Лали

И однако ж я замечал, что ее занимали какие-то думы. Она как будто размышляла о чем-то или чего-то ждала. На лице ее иногда читалось волнение. Я все больше убеждался, что она здесь не в отпуске, в отличие от большинства. Мое писательское чутье, в те дни обостренное донельзя, стреляло сюжетами как пулями из ружья: возможно, она жена восточного посла, а еще вероятнее, не жена, а тайная любовница, приехавшая на свидание с ним в лучший отель побережья. Это бы многое объяснило – и ее восточность, и характер, сдержанный, как закрытая книга, и привычку бывать на жаре, и то, почему ее называют мадам, а не мадмуазель. Как-то я полюбопытствовал у боя, давно ли мадам гостит в отеле.

– Приехала за два дня до вас, сэр.

– И откуда она?

– Мадам приехала из Кералы, сэр.

Все это не позволяло сделать хоть сколько-нибудь определенных выводов. Если бы меня спросили, что я думаю о ней по прошествии этих нескольких дней, я сказал бы, что могу утверждать лишь одно: в ее жизни явно что-то происходило. Недавно я снова встретил ее на пляже. Вечерело, все давно разошлись по номерам. Она сидела, естественно, одна, на безлюдном Раджбаге, которому сумерки всегда придают неуютный и тревожный вид. Должно быть, она чувствует себя одной в целом мире, подумал я, но она вдруг оторвала взгляд от океана и посмотрела на меня ясными и улыбчивыми глазами. Не угадал, сказал я себе: она думала о чем-то приятном и улыбалась не мне, а собственным мыслям.

В свободное время я занимался тем, что наблюдал за людьми. Некоторые считают, что настоящий писатель должен сидеть взаперти и строчить тексты, не отходя от стола и не отвлекаясь на такие мелочи, как жизнь, и еще лучше, если при этом он стеснен в средствах, голоден и несчастен, – будто бы это дает подходящую почву для письма. У меня другое мнение на этот счет. По-моему, варясь в пучине собственных переживаний, ничего хорошего не напишешь. По мне, так чем больше ты видел, тем лучше. По-моему, хороший писатель должен в равной мере знать жизнь и любить ее. «Лали» подходил для этого идеально. Для писателя здесь было раздолье, и дни напролет я утолял голод, разглядывая новые лица – они были здесь в изобилии. Самыми выдающимися среди них были индийские семейства, состоятельные и многочисленные. Где бы не появилась индийская семья, в ресторане, на пляже или на улице подле отеля, всякий раз это выглядело так, словно стая птиц налетела и рассыпалась по полю, – с десяток фигур одновременно распределялось вокруг тебя и занимало все пространство. У них были характерные, выразительные лица и весьма живописный вид. Мужчины с лицами цвета темного меда надевали к ужину европейские костюмы, их дамы приходили в сари – и в каких! – торжественных, из дорогих парчовых тканей; все с прическами, с бриллиантами и со звонкими рядами браслетов на руках и ногах. Молодежь ничем не уступала. Кое-кто из молодых людей был одет так, словно только что вышел из лондонской биржи, а сочные сари у девушек сменялись изысканными платьями известных европейских домов мод. По утрам и вечерам, и в бассейн, и в ресторан они приходили неизменно нарядными, шумными и говорливыми. Броская, праздничная красота била в них ключом. Глядя на них в обрамлении безупречно-ровных полей и цветущих садов, я иногда думал, что передо мной не реальные люди, а актеры болливудского кино: вот высыпала на лужайку массовка, а вот из-за статуи появилась парочка влюбленных, сейчас он сорвет для нее удачно распустившуюся на пути розу, а она взмахнет на него черными ресницами и затянет тонкоголосую индийскую песнь. В один из вечеров играли свадьбу. Часов с пяти в шатрах стали собираться гости, зазвучала музыка, то восточная, то знакомая всем англоязычная классика жанра; дорога к пляжу утопала в цветах, и даже нам, постояльцам, перепало – каждому встречному надевали на шею ожерелье из живых цветов в качестве привета от счастливых брачующихся. Думаю, не один я в отеле приготовился к бессонной ночи. Однако к одиннадцати часам все разом стихло, огни в шатрах погасли, и вскоре на отель опустился обычный ночной покой. Не слышно было ни пьяных, ни буйных, ни жаждущих продолжения банкета. К утру в нашем пляжном ресторане все было как всегда. И следа не осталось от вчерашнего веселья.

