Следы. Рассказы

Но и не боялась, что кто попрекнёт. А кто может? Завхоз? Так с ним тоже дочка была, Женька. Сам Главный? Так у него сынок семилетний с ним. Прелестный мальчик Олег. И за этой вольной троицей тоже нужен был глаз, да глаз! Чей глаз? Пока старшее начальство «выбивало» у тутошнего начальства всякие нужные вещи, как например: мясо, сливочное масло, марлю, машину, баню, мыло, лекарства и т. д. – ясно, кого я пуще глаза должна охранять. А они бесконечно куда-то исчезали, паразиты, то ясно было, чей глаз был нужен. Жестокая я всё-таки мать. Сколько Радочка моя посуды перемыла, полов, в разные годы и в разных пионерских и трудовых лагерях. Тринадцать лет подряд мы с ней уезжали на всё лето – пахать! А вот не оставили эти тяжкие (можно подумать, были и лёгкие) годы неприязни в душе, и вспоминаются светло. Когда я поделилась с дочкой, писать ли мне про эту прогулку, Радочка обрадовалась… – Мам, напиши обязательно. Вот будет здорово! Какое счастливое время было! И про нас с Женькой, как мы посредине Волги плыли. Уж чего я не забуду, так этот заплыв двух девчонок. По Волге. Надо сказать, что моя умела плавать прекрасно, лучше меня. Жара стояла дикая всё лето. Плюс сорок в тени, и ни капли дождя. Естественно вся толпа в выходной день проводила у воды. Вышли и мы с Завхозом – вот забыла как его имя, а врать не хочу. Как раз проводился день Нептуна. Крики, визги, брызганье, веселье… Гляжу, а моей нет. И Женьки нет. Отец её подходит… – Николаевна, а чё-то наших девчонок не видно…

У меня сердце оборвалось. Молчу, глазами шарю… Куда могли деться? Подбежал Олежка, их подопечный, толкует нам, что дескать девочки велели ему сидеть тихо и ни-ни. Сами пошли туда… – Куда, Олеженька? – Сказали далеко, велели ждать. – Боже мой, не доживу я веку с этими детьми… Убью сучку, пусть только найдётся! В груди закаменело. Виду мужику не показываю, успокаиваю. Тоже отец, сердце-то есть. Пока соображали что делать, куда бежать, от воды крики донеслись… Мы к кромке воды… По самой середине широченной реки плывут две головёнки, чёрная и белая! Кто мог плавать, кинулись в воду. А эти драные пловчихи, как ни в чём не бывало, с широкими улыбками нам навстречу… Сил не было не то что отлупить… я плакала от счастья отвернувшись, чтобы никто не видел моей слабости. Нет, про чувства лучше не надо. Горе там, радость, страх, пусть останутся не главными в нашей жизни. Пусть будет просто повествование. Чувства, они уходят, меняются, а память всегда точно воспроизводит происходящее. Ну и ладно. Вот сильно мне охота про быт наш рассказать. В день, когда свалились с бугра в займище, был бестолковый и шубутной. Куда там цыганскому табору. Разбирались, кому где жить… тащили каждый себе выданные постели, и, что интересно, каждому положен был индивидуально полог из марли в виде балдахина, как у персидского царя. Мы сроду не видели такого, и долго прикидывали, куда его пристроить. Кто-то привязывал его к спинке кровати (там завязочки пришиты были), кто просто на койку вместо покрывала постелил. Управились мигом. Излишние вещи детей не отягощали, что на теле было, да пара трусиков в запас. Я с двумя девочками трепыхалась на кухне, собирая всю кухонную утварь, и готовилась к ужину. Мы приехали чуть раньше. Всё, как всегда. Менялись только географические места, где я проработала с детьми тринадцать лет. В смысле кормила их. Закончился ужин… Все собрались на линейку. Начальство втолковывало работничкам правила поведения, строгого их исполнения, и прочую лабуду! В это время солнце быстренько нырнуло от жары в Волгу, и воздух наполнился неземными, нами неслыханными звуками. Много позже мы научились различать голоса певцов и музыкантов. Мириады невидимых существ пели каждый на своей ноте и свои звуки. Разноголосица тысяч лягушек, цикады, сверчки, всевозможные жуки, комары, какие-то птичьи голоса заполнили займище. По одну сторону нашего «стойбища» стоял стеной в два человеческих роста камыш, «который шумел». Казалось, он колыхался от этих невообразимых звуков. Это было так ново, невиданно и не слыхано, как в сказке. И в первую же ночь мы ощутили присутствие этих тварей в наших постелях. На другой день над каждой кроватью был раскинут марлевый балдахин, и каждый, ложась спать с немытыми ногами, чувствовал себя шахом персидским! Под ногами в траве мелькали ящерицы, ужи, ежи, какие-то не то степные, не то земноводные, то ли муравьи, то ли жучары. Страх, одним словом. К тому же, пацаны наладились девчонок пугать змеями. Напихают себе под рубаху, и ходят изголяются… девчонки визжат от страха, хотя ужики и не кусаются.

