Каждый за себя

– Какая у тебя тачка? – спросил он потухшим голосом, лишь бы что-нибудь спросить.

– «Бэха-треха».

«BMW» третьей модели. Недурно для первокурсницы.

– А твой постоянный парень чем занимается?

Спросил как о чем-то давно известном и само собой разумеющемся. Не нужны ему вредные иллюзии, пусть все будет ясно с самого начала, пусть будет больно сейчас, но уже через несколько дней это пройдет, и все станет как прежде.

– Понятия не имею. – Она пожала плечами и лукаво посмотрела на Костю. – Чем-то, наверное, занимается, если у него совсем времени на меня нет.

– Редко встречаетесь? – Костя попытался изобразить сочувствие и понимание.

Ясное дело, он такой занятой, ну прям такой занятой, что бедную девушку даже в кафе сводить не может, вот она от скуки и потащилась с Костей через весь город.

– Не то словечко. Просто-таки вообще ни разу еще не виделись.

Он заподозрил неладное, но не сразу, и продолжал задавать свои тупые равнодушные вопросы, чтобы показать: он ни на что такое особенно-то и не надеялся, и даже в голове не держал, просто едет себе в метро и болтает с едва знакомой однокурсницей.

– Вас что, заочно окрутили, как на Востоке?

– Ага, – она весело хмыкнула. – Боженька там, на небесах, всех по парам давно уже распределил, мне тоже кого-то назначил, только этот назначенный такой деловой, что никак время не выберет, чтобы со мной пересечься. Деньги, наверное, зарабатывает в поте лица. А может, бандитствует потихоньку, это тоже занятие серьезное. А может, уже и срок мотает. Или вот, как ты, к брату в больницу каждый день ездит, так что ему пока не до девушек.

Костю отпустило. Глупо, конечно, думать, что у такой чудесной девушки никогда никого не было. Были. Но сейчас, похоже, она свободна. И едет с ним в больницу не от скуки, а потому, что хочет побыть с ним. Только как же потом? Он пойдет к Вадику, а она? Неужели будет ждать его два часа? Потому что меньше двух часов он с братом не проведет, так сложилось с самого начала, и, если Костя попытается сократить время встречи, Вадька снова запсихует, начнет думать, что он всем надоел, он всем в тягость… Нет. Два часа и ни минутой меньше.

Что же делать, когда они доберутся до больницы? Попросить подождать – немыслимо! Ни в какие ворота не лезет. Пригласить вместе навестить Вадьку? Нельзя. Вадька может сболтнуть что-нибудь лишнее. И потом, если он увидит Костю с девушкой, то сразу станет думать, что он своей болезнью разрушает личную жизнь брата, и далее со всеми остановками. С Вадькой нужно быть очень осторожным и аккуратным, на него действительно дышать нельзя, он сразу кидается с головой в идеи самообвинения и собственной никчемности, так и раньше было, а уж после срыва – полный караул!

Так как же быть? Дойти до больничного крыльца и мило попрощаться, дескать, спасибо за компанию, было очень приятно? Хамство.

– Костя, а рядом с больницей что-нибудь есть?

Вопрос застал его врасплох, Костя даже не понял, о чем Мила его спрашивает.

– В каком смысле «что-нибудь»? Дома есть, улицы, машины ездят.

– Кафе есть какое-нибудь? Лучше с Интернетом. Я бы в чате посидела, пока ты у брата будешь. У меня есть два любимых чата, такие прикольные – я от них балдею, могу целую ночь проторчать.

– Есть! – радостно воскликнул он.

Как все просто. И как все хорошо…

Глава 3

Ника

Вот вы, наверное, уже успели подумать о том, какая я хладнокровная и бездушная. Ну как же, муж меня бросил, а я не страдаю и не наматываю сопли на кулак. Вместо того чтобы лить слезы ручьем и рассказывать, как мне плохо, как я переживаю, как мне больно, особенно когда представляю себе, как Олег там с другой женщиной… И все в таком роде. Так вот вместо всего этого я вам пою романсы про бездомного кота, непослушную собаку и алкашей у супермаркета. Ведь подумали же, да? Конечно, подумали.