– Не свадьба, а симпозиум докторов, да? – шутил наутро Чапрам. – Так сказали мне наши русские гости.

Русских гостей в отеле было не слишком много. Две-три ничем не примечательные семейные пары со скучающими лицами курсировали от ресторана к бассейну и обратно; мамаши, по обыкновению, зычно воспитывали своих чад, папаши коротали дни, уткнувшись в телефоны. Одна не очень юная дева привезла на отдых свою мать, и они под ручку бродили по отелю; старушка помирала от жары, дочь – от ее капризов, и они постоянно ссорились. Были еще подруги, похожие как родные сестры. Обе видные и, что называется, статусные. Их излюбленным занятием было поучать персонал. Как ни застанешь их в ресторане, они на два голоса объясняют бедному повару, что сегодня он не додержал соус, а вчера переварил спагетти, и вот уже второй день подряд, по его милости, они лишены пасты карбонара, а как ни зайдешь в лобби – они уже осаждают Чапрама с новыми претензиями. Все они, по-моему, были в этих краях впервые и не отдавали себе отчета в том, что уже находятся в лучшем месте и что о большем, чем «Лали», и мечтать невозможно. Англичане смотрелись намного гармоничней и чувствовали себя как дома. Почти все приехали играть в гольф и тем и занимались, а путь к полям прокладывали через бары, которые, благодаря им, никогда не пустовали. Я искал среди них своих героев. И русские, и англичане проигрывали индийцам в яркости, в своеобразии манер. Меня тянуло написать индийскую историю, за этим я и ехал к Кипилу. Но чтобы писать, надо знать намного больше. Пока я достоверно знаю об индийцах лишь то, как они выглядят со стороны. Этого мало. Хотел бы я знать, что занимает их умы, какие цели они себе ставят, как ведут себя в быту. Что думают о своих прославленных мистиках и как относятся к нам, иностранцам. И так ли они радушны, порядочны и благоразумны за дверями своих домов? Мой пыл не угас, я собирался поместить сюжет в декорации индийской жизни, и, хотя главный герой все еще не был определен, я не переставал искать: душа просила чего-то здешнего, самобытного, как любит говорить мой издатель, колоритного.

Как-то в разгар дня мне встретилась мадам Альбабур. Она, вся в черном, сцепив руки за спиной, шагала вдоль бассейна с лицом, полным мрачной задумчивости. Ее орлиный взгляд казался особенно суровым на фоне беспечных загорелых лиц, плескавшихся в бассейне. Я как раз возвращался из беседки и шел по другой стороне. Поймав на себе ее глаза, я поприветствовал ее и пошел дальше, но меня припечатал к земле пронзительный окрик, громом прокатившийся через весь бассейн:

– Are you writing your book?

Я чуть в воду не рухнул от неожиданности. Такому голосу позавидовала бы сама Фаина Петровна, моя незабвенная школьная учительница. Кое-как заверив мадам Альбабур, что с моей новой книгой все в полном порядке, я поспешил к себе, но до самой ночи меня терзали сомнения, на верном ли я пути.

На следующий день я поднялся еще до рассвета, в тишине выбрался из отеля и отправился на пляж. Влажные поля окутывало встававшее солнце, его еще не было видно, но оно уже грело воздух и гнало прочь остатки ночной прохлады. Над землей поднимался туман, блестела росой трава. Тишина стояла такая, что, едва я отошел от отеля, послышался океан. Чем ближе я подходил, тем звонче и сильнее ударяли о берег волны, и тем отчетливее ощущалось наступавшее в перерывах между ними затишье. Когда я ступил на песок, я почувствовал себя гостем, явившимся в дом до прихода других. Меня встречала первозданная чистота. На гладком песке не было ни следа, ни пылинки, как будто до меня здесь никто никогда не ходил. Берег был тот же, что и вчера, и те же пальмы стояли на своих местах, но ощущение было иное – словно бы чьи-то заботливые руки произвели здесь уборку, и в воздухе остался аромат чистоты и наведенного порядка. Я пошел по песку осторожно, как идешь по вымытым полам и боишься наследить. И остановился, залюбовавшись: теплый океан парил в розовой дымке, на горизонте показались нежные отблески лучей. Передо мной величественно поднималось рассветное утро. Воздух у лица был ласковый, прозрачный. Такая же прозрачная ясность наступила и в голове, казалось, глаза видят четче, и сердце бьется полно, ровно, без торопливого возбуждения, без страха чего-то не успеть. Я смотрел вперед и думал о том, что в эту минуту я не желал бы ничего, кроме как стоять здесь и видеть все это. Меня переполняли чувства. Я знал – вот ради этих мгновений и стоит жить.

