Малина власти. Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф.

АГАТОН. Агамемнон, но зачем ты лгал им про царя Хаттусили. Он не собирается нападать на Элладу. Это бессовестная ложь!

АГАМЕМНОН. Но демос охотно ее проглотил. А привирай я ему по-писарски, он бы освистал меня. Политика бесстыжа, друг мой. Но не она меня сейчас занимает, Агатон. Еще вчера я помыслить не мог, что у меня будет армия без царей-дезертиров и воинов-счетоводов.

АГАТОН. Будешь сечь им головы? Власти нынче у тебя прибавилось. Или ты нашел другое волшебное средство?

АГАМЕМНОН. Скорее, или… Хотя власти лишней не бывает. Но ты так и не понял, что сегодня произошло в Элладе. Даже сверхвласть не может переродить нацию на раз. А логос о высшей расе эллинов сделал это! Вот какой феномен надо изучать нашим философам. Теперь самый последний эллинский голодранец стал избранным… И он пойдет по моим следам, куда бы я его не повел. А от дезертира все будут шарахаться, как от прокаженного. Его заклеймят неарийцем или безнадежно больным… О, сейчас я могу ковать победоносные фаланги, с фанатично горящими глазами… Да, сегодня я могу начинать большую войну. Тьфу, оговорился – всесветную войну. (На улетную мысль.) А почему нет?! Да-да, мы создадим новую расу повелителей, а с ней тысячелетнее всесветное господство эллинов. Разве не так приходит конец истории… (Возвращается на землю.) Агатон, ты все мои мысли, которые родились у меня здесь на портале, непременно запиши. Потом эти запись перенесут на маленькие складни. Чтобы каждый наш солдат носил их с собой в походном мешке. (Подает знак музыкантам и певцам исполнять гимн.)

Начинают громко бить барабаны, звучат трубы и флейты. Затем вступает солист.

СОЛИСТ.

Проснись, Эллада!Стремитсясолнце ввысь,Ветер в парусах —к Трое мчись.Она – твоя награда.

ХОР.

Захватим много злата, шкур.На штурм, штурм, штурм.Превыше всех Эллада!

СОЛИСТ.

Встает Завтранад тобой,Эллин белокурый,смело в бой.Он – твоя отрада.

ХОР.

Захватим много злата, шкур.На штурм, штурм, штурм.

(Толпа на площади вторит: «Превыше всех Эллада!»)

СВЯЩЕННАЯ ЖЕРТВА

Портик. Агамемнон, обхватив рукой колонну, смотрит в сторону гавани.

АГАМЕМНОН. Увы, и сегодня корабли в Авлидской гавани все также сонно пихаться бортами. О, боги, вы не слышите меня!.. (В отчаянии ударяет ребром ладони по каменной колонне.) Не такого начала дня я ждал. Где морские волны, озорно бьющие борта кораблей? Где крепкий ветер, весело раздувающий паруса? Нет, каждое утро лишь одна унылая картина. Паруса весят, палубы пусты. А берег завешан солдатскими набедренными повязками. Вонище от них даже здесь шибает в нос. (Морщится.) Будто в гавани осел цыганский табор… Видели бы нас троянцы. Обхохотались бы. И это будущие господа всесвета? (Отворачивается от гавани. В ярости ходит взад-вперед.) Моя слава завоевателя брошена на ветер… (Входит Менелай с кувшином вина в руке.) Брат, говори сразу. Войско согласилось ждать ветер до завтрашнего утра?

МЕНЕЛАЙ. Нет. Все кричат, что уже сыты по горло твоими завтраками… (Прикладывается к кувшину. Пьет вино прямо из него. Останавливается.) Фу, пью будто воду. (Протягивает кувшин Агамемнону.) Будешь?

АГАМЕМНОН. Мне не до вина сейчас. Они объяснили свой отказ?

МЕНЕЛАЙ. Да, у них от безделья и игры в кости задницы онемели. Даже новая игра Паламеда в шашки всем надоела. Короче, срок тебе дали до вечера. (Ставит кувшин на стоящий рядом стол.)

АГАМЕМНОН. Я же поклялся, что прошу в последний раз. Завтра точно задует ветер. (Подходит к колонне, снова смотрит в сторону гавани.)