И напрасно. Вовсе я не холодная и не бездушная. Просто у меня всегда все в порядке. Я привыкла так жить. Что бы ни происходило, как бы погано ни было у меня на душе, на вопрос «Как дела?» я всегда отвечаю: «Нормально» и не пытаюсь грузить собеседника своими проблемами и переживаниями. Если есть что рассказать, образно говоря, «по фактуре» – делюсь непременно, я вообще-то не молчунья и потрепаться люблю. Но выплескивать всем подряд то, что у тебя на душе, – нет уж, увольте. Да и не нужно это никому, если вдуматься.

А на душе у меня первое время царило полное безобразие. Не стану описывать в деталях, каждую женщину хоть раз в жизни бросал любимый мужчина, так что всем и без моих причитаний все понятно. И как это больно, и как горько, и как сильна обида, и как непереносимо чувство униженности. Кстати, интересный феномен: почему мы, женщины, в такой ситуации чувствуем себя именно униженными? Наверное, это оттого, что сам факт ухода нашего любимого к другой мы воспринимаем как фразу: «Она лучше тебя». Она лучше, стало быть, мы, брошенные, – хуже. А ведь на самом-то деле глупость несусветная! Она не лучше, а мы не хуже, просто мы с ней разные. И нашему любимому до поры до времени было хорошо с нами, потому что мы со своим характером и внешностью отвечали, то есть соответствовали, его внутренним потребностям. Но время идет, люди меняются, развиваются, мы – в одну сторону, наши мужчины – в другую, и наступает рано или поздно момент, когда мы такие, какими стали, уже не соответствуем потребностям того мужчины, в которого со временем превратился наш избранник. Вот и все. И чем моложе пара, тем больше вероятность, что их развитие пойдет в разные стороны и они обязательно расстанутся. Потому что интенсивно человек развивается примерно лет до тридцати пяти, а то и до сорока. Пары, которые сошлись в сорок и позже, имеют куда меньше шансов на разочарование, потому что к сорока годам вкусы, интересы и потребности уже как-то устоялись, системы приоритетов и ценностей сформировались, и если люди устраивают друг друга такими, какие они есть, то так оно уж и останется. Исключения, само собой, бывают, не без этого. Но не часто.

Не думайте, что я такая умная и все это знала в момент ухода Олега. Ничего я не знала, поэтому рыдала и страдала, как говорится, в полный рост. С сердечными болями и мигренями, с высоким давлением, чернотой в глазах и прочими невротическими прелестями. Но… С тех пор прошло достаточно времени, чтобы я очнулась от ужаса и разобралась в ситуации. В Семье я уже больше года. Сначала я ждала Олега. Надеялась, что поселившийся в его ребре бес порезвится и затихнет и он вернется. Все двери я оставила открытыми, каждый раз после телефонного разговора с его родителями я отзванивалась ему на работу и подробно пересказывала весь разговор, чтобы он при беседе с ними не попал впросак. Была с ним милой, шутила, справлялась о его здоровье. Короче, изображала идиллические отношения между взрослыми, все понимающими людьми. Правда, меня немного удивляло, почему Олег ни разу не предложил мне возмещать затраты на телефонные переговоры с его родителями, ведь для меня эти деньги были куда как существенными. Но я сама себе маленьким язычком отвечала, что я ведь не жалуюсь на свое бедственное положение, так откуда ему знать?

А потом прозвенел первый звоночек. И не сказать чтоб тихонько.

– Ника, ты ведь сейчас на Таганке живешь? – как-то спросил меня Олег.

– Да, – подтвердила я, и в душе у меня все запело: сейчас он скажет, что хочет увидеться со мной, что соскучился.

– Слушай, у вас там есть какой-то магазин итальянской сантехники.

– Есть, – снова подтвердила я, совершенно не понимая, куда он клонит.

– Ты не могла бы туда сходить?

– Могла бы. А зачем?

– Понимаешь, мы ремонт делаем, но у нас совершенно нет времени днем по магазинам мотаться. Мы же работаем. Ты пойди туда и посоветуйся с продавцами, какая сантехника лучше, и узнай, какие там цены. Ладно?