Вдруг что-то поменялось. Что-то отвлекло меня от моих мыслей, и я, на долю секунды забывший, кто я и где я, увидел, что стою примерно на середине Раджбага, а с его правого конца из-за бархан по направлению ко мне движется фигура. Я глазам своим не верил, неужели кто-то был здесь до меня? Выходит, кто-то меня опередил! Кто-то уже прошел весь пляж. И теперь возвращается обратно. Кажется, я узнаю эти белые одежды. Прямо на меня, высоко переступая через валуны, шла моя подруга-незнакомка. Вне себя от удивления, я глядел на нее во все глаза. Она повернула наверх, к пальмовым аллеям, но прежде помахала мне рукой. Лицо ее сияло как утреннее солнце. Ох уж эта улыбка, которая, я знал, предназначалась вовсе не мне. Оказывается, я был не первым гостем в этом доме, – эта мысль не то чтобы огорчила меня, но засела в голове. Во сколько же она поднялась? А может, вовсе не ложилась? Но если плохо спится, то отчего такое счастье на лице? Я походил еще немного по пляжу и засобирался назад. По берегу бежали за мной, шурша по песку, длинноногие птички.

Сразу после завтрака я пошел в беседку. Хоть тут меня не опередили, подумал я, – в этот час место обычно было моим, и сегодня ничего не изменилось. Стол для меня уже стоял, и бой топтался неподалеку, ожидая своих чаевых.

– Мадам просила вам передать, – протянул он мне нечто, обернутое в бумагу.

– Что это?

– Не знаю, сэр.

Я раскрыл сверток. Там была довольно объемистая, исписанная от руки тетрадь, я сразу подумал – дневник.

– Она уехала?

– Нет, сэр.

Я отпустил боя и открыл тетрадь. Почерк был твердый, разборчивый. А что самое поразительное, писали по-русски. Между первыми страницами был заложен конверт, и я извлек из него записку:

«Сегодня у меня начинается новая жизнь. Я не хочу тащить с собой прошлое, хотя оно мне и дорого, настолько, что рука не поднимается сжечь эту тетрадь. Одна незаурядная женщина здесь в Лали сказала мне, что Вы лучше распорядитесь тем, что в ней есть, и только поэтому я осмеливаюсь предложить ее Вам, и вместе с ней мое прошлое, всю мою прежнюю жизнь. Мне приятно думать, что кому-то она, возможно, пригодилась, а если нет, Вы сожжете ее безо всяких сожалений. Я искренне признательна Вам, Л.»

Я прочел наугад некоторые страницы. Внутри у меня лихорадочно застучало – не то ли это, что я так тщательно искал? Я пролистал вперед. Заглянул в конец. И, отложив бумаги, сел читать. С самого начала.

***

Ну и пляж! И это они называют «идеальным местом, в котором вы насладитесь безмятежностью и покоем»? А почему не сказали, что к океану ведет отвесная скала высотой с пятиэтажный дом? И что спускаться по ней – то еще удовольствие, особенно с больной ногой? Ближайший к моему дому спуск показался мне таким крутым, что я засомневалась, доберусь ли до низа. Перил не было, и, попробовав сойти вниз, я замахала руками как мельница, хватаясь за воздух. Вместо лестницы – выдолбленные криво-косо ступени, а по краям от них груды мусора, который ссыпали сверху владельцы кафе и магазинчиков. Смятые алюминиевые банки, пакеты, банановые шкурки, не говоря уже об окурках и семечковой шелухе, – склон пестрел под ворохом отбросов, особенно его верхушка, которая была покрыта ими как снегом. Мои шлепанцы скользили в пыли, и я боялась, что подверну и вторую ногу на этих корягах. Как они здесь ходят? Вдалеке на пляже видны были люди, и мысль о том, что они, как и я, спускались по этой дорожке, не дала мне повернуть назад. Потом я нашла еще два спуска. Второй, центральный, был единственный более или менее благоустроенный, здесь даже было несколько бетонных плит, на которые можно было опереться. Но запах тут стоял чудовищный. Мусор, который никто никогда не вывозил, гнил на солнце и смердел, вдобавок к этому индийцы использовали склон, чтобы справить нужду, причем делали это, не особенно таясь, видно, это у них в порядке вещей; меня чуть не стошнило, когда я однажды решила подняться здесь наверх. Третий спуск, в дальнем конце пляжа, был самый крутой. Это была тропинка, протоптанная местными, глубокая и узкая, не шире одной моей ступни. Она уходила прямиком вниз так резко, что я не стала даже пробовать спускаться по ней.