МЕНЕЛАЙ. Агамемнон, я сделал все, что мог. (Снова берет кувшин и прикладывается к нему.)

АГАМЕМНОН. Менелай, бросай пить. Расскажи, о чем говорят в войске?

МЕНЕЛАЙ. Говорят, что во всем виноват ты сам. Убил лань, посвященную богине Артемиде. Та разгневалась и наслала на нас свое проклятие – это безветрие.

АГАМЕМНОН. Но как я в лесу, целясь в лань, мог знать, что она посвящена богине? Все лани для меня на одну морду…

МЕНЕЛАЙ. Тебя все понимают. Но и ты пойми эллинов.

АГАМЕМНОН. Принять их суеверия, требование на заклание священной жертвы? Никогда! Это же пещерный век… (Поворачивается к брату.) Конечно, Одиссей мутит больше всех?

МЕНЕЛАЙ. Ооон… Он и подбил войско выставить тебе последнее условие. Вечером ты принесешь Артемиде священную жертву. Или они выберут себе нового Верховного вождя.

АГАМЕМНОН (про себя). Вот так одна беда приволокла подругу. (Менелаю.) Но кто сказал, что Артемида требует в жертву мою дочь? Ты сам богиню слышал? Я нет. Боги не говорят со смертными. Да и есть ли они?

МЕНЕЛАЙ. Свою волю царица приморья передала через Оракула.

АГАМЕМНОН. Ха-ха, еще глупее верить бесному Оракулу. Он чего только не назвездит, когда обнюхается дури из расселины… Нет, Менелай, тут другое. Это заговор. Какой-то предатель упорно метит на мое место Верховного вождя.

МЕНЕЛАЙ. Подозреваешь Одиссея? Он же подбил эллинов принудить тебя привезти Ифигению из Аргоса. А сегодня – дать тебе последний срок для жертвоприношения.

АГАМЕМНОН. Увы, это не прямые доказательства. Хотя подозрительно все сошлось.

МЕНЕЛАЙ. Но ты же не поведешь Ифигению на жертвенный алтарь?

АГАМЕМНОН. Еще не вечер, Менелай. Но не дай бог, случиться ее смерти… Для Клитемнестры я стану самым заклятым врагом. Она никогда не простит мне убийство нашей дочери. (Замечает слезы на глазах брата.) Менелай, ты плачешь?

МЕНЕЛАЙ. Ифи такая юная красивая девушка. Она была самая любимая моя племянница. У меня сердце разрывается, как представлю занесенный над ней нож жреца…

АГАМЕМНОН. Менелай, ты забыл, перед кем ты слезы льешь. Ифигения моя родная дочь. Каково моему сердцу? Уходи, брат, не добивай меня своей сыростью.

МЕНЕЛАЙ. Будем надеяться на лучшее, Агамемнон. Будем молить богов. Вдруг к вечеру Артемида сжалится над Ифигенией. Или Эол расщедрится. Выпустит из своей пещеры крепкий косяк ветров для нас. Надо скорее вырваться из этой проклятой гавани. (Встречает взгляд брата и поспешно выходит с кувшином вина. Агамемнон заходится нехорошим смехом.)

АГАМЕМНОН. Ха-ха-ха… Когда у природы-матери ветреный каприз, кто сжалиться или расщедрится? (Смотрит в небо.) Там, куда ты, Менелай, обратился, никого нет. Да-да, Олимп просто пуст. Хоть сколько ни взывай к нему, лишь пустой звук… (Ходит взад-вперед.) Но каковы эллины! понуждают Верховного вождя вести свою дочь на убой. Смотреть, как нож жреца Калханта пустит кровь из ее девственной шеи… Такого живодерства нет даже у диких азиатов. Нет никакой управы на мракобесие наших жрецов. Куда катится цивилизация? (Останавливается возле трона фараона Тутмоса III.) Сегодня меня могут смести со всех тронов, как тлю с капусты… (В отчаянии.) А сделать выбор самому мне ду-ху не хва-та-ет… (Мелькнувшей мысли.) Я впадаю в детство, коль на ум пришла ребячья выходка. Совет моего деда внуку. Когда не хватает воли выбрать, отдайся слепому жребию. Ведь и Судьба такая. (Становится на центр шатра. Накрывает голову гиматием.) Проверим, нет обмана? Все честно. Я, словно в черной ночи. (После короткого раздумья.) Я пойду к выходу, значит, не быть мне Верховным вождем. А коль к трону Тутмоса – сидеть мне на нем! (Начинает кружиться. В зал вбегает Ифигения. Какое-то время с удивленно наблюдает за отцом.)