Хорошо, что я в этот момент сидела. Просто-таки большая жизненная удача. Иначе быть бы мне с черепно-мозговой травмой. Олег, находясь со мной в зарегистрированном браке, живет с другой женщиной, приносит ей свою немаленькую зарплату, и на эту зарплату (на половину которой я имею законное право) они делают ремонт в ЕЕ квартире и покупают сантехнику, в которой ОНА будет мыться и справлять прочие гигиенические надобности. А я, брошенная без копейки и без крыши над головой Ника, должна ходить по магазинам и узнавать, какая техника лучше и сколько она стоит. Ну конечно, я же не работаю, не хожу к девяти в присутствие, я кто? Так, никто, домработница, прислуга. Пойду с корзинкой на базар, по дороге и насчет цен на унитазы справлюсь.

У меня аж дух захватило. Знаете, это очень занятный процесс, когда с одной стороны тебя обуревает возмущение, с другой – удивление, с третьей – стыд. Про возмущение, я думаю, вам понятно, можно не объяснять. Удивляло же меня, что я вообще это слышу от Олега. Неужели в нем вот это вот было и раньше, а я не замечала? Или раньше не было, а появилось только сейчас? Да нет, пожалуй, и раньше было, ведь спокойствие его родителей – это его проблема, сыновняя, а он легко и непринужденно переложил ее на меня. Дескать, старики распереживаются, ты уж, Ника, помоги. Но старики – это святое, и я как-то не придала значения просьбе Олега регулярно звонить им, как и прежде. А ведь его просьба посодействовать с унитазом, если вдуматься, из той же коробочки.

И было мне в тот момент жарко от стыда. Я умирала от любви к ЭТОМУ человеку? И умирала от горя, когда он меня бросил? Неужели я такая дура? Неужели я еще более слепа, чем Гомер?

Людям свойственно любить себя, и я не исключение. Считать себя слепой дурой было неприятно, и я быстренько вышла из виража, решив, что Олег, вероятно, просто сморозил глупость, не подумав, как она будет воспринята. Вполне простительная ошибка. С каждым случается.

Второй звонок прозвенел просто-таки оглушительно. Для каких-то надобностей Олегу потребовалось предъявить свидетельство о браке, а поскольку регистрировались мы в Ташкенте, то и свидетельство было на чистом узбекском языке. Находилось оно у меня.

– Ника, слушай, мне нужен нотариально заверенный перевод свидетельства, – заявил он.

– Приезжай и забирай, – ответила я без колебаний.

– А ты не могла бы узнать, где делают официальные переводы?

– Могла бы. Но ты можешь с этим справиться ничуть не хуже. У тебя тоже есть телефон, возьми «Желтые страницы» и позвони.

– Ну Никуша, – заныл он, – у тебя это так ловко получается! Слушай, может, ты найдешь эту контору, съездишь к ним, сделаешь все, потом заверишь у нотариуса, а?

Строго говоря, это было проблематично. Одно дело заскочить в магазин сантехники на соседней улице, и совсем другое – переться незнамо куда и тратить неизвестно сколько времени. Я ведь никогда точно не знаю, кто из членов Семьи и сколько времени собирается провести дома, а оставлять Главного Объекта в одиночестве невозможно. Конечно, нет ничего невозможного, если захотеть. Но вот должна ли я хотеть?

– А зачем тебе свидетельство о браке? – осторожно спросила я. – Ты собираешься подавать на развод?

– Ну что ты, Никуша, конечно, нет. Мы с Галочкой собираемся съездить к друзьям в Калифорнию, они нас приглашают отдохнуть, а в американском посольстве для визы обязательно нужно предъявлять свидетельство о браке, если ты женат, там вообще все очень сложно…

И еще десять минут я вынуждена была слушать печальную повесть о том, какие невероятные препоны приходится преодолевать моему бывшему мужу, чтобы вырваться на месяц отдохнуть с любовницей на калифорнийских пляжах. Если память мне не изменяет, перед моим отъездом в Ташкент к тяжелобольному свекру Олег мне говорил, что вот отец поправится, все тревоги закончатся, и мы обязательно поедем с ним в Калифорнию к этим самым друзьям, которых я, кстати, считала и своими друзьями, поскольку мы были хорошо знакомы. А теперь мне предлагалось оказать ему помощь в том, чтобы в эту поездку он отправился не со мной. Да уж не глючит ли меня? В самом ли деле это происходит? Может, я сплю? Или брежу?

После второго звонка выходить из виража было, пожалуй, потруднее. Зато после третьего, как и полагается в театре, занавес поднялся, и моим глазам предстала четкая и не очень-то приглядная картина. Я вдруг увидела Олега таким, каков он был на сегодняшний день. Это совсем не тот Олег, в которого я когда-то влюбилась и за которого выходила замуж. Это другой мужчина, инфантильный, остановившийся в своем эмоциональном развитии на уровне ясельной группы детского садика. Абсолютно чужой и абсолютно мне ненужный.