Пляж стоял пустым. Ни зонтов, ни душа, ни кабинок для переодевания, ни кафе, ни чего-то еще, указывающего на отдых, здесь не было, как будто это место вообще не предназначалось для людей. Во всю ширину берега, от обрыва и до океана простирался песок, сначала рыхлый и холмистый, а ближе к воде плоский и твердый как асфальт, и кроме песка – ничего. Весь день здесь нещадно палило солнце, и укрыться от него было негде. На пляже не торчало ни деревца, ни кустика; кое-какая растительность тянулась по склону, но это были пригнувшиеся к земле, выжженные солнцем кустарники; деревьев, способных дать хоть какую-то тень, среди них не было, в общем, «зеленым оазисом», о котором говорилось в буклете, здесь и не пахло. Утром на рассвете, когда солнце только поднималось из-за горы, у самого подножия обрыва стояла тень, но уже с половины восьмого и эта узкая полоска начинала таять, и к восьми утра на всем пляже не оставалось ни одного уголка, куда бы ни заглядывали обжигающие лучи горячего индийского солнца. Песок нагревался так, что босыми ногами было не ступить. Бутылку воды, которую я приносила с собой, приходилось выпивать поскорее, иначе вода в ней становилась вареной. Одежда, оставленная на солнце, моментально выгорала и покрывалась пятнами. Испортив так несколько футболок, я стала носить с собой купленное здесь же дешевое полотенце и накрывала им горку своих вещей, когда шла в океан.

Уже поднявшись наверх и укрывшись в тени какого-нибудь кафе, я чувствовала, как под футболкой по мне все еще струйками катится пот и кожа на лице и руках покалывает и пахнет горелым. Сказать по правде, смотреть на пляж с горы было намного поэтичнее. Сине-зеленый океан простирался до куда глаз хватало, гладкий берег плескался в бурлящих волнах, как в шампанском, и крутая отвесная скала, если не приглядываться к ее замусоренным склонам, добавляла картине остроты и жутковатого природного колорита. Нельзя было не признать величие и своеобразную красоту этой местности, не тронутой цивилизацией, главное – смотреть на все это словно бы со стороны, как на открытку, а не как на место, где ты живешь. Думаю, если подняться еще выше и смотреть с высоты птичьего полета, то вид открывается еще более впечатляющий. Вообще, это было бы лучше всего – прилететь сюда на вертолете, полюбоваться живописным видом океана, крутого берега и длинных волн, пообещать себе вернуться сюда и… не сделать этого. И запомнить это место таким – неизвестным, волнующим, опасным и романтичным. И так и не узнать ничего о том, как здесь живется.

***

Поначалу спасатели – эти неказистые на первый взгляд мужички, вечно торчащие на пляже в одинаковых синих майках и черных шортах, – не произвели на меня никакого впечатления. Их было шесть или семь, все на одно лицо, и я никогда не могла понять, были ли это все время одни и те же люди или они менялись и работали по сменам. Вид у них был отнюдь не спортивный, среди индийцев вообще не встретишь спортивного мускулистого тела, большинство из них тощие и как будто все время голодные, первое время мне даже было неловко при них обедать, казалось, что официант, принесший мне тарелку с едой, роняет слезы, глядя на то, как я подношу ко рту полную ложку риса. Изредка попадаются одутловатые мужчины с выпирающими вперед животами и отдышкой. Спасатели были, по крайней мере, крепкие, жилистые и, как я выяснила через несколько дней, обладали недюжинной силой. Первые дни они только и делали, что ходили вдоль пляжа всей толпой и свистели в свои свистки, заставляя купающихся перемещаться по их указанию. Наверно, они делали это из лучших побуждений, заботясь о том, чтобы никого не унесло течением или не прибило к скалам, но бесцеремонность, с какой они свистели тебе прямо в ухо, если ты вдруг оказался поблизости, сердито махали руками и орали что было мочи, если кто-то им не повиновался, напоминала тюремщиков, охранявших заключенных. Их целью было сгрести всех нас в одну кучу и не давать разбредаться. Как только им удавалось добиться этого, они вставали с чувством выполненного долга, складывали руки на груди и разглядывали нас, скачущих на волнах. Стоило кому-то оказаться в стороне, они снова пускали в ход свистки, жестикулировали и кричали нам, призывая помочь вернуть предателя на место.