ИФИГЕНИЯ. Папа, привет! Ты играешь в жмурки? Один?.. (Подбегает к нему.) Отец, любимый мой, дай я тебя обниму. (Агамемнон сбрасывает с головы гиматий. Обнимает дочь. И видит, что был остановлен в шаге от трона фараона Тутмоса III. К дочери.) К отцу ты всегда была нежнее всех.

ИФИГЕНИЯ. Я, когда бываю в комнате одна, тоже часто играю в жмурки. Завязываю глаза платком, вспоминаю о какой-нибудь вещице и ищу ее. Весело получалось.

АГАМЕМНОН. Мои жмурки были не очень-то веселые.

ИФИГЕНИЯ. Но как здорово! что я приехала в твой военный лагерь. Мне сегодня повезло даже увидеть, как Тидид ловко метал диск в поле. И как бегает Ахилл. Он, словно метеор, обернулся вокруг сопки, соперников на финише сзади даже не было видно. Просто нечеловеческая резвость! Жаль мама не видела этих атлетов.

АГАМЕМНОН (поспешно). Еще увидит. Вернемся из Трои, и в честь нашей победы проведем Олимпиаду. Там Клитемнестра оценит ловкость рук и резвость ног наших чемпионов. (В сторону.) Какую чушь я несу! (Падает на колени перед Ифигенией.) Прости меня, дочь! Я не могу больше врать тебе. Пойти на такой гнусный обман меня подбил Одиссей.

ИФИГЕНИЯ. Папа, о чем ты, какой обман?

АГАМЕМНОН. Прости, прости меня, Ифи. Я врал тебе и Клитемнестре, будто я перед отплытием войска в Трою хочу выполнить твою просьбу. Посмотреть в Авлиде наш военный лагерь.

ИФИГЕНИЯ. Но я в самом деле хотела посмотреть его.

АГАМЕМНОН. Ты прости, прости меня, доченька. Но за твоим приездом в лагерь скрыто нечто иное.

ИФИГЕНИЯ. Папа, ты шутишь. Что может скрываться за моей беготней по лагерю?

АГАМЕМНОН. Тебя заманили сюда.

ИФИГЕНИЯ. Заманили? Папа, но зачем? Ты меня разыгрываешь.

АГАМЕМНОН. Нет, Ифигения, это не розыгрыш. В нашу семью пришла большая беда.

ИФИГЕНИЯ. Большая беда? (Берет голову Агамемнона в руки, пристально смотрит ему в глаза.) Да, по твоим глазам я вижу, что случилось что-то ужасное.

АГАМЕМНОН. Да-да, ужасное, такое тебе даже во сне не могло привидеться. (Поднимается с колен.) Наши корабли не могут отправиться в Трою. Нет ветра. Уже никто точно не помнит того дня, когда он дул в Авлидской гавани.

ИФИГЕНИЯ (удивленно). И в этой безветрице весь ужас?

АГАМЕМНОН. Ужас начнется, если к вечеру ветер не подует. Тогда быть ли мне Верховным вождем эллинов будет зависеть от тебя.

ИФИГЕНИЯ. Но я не богиня и не могу надуть паруса кораблей. Или от меня скрыта какая-то тайна? Папа, рассказывай.

АГАМЕМНОН. Подождем до вечера. Может, ужас нас минует…

ИФИГЕНИЯ. Нет, папа, я сердцем чувствую беде быть. И я должна знать ее лицо сейчас же. В этой тайне скрыта смерть?

АГАМЕМНОН. Да… Ты верно сказала, что не можешь послать нам ветер. Войско считает, такое под силу только богине Артемиде. А она требует принести ей священную жертву. И какую! Мою любимую дочь…

ИФИГЕНИЯ. Папа, зачем же ты позвал меня в лагерь, зная, что здесь меня ждет смерть? Да еще стал вруном.

