Второе пришествие

Поначалу лишь раздающийся со всех сторон иноязычный гомон был ответом на этот отчаянный призыв. Но я не терял надежды, и, в конце концов, мои усилия увенчались успехом.

– Молодой человек, вы не меня ищете? – откликнулся высокий, с иголочки одетый парень.

Я бросился к нему как к самому близкому родственнику, но незнакомец воспринял мое появление с куда меньшим энтузиазмом. Глядя куда-то в сторону, он не представившись, поинтересовался:

– Вы что, прилетели на другом самолете?

– Да нет, я сюда пешком пришел.

На лице незнакомца появилось выражение глубокой заинтересованности.

– Тогда может вы ответите, что стряслось? – воскликнул он, уводя меня в сторону от гомонящей толпы, – а то никто толком не может ничего объяснить. Только стюардессы ходят белые, как смерть.

Я в деталях рассказал незнакомцу о событиях подходящего к концу дня. Тот недолго осмысливал случившееся и отреагировал на все очень своеобразно.

– Так какого черта я четыре года сушил мозги этой дурацкой юриспруденцией? Кому она теперь нужна!

Похоже, именно это, а не смерь близких, не говоря уже об остальном населении Земли, огорчило его больше всего.

– Кстати, возможно, нас двое русских осталось. Давайте знакомиться. Меня Владимиром зовут.

– Давно пора, – подумал я, протягивая руку, – и откуда только такой самовлюбленный павлин выискался.

Оказалось – из Гарварда, куда Владимира пристроил его папаша, о деятельности которого любящий сын предпочел умолчать. Сдав экзамены, Владимир решил отдохнуть и поэтому вместе с однокурсником и двумя подружками оказался на борту самолета, летевшего из Лондона на остров Крит. Конец света расстроил их заманчивые планы, и Владимир искренне возмущался, что он не произошел на обратном пути.

Внезапно шум стих. В люке самолета показался человек в форменной одежде, видимо командир самолета. Люди, с надеждой глядя на него снизу вверх, стали подтягиваться поближе. Человек заговорил громким, хорошо поставленным голосом.

– Немец. Фиг поймешь, – огорченно бросил Владимир. – Меня, елы-палы, шпрехать не обучали, только спикать.

К счастью, молоденькая стюардесса, занявшая место командира, перевела речь своего шефа на английский.

– Этот рейс летел из Франкфурта в Сингапур. Поэтому у них хватило горючки забраться на сто километров вглубь, а потом махнуть двести на север. Нигде никаких признаков оставшихся в живых людей. Везде хаос, смерть, разрушения. К тому же они заметили что-то, похожее на развалившийся атомный реактор. Поэтому и вернулись сюда, тем более, что не нашли лучшего места для посадки. И еще. Они прочесали весь эфир, но никто не отозвался, – перевел Владимир.

– Ну, дела, – протянул я, – значит, большей части Европы в природе не существует. И Азии, скорей всего, тоже. Может Америка уцелела или Австралия? Ладно, чем гадать, лучше делом заняться. Ты скажи начальнику, чтобы организовал народ. Надо из леса притащить дрова, развести костер побольше.

– Да, хоть и лето, ночи здесь прохладные.

– К тому же огонь в ночи издалека виден. Если уцелел кто в окрестностях, сообразит сюда явиться.

Но поход за дровами пришлось отложить. На дальнем конце поля показалась внушительная процессия человек в двести.

– Значит еще один самолет уцелел. А я думал все они ляснулись при посадке, – облегченно вздохнул Владимир.

Радость переросла в ликование, когда выяснилось, что самолет летел из Швейцарии в Москву, и половина пассажиров была из России. Какое же это счастье – в такое ужасное время оказаться среди своих!

– Молодой человек! – ухватив Владимира за руку, воскликнул с характерным акцентом пожилой мужчина. – Вы, случайно не сын уважаемого Льва Израильевича Гринберга?

– Нет, – с оскорбленным видом ответил Владимир. – Я сын Николая Пахомова.

– Очень жаль, – разочарованно пробормотал старик. – А как похож, как похож.

– А вы кто? – в свою очередь поинтересовался я, хотя видел, что Владимир не горит желанием знакомиться.

– Я? – старик как-то подозрительно покосился на меня. – Не скажу, а то будете смеяться.

– Да бросьте вы. Сейчас не до смеха. А узнать друг друга все равно придется.

– Ну, хорошо, – старик ничего не мог противопоставить этому доводу. – Я Штирлиц.