Что и говорить, волны здесь и впрямь мощные, течение сильное, я и сама в этом убедилась: стоишь недалеко от берега, воды по колено, а с места сдвинуться не можешь. Волна нагоняет сзади и ударяет так, что колени подкашиваются, и пока ты пытаешься устоять, она уже закручивает тебя в петлю и тянет за собой. Отпустишь ногами дно – и все, прощай. Так и стоишь, уперевшись пятками в песок. Тянешь вперед руки и беспомощно хлопаешь глазами, пока кто-нибудь не протянет руку и не выдернет тебя из водоворота. Слава богу, здесь это принято, и все помогают друг другу, не дожидаясь спасателей. Я тоже не раз протягивала руку помощи. Как-то две немолодые англичанки застряли на самом выходе, и я помогла выйти на берег одной, а потом мы вместе вытащили вторую. Она была насмерть перепугана и не реагировала на наши шутки. Лицо у нее было такое, как будто перед ней только что пронеслась вся ее жизнь, и по-моему, она крепко пожалела о том, что приехала сюда. В другой раз я помогла молоденькой японке. Как-то я пришла на пляж пораньше, чтобы искупаться до начала жары. Народу в этот час было немного, а спасатели еще не заступили на пост. Мы оказались в воде недалеко друг от друга, потом я вышла, а она осталась. Пока я переодевалась, она все еще была в воде, и я думала, она продолжает плавать. Я уже собралась уходить, но что-то заставило меня обернуться и посмотреть на нее. Волны отнесли ее в сторону, и я не видела ее лица, только почувствовала, что с ней что-то не так. Не успев ни о чем подумать, я скинула одежду и побежала к ней. Только теперь я поняла, что она, бедняжка, давно уже пытается вылезти на берег и не может. Почему она сразу не позвала меня? Может, не знала, что здесь все так делают? Может, она приехала только вчера, и это ее первое знакомство с океаном? На берегу она упала на песок, с трудом переводя дыхание, зубы у нее стучали от страха. Я предложила ей воду, она не стала пить и все благодарила меня, прикладывая руку к сердцу. Когда я обернулась в следующий раз посмотреть, все ли с ней в порядке, ее и след простыл. Я глянула на склон и увидела ее, карабкающуюся по лестнице с такой поспешностью, что только пятки сверкали. Наверно, ей не терпится убежать подальше от этого места, подумала я, но скоро поняла, что японка бежала не только от океана.

В этот же день мы случайно столкнулись с ней в кафе во время обеда. В ответ на мое радушное приветствие она неожиданно смутилась, словно я застигла ее врасплох, а когда я предложила пообедать вместе, отказалась так решительно, будто этого-то она и боялась больше всего на свете. Не дав мне опомниться, она подхватила сумку и пулей выбежала вон, кое-как на ходу попрощавшись. И дураку было ясно, что она не рада меня видеть, уж не знаю почему, и я решила, что если встречу ее снова, не стану досаждать ей и сделаю вид, что не узнала ее. Однако не далее чем следующим утром японка сама упала мне в объятия. Как всегда по дороге домой, я зашла в магазинчик на углу, где обычно покупала себе пачку крекеров и несколько бутылок воды на день. Только я закрыла за собой дверь – здесь работал кондиционер, поэтому хозяин следил за тем, чтобы покупатели не забывали прикрывать дверь как можно плотнее, – как увидела японку. Она стояла, склонившись над холодильником с мороженым, и, по-видимому, собиралась купить себе одно, но мое появление нарушило ее планы. При виде меня лицо ее, и без того бледное, помертвело, руки упали; она глянула по сторонам, окинув глазами малюсенькое помещение, в котором нас было четверо – мы с ней да двое продавцов-индийцев, и, поняв, что бежать некуда, попятилась назад и уперлась спиной в полку.

– Эй, мисс, закройте холодильник! – крикнул ей продавец, увидев, как из открытой дверцы валит пар. Японка его не слышала. Она смотрела на меня так, словно перед ней стояла не я, а смерть с косой. От этого взгляда я тоже оторопела и застыла в дверях, не зная, куда деваться, – не слишком приятно осознавать, что один твой вид способен до такой степени напугать человека. За что она меня так невзлюбила? Может, я чем-то помешала ей, вытащив ее на берег? Не собиралась же она утопиться? Или она считает, что я приношу ей несчастья? Я слышала, что японцы народ мнительный и суеверный. Может, и у нее есть какое-то предубеждение на этот счет? Или она думает, что теперь обязана мне жизнью? Чувствует себя в долгу передо мной? И боится, что я потребую чего-то взамен?