АГАМЕМНОН. Меня подвела самонадеянность, что до жертвоприношения дело не дойдет. Наши корабли уйдут в Трою раньше. Хотя сегодня, я как никогда, уверен, что завтра утром ветер точно задует. Но меня никто не хочет слышать. Верят в предрассудки. Мне дали срок до вечера.

ИФИГЕНИЯ (про себя). А мне сердце говорит другое. Это не суеверие, такова воля богини. Ее не поверить аритметикой. (К отцу.) Стало быть, мою жизнь кидают на ветер. И ты согласился, отец?

АГАМЕМНОН. Так решило войско. Каюсь, я совершил ошибку, когда согласился вызвать тебя в лагерь. (Ифигения отходит в сторону.)

ИФИГЕНИЯ. Мне страшно! От ужаса стынет кровь. Ведь я никогда больше не увижу солнце… не съем сладкую грушу… не поцелую любимого мужчину… не буду нянчить своих детей. (Отворачивается, чтобы скрыть невольно текущие из глаз слезы.) Передо мной лишь жуткая картина. Толпа эллинов жадно смотрит на меня. Хотят видеть, каково это идти человеку к жертвенному алтарю? К своей смерти… (Берет себя в руки. Отцу.) Выходит, папа, мне ничего остается, как сбежать из лагеря. И тотчас! (Выбегает из портика.)

АГАМЕМНОН (вслед). Стой! Ифи… (Безвольно договаривает в сторону убежавшей дочери.) Пустая затея, все равно вернешься. Караулу велено не выпускать тебя из лагеря. Даже я не могу отменить эту команду. Приказы Верховного вождя теперь тут пустой звук. А вечером я могу уже им не быть, сметут… (Нервно ходит взад-вперед. Возвращается к колонне, с надеждой смотрит в сторону кораблей.) Увы, в гавани – ни малейшего дуновения. Паруса на реях висят, как простыни на бельевой веревке во дворе у прачки. Только вонь от солдатских набедренных повязок усилилась. (Снова морщит нос.) Хоть бурю клич, смыть с берега это эллинское позорище. (Отходит от колонны, останавливается возле трона Тутмоса III.) Ну, нет, я шел к своим тронам не один год и не по одному трупу. Чтобы вот так в одночасье меня с них смели? Но ступать по трупу дочери… И таких примеров много, да не только на земле. На вашем Олимпе в борьбе за престол даже поедали своих детей. А я кто, сын Атрея? Волю имею или я тля капустная? (В портик возвращается Ифигения. Она плачет по-детски всхлипывая. Агамемнон поддается нахлынувшим чувствам. Пытается ее обнять.)

АГАМЕМНОН. Доченька, прости меня, прости. (Та вырывается из его объятий.)

ИФИГЕНИЯ. Папа, не трогай меня. Я ненавижу тебя!.. (Снова рыдает.)

АГАМЕМНОН. Ифигения, не плачь. Я спасу тебя! Не теряй надежду. Жди меня здесь. Я сейчас соберу верных мне людей. Мы мечами проложим тебе дорогу из лаге… (Осекается. Про себя.) Это химера. Сражаться кучке людей, даже очень преданных мне, против стотысячной армии. Нас просто порубят на куски…

ИФИГЕНИЯ (про себя). Отец не хочет погибать вместе со мной. А раньше говорил, что готов воевать за меня хоть с целым светом! Тогда это было правдой. Я верю. Но сегодня он отдает меня на заклание… Ужель выгода более значима, чем моя жизнь? (К отцу.) Папа, эллинские цари рвутся в Трою, чтобы награбастать злата и бриллиантов. Но ты и так очень богат.

АГАМЕМНОН. Дочь, ты меня огорчаешь, коль считаешь меня жадюгой, как царь Мидас. Но что есть сверкание злата и бриллиантов? Если не дурачить, не заводить себя мыслью, что игра их граней божественна. А еще лучше глянуть на камешки в пасмурный день. Увидишь холодный и пустой их блеск. Вот и все… Ифигения, подойди ко мне, я покажу тебе другую вещь, перед сверканием которой меркнет любая куча злата и каменьев. (Показывает ей трон фараона.) Видишь этот трон.