В тот день я поняла, что больше не буду его ждать. И мое пребывание в Москве утратило первоначальный смысл. Но к тому времени я проработала у Сальниковых десять месяцев, и мне удалось скопить четыре с половиной тысячи долларов. Иными словами, я уверенно и без сбоев шла по дороге, которую для себя наметила: жить «в людях» и копить на собственную квартиру. Что же теперь, отступить? Все бросить? Ни за что. Да и потом, я не могу вернуться в Ташкент, пока живы родители Олега, они сразу же узнают о моем приезде и догадаются об остальном. Вот попала ты, Кадырова! Это ж надо, чтобы так все сошлось: и в Ташкенте, и в Москве ты должна обеспечивать душевный покой стариков. Видно, планида твоя такая.

Ну а сейчас, поскольку с момента расставания с Олегом прошло больше года, в моей душе царит относительный покой. Я приняла ситуацию, смирилась с ней и не считаю нужным заламывать руки и строить из себя великомученицу.

* * *

Я совершенно не умею рассказывать «от печки», мне всегда хочется побыстрее подобраться к главному, и из-за этого мое повествование обычно получается сумбурным и путаным, потому что все время приходится возвращаться к началу и что-то дополнительно объяснять, или уж вовсе непонятным, если не возвращаться и не объяснять ничего. Одним словом, рассказчик я аховый.

К тому же меня сбивает с ровного повествовательного тракта неистребимое стремление найти нужную развилку, ту точку, тот момент принятия решения, который вывел меня именно на это ответвление дороги, а не на какое-нибудь другое. Поэтому, рассказывая свою историю, я постоянно оглядываюсь на прошлое и застреваю на событиях, которые вам кажутся совершенно неинтересными, но для меня имеют огромное значение. Уверена, например, что вы так и не поняли, зачем я столь подробно описывала эпопею с Патриком. Да, миленько, даже, может быть, умилительно, но зачем? Какое это имеет отношение?.. Никакого. Для вас. А для меня имеет. Потому что именно в разгар выяснения, у кого в комнате должен жить котенок, пока не приучится к лотку, я впервые сформулировала свою задачу: я должна стоять на страже мира и покоя в Семье, чтобы никто ни на кого не сердился, никто не повышал голос, не плакал и не страдал, а если уж этого нельзя избежать, то чтобы Старый Хозяин ничего не видел, не слышал и не знал. Ему нельзя нервничать и волноваться. Пока Главный Объект жив, у меня будет работа и зарплата. И свою задачу я буду выполнять ценой любых усилий и любых жертв. Речь идет не о самопожертвовании, а о том, что у меня есть я, о которой никто, кроме меня самой, не позаботится. Все, что я делаю ради спокойствия Николая Григорьевича, я делаю для себя самой, для достижения собственной цели. Если хотите, можете назвать это эгоизмом, воля ваша. Я же называю это отчаянной борьбой за выживание. И ради тишины и покоя в доме я буду терпеть в своей крохотной комнатке Патрика вкупе с запахами кошачьих экскрементов, хлорки и наполнителя для лотка.

Да, все верно, тот эпизод и был «точкой разветвления» моей дороги. Про себя я именовала ее точкой «Патрик». От точки «Патрик» я двинулась дальше по одной из двух веток. А уж эта ветка, в свою очередь, тоже давала отростки, и мне приходилось выбирать, по какой веточке своего жизненного дерева ползти дальше.

От точки «Патрик» до следующей, которая называется точкой «Гомер», веточка вытянулась почти на месяц. Но точка «Гомер» тоже очень важна для понимания дальнейших событий, поэтому мне придется снова вернуться назад. Вы уж простите.

Итак, точка «Гомер». В один прекрасный день Мадам, придя домой, стала обнаруживать явные признаки нервозности. Нет, она ни на кого не сердилась, но каждые пять-десять минут куда-то звонила, ей не отвечали, и с каждой неудачной попыткой дозвониться в ней словно туже и туже натягивалась невидимая тетива. Мне даже показалось, что если вставить стрелу, то последствия выстрела могут быть, как выражаются медики, несовместимыми с жизнью. Судя по всему, Наталья и сама это понимала. По ее напряженному лицу было видно, что она судорожно пытается что-то придумать.