– Да что с вами такое? – гаркнул индиец. – Закройте холодильник! Мисс! Вы уже взяли мороженое?

Японка вздрогнула, слабой рукой потянулась к холодильнику, но вместо того чтобы прикрыть его, пошатнулась, медленно поползла вниз и села на пол. Индийцы смотрели на нее непонимающе. А она вдруг закрыла глаза и рухнула на бок. Я смотрела, как к ней подбежали индийцы, как приподняли ее, сунув под голову ее же сумку, как положили на лоб упаковку фруктового мороженого и стали брызгать в лицо водой… Потом вышла из магазина и отправилась домой. Больше я никогда ее не видела.

***

Не прошло и нескольких дней, как мне довелось увидеть наших спасателей в деле. Было около пяти, когда я спустилась на пляж. Солнце начинало клониться к горизонту, и все, кто, как и я, надеялся поплавать, но из-за жары не мог сделать этого днем, приходили сейчас. Это самое горячее время для купания. И самое опасное – из-за течения, усиливающегося к вечеру. У воды я сразу заметила людей, столпившихся вокруг кого-то. Рядом стояли спасатели, на этот раз в одних плавках, с мокрыми головами и возбужденными лицами, на песке лежали веревки и спасательные круги. Внутри у меня екнуло, неужели кто-то утонул? Подойдя ближе, я увидела лежащую на земле пожилую даму. Она с трудом дышала и, казалось, к ней только что вернулось сознание. Рядом с ней сидел ее муж. Он придерживал ее голову и одновременно отвечал на вопросы – один из спасателей записывал данные в толстую тетрадь, в которую, по всей видимости, заносились происшествия подобного рода.

– С ней все будет в порядке, – произнес по-английски мужчина рядом со мной.

Я посмотрела на него, и он ободряюще улыбнулся:

– Не бойтесь. Здесь такое часто случается, это же Индия. В прошлом году в это же время каждый день человек по пять вытаскивали, такое было течение. Я сам один раз чуть не утонул…

Не успела я ничего ответить, как рядом с нами оглушительно засвистели. Мы обернулись посмотреть, кто на этот раз нарушил правила. В океане по пояс в воде стояли, держась друг за друга, мужчина и женщина. Они показывали руками на кого-то, кто купался в двух метрах от них, видимо, тому требовалась помощь. Теперь я уже не удивлялась тому, что они не пытаются спасти его сами, – знала, что в воде это невозможно. Прийти на помощь можно с берега, когда ты сам твердо стоишь на ногах, а если ты в воде, то ничего не получится, вас обоих унесет в океан. Спасатели, по-прежнему галдя и жестикулируя, взяли в руки веревку и пошли в воду. Они двигались по отлаженной схеме: двое взялись за конец веревки и встали на берегу, третий остановился в самом начале воды, следующий чуть дальше, а последний пошел вглубь наперерез волнам. Добравшись до человека в океане, он накинул на него спасательный круг и стал тащить за него, другой рукой держась за веревку, которую натягивали с берега. Все это заняло довольно много времени из-за волн, которые били со всей силы и то и дело накрывали обоих с головой. С берега было видно, что человек в спасательном круге болтается в воде и не двигает ни руками, ни ногами, по-видимому, окончательно обессилел, а может, потерял сознание. Мы все, затаив дыхание, смотрели с берега, как спасатель тащил его за собой, как куклу, выдергивая из-под воды, хватая то за пояс, то за голову, и я подумала, как бы он не сломал ему шею. Ближе к берегу навстречу им кинулся второй, а потом третий, и вместе они бросили на песок грузное женское тело в разодранном купальнике…

В тот вечер я так и не зашла в воду. Мой новый знакомый – англичанин, имя которого сразу вылетело у меня из головы, – составил мне компанию, и мы немного прогулялись вдоль пляжа, решив уйти подальше от места событий. Я никак не могла прийти в себя после увиденного. Наверно, лицо мое выражало ужас, я представляла себя на месте этой женщины, и меня охватывала паника, а что если на ее месте окажусь я? Англичанин поглядывал на меня со снисходительной улыбочкой опытного путешественника и все повторял: