Анатолийская мечеть XI–XV вв. Очерки истории архитектуры

Работа над книгой несколько раз наталкивалась на технические проблемы, грозившие потерей материалов и готовых фрагментов; преодолением этих проблем я обязан А. Чистову, Я. Виленкину, И. Доскочу, А. Кузьмичу.

Глубокую признательность я выражаю Е. Гончарову – первому читателю и критику многих разделов текста, М. Бутырскому, осуществлявшему «контроль» с «византийской стороны», Ю. Шавровой, помогавшей мне с переводами источников, А. Пилецкой, разыскивавшей недостающие для работы архитектурные планы, Е. Григорьевой и М. Асхадуллиной, апробировавшим фрагменты рукописи в качестве путеводителя по городам Турции. Без их участия эта книга была бы совсем другой…

Анатолийские мечети великих сельджуков

Затем султан устремился в страну ар-Рум <…> Население вышло навстречу султану и приняло учение [истинной] веры. Султан был охвачен большой радостью и ликовал. Он приказал подвергнуть всех их очищению, церкви были разрушены и построены мечети.

Садр ад-Дин ал-Хусайни. Сообщения о Сельджукском государстве.

Как ни странно, прежде чем обратиться к памятникам турецкой архитектуры, необходимо решить вопрос о ее отправной точке, – с какого момента правомерно говорить о возникновении собственно турецкой архитектуры, турецкой культуры и истории Турции в целом? Естественно, нас не будут интересовать крайности, – например, Турция как исторический регион вообще игнорировалась авторами разделов об искусстве или даже о собственно архитектуре Ближнего Востока в советской учебной литературе.[16] Другой крайностью – к счастью, не реализованной на практике, но легко представимой, – выглядело бы «втягивание» в историю турецкой архитектуры хеттских, ионийских, римских и византийских памятников лишь на том основании, что они располагаются на территории современной Турецкой Республики, хотя об их влиянии на более позднее зодчество этой территории бесспорно следовало бы говорить.

Разговор о мусульманской культуре Турции (современной территории страны) безусловно должен начинаться с момента исламизации и тюркизации Анатолии, с проникновения сюда тюрков и создания первых мусульманских государств. Ранний этап мусульманской Анатолии связывается с приходом сюда сельджуков, – даже Ю. А. Миллеру, категорически отождествившему понятия «турецкий» и «османский» и потому начавшему свое «Искусство Турции» только с XIV в.,[17] пришлось упомянуть о предшествующем сельджукском этапе. Однако, говоря о сельджукской культуре Анатолии, многие авторы имеют в виду прежде всего государство Сельджуков Рума и современные ему тюркские княжества (эмираты), – так, И. Ф. Бородина начала «турецкий» раздел «Всеобщей истории архитектуры» только с XII в.,[18] и даже основоположник турецкого искусствознания Дж. Арсевен, привлекая к разговору о происхождении тюркского искусства произведения «звериного стиля» и рассматривая созданные тюрками памятники Турфана, Ирана и Индии, «малоазийскую главу» тюркской культуры начал с монументов Коньи, замолчав предысторию искусства Сельджуков Рума.[19] Столь авторитетное издание, как «Кембриджская история Турции», рассматривает самый ранний этап турецкой истории через призму истории Византии XI–XIV вв., сразу после этого переходя к «Анатолии под властью монголов», после чего становится возможным говорить об османском периоде.[20]

Между тем культура Сельджуков Рума и современных им тюркских княжеств Анатолии генетически связана с предшествовавшим периодом мусульманского завоевания азиатских владений Византии, осуществленного Великими Сельджуками. Авторы «Кембриджской истории ислама» указывают, что создание империи Великих Сельджуков и установление тюркского господства стало поворотной точкой в истории исламской цивилизации, а осуществленная этой империей тюркизация Ближнего Востока и Анатолии оказалась фактором, предопределившим будущее и мусульманского, и христианского мира;[21] правда, даже при столь высокой оценке завоевание Анатолии для тех же авторов оказалось в истории Халифата маргиналией на фоне укрепления Великих Сельджуков в Иране, борьбы с Фатимидами, возвышения Зенгидов и монгольской угрозы.[22] Лишь в малоазийском и общетюркском контексте рассматривается правление Великих Сельджуков в Анатолии соответственно в работах В. Гордлевского и Р. Рахманалиева.[23]