ИФИГЕНИЯ. Эту седую древность я вижу тут каждый день. Помню, тебе привезли ее из кладовки внука фараона Тутмоса. Не помню, какого?

АГАМЕМНОН. Но ты не знаешь главного о троне. Он для необыкновенных царей. Я знаю все имена тех, кто восседал на нем. До Потопа это были цари Арии. После Потопа – царь четырех стран света Шульги, потом царь Вавилона Хаммурапи и фараон Египта Тутмос III. Все их великие завоевания воспеты аэдами. О, от ореола этого трона у правителей кружится голова. Они вечно будут слетаться на его сияние, как ночные бабочки на свет. А сейчас, как ты видишь, он пуст…

ИФИГЕНИЯ. Как говорит наша бабушка, свято место пусто не бывает. Наверняка, уже появился местожелатель.

АГАМЕМНОН. О, ему будет непросто затмить Тутмоса III.

ИФИГЕНИЯ. Подожди-ка, папа… Ну конечно, я должна была сразу догадаться. Это же ты, тот местожелатель.

АГАМЕМНОН. Да, Ифи, мне мало быть первым парнем на деревне, вождем Эллады. Мне приоткрылась дверь в сонм Великих завоевателей. И я намерен туда войти. О, с каким трепетом и восторгом потом далекий потомок будет повторять мое имя… (Видит слезы на глазах дочери.) Прости, прости меня, Ифигения! Если можешь… Но еще не вечер. Может, судьба пошлет нам удачу, ветер.

ИФИГЕНИЯ. Нет, папа, я умру сегодня. Я это чувствую. Я знаю. К чему пустые отговорки. Аритметика здесь бессильна. (Отходит в сторону.) Задушить в себе любовь к дочери ради химерного сонма… Что же это за такая высшая мужская страсть? И почему мая мама ценит ее больше всего в мужчине? А у меня от женского бессилия перед ней даже сердце заходит… (Через какое-то время.) Кажется, отпустило. Но налетели, как пчелиный рой, вопросы и кусают. А меня, какая страсть ведет? К чему стремлюсь? Чем славюсь? Что могу? Съесть грушу… целовать любимого мужчину… рожать ему детей… Потом умру, как все старухи, кто вспомнят обо мне? Да и корыстно быть мне такой жизнелюбивой. Мне одной за жизнь цепляться. Мешать тысячам воинов оружие победой украсить. Отцу покрыть себя всесветной славой. Ведь ее частичка падет и на меня… Кажется, мне уже не так страшно склонить голову под нож жреца. Да, ужас студящий кровь отстал. (Поворачивается к Агамемнону.) Отец, ты дай мне клятву. Что моя жертва не будет напрасной. Троя будет побеждена эллинами.

АГАМЕМНОН. Клянусь! ее кичливый Илион будет повержен в прах.

ИФИГЕНИЯ (в сторону). Как-то легче умирать за нашу будущую славу. (К отцу.) И еще, папа, передай мою просьбу маме.

АГАМЕМНОН. Конечно, конечно, Ифи.

ИФИГЕНИЯ. Пусть она после моей смерти не ходит в черном. Я умру с венком невесты на голове.

АГАМЕМНОН. Передам, передам, Ифи.

ИФИГЕНИЯ. А женихом моим будет острый нож жреца… Теперь, кажется, все. Теперь я спокойна. (Протягивает руку Агамемнону.) Веди меня, отец, на жертвенный алтарь богини Артемиды.

***

Вечером. У жертвенного алтаря Артемиды. Рядом с ним стоит во всем черном Калхант, на его голове шлем с прорезями для глаз и рта, символизирующий атрибут бога Аида. Вокруг алтаря плотной стеной столпились воины Эллады. Молча ждут начала священного жертвоприношения. Калхант извлекает из своих ножен жертвенный нож, острозаточенное лезвие которого зловеще сверкнуло в последних лучах солнца. Погружает нож в широкую и глубокую чашу с крупой. И тоже замирает в ожидании. Воины зажигают факелы. Появляется Ифигения в белом одеянии невесты и с венком из белых лилий на голове, В руках у нее букет из нарциссов. За ней следует, тяжело ступая, Агамемнон. Воины перед Ифигенией расступаются, открывая ей дорогу к алтарю. Она по ходу кидает им по цветку из букета. Воины в ужасе отклоняются от летящих в них нарциссов. Ифигения подходит к жертвеннику. После краткой паузы.