– Вы – Штирлиц? – фыркнул Владимир. – В таком случае я – Мата Хари.

– Да нет, вы не так поняли. Меня зовут Яков Абрамович Штирлиц. Двадцать лет я жил спокойно в прекрасном городе Одессе, а потом вышел этот дурацкий фильм и исковеркал всю мою жизнь. Пришлось эмигрировать в Израиль.

– Только из-за фильма? – с сомнением спросил я.

– Э… Если честно, то не совсем. Хотя сейчас это уже не имеет ни малейшего значения.

Разговор с однофамильцем штандантер-фюрера СС затянулся, и больше ни с кем в спокойной обстановке познакомится не довелось. До наступления темноты осталось меньше часа, и все срочно отправились за дровами. Во время работы Штирлиц в общих чертах рассказал о летевших вместе с ним российских гражданах.

– Больше трети из них – бизнесмены самого разного пошиба. Между прочим, среди пассажиров есть два уголовных авторитета. Один – вор в законе, другой рангом пониже. Еще почти треть – всякие чиновники. Остальные – сборная солянка, несколько ученых, артисты, спортсмены. Рабочие и колхозники отсутствуют.

– И откуда он за столь короткий срок собрал такую информацию. Может, благодаря фамилии? – удивился я, но вслух спросил совсем другое.

– Скажите, а вы к кому себя относите: бизнесменам или сборной солянке?

– А почему вы решили причислить меня к русским? Я вообще-то космополит. Судите сами. Родился в Одессе, что сейчас в самостийной Украине, выехал на историческую родину, живу в Штатах, по делам одной швейцарской фирмы летел в Россию, – ответил Штирлиц, поднимая меньшее из двух лежащих перед ним бревнышек.

Был в рассказе старика какой-то нюанс, подсознательно сильно обеспокоивший меня. Но только на следующий день я наконец сообразил, что именно заставило меня так встревожиться.

Ночь для большинства уцелевших прошла в мучительных раздумьях. Что делать? И дальше скорбеть о трагической судьбе человечества или хоть как-то позаботится о собственной? И ради чего поддерживать свою жизнь? Чтобы всего за несколько лет дойти до состояния первобытной дикости или в надежде на скорую помощь из Америки или Австралии? А, может, не прокрученные многократно мысли, а самый обычный инстинкт самосохранения руководил действиями каждого уцелевшего. Всех, но только не членов экипажей трех самолетов. Постоянная готовность действовать в экстренных ситуациях и сейчас помогла выбрать если не самое, то уж наверняка весьма разумное решение.

Едва рассвело и люди, стряхивая с себя оцепенение бессонной ночи, принялись, кто мысленно, кто, объединившись с друзьями изводить себя, еще и еще раз переживая случившееся, над уцелевшим «Боингом» взвилась сигнальная ракета. Я с Владимиром, как и все, двинулся к самолету. Там, по примеру своего немецкого коллеги, намериваясь использовать люк как трибуну, стоял мужчина лет сорока пяти в летной форме.

– Я – Джордж Мюррей, – сказал он по-английски, и эту фразу я понял без переводчика.

Все остальное вложил мне в уши Владимир.

Для начала англичанин сообщил, что экипажи самолетов предложили ему возглавить колонию, если, конечно, у собравшихся не будет других кандидатур. Других кандидатур не оказалось. Все дружно проголосовали за Мюррея. Тот поблагодарил вскользь за оказанную честь и продолжил. Всего на трех самолетах летело около семисот человек, из них почти триста англичан и американцев, двести немцев, около ста русских и примерно столько же японцев, французов, итальянцев и других народов. Будучи по натуре оптимистом, Мюррей, однако, не исключал и самого худшего, то есть того, что помощи мы не дождемся, и придется устраивать жизнь собственными руками. А делать это, естественно, лучше всего сообща, значит должен быть единый язык общения. Им ввиду преобладания говорящих на нем и общемировой практики, должен стать английский, которым в кратчайшие сроки обязаны овладеть все без исключения колонисты.

Пока вчерашняя симпатичная стюардессочка переводила слова Мюррея на немецкий, Владимир успевал изложить их по-русски. Весть о том, какую именно проблему надо решать в первую очередь, вывела меня из себя.

– Идиоты! Сейчас действовать надо, а не иностранным языкам обучаться.