Правда, есть и работы, более подробно освещающие историю государства Великих Сельджуков. Так, К. Каэн посвятил первую часть фундаментальной «Доосманской Турции» именно становлению новой империи и завоеванию Анатолии,[24] – его заинтересовали, в частности, даже вопросы исламизации тюрков до создания Сельджукского государства и взаимоотношения сельджуков и других тюркских племен, принявших участие в походе на Византию. Именно Великие Сельджуки оказались в фокусе рассмотрения в недавней монографии В. Запорожца, охарактеризовавшего круг ранних источников по истории тюркской Анатолии.[25] Однако интерес к политической истории сельджукского государства заставляет указанных авторов игнорировать художественные, в частности архитектурные источники.

Замалчивание Дж. Арсевеном и первыми турецкими искусствоведами раннего анатолийского архитектурного материала было исправлено в работе Октая Асланапа «Тюркская архитектура»: первый том отведен сооружениям Средней и Центральной Азии, Ирана, Индии, Сирии, Ирака, Египта, а вторую книгу, посвященную мусульманскому зодчеству Анатолии до Османов, исследователь начал именно с немногочисленных памятников Великих Сельджуков конца XI-начала XII в., справедливо рассматривая их как первый этап собственно турецкой архитектуры, очевидно опорный для зодчества Сельджуков Рума и современных им мусульманских княжеств.[26] Правда, работа О. Асланапа носит справочный характер, – автор привел краткие описания памятников и опубликовал архитектурные планы, но не анализировал и не сравнивал их. Единичных памятников, которыми представлен краткий этап правления Великих Сельджуков в Анатолии, оказывается достаточно, чтобы сделать вывод о том, что мусульманская архитектура Анатолии, возникнув в результате неизбежного воспроизведения на только что завоеванных Халифатом территориях существовавших типов культовых зданий, не просто копирует образцы, но вырабатывает собственные решения, во многом определяющие дальнейшее развитие турецкой мечети.

* * *

Византия, бывшая во II половине I тысячелетия полновластной хозяйкой почти всей Анатолии – кроме юго-восточных областей, отвоеванных Халифатом, – познакомилась с тюрками уже в первые столетия своего существования – две хазарские княжны стали ее императрицами, кипчаки (половцы) и печенеги служили наемниками в войсках империи, торговые пути и к северу, и к югу от Каспия связывали Малую Азию со Средней. Тогда же тюрки создают свои государственные образования – каганаты, восточные остатки которых в X в. были поглощены исламским государством Караханидов. Тюркиогузы селятся во владениях Махмуда Газневи и после его смерти отторгают Хорасан, превращаясь в реальную политическую силу на востоке Халифата, так же уже использовавшего тюрков в качестве наемников.[27]

К середине XI в. Тогрул, потомок Сельджука ибн Токака, объединив тюркские племена после падения государства Караханидов, завоевал Мерв и Нишапур, присоединил территории оттесненных на юг Газневидов, Азербайджан и значительную часть Ирака. Уже в 1048 г. был взят Эрзерум, в 1051 г. – Исфахан. В 1055 г. Тогрул под вполне легитимным предлогом борьбы с узурпаторами-Буидами и восстановления полноты власти халифа захватил Багдад и получил от «повелителя правоверных» аль-Каима не только руку его дочери, но и титул султана.[28] Выгадали от этого обе стороны – после фактического отстранения при Бундах халиф вернул себе по крайней мере внешние атрибуты власти, а сельджукский султан, искренне поддерживая его духовный авторитет, стал главой разветвленной династии светских правителей – Великих Сельджуков, осуществляя светскую власть в Халифате, раздавая посты своим родичам и соплеменникам и направляя активность (прежде всего военную) тюркских переселенцев. Огузы (в т. ч. сельджуки) и другие тюрки переместились к границе с Византией, создав здесь буферную зону и постоянно совершая набеги на территорию империи.

