вечное, конечно, временами хотелось, только вот как? Этого он не знал.

Собственно, в теории смерть представлялась не страшной. Еще одна командировка в неведомое, только и всего. Другое дело – оставлять дочку с женой. Вот кому будет по-настоящему тяжело и муторно! Друзья – ладно, выпьют и переживут, приятели – тем более, но маленькую Санечку было жалко до слез. Детям таких сюрпризов лучше не преподносить. Даже он, взрослый и забуревший, практически слег, узнав о смерти отца. Точно кто подошел и дал по-носорожьи жестко под дых. Так и осел – там же в прихожей возле телефона, кусая губы, не имея сил подняться. А когда, наконец, встал, наоборот уже не мог остановиться. Словно кто кипятком окатил. В одну минуту осиротевший, Сергей метался по комнатам, бессмысленно трогал и ронял случайные вещи, глазами цеплялся за что-нибудь прочное, еще с того, час назад абсолютно счастливого времени. Но между тем часом и этим уже пролегла вселенская трещина. Совсем даже неширокая – вроде тех крымских разломов, которые, попривыкнув, они, юные студенты, перешагивали, не задумываясь. Вот и с ним произошло похожее. Еще шагом раньше ноги ощущали твердую почву, все были живы, здоровы и счастливы, но на противоположном краешке-берегу ситуация коренным образом изменилась. Шагнули все, кроме одного сорвавшегося в трещину. И на новом фундаменте, не менее прочном, чем тот, оставшийся в прошлом, ноги уже держали Сергея совершенно иначе. Казалось, его самого стало меньше. На какую-то весьма существенную часть. Он это чувствовал почти физически. Как если бы взяли и ампутировали одну из конечностей. Все было на первый взгляд по-прежнему и на месте, и все-таки мир дал трещину – ту самую, которую не удалось переступить отцу.

Уже потом обнаружилось, что нигде нет ключей, которые всегда лежали у отца во внутреннем кармане. Не нашли их ни там, где он упал, потеряв сознание, ни в сумке, ни в каком-либо ином месте. Любимые «командирские» часы по-прежнему тикали на окаменевшей руке, покоилась в кожаном футляре золоченая, подаренная на последнем юбилее ручка, а вот ключи пропали. И так же бесследно исчез его последний диплом. Не юбилейный, а за инженерные заслуги, за новации, о которых Сергей имел весьма смутное представление. Всевозможных грамот у отца набиралось, как карт в колоде, но этот, в малахитовой окантовке, с голографическими вензелями, отцу особенно нравился. Может, оттого, что был последним – предпенсионным. Именно его отец не постеснялся повесить на стену. Так и красовался диплом несколько лет, пока отца не стало. А после смерти куда-то пропал. Как и ключи от квартиры.

Тогда-то один из знакомых, нервно и стеснительно улыбаясь, поведал Сергею теорию о соприкасающихся вселенных, о зонах силы, где происходят перемещения из жизни в жизнь, из мира в мир. Потому что последних еще больше, чем грамот, – в сущности, бессчетное количество. И вовсе они даже не параллельные, а просто вложены друг в дружку, как стопка пластиковых стаканчиков, как деревянные матрешки. Само собой, есть масса точек, где означенные жизни спутываются, пересекаются и вновь расходятся. В этих-то критических точках люди и могут меняться местами. Кто-то, споткнувшись, убегает в соседнюю параллель, ну а его двойник рассеянно делает шаг и занимает освободившееся место. Впрочем, бывает, и не занимает по тем или иным причинам. Не хватает духу шагнуть, а то и делает внезапный поворот. А случается и так, что шагает весь мир, а он единственный остается недвижным, оставив при себе какую-нибудь любимую мелочь. Словом, обо всем этом знакомый узнал из какой-то телепередачи, которую честно и пересказал Сергею. При этом не забыл осторожно покритиковать концепцию, хотя и предположил, что нет дыма без огня, и какая-то толика всех этих сказочных нагромождений, возможно, является правдой. С ним, во всяком случае, однажды такое приключилось. Ехал в троллейбусе с кошельком, а вышел без кошелька. Мистика? По его словам – да. Потому как за карманами своими знакомый следил крайне бдительно.