Словно услыхав меня, Мюррей сказал, что у нас практически нет продуктов, а из оружия всего несколько пистолетов с ограниченным боекомплектом, поэтому на охоту рассчитывать не приходится. Зато буквально рядом находится океан, и стоит подумать о том, как наладить рыбалку. Если сумеем обеспечить себя пищей, то можем спать спокойно – таков был смысл заключительной части речи англичанина.

– Ага, раскатал губу, – хмыкнул я. – Он забыл про русские морозы. Дома строить надо. Не все же ночевать у костра да в самолетах.

И тут я понял, что так встревожило меня во время беседы со Штирлицем. Люди, пассажиры самолетов, мои товарищи по несчастью. В большинстве своем это были вчерашние хозяева жизни: банкиры, политики, бизнесмены – сегодня люди совершенно бесполезные. Что толку в нынешнем положении от умения банкира правильно вложить деньги? Или от способности политика шестым чувством определить, кого на грядущих выборах признать своим хозяином. Все эти господа будут обузой, если только не найдут в себе еще какие-то способности. А как это сделать при такой постановке вопроса?

– Пошли! – твердо сказал я, потащив Владимира за собой.

– Куда? – слабо изумился тот, но я молча двинулся к самолету.

С помощью протянутых веревок кое-как вскарабкавшись по надувному трапу, я встал рядом с Мюрреем.

– Еда – дело святое, – немного иронично начал я. – Но чтобы уцелеть, этого маловато будет. Если мы здесь застряли всерьез и надолго, надо уже сейчас готовиться к зиме, строить дома, запасти дрова. И глупо было бы полагаться только на собственные силы, когда есть и другие варианты. Да, приливная волна утопила большинство живших здесь людей, но наверняка оставила то, что может выручить нас. Запасы еды, орудия труда и многое другое, что сейчас разбросано по этой земле. Понимаю, это звучит кощунственно, словно призыв к мародерству, но усопшим уже все равно, а нам это не даст к ним присоединиться.

– Эй, мужик, – раздалось по-русски, заглушая перевод Владимира. – Ты что, умом тронулся? Где что разбросано?

Тон был вызывающий, наглый, поэтому и я ответил той же монетой:

– Ты, прежде чем языком, сначала бы мозгами пошевелил, если они у тебя, конечно, есть. Мы же не в пустыне или сибирской тайге очутились. Эти места раньше были основательно обжиты, кругом деревни, города. Не может быть, чтобы из них все добро волной смыло. Наверняка много вещей осталось. Покойникам они ни к чему, а нам позарез нужны. И еще. Надо почаще стрелять из ракетниц. Глупо экономить заряды. Если австралийцы или американцы уцелели и развернули спасательные работы, нас и так найдут, а вот случайно уцелевших людей, мы хотя бы частично собрать сумеем. И им хорошо, и нам польза, если среди них окажутся крестьяне, рыбаки, плотники.

Я еще не знал, что уже ночью на свет костров к нам вышло несколько десятков человек. Днем этот процесс продолжился. Большинство вновь прибывших подробно описывали свои вчерашние злоключения, удивляясь тому, какие мелочи порой оказывают влияние на судьбу, горько оплакивали гибель родных. Но бывали и исключения.

Явившийся около полудня низкорослый мужичок неопределенного возраста озадачил нас удивительным вопросом:

– Ну и денек вчера выдался – ничего не помню. Не томите душу, братцы, скажите – где это я оказался?

– В России, дед, точнее бывшей России, – отвечал я.

– А почему бывшей? Нас что, завоевали? – изумился тот.

– Да ты что, не знаешь, что вчера произошло? – настала моя очередь удивляться.

– Не-а. Я вчера пьяный был. Сильно пьяный. – И, как бы оправдываясь, пояснил. – «Алик» я. С тридцатилетним стажем.

Спихнул, значит, все свои прегрешения на сорокоградусного козла отпущения и облегченно вздохнул.

– Это же надо так напиться, чтобы прозевать конец света! – всплеснул руками Владимир.

– Какой конец света! Ты, парень, завязывай издеваться.

– А ты думаешь, летчики свои самолеты от нечего делать в этой глуши посадили? Особенно тот, что на брюхе лежит. Скучно им стало просто так летать, вот и решили поразвлечься, да?

Мужичок в раздумье почесал свою голову. Хорошо так почесал, обстоятельно – аж перхоть столбом.

– Дела, – наконец мучительно протянул он, поверив. – Ну дела. Лучше б я сдох. Где же теперь похмелиться?

– Да ты что! – возмутился я. Столько людей погибло, и твои близкие тоже, между прочим. А он – похмелиться.