Халифат отвел тюркам роль гази (борцов за веру), не только укреплявших и раздвигавших северо-западные границы дар-уль-ислам (территории ислама), но и способных противостоять укреплявшимся в Сирии конкурентам-Фатимидам. Алп-Арслан, унаследовавший титул султана после своего бездетного дяди Тогрула, справлялся с обеими задачами, – в 1060-х гг. он не только совершил поход в фатимидские Сирию и Палестину, но и вторгся в Закавказье, захватив Ани (к тому моменту уже византийский) и ослабляя потенциального союзника Фатимидов. Алп-Арслану удалось занять важнейшую пограничную крепость на востоке Византии – Манцикерт (Малазгирт); в 1071 г. попытка отвоевания крепости привела к разгрому византийской армии и пленению императора Романа IV Диогена.[29] Жизнь императора была выкуплена ценой территориальных уступок победителям.

Победа при Манцикерте открыла сельджукам путь в Центральную Анатолию.[30] Смерть свергнутого Романа Диогена и отказ его преемника выполнять условия мира дала формальные основания для продолжения завоеваний: в 1075 г. взята Никея (Изник),[31] в 1077 г. был завоеван Иконий (Конья), в 1080 – Кесария Каппадокийская (Кайсери). Во главе походов встал двоюродный племянник Тогрула Сулейман-шах ибн Кутулмыш,[32] которого принято считать основателем династии сельджукских султанов Рума, – нового мусульманского государства, возникшего на отвоеванных у Византии землях Анатолии (Рум).

В 1084 г. пала «пропущенная» сельджуками Антиохия (Антакья), и этот «поворот» к Сирии, равно как и неспособность удерживать Никею, позволяют видеть приоритет внешней политики Халифата (т. е. Великих Сельджуков) в борьбе с Фатимидами, а основную цель – не в Византии, а в Иерусалиме.[33] Но Великие Сельджуки после смерти Низама аль-Мулька и султана Малик-шаха (1092 г.) увязли в междоусобице сыновей последнего, не оставившей сил даже для борьбы с низаритами Аламута.[34] Мусульманские завоевания вынудили Алексея I Комнина обратиться за помощью к «франкам», а Иерусалим стал целью I крестового похода…

В 1097 г. султан Рума Кылыч-Арслан I уничтожил ополченцев Крестьянского крестового похода, но под угрозой разграбления Никеи крестоносцами сдал город византийцам, потерпел поражение под Дорилеей (Эскишехир), а в 1098 г. сельджуки потеряли Эдессу (Урфу) и Антиохию,[35] – вместе с планами на Сирию, раздираемую атабеками вплоть до подъема Айюбидов.[36] В одиночку Сельджуки Рума, уже ощутившие сепаратизм тюркских вождей, вряд ли могли сопротивляться крестоносцам, – как, впрочем, невелики были и шансы ослабленных Великих Сельджуков сдержать эспансию Фатимидов; но противостояние франкских государств и Фатимидов позволило уцелеть обеим ветвям потомков Дома Сельджука.

Румский султанат оказался далеко не единственным мусульманским государством на отвоеванных у Византии землях. В то время как юго-восточные области Анатолии первоначально подчинялись непосредственно Великим Сельджукам, а центральные (Конья, часть Каппадокии) – Сельджукам Рума, на северо-востоке после победы при Манцикерте укрепилась династия Данишмендидов, овладевшая Сивасом, Амасией, Кайсери, Малатьей; между Сельджуками Рума и Данишмендидами в районе Эрзинджана и Дивгири возник бейлик Менгуджакидов; после вытеснения Великих Сельджуков и создания латинских королевств области к юго-востоку от оз. Ван контролировались ветвями Артукидов (при этом, например, в Диярбакыре и в Битлисе правили местные династии); в горных областях вокруг Эрзерума выделился бейлик Салтукидов. В XII – начале XIII в. все эти эмираты оказались подчинены Сельджукам Рума, видевшим в них своих вассалов; но укрепление своей власти в Анатолии и борьба с тюркскими князьями-улубеями надолго отвлекли правителей Коньи от газавата на западе.

Почти весь XII в. Сельджуки Рума лавировали – и весьма успешно – между опасностями с запада, юга (Византия и крестоносцы), востока (Великие Сельджуки, Фатимиды, Зенгиды) и севера (Данишмендиды), сохраняя независимость своего султаната, подчиняя тюркские княжества Анатолии и собираясь с силами для утверждения своего могущества. Возникают странные христианско-мусульманские коалиции – если крестоносцы видели союзника в борьбе с сирийскими Зенгидами в лице египетских Фатимидов, то Данишмендиды используются Византией как фактор, отвлекающий Сельджуков на востоке; в 1147 г. Рум вступил в союз с Византией во время II крестового похода; в 1162 г. Кылыч-Арслан II, которого василевс считал своим вассалом, был вынужден оставить в Константинополе сына в качестве заложника, но, продолжая активно бороться с конкурентами Данишмендидами (вассалами своего сюзерена, которых и Рум считал своими вассалами), воспользовавшись и личной обидой,[37] и смертью «сдерживавшего фактора» – айюбидского атабека Нураддина Зенги, в 1174 г. наконец подчинил Конье север Анатолии.