Странную теорию Сергей выслушал с недоверчивой улыбкой, однако что-то такое в душе все же шевельнулось. Наверное, хотелось поверить не столько в многомерную сказку, сколько в то, что отец по-прежнему живет где-то там, в неведомой близи, привычно перебирая любимые книжки, смешливо хмурясь из-под очков, читая вслух понравившиеся рассказы. И ключи, понятно, все так же при нем – на брелке с миниатюрным фонариком, в замшевой пещерке кармана. И семья, и квартира, и сад – все абсолютно схоже – за одним-единственным крохотным исключением. Не хватает командирских часов, потерянных где-то по рассеянности, и нет подаренной на пятидесятилетие золоченой ручки. Все это осталось здесь, а отец ушел туда. Миры поменялись местами, и тот, кто командовал рокировкой, конечно же, не мог уследить за всеми мелочами. Тихо и буднично, как это происходит с каждым из нас, мы пересекаем загадочные меридианы и, сами того не ведая, умираем за жизнь не раз и не два. Что-то забываем и теряем, а на самом деле перемещаемся туда, где этого забытого нет и в помине, и все наши новые друзья тоже, вероятно, проявляются в иных параллельных кочевьях. Калитки меж мирами, как объяснял приятель, совершенно не изучены. Да и кто возьмется их изучать, если имеется риск уйти и не вернуться…

– Да сейчас! Говорю же, быстро обернусь… – неподалеку от Сергея вниз сбежал кожаный человечек. Куртка, лоснящиеся штаны, кепка. Все чистенькое, не по погоде – такие выскакивают обычно из теплых, содрогающихся от ударника иномарок.

– Человек! Товарищ… – Сергей неожиданно смутился, не зная, какое обращение выбрать. Господа вроде как не вызрели, товарищи – устарели… Но не звать же мужчиной, как в магазине…

Обладатель кожаных штанов остановился шагах в десяти, пару раз нетерпеливо притопнув, пустил струю, радостно матюкнулся. Поливая снег, обернулся на Сергея, глянул, точно на пустое место.

– Скорую… Пожалуйста! – голос Сергея совсем сдал. Он и сам себя едва слышал. Какое-то змеиное шипение, не голос…

– Не понял! Что ты сказал?

– Скорую… – повторил чуть громче Сергей и даже приподнял руку.

– Да ты гонишь! Каких пять кубов! Ты с дуба рухнул!.. – опорожнив мочевой пузырь, мужчина поправил пластиковую кривулину на правом ухе, и только теперь до Сергея дошло, что мужчина отвечает не ему, а невидимому собеседнику. Блютуз, уже и не новинка в телефонных технологиях, практически – вчерашний день. Можешь болтать, не отрывая рук от руля, или помочиться у дороги… Сергей подумал, что сейчас ему подобная игрушка могла бы очень пригодиться. Все сегодня бегают с мобильными телефонами. А он вот не любил. Сотовый не просто раздражал, – отвлекал от работы. Глядя на девушек с приклеенными к ладоням телефонами, Сергей не понимал, отчего еще не поставлен где-нибудь памятник сотовому аппарату. Та же женщина, только не с веслом, а с телефоном. Что любопытно, мир не стал разговаривать грамотнее и лучше, не изменилось ровным счетом ничего.

– Эй, товарищ!..

Но «товарищ» уже уходил. Застегнул все, что положено, и сноровисто поднимался по откосу. В такт его быстрым шагам в голове громче и громче застучал зловещий маятник. Сергея мужчина, конечно, заметил, но разговор был важнее. Опять же машина, оставленная на дороге. Не кожаная, но тоже дорогая…

Сергей почти не удивился. Люди молились иным богам, и цена человеческой жизни, едва пузырившаяся в прошлом веке, теперь обратилась в плевок на водной поверхности. Многопиксельное и объемное, телевидение не просто примирило со смертью, он научило получать щекотливое удовольствие от фильмов ужасов и фильмов-катастроф. Уже и «террористы» с «маньяками» перекочевали в анекдоты и шутки. А то ли еще будет! Интернет пока только собирался с силами, готовясь продемонстрировать всю свою разрушительную мощь. Человечество же продолжало восторженно отбивать ладоши в аплодисментах прогрессу…