– Так нету у меня близких. Кто помер, с кем разошелся. Так что роднее водки никого у меня не осталось. А ты, чем мораль читать, лучше бы рассказал поподробнее, что случилось.

На мое скорбное повествование мужичок отреагировал тоже весьма своеобразно:

– Ну вот, дождались! Хрен теперь заграница нам поможет. В кои веки русскому мужику самому выкручиваться придется.

– Видишь толпу, – охладил его пыл Владимир. – Из них русских и двухсот человек не наберется. Остальные – бывшие иностранцы.

– Почему бывшие?

– А потому, что нет теперь ни русских, ни немцев, ни французов. Остались только жертвы конца света.

Они двинулись к самолету, в котором Мюррей наладил перепись колонистов, в первую очередь интересуясь родом занятий.

– Кукуманя я, Григорий, – немного смущаясь, сообщил мужичок. – А вот насчет профессии ничего определенного сказать не могу. В колхозе трактористом работал, в городе – слесарем, бочки клепал, выдувал стекло разное.

– А что бы ты у нас хотел делать? – спросил, заинтригованный такой разносторонностью, Мюррей.

– А что угодно, если без ученых выкрутасов. В ядреной физике и прочих сопроматах я не силен, зато со всякой человеческой работой справлюсь запросто.

Как показало время, Кукуманя не хвастался. Он принадлежал к тому, не столь редкому типу русского человека, который в трезвом виде мог выполнить любое задание, не требующее университетского образования. И если в каком-то деле не было узких специалистов – а их не было почти всегда – Григорий храбро брался за него и с блеском доводил до победного конца.

Вскоре он стал чем-то вроде живой палочки-выручалочки – когда работа грозила пойти прахом, срочно звали Кукуманю, и в большинстве случаев он спасал казалось бы безнадежно загубленное мероприятие. Но, конечно же, один Григорий не мог заменить всех колонистов, половина из которых считали грабли новой разновидностью клюшки для игры в гольф. К тому же со временем у Кукумани появилась возможность проявить во всей красе не только свои достоинства, но и недостатки.

Прошло несколько дней. Надежд на то, что катастрофа пощадила какой-нибудь материк или хотя бы пару-тройку достаточно развитых стран, откуда и придет долгожданная помощь, оставалось все меньше. Зато численность колонии за это время увеличилась почти на сотню человек. Причем это был не балласт типа чиновников или банкиров, а именно те люди, благодаря которым мы получали шанс выжить: крестьяне, рабочие, уцелевшие во время катаклизма. Эти люди влились в состав колонии только из-за присущего им чувства коллективизма и, несомненно, уйди они все вместе подальше от нашей беспомощной оравы, то сумели бы выжить, не слишком напрягаясь. Здесь же им пришлось лезть из кожи, чтобы обеспечить самым необходимым и себя и несколько сот недавних вершителей их судеб.

Косвенным подтверждением того, что, по крайней мере, Старый Свет исчез в морской пучине, стал массовый прилет разнообразных птиц. Наша колония расположилась в юго-западной оконечности вновь образовавшегося материка и несколько дней тому назад бывшее самым оживленным в смысле движения авиалайнеров, сейчас это место стало сосредоточением множества птичьих стай, мечущихся в поисках новых мест обитания вместо исчезнувших старых. Пернатые жители южной Европы, западной Азии, северной Африки, чьи летные качества позволили уцелеть в битве со стихией, теперь спасались от врага не менее страшного – голода. Большинство из них так и не сумеет ничего с ним поделать, не сможет приспособиться к новому корму и вскоре погибнет. Но некоторые пернатые гости неплохо устроились на новом месте. Огромные пеликаны облюбовали себе небольшой островок примерно в километре от материка и, на зависть людям, активно принялись рыбачить. Похоже, рыбы хватало, и вскоре весь островок был буквально запружен пернатыми переселенцами. На самом материке, в нескольких километрах от лагеря, нашла себе пристанище стая фламинго. Эти прекрасные птицы облюбовали неглубокое озеро, и теперь его берега, казалось, были покрыты прекрасным живым ковром. Кроме фламинго и пеликанов в окрестностях расселилась и масса других птиц поменьше, но названий большинства из них я не знал.

– А то и павлины прилетят? – мечтательно заметил Кукуманя, ошалело глядя на нежданное птичье изобилие.

– Очень я сомневаюсь. Павлины – летуны неважные, вряд ли они сюда доберутся, – огорчил его Штирлиц.