«История Сельджукидов представляет разительный пример быстрого возвышения и падения: вынырнув во второй половине XI в. из Хорасана, они весь XII век провели в борьбе, и были моменты, когда весы истории склонялись на сторону Данишмендов, вырывавших из их рук господство в Малой Азии, однако Сельджукиды, использовав противоречия между противниками, удержались, и из Коньи – из малоазиатской срединной степи – распространились и на запад, и на север, и на восток, и на юг. Старая область приграничников – борцов за веру, выдвинутых когда-то арабами, превратилась в государство, поднявшее в Малой Азии культуру на большую высоту. В течение полустолетия создали они здесь памятники, которые пережили творцов».[38]

Впрочем, эти полстолетия относятся уже к XIII в. До того момента сельджукская архитектура Анатолии представлена не столько заказами Сельджуков Рума (в Конье и Акшехире сохранившиеся мечети и медресе возводятся только в середине XII в.), сколько памятниками, созданными Великими Сельджуками и улубеями, – Данишмендидами, Салтукидами, Артукидами и т. д., что, видимо, объясняется как удаленностью подвластных им территорий от зоны военных действий с христианами, так и необходимостью демонстрации прочности местной власти. В любом случае именно памятники Восточной Анатолии демонстрируют на протяжении XII в. становление той сельджукской архитектуры, которая ассоциируется прежде всего с сооружениями Конийского султаната следующего столетия.

* * *

Прежде чем рассматривать памятники сельджукской архитектуры Анатолии, придется задаться вопросом, – а откуда берется эта самая собственно сельджукская архитектура? Каковы ее источники? Вариантов-то немного.

Уже в первое столетие существования ислама на завоеванных арабами землях формируется тип дворовой (колонной) мечети, пространство которой состоит из открытого двора и молитвенного зала с плоским или двускатным стропильным перекрытием, опирающимся непосредственно на несущие стойки (столбы, колонны) либо на аркады. В ряде случаев плоское перекрытие зала могло дополняться небольшим куполом – либо в центре среднего нефа, либо над михрабной ячейкой (в иерусалимской аль-Акса и в магрибинских мечетях – в торцах повышенного центрального нефа, над входом и над михрабом, акцентируя продольную планировочную ось). Таковы ранние мечети Сирии, Ирака, Иордании, египетского Фустата, тунисских Сусса и Кайруана, Марокко, Испании. Иконография исламской архитектуры «во многом исходила из уже существовавшей строительной практики и образной системы предшествующего культового зодчества. Богатейшее наследие ближневосточной культовой архитектуры давало мусульманам право выбора от гипостильных залов до зданий базиликального типа, купольных базилик и центрических купольных построек».[39] Собственно, появление гипостильных мечетей напрямую связывается с переориентацией планировки христианских базилик.[40]

Значимый образец такого типа мечетей появляется и в Юго-Восточной Анатолии, присоединенной к Халифату уже в первые десятилетия арабского завоевания. Большая мечеть Харрана (Джами аль-Фирдаус), расположенного южнее Урфы рядом с современной турецко-сирийской границей, датируется VIII в. и занимает квадрат со стороной более 100 м. Судя по описанию испано-арабского путешественника Мухаммада ибн Джубайра, она еще в конце XII в. оставалась не только важным культовым объектом и центром мусульманской мысли,[41] но и весьма внушительным архитектурным сооружением: «Эта благородная мечеть покрыта поперечными балками и сводами. Балки ее – большие и длинные, сообразно ширине нефа, равняющейся 15-ти шагам; а в ней – пять нефов. Мы еще не видели мечети, в которой своды были бы так широки. А стена ее, прилегающая ко двору со стороны входа, имеет во всю свою ширину ворота, числом 19 – девять справа и девять слева, а посреди них девятнадцатые, самые большие, поддерживающие арку, отходящую от верхней части стены внутрь. Великолепные на вид, превосходной кладки, они подобны воротам какого-либо большого города».[42]