Сергей сухо сглотнул. Подчиняясь плеточным ударам метронома, страх удавом переполз выше, явно примеряясь, не стиснуть ли кольца окончательно. Веки Сергея затворили небо, но так стало еще хуже. Господи, ну, почему именно он – и именно сейчас? Ну, лет бы семь-десять еще! Неужели так сложно? Не для себя ведь – для семьи. Хоть что-то успеть!

Ему показалось, наверху выстукивают каблучки. Сергей с натугой приподнял голову.

– Пожалуйста… – голос все-таки пробил сипловатую наледь, сгустком пара вырвался наружу. Сергей ждал реакции кусачего зверя, но зверь тоже замерз. А может, задремал, так и не сомкнув до конца челюстей.

– Помогите!

Конечно, это было женщина. Прошла мимо, остановилась, вернулась назад.

– Послушайте! – снова позвал Сергей. – Я здесь… Внизу…

Снова цокнули каблучки – на этот раз ближе. Теперь он сумел рассмотреть ее. Она стояла, вглядываясь в смуглеющий склон, пытаясь понять, кто ее звал, и зачем она вообще здесь остановилась.

– Вам плохо? – недоверчиво поинтересовалась она, и ее недоверие он тоже понял и простил. Сергей и сам в прошлом не один десяток раз натыкался на лежащих. Одного ветерана стаскивал с трамвайных рельсов, другого выволакивал из мусорной тумбы, даже милиционера как-то находил – помог выбраться из подвального пыльного лаза. Ни инфарктом, ни инсультом там не пахло. А пахло откровенной мочой и сивухой. Женщина, что стояла на дорожке, тоже была вправе ожидать чего-то подобного.

– Я не пьян! – выдохнул Сергей. – Что-то с сердцем…

– А лекарства? Лекарства у вас есть?

– Ничего…. – Сергей снова откинулся на снег. Зверек в груди сонно шевельнулся, вслепую скребнул коготками.

– Слушайте, я сейчас спешу, но я вызову «Скорую», хорошо?

Сергей вздохнул, и, приняв вздох за согласие, женщина извлекла сотовый телефон, стала торопливо вызванивать «Скорую». Сергей устало прикрыл глаза. Ну вот… Первый нормальный человек. Добрый и отзывчивый. Может, потому что женщина. Им спасать мир, не мужчинам. Приедет «Скорая», и все решится само собой.

– Вы меня слышите? – женщина чуть нагнулась, хотя говорила почему-то приглушенно, точно чего-то стеснялась. – Я только что позвонила им, сказала про вас. Они обещали приехать.

– Спасибо… – шепнул Сергей.

Выпрямившись, женщина покрутила головой, снова неловко склонилась, руками для удобства подперла колени.

– Тогда я побежала, хорошо? Я бы постояла, но мне правда некогда. Вот-вот магазин закроют, а дома ни крошки, муж будет ругаться…

Конечно, она могла идти. Сергей и не думал возражать. Добрый человек сделал свое доброе дело, и он был ей по-настоящему благодарен.

***

Скучная истина, но с годами дружить становится сложнее. Друзья детства так и остаются единственными, но хуже всего, что и эту последнюю гвардию потихоньку размывает, разносит в стороны переменчивыми ветрами, а порой утягивает к таким пугающим горизонтам, что проще вычеркнуть и забыть. Таково свойство течений и ручьев – способствовать расставанию случайно столкнувшихся песчинок и щепочек.