Нет, чего-чего, а скучно не было. К примеру про меня… Какая тут скука? Спать ложусь после двенадцати, поставив будильник в пустой таз. Только б не проспать… В полчетвёртого ночи бегу в белом халатике, на голое тело, в свою резиденцию, боясь наступить на змею. У них, поперёк моей тропы в густой траве, своя тропка. Пару раз наступала на маленького ужонка… Фуу… Под крылечком живёт семья ёжиков. Захожу на кухню. По глиняному полу вразнобой скачут лягушки, оглашено сверчат по углам страшные, как моя жизнь, сверчки. По стене ползёт какая-нибудь каракатица. Жуть… А что делать? Жить-то надо. Двух помощниц мне приставил умница Джумаль.

В городе специально выпросил двух девочек из кулинарного училища. Одна ещё в дороге задружила с парнем, видимо раскинула умишком кое о чём, и отказалась наотрез работать на кухне. Другая кулинар. Это тебе элита, не хрен с маслом. – Давай, Лилечка, быстренько два ведёрка картошки начисти. – Вы, что тётя Мара, я не умею, да и не буду картошку чистить… – Почему вдруг? – Так я ведь на кулинара учусь – не на повара… – А зачем ты, милая, ехала в такую даль? Ответ ошеломляет… – Джумаль сказал, что тортики, пирожные буду печь… – Ах, Джумаль сказал?! Тортики? Пирожные? Пошла вон. И везде-то он лапши этим бабам-девкам на уши навешает. Попробовал бы с мужиками так. Не-ет, он с мужиками важный, не клянётся, говорит степенно. И все его любят, верят, особенно, бабы-дуры.

Лечу в «штаб» на разборку с начальством. – Ты кого мне привёз? Звезду Дуная?.. Ты хочешь меня уморить в этих степях?.. Сам иди, и чисти картошку! – Зачем сам? Николаевна, свет очей моих, не ругайся, кого хочешь, возьми, всё для тебя! – Ага, для меня? Ещё издевается нерусь… Для меня тут беспросветная тягомотина. С одними помощниками с ума сойдёшь… Только и даёт силы тянуть лямку та тыща, которая как солнышко ждёт меня где-то вдали. Тем не менее, нашлись в отряде две девушки и юноша мне на подмогу. Великое дело, когда человек по зову сердца идёт. Ну, и деньги им не лишние.

ЧАСТЬ 3

Конечно, вся моя жизнь и работа могла уложиться в три строки. Могла и вообще никуда не уложиться. Не-ет, надо было мне развести тут антимонию под названием «Сказки Шахерезады», или «Тысяча и одна ночь». Да куда той Шахерезаде? У меня не одна тысяча этих «сказок» наберётся. Вот, например, медицина. Конечно, ничего особо выдающегося в моих сказках не наблюдается. Если смотреть со стороны, и не очень внимательно… Но, я-то не со стороны смотрела, жила в самой гуще событий. Кому как, а вот мне такой факт, как выведение вшей из нечёсаных патлов некоторых пацанов, помнится очень хорошо.

Обычно к ночи, после работы, когда падаю под свой «балдахин», кто-нибудь да царапается в окно. Окно выходит прямиком на камыши. Это место, спасающее от стыда тех, у кого случается понос, или заводятся эти насекомые. Какой отдых? Паренёк мучается. Сама в своё время проходила такие процедуры… К Людмиле идти стыдно, она такая же студентка. Притом, у ней по вечерам всегда кто-нибудь из обожателей. Людка, стерва та ещё, но красивая… Да и нет у ней ничего такого, чем лечить. А простуды здесь нет. А у Людки только аспирин и стрептоцид, так она уже забыла, где он лежит. Так этот умник Джумаль отправляет носителей болезни ко мне. Вот и ходят они попозже, чтоб никто не видел. У меня в каморке куль дусту стоит и два куля сухой горчицы. Горчица для мытья жирной посуды. Процедура несложная: беру целлофановый пакет, засыпаю склонённую голову страдальца дустом, мешок на голову и всё. – Беги, мой дорогой, в камыши… да потерпи, пока движение прекратится на голове… Глаза не открывай. Когда снимешь мешок, протряси волосы как следует. Вот и всё. Бегает в камышах, ухает, иногда матом ругается… просто так. Вши же там, под мешком, носятся как бешеные в предсмертных муках. Зато потом ребята для меня чё хошь сделают. Кукурузы моей любимой с полей привезут штук двадцатьтридцать, крупной. Я её в подсолённой воде сварю, маслом сливочным смажу, и едим все, кто рядом окажется. Раков наловят, полную рубаху приволокут с Немцевой Ямки. Смотреть не могу, как они медленно краснеют, когда их варишь, лезут по стенкам, цепляются за края посудины клешнями… жалко, а как иначе? Не сырыми же есть…