Вместо павлинов появились черные грифы. Огромные твари не парили в облаках, терпеливо выискивая падаль как они делали в нормальных условиях, а лениво переползали от добыче к добыче, но ее все равно оставалось слишком много. И некому было шугануть падальщиков – кроме малочисленных людей, почти все остальные уступали им в силе.

– Если так пойдет дальше, то и мы, в конце концов, станем их добычей, – решил я и отправился к Мюррею.

Начальника лагеря я застал на берегу. Тот рассматривал прибитую к берегу лодку. Алюминиевая посудина на удивление хорошо сохранилась. Вот только штормом сорвало мотор да выдернуло из уключин весла. То есть вещь была почти целой, но для эксплуатации совершенно не пригодной. Именно эта мысль и удручала Джорджа больше всего. Лучше бы пробоина в борту, но при этом сохранились весла – было написано у него на лице. Среди людей, окружавших начальство, находились и обе переводчицы: одна с немецкого, другая – русского. Французский Мюррей более-менее знал.

– Начальник, – воскликнул я, раздвинув толпу, – зачем посылать в город людей, которые нужны здесь?

По словам уцелевших местных километрах в двадцати севернее находился город с населением почти двести тысяч человек. Конечно, никто уже не надеялся, что его обитатели выжили, но там могло уцелеть множество необходимых нам вещей. Поэтому и была задумана экспедиция, в состав которой Мюррей включил почти всех местных жителей – мужчин.

– Ты разве никогда не слышал про русские морозы? – не давая Джорджу опомниться, продолжил я. – Через три месяца люди начнут мерзнуть, еще через два – умирать от холода. И в такой ситуации ты занимаешь дурным делом лучших специалистов?

– Но у нас почти нет инструментов. Я поэтому их и посылаю, чтобы они нашли все что нужно.

– Чепуха. Искать могут другие. А им надо срочно начинать работу. Сам подумай – разумно ли терять целую неделю, если необходимо за несколько месяцев обеспечить жильем почти тысячу человек. Мы же не можем всю зиму просидеть у костров.

Мюррей понес какую-то чушь насчет самолетов, в которых якобы может разместиться несколько сот человек, но я на корню зарубил его бредовую идею, задав один вопрос на засыпку:

– А кто-нибудь пробовал ночевать в самолетах при минус двадцати градусах?

В конце концов, моя активность возымела должное действие. Все умельцы были оставлены в лагере, а экспедицию сформировали из достаточно молодых, физически крепких пассажиров самолетов. Возглавил ее командир лайнера Франкфурт – Сингапур.

Вышли ранним утром – семьдесят человек, взволнованных, мрачных, томимых самыми тяжелыми предчувствиями. Хотя, казалось бы, чего беспокоиться – самое страшное, когда погибли родные и близкие и собственная жизнь висела на волоске, уже позади. Но нет, скорое знакомство с тем, что натворила стихия, когда знаешь, что предстоит новая встреча со смертью, но только догадываешься, каковы ее масштабы и формы, заставляла людей с тревогой и страхом делать каждый новый шаг.

Предвестником грядущих ужасов стал лес. Большинство деревьев было сломано или вывернуто с корнем, – несомненно, огромная удача с точки зрения запаса дров на зиму. Но вид мертвых деревьев, еще недавно представлявших собой единое живое целое заставил замолчать даже самых неисправимых оптимистов – была среди нас пара – тройка и таких. И одновременно – вот парадокс – в этом мертвом лесу ключом била жизнь. Птицы, бесчисленные птицы, порхали с дерева на дерево, выводили звонкие рулады, чистили яркие перышки. Но в основном они были заняты поиском корма – отчаянным, лихорадочным и напрасным, чувствовалось, что большинство этих птиц обречено, и скоро мертвый лес будет заполнен их окоченевшими тушками. И тогда форма придет в полное соответствие с содержанием и продлится это черт знает сколько десятилетий.

– Сдается мне, это еще цветочки, – пробормотал Владимир, идущий рядом со мной.

– Как бы от ягодок совсем не поплохело, – тоскливо ответил я.

Под ногами подозрительно зачавкало. Шедший впереди проводник остановился, растерянно повернулся к начальству.

– Тут завсегда сухо было. Эта часть леса повыше другой стоит, здесь никогда о болотах не слыхали.

– Все ясно, можно смело идти дальше. Не могла же здесь меньше чем за неделю образоваться трясина. Это остатки приливной волны.

Но смело не получилось. Прямо из-под ног шедших впереди метнулась со злобным шипение темная гадина. Люди в страхе отпрянули назад, змея, довольная произведенным эффектом, уползла в противоположную сторону.

– Да не бойтесь, это ужак. Он вам ничего не сделает. А змеи, небось, все потонули, они хуже ужаков плавают, – успокоил перепугавшихся разведчиков проводник.

– А уж, что не змея? – хмыкнул Владимир.

– Во многих деревнях змеями называют только ядовитых гадов, – на всякий случай пояснил я.

В дальнейшем выяснилось, что проводник ошибался. Гадюки, оказывается, тоже умеют довольно неплохо плавать, и выжило их не так мало, в чем, увы, довелось убедиться колонистам.

Поваленные деревья сильно затрудняли ходьбу, а в искореженном до неузнаваемости лесу было очень непросто ориентироваться. Когда, усталые, мы, наконец, выбрались из него, оказалось, что проводник сбился с курса, взяв сильно вправо. До холма, являвшегося ориентиром, было не меньше километра. К счастью, уже не приходилось ежеминутно преодолевать рухнувшие стволы. Вообще меня сильно удивляло, что после землетрясения осталось так мало трещин, вновь образовавшихся пропастей и тому подобных вещей. Вне леса казалось, что никакой катастрофы и в помине не было, все осталось, как и раньше, и трава зеленеет и распустились полевые цветы.

Минут через десять вся компания из последних сил вскарабкалась на холм.

– Перерыв, – объявил командир, и все охотно попадали на свеже-выросшую травку.

Только проводник остался на ногах и с озадаченным видом напряженно вглядывался в даль.

– Отсюда уже должен быть виден город, а сейчас передо мной неизвестно что.

– Океан? – испуганно воскликнул Владимир. – Там на месте города океан?

– Не-а. Океан синий, а там все какого-то грязно-серого цвета, – отвечал проводник.

– А как иначе должен выглядеть издали разрушенный город? Именно – грязным, серым пятном, – вмешался я.

После этих слов наступила тишина и только два японца, сокрушенно глядя на дозиметры, что-то лепетали на своем несуразном языке. Вкусив прелести Хиросимы и Нагасаки, многие жители Страны Восходящего Солнца заимели чудную привычку во все поездки брать с собой миниатюрные радиометрические приборы и в любой критической ситуации первым делом сверять их показания. Иногда эта привычка раздражала, сейчас пришлась весьма кстати.

Командир пододвинулся к японцам. Поближе к нему уселся и Владимир.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Они не только косоглазые, но косноязычные. Пока разобрался в их английском. Короче. По их приборчикам в нашем лагере около тридцати микрорентген в час. Выше нормы, но жить можно. Здесь, на выходе из леса уже сто микрорентген.

– Значит где-то в тех краях, – я махнул рукой на север, – находился ядерный реактор…

– …который разнесло во время землетрясения, – закончил Владимир. – Как бы нам не пришлось поворачивать оглобли.

– Да нет. Ты прикинь. Лес, даже поваленный – естественный заградительный барьер. Он уменьшил радиоактивность раза в три. Теперь же до города чистое поле. Вряд ли радиация увеличится больше, чем вдвое.

Я оказался прав. Когда разведчики подошли вплотную к городу, счетчики показывали всего сто тридцать микрорентген. Но в большинстве своем люди к этому моменту уже давно забыли про радиацию. Вид города, почти до основания разрушенного стихией, стал самым ярким воплощение происшедшей трагедии. Раньше мы только знали, теперь – видели. Сначала видели какие-то странные контуры вдалеке, затем стали встречаться трупы. Сперва один, затем второй, потом еще несколько. Кто-то из иностранцев, не выдержав, потребовал немедленно поворачивать обратно. Мозги ему вправили быстро, пояснив, что без еды и инструментов всех ждет точно такая же участь, а поэтому необходимо идти вперед, даже если для этого потребуется шагать по телам усопших. Эти слова были явным преувеличением, но когда ветер, изменившись, подул со стороны города, показалось, что именно так и будет. Смрад ощущался буквально физически, хотелось немедленно забраться в горячую ванну и долго-долго оттирать свое тело хорошо намыленной мочалкой. Только где те ванны с горячей водой. Нет их больше, ни одной не осталось не планете. То есть ванны еще можно было найти, а вот запустить в нее горячую воду – об этом не приходилось и мечтать. Вместо этого люди затыкали носы, кто платком, а кто, задирая рубашку, и упрямо двигались вперед.