Сергей припомнил своих первых маленьких друзей – Толика Сусеткина и Вовку Стофеева. Вот уж дружили, так дружили! Водой было не разлить, и всегда стояли друг за дружку – все равно как три былинных богатыря. На продленках и переменках воевали со старшеклассниками, ходили друг к дружке в гости, обменивались марками и самыми сокровенными тайнами. Но уже в пятом классе Вовка переехал в другой район и другую школу, а Толик без Вовки как-то враз стал немного чужим, забросил марки и увлекся пластинками. Когда Сергей пошел записываться в секцию волейбола, Толик признался, что волейбол ему неинтересен. Но это было только началом, и уже через год ребята тусовались абсолютно в разных компаниях. Так вот буднично все и случилось – без вражды и предательства. От футбола и шебутных игр в разведчиков Толик убрел к фарцующим меломанам, Сергей же неожиданно для себя сошелся с Гошей Веточкиным, всегда аккуратным, с иголочки одетым отличником. Они дружили два года, а потом неожиданно выяснилось, что каждый успевает дружить где-то на стороне. Чего-то не хватало их дуэту – некой цементирующей крепости, и каждый обзавелся дополнительным дружком-приятелем. Так в жизни Сергея появился тихий и безответный Антоша, вечно лохматый и непутевый, которого постоянно приходилось от кого-нибудь защищать. А Гоша, напротив, сошелся с могучим и круглоголовым забиякой Славой. Когда однажды Слава попытался прижать хилого Антошу к грязному полу, Сергей ударил его ведром и вцепился в волосы. В бой ввязался Гоша – разумеется, на стороне Славика. Дружбе наступил окончательный кирдык… Сергей не думал обижаться, однако где-то на периферии сознания все-таки продолжал недоумевать. Потому что течения продолжали свою порочную работу – дружить прочно и до гробовой доски решительно не получалось. Друзья менялись, словно стеклышки в калейдоскопе, и даже студенчество с армией не принесли желаемых перемен. То есть в армии эйфория ненадолго вернулась. Казалось, что вот наконец-то появились друзья навек – до стертых подковок и последнего булька в солдатских фляжках. Но кончилась служба, и, сняв погоны с аксельбантами, упрятав дембельские альбомы на далекие полки, бывшие однополчане превратились в штатских и совершенно не похожих друг на друга людей. Солдатское объединяющее сукно шинелек было отдано на откуп гражданской моли, и снова пугающе открылось, насколько все они разные. Кто-то увлеченно нырял в бизнес или становился бандитом, другие возвращались в институты, шли в частные фирмы и на заводы. Жизни было плевать, кто и к кому испытывал симпатии, кто и кого защищал, с кем делился последним, – течения вновь сажали людей на мель, уносили в открытое море, выбрасывали на скалистые берега.

Пару лет назад тропка Сергея случайно пересеклась с шоссейной магистралью Вовки Стофеева – того самого, из начальных и главных «дружбанов». Но друг детства уже прочно сидел в депутатском кресле, был на «ты» с губернатором и на напольных весах тянул вдвое больше Сергея. И ведь как-то еще узнали друг дружку, даже посидели за чашечкой кофе, но слов подходящих не нашел ни то, ни другой. Конечно, обменялись адресами-телефонами, договорились созваниваться и встречаться, но, уходя от Стофеева, Сергей точно знал: ни звонков, ни встреч более не будет. Океанические волны и сила выветривания успели поработать и здесь: бывшие закадычные дружки превратились в совершенно чужих людей. Мельничное колесо жизни крутилось безостановочно, перемалывая в серенькую муку все их смешные цели и желания. Даже то обстоятельство, что у женщин по части дружбы все обстояло куда плачевнее, не очень-то утешало. И давно уже Сергей смирился с тем, что сблизить людей может только реальное дело. Даже любовь – большая и светлая – со временем превращалась в привычку, семья становилась второй профессией – делом совместного выживания, делом взращивания детей.

Вновь вспомнив про Санечку, Сергей до боли прикусил нижнюю губу. И в этот момент наверху послышалось гудение двигателя. Повернув голову, Сергей разглядел горбатую тень «Скорой». Въехавшая на тротуар махина медленно проползла мимо, не пытаясь остановиться, скрылась за чахлым редколесьем. Сергей запоздало встрепенулся. Ну да, об этом следовало подумать заранее! Не будут же они шарить по всем кюветам. Наверное, решили, что пациент лежит себе полеживает на обочине и смирно ждет обещанной помощи. Приехали-то и впрямь быстро, но еще быстрее теперь уедут…

Какое-то время он напряженно прислушивался, надеясь уловить гул возвращающегося мотора, но «Скорая» не вернулась. Наверное, еще и выругали звонившую дамочку. Хлопот у ребяток без того выше крыши, а тут ложный вызов.

Невидимый зверь в груди торжествующе ворохнулся, клыками пожевал обнаженные сосуды. В голос простонав, Сергей прикрыл глаза. Теперь ему стало по-настоящему жутко. Вот и не верь после этого в вещие сны. Он ведь не поверил. А почему? Потому что, подобно многим, продолжал играть в атеизм? А атеист ли он? Есть ли в мире хоть один настоящий атеист? Все ведь они зыбко и мутно во что-нибудь верили – в призраков, в науку, в судьбу, в ядерное оружие, в собственные воровские наколки… Сергей сжал пальцы, сгребая случайный снег, медлительно поднес ко рту.

В памяти всплыл рассказ знакомого хирурга о том, как спасать порой не получается, как самим врачам становилось худо, когда вмешиваются в неположенное. По словам рассказчика, большинство медиков в итоге превращаются в законченных мистиков. Кому-то для этого хватает года, кому-то требуются десятилетия, но все так или иначе приходят к мысли, что судьба или нечто, ее подменяющее, в самом деле, управляет жизненным стартом и финишем. У благополучных красивых людей рождались детишки с многочисленными пороками, у прожженных алкашей – вырастали удивительно здоровые отпрыски. И умирали все очень по-разному, в точности исполняя составленный кем-то неведомым загадочный график. Крепкие, берегущие себя люди в одночасье сгорали от штормовых болезней, румяные да мускулистые спортсмены бились на машинах, богатые да именитые вдруг подхватывали нечто совершенно неизлечимое. При этом великовозрастные озорники из бородатых анекдотов, дымя табаком и злоупотребляя спиртным, похаживая направо и бегая налево, безо всяких стволовых вливаний, умудрялись справлять юбилеи прямо-таки в неприличные годы. Никакие очевидные правила не соблюдались, любые закономерности рушились карточными домишками. Неизменным оставалось одно: все сопричастные в той или иной степени ощущали на своих плечах железную длань Иного. В качестве примера хирург поведал свеженькую историю, когда двадцатилетняя абсолютно здоровая девушка умерла, едва забеременев. То есть даже не враз умерла, а умирала долго и непонятно от чего. Всякий раз ее откачивали, приводили в сознание, ставили на ноги, и что-нибудь снова случалось: открывалось внезапное кровотечение, отказывали почки, выскакивал нежданный тромб, а светило-хирург, поднятый с постели и спешащий в очередной раз на выручку злополучной пациентке, попадал в дорожную аварию.

– Понимаешь, может, это новый Геббельс в ней вызревал! Или наоборот – какой-нибудь преждевременный святой. Ну, не положено было ей родить, и все тут. Три клинических смерти! Три! – приятель топырил крепкие хирургические пальцы. – Между тем, анализы были тип-топ, и плод без каких-либо отклонений, сердце отменное, анализы – блеск, словом, все как положено, а она взяла и погибла. Без объяснений и причин. Можешь мне не верить, но когда ее вскрыли, вообще ничего не нашли. Ни бляшек холестериновых, ни разрывов, ни гематом! Вроде как надоело ей с нами играть в кошки-мышки – взяла и откинулась. Клавишу «Escape» знаешь? Вот она ее и нажала. Это я не о девушке – о Судьбе…

В жутковатый рассказ хирурга Сергей, помнится, незадумчиво поверил. Может, потому и поверил, что незадумчиво. Все равно как ребенок, в любую минуту готовый принять за правду волнующие страшилки и пугающие сны.

***

Истории – историями, но по-настоящему в мистическую подоплеку смертей и оживлений Сергей уверовал только сейчас. И одна за другой стали припоминаться всевозможные были-небылицы, связанные не с кем-то посторонним, а с ним, точно входила в Сергея некая пулеметная лента, подставляя под боек памяти очередные, гулко выстреливающие события.

Вспомнился случай из раннего детства, когда он начинял спичечными головками самодельный пугач. Щелкал подтянутый докторской резиной курок, а выстрела все никак не получалось. Маленький Сережа терпеливо брал новую спичку, сковыривал с головки бертолетову соль, прибавлял заряд, полагая, что «пороха» для полноценного «бабаха» еще недостаточно. Когда же, наконец, жахнуло, он попросту опрокинулся на спину и какое-то время лежал неподвижно. В ушах звенело, перед глазами виляли хвостиками мириады серебристых мальков. Пугач – тяжеленную гнутую трубу из бронзы – должно быть, разорвало в куски, однако ни единой царапины на себе маленький Сережа тогда не обнаружил. Как не обнаружил и следов пугача. Только сейчас до него дошло: царапин и не могло быть, потому что была мгновенная и легкая смерть. А он, сорванец и шалун, кузнечиком перепрыгнул в иную жизнь, оставив за собой опаленное взрывом тельце, безутешных родителей и изуродованный горе-пугач.

Был и другой эпизод, когда на Кавказе в студенческой компании он крепко отравился томатами. Почувствовав наваливающуюся дурноту, побрел к морю освежиться, но до берега так и не дотянул. Переходя железнодорожную ветку, споткнулся о рельсину, упал и потерял сознание. Сколько Сергей там провалялся, сказать было сложно. Очнулся он от того, что начал захлебываться собственной рвотой. И тогда же с ужасом обнаружил, что лежит на рельсах. При этом металл вибрировал и гудел – издалека стремительно набегала электричка. Перекатившись через гигантскую стальную струну, он кое-как утер рот и лицо, а когда мимо с грохотом понеслись пассажирские вагоны, тускло припомнил, что интервал между поездами здесь всего ничего. По ветке, соединяющей Туапсе с Адлером, составы пролетали в обоих направлениях с паузой в пять-семь минут. То есть тогда он подумал, что очнулся вовремя, теперь же подозревал, что дело обстояло совершенно иначе. Наверняка его заметили, конечно же, включили экстренное торможение, но состав – это вам не «Жигули», и положенные двести-триста метров тяжелые вагоны проскользили и проскрипели. Разумеется, был удар выдвинутого вперед поездного забрала, после чего массивные колеса успели намотать на себя человеческую плоть. Может, и хорошо, что всего этого он уже не помнил. Память послесмертия истаяла там же – в покорно оставленной за кормой жизни…

Сергей тихо плакал. Потому что умирал. Плакал от собственной неподвижности, от бессилия что-либо изменить, от неукротимо обволакивающего холода. В голове же продолжал настукивать незримый метроном – торопливо, вторя екающему сердцу. Маятник, точно ложка, взмешивал мысли умирающего, с Санечки заставляя перетекать в вечное, а после возвращая по кругу назад. А может, это сами мысли, поплутав в космосе и заслышав плач оставленного хозяина, жалостливо решали вернуться.

Горше нет детского плача, однако, случается, что и ему радуются. Скажем, при тех же родах… Или вот был случай у знакомых Сергея – во время давних бомбежек в блокадном Ленинграде. Месячного ребенка родители прятали в огромный валенок и уносили в убежище. Один раз под вой сирен схватили впопыхах не тот валенок, а отсутствие младенца обнаружили только в подвале. Бомбежка оказалась на редкость затяжной – родители чуть с ума не сошли от страха. В нетерпении топтались у выхода, упрашивая часовых выпустить под открытое небо. Солдатики проявили твердость – продержали несчастных до отбоя воздушной тревоги. Возвращаясь позже через груды битого кирпича, карабкаясь по руинам, родители ребенка многое успели передумать. Треть здания, в котором они жили, оказалась разрушенной, и на родной этаж они поднимались, точно инвалиды, держась за перила и стены. Еще не войдя в квартиру, услышали надрывный детский плач, который показался им слаще любой музыки.