ИФИГЕНИЯ. Славные воины Эллады, не плачьте. Успокойте ваши сердца. Пусть их не мучает совесть, что вы послали невинное дитя на смерть. Вам не в чем себя корить. Разве вы видите на мне смирительные веревки? Или вы видите на моих глазах слезы? Нет же, меня никто не волочил на жертвенный алтарь. Я иду к жертвеннику свободной и с улыбкой на устах. Я по своей воле, дарю свою жизнь богине Артемиде священной жертвой. Я умру с радостью и счастливой во славу Эллады. Чтобы вы вернулись из Трои с оружием, украшенным победой!.. (Бросает воинам последний цветок. Поймавший нарцисс воин восклицает: «Она меня прощает!» Другие воины начинают поднимать нарциссы с земли и тоже восклицать: «И меня прощает!» «И меня!» «И меня!» Остальные воины перешептываются друг с другом: «Она нас прощает!» «Она нас прощает!..» В наступившей тишине Ифигения продолжает говорить.) Цветами, которые у вас в руках, вы сегодня украсьте мое тело. А завтра, когда задует ветер, вы мчитесь на всех парусах к Трое. И я желаю вам скорого возвращения! А с берега пусть не я, какая-то другая девушка помашет вам рукой. И крикнет вслед: «Попутного вам ветра, эллины!»

Становится на колени перед каменным жертвенником. Калхант поднимает сосуд со священной водой. Окропляет ею Ифигению и жертвенник. Затем из чаши с жертвенной мукой с солью берет горсть смеси и посыпает ею голову Ифигении. Та опускает голову на жертвенник. Калхант взывает к богине Артемиде.

КАЛХАНТ. О, великая богиня Артемида, дочь Зевса! О, целомудренная и охотолюбивая дева! Прими же сегодня милостиво священную жертву от Верховного вождя эллинов Агамемнона. Его дочь Ифигению. Молю тебя! будь милосердной. Прими кровь чистую, которая польется на жертвенник из девственной шеи дитя. (Вынимает из чаши нож, заносит его над жертвой. Затем сильным и резким ударом вонзает нож в ее шею. Когда кровь хлынула из раны Ифигении, стоящие перед алтарем воины невольно ахают от ужаса. И также невольно пятятся еще дальше от жертвенника. Агамемнон остается впереди один, встает на колени и почти беззвучно одними губами произносит клятву.)

АГАМЕМНОН. Ифи, я клянусь тебе. Что я своими руками вырву сердце виновнику твоей смерти. Клянусь водами Стикса!

КАЛХАНТ (повышает голос). О, всемогущая богиня Артемида! Сними свое проклятье с эллинов. Пошли ветер в паруса их кораблей. Дай им разбить Трою!

Часть вторая

НА ВЕЛИКОЙ БАШНЕ

крепостной стены Илиона. Елена Прекрасная поднимается на смотровую площадку. Заходит, осматривается.

ЕЛЕНА. О, как величав! с этой башни вид нашего Скамандра. Его золотые воды царственно текут меж берегов среди осин и… (Проглатывает слова.) Что это на меня напало? Публики нет, а я корчу из себя восторженную троянку. Надо ж, ляпнуть – нашего Скамандра… (Зевает.) Какая скука. Скорее бы начали поединок Менелая с Парисом. Хорошо, что уже вечер, а то б от жары тут спеклась. (На башню поднимается Андромаха. Видит Елену.)

АНДРОМАХА. Ну конечно, Елена, ты уже здесь. О, разве ты упустишь случай выставить напоказ свою красоту. Мало тебе было восторгов с одной стороны Великой башни Илиона. Вон теперь и эллины с другой стороны – задрав головы внизу, пялятся на тебя. Не за этим ли ты заманила их к нашим крепостным стенам?

ЕЛЕНА. Ну ты, Андромаха, выдумщица. Не заманивала я никого.

АНДРОМАХА. Ну, коль Приам тебе верит, поверю и я. Как же давно я не поднималась на башню. С тех пор, как началась война. (Смотрит вдаль.) Одному Скамандру все нипочем, течет себе и течет. А вот лая собак, бродивших раньше от деревни к деревне, уже не слышно. Не видно и телег крестьян. Тревожно в воздухе без их мирных песен.

ЕЛЕНА. Все нипочем и ветру. Он все с тем же горьковато-терпким запахом трав. (Вспоминает.) А в Спарте он с ароматами горных лесов.

АНДРОМАХА. Кто знает, может, сегодня после поединка ты снова вернешься в Спарту. Война, наконец-то, закончится.

ЕЛЕНА (в сторону). Какие троянцы наивные, как дети. Даже если Менелай победит Париса, эллины не оставят Илион. Не затем они пригнали сюда свою тучу кораблей. Этот поединок явная уловка Агамемнона. Знать бы, что за ней скрывается? (Андромахе.) Давай, поболтаем о чем-нибудь веселом. Меня тяготят разговоры о печальном. Я женщина, которая создана для веселья и любви.

АНДРОМАХА. Какое может быть веселье во время войны, когда гибнут родные и близкие.

ЕЛЕНА. Зря ты себя заживо хоронишь. Пусть мужчины воюют, а мы все равно должны развлекаться и наслаждаться жизнью и любовью. Мы же женщины.

АНДРОМАХА. Наслаждаться любовью? Мне это чуждо. Я не знаю ни одного мужчину кроме своего мужа Гектора. И никого не люблю сильнее, чем своего сына Астианакса. Увы, мы с тобой слишком разные. Ты красавица, а я обычная женщина. Из-за тебя вон даже война началась.

ЕЛЕНА. Ты сама-то в это веришь? Кто-то нарочно раздувает мою красоту. Честно, я не понимаю, что такое моя красота? Что вообще такое красота? Я живу и живу сама по себе. Плыву, можно сказать, по течению, а куда и зачем не ведаю.

АНДРОМАХА. Я тоже не понимаю, что такое красота? Всю жизнь ломаю над ней голову. О, как я страдала из-за нее девчонкой. Красивой девочке стоило только зайти в зал, как все уже умилялись и улыбались ей. Мне же со стрижкой под горшок, чтобы понравиться окружающим, приходилось прилагать неимоверные усилия. Для взрослых я танцевала, мальчишкам показывала фокусы, доказывала, что со мной веселее, чем с этими… с бантами и смазливыми мордашками. Но все было попусту, в залах ничего не менялось. Видать, не зря есть поверье, что красивые женщины из неземного рода. Что мужчины, которые отважатся их любить, калечат свою самооценку. Представляю, сколько калек ты, Елена, оставила после себя.

ЕЛЕНА. Сами виноваты. Мне нравятся те мужчины, которые берут меня, как трофей.

АНДРОМАХА. Однако к Парису ты быстро охладела.

ЕЛЕНА. Трофей должен быть завоеванным, а не похищенным.

АНДРОМАХА. Почему же ты сразу не сбежала к спартанцам, когда они высадились на наш берег?

ЕЛЕНА. Разве ты не видишь, как Парис стережет свой трофей.

АНДРОМАХА. Ах, вот почему ты подолгу не пускаешь ревнивца на свое ложе. Мстишь ему за строгую опеку. Как говорят наши женщины, пусть я сама буду мучиться, но ему не дам…

ЕЛЕНА. О, я вовсе не мучаюсь. У меня есть маленький секрет. Ночью я кладу на подушку рядом с собой имбирь. Она пахнет мужским семенем, и этот запах меня успокаивает.

АНДРОМАХА. Нет, я отказываюсь понимать. Как неопытный юнец мог прельстить такую искушенную женщину? Ужель ты купилась на звуки его лиры?

ЕЛЕНА. Не смеши. Я с детства равнодушна к музыке. Если честно, я не помню, чем соблазнил меня Парис. Наверное, обещал, что в Илионе усыплет меня знаменитыми троянскими бриллиантами. Я не могу отказать мужчине, когда он дарит мне бриллианты.