На самом деле молитвенный зал мечети Харрана состоял не из пяти, а из четырех нефов, параллельных стене киблы.[43] Судя по резным консолям и фрагментам кладки арок на частично сохранившейся восточной стене, молитвенный зал был перекрыт стропильными двускатными кровлями (сохранившиеся каменные фронтоны боковых стен), аналогично залу мечети Куфы, опиравшимися на аркады («поперечные балки и своды» в переводе описания Ибн Джубайра), как это практиковалось и в Сирии, и в Магрибе. Минарет мечети – квадратный в плане, сдвинутый к востоку от оси постройки, что опять-таки выдает следование уже опробованной планировке арабских мечетей Средиземноморья.

В Иране, однако, арабский тип колонной мечети не прижился: «мусульманские культовые здания, возводимые в IX–X веках с намерением следовать аббасидскому образцу, рано или поздно перестраивались, а иногда подвергались изменениям конструкции в процессе строительства».[44] Из доисламского, прежде всего сасанидского, зодчества мусульманская архитектура Ирана заимствовала две конструкции – чахартак (чартак),[45] ставший основой павильонов, часто включавшихся в другие постройки различного назначения, и айван – сводчатый зал-террасу, открытую с одной стороны. Хрестоматийным примером использования айвана в качестве приемного зала является сасанидский дворец в Ктесифоне; использовались айваны и во дворце халифа в Багдаде.[46] Неоднократно указывалось, что айван (и, как его развитие, пештак – айванный портал) был позаимствован мусульманской культовой архитектурой из светского зодчества. «Оправдавшие себя конструкции чартака и айвана были приспособлены и к молитвенным зданиям мусульман. В западных районах иранского мира получили распространение павильонные мечети, а в восточных, например в Хорасане, предпочитали строить мечети с айваном, в задней стене которого устанавливался михраб; к павильону или айвану пристраивался двор».[47] Отмечу, что отчасти развитием чартака оказываются мусульманские мавзолеи, в т. ч. портальные, появляющиеся в архитектуре Средней Азии после распада державы Саманидов, т. е. после возвышения тюрков, и отмечающие распространение тюркских племен.

Харран. Джами аль-Фирдаус. План

Важнейшим вкладом Ирана в развитие планировки мечети признается четырехайванная композиция, центром которой является обширный двор; собственно, именно этот план имеется в виду, когда речь идет просто об «иранской мечети».[48] Следует помнить, однако, что самые ранние памятники этого типа (мечети Исфахана, Семнана, Казвина) относятся к XII в. (и то если не принимать во внимание строительство в них новых айванов Тимуридами и Сефевидами), а наиболее показательные (в Верамине, Тебризе) – к XIV в.; самая ранняя мечеть, сохранившая изначальный план именно с 4-мя айванами – в Заваре близ Исфахана – датируется 1136 г. Да и классическая мечеть в Дамгане с одним айваном, встроенным в перекрытый куполами молитвенный зал наподобие повышенного центрального нефа, датируется ок. 1080 г., а южный айван исфаханской мечети – 1089-м г. Таким образом, айванные мечети в Иране появляются не ранее прихода сельджуков.[49]

Харран. Джами аль-Фирдаус. Общий вид

Харран. Джами аль-Фирдаус. Восточная стена молитвенного зала

Общим местом в литературе стало указание на то, что «этот (четырехайванный. – Е. К.) ставший стандартным план был применен при строительстве медресе»[50] – «теологических колледжей». Старейшим функционирующим медресе считается марокканский Карауин (859 г.), древнейшим сохранившимся зданием медресе – постройка в сирийской Босре 1136 г.;[51] однако в городах Средней Азии – т. е. отнюдь не в центре мусульманского мира – в IX–XI вв. существовали десятки медресе. Известна практика переоборудования в медресе дворцовых комплексов, – «признак того, что в устройстве медресе и дворцов едва ли была большая разница».[52] Организация и строительство медресе расценивались как богоугодное дело, и обычной – во всяком случае, в среднеазиатском регионе, – была практика погребения правителя в основанном им медресе в отдельном мемориальном здании-мавзолее (унаследованная и сельджуками Анатолии). Уже в XI в. в планах медресе на юге Таджикистана (Ходжа Машад) фиксируются айваны, расположенные по осям двора,[53] – позже этот план воспроизводится в многочисленных Низамийа Великих Сельджуков конца XI в., сирийских Нурийа XII в., медресе Малой Азии XIII в. (Эрзерум, Конья, Кайсери, Сивас), распространяясь опять-таки вместе с сельджукскими завоеваниями.

Собственно же «тюркскую составляющую» в той мусульманской архитектуре, которую мы обнаружим в XI–XIII вв. в Анатолии, вычленить, пожалуй, и невозможно, даже несмотря на отраженную в источниках строительную активность, вызванную благочестием того же Тогрула, которому автор более поздних «Сообщений о Сельджукском государстве» приписывал «щедрость на строительство мечетей» и слова: «Мне стыдно перед Аллахом Всевышним, если я, построив дом, не возведу рядом с ним мечети».[54] Неоднократные попытки описать эту составляющую неизменно приводили лишь к ее констатации и признанию нехватки данных для решения «сельджукской проблемы». Еще в конце 1930-х гг. И. А. Орбели говорил о невозможности определения типологического или стилистического единства архитектурных памятников сельджукского времени: «Сельджукское искусство в целом дает значительное разнообразие форм, в особенности в архитектуре, в зависимости от того, в каком из районов упомянутой колоссальной территории эти памятники созданы, причем в каждом данном случае в основных чертах сказываются, как господствующие, формы местного, в предшествующий период развивавшегося искусства».[55]

Спустя два десятка лет Г. А. Пугаченкова повторила вывод о том, что «внутри государства Великих Сельджуков архитектура отнюдь не являла комплекса стилистически единых качеств»,[56] и качества эти не могли определяться этническим фактором, т. е. тюркизацией Южного Туркменистана, Северного Ирана и Анатолии. Она указала, что термины «сельджукский» и «караханидский» «едва ли уместны в историко-архитектурной номенклатуре, так как сами по себе не определяют ни времени, ни определенных территорий, ни подлинных причин развития местного зодчества».[57] Ее коллега Л. И. Ремпель, исследуя строительные конструкции и архитектурный декор Туркменистана, также ограничился лишь констатацией «сельджукской проблемы».[58]

Даже С. Г. Хмельницкий, подробно и поэтапно описавший развитие доисламской и раннеисламской архитектуры Средней Азии и опирающийся на огромный корпус исследований, резюмировал: «Попытки найти некий тюркский дух или тюркский стиль в монументальных зданиях, строившихся в годы правления тюркских династий – Караханидов, Газневидов и Сельджуков, – оказались безуспешными уже потому, что у вчерашних кочевников не было навыков и традиций строительного искусства. <…> Видимо, переход политической власти к завоевателям-тюркам не оказал заметного влияния на характер архитектуры Средней Азии и не изменил процесс ее эволюции».[59]

Пожалуй, наиболее «знаковым» типом сельджукской архитектуры является центрический мавзолей-тюрбе, – квадратный, многогранный, крестовидный либо круглый в плане, имеющий коническое шатровое (реже сферическое) завершение. Эти мавзолеи-«карандашики» появляются во всем «сельджукском ареале» – в Средней Азии, в Иране, Анатолии, Закавказье.

Появление не одобряемых исламом мемориальных построек и их количественное преобладание над другими типами мусульманской архитектуры в Средней Азии связывается с распространением на фоне ослабления власти Халифата суфийских учений, с одной стороны акцентировавших почитание (в т. ч. посмертное) праведников и наставников-шейхов, а с другой – адаптировавших доисламские культы, в т. ч. связанные с определенными местами.[60] Архитектурный тип центрического мемориального сооружения возникает уже в VII в. в иерусалимской Куббат ас-Сахра,[61] закрепляется в IX в. в самаррской Куббат ас-Сулайбийя и в упрощенном виде – без обходной галереи – кристаллизуется в X в. в бухарском мавзолее Исмаила Самани.[62] Большинство архитектурных типов мавзолеев имеют доисламские прототипы, кроме восьмиугольных в плане купольных тюрбе, – их появление С. Хмельницкий объяснял западными (от Халифата до Византии) влияниями и связал с развитием октагональных подкупольных конструкций: характерные для них перекрытия из двух оболочек (внутренний купол и внешний шатер) «неизвестны в среднеазиатской архитектуре IX–X вв.».[63]