– Ника, Николай Григорьевич уже ужинал?

Я с удивлением посмотрела на нее. У Старого Хозяина жесткий режим питания, уж ей ли не знать! Ужин в 19.00. Кефир со сладкой творожной массой – в 22.00. Сейчас половина десятого. Так какие могут быть вопросы?

Но все это было сказано маленьким язычком. Большой же язык у меня вежливый и выдержанный.

– Да, Наталья Сергеевна, Николай Григорьевич ужинал.

– Он еще не спит?

Да ты что, матушка, совсем с глузду съехала? Какое «спит»? А кефир? А сериал про пограничников, который только в десять вечера начинается и который Старый Хозяин как раз на кухне и смотрит, аккуратно выедая творожок с изюмом из упаковочного стаканчика? Ты что, первый день в этом доме живешь?

Маленький язычок, которому я акустической свободы не даю и который иногда в знак протеста пытается использовать мои глаза и мимику в качестве носителя информации, сделал мощный рывок, и я с трудом успела удержать его, а стало быть, и лицо в состоянии относительного покоя.

– Нет, Наталья Сергеевна, он еще не спит. Он в десять часов выйдет пить кефир с творогом и смотреть сериал.

– Ах да, я забыла…

Она снова схватила телефонную трубку и попыталась куда-то дозвониться. Не сказать чтобы успешно. Я продолжала лепить манты, которые заказал на ужин Денис. Он уже звонил, сказал, что придет в одиннадцать. Мадам металась между кухней и гостиной, почему-то каждый раз надолго застревая в прихожей. Что происходит, хотела бы я знать?

Из своей комнаты выпорхнула Алена, придирчиво оглядела стоящую на кухне вазу с фруктами, схватила мандарин.

– Мам, а папы что, до сих пор нет?

Наталья дернулась и чуть не уронила телефонную трубку, которую так и таскала в руке.

– Он задерживается. Дядя Слава приехал из Орла.

– А-а-а, все ясно, опять будем бездыханное тело на себе таскать, – презрительно бросила Алена, ловко сдирая кожуру с мандарина.

– Алена!

– Да что такого, мам? В первый раз, что ли? Все равно Ника рано или поздно узнает. Как дядя Слава приезжает, так папа нарушает режим. А еще по праздникам, дням рождений и банным дням. Нике просто повезло, что пока еще праздников не было. А скоро Новый год, Рождество, 23 февраля, 8 Марта…

– Алена! – Наталья уже сердилась, это было слышно.

– Да ладно тебе, мам. Подумаешь. Ну придет, ну будет валяться в прихожей, мы его дотащим до какого-нибудь дивана, он там и проспит до утра. Только вот беда, папец у нас храпит очень громко, когда напьется. Никому спать не дает. А так нормально.

Оставив мандариновые ошметки прямо на столе, Алена развернулась и скрылась в своей комнате. Кажется, я начинала понимать, из-за чего так дергается Мадам. Она боится, что муж явится в совершенно непотребном виде, и не хочет, чтобы это живописное полотно лицезрел Главный Объект. Потому и торчит поближе к входной двери. Потому и вопросы о Николае Григорьевиче задает. Потому и звонит без конца, пытается дозвониться до благоверного, чтобы, во-первых, понять, в какой степени опьянения тот находится, а во-вторых, узнать, когда он собирается прибыть к супружескому ложу. А Гомер, как водится, мобильник отключил, чтобы его глупостями всякими не доставали. А потом скажет, что у него батарейка разрядилась. Плавали, знаем…

– Ника…

Ну вот, сейчас она наконец разродится своей идеей. Что она там придумала? Давай уж скорее, что ли.

– Да, Наталья Сергеевна?

В отличие от меня Наталья умеет излагать четко, коротко и внятно. Этого у нее не отнять. В нескольких словах она описала мне ситуацию. Павел Николаевич, конечно же, не алкоголик, у него не бывает запоев, но он имеет обыкновение если уж напиваться, то до потери человеческого облика. Вот этого самого нечеловеческого облика Николай Григорьевич видеть не должен. Старый Хозяин, понимаете ли, не приемлет такого термина, как «нарушение режима». Он полагает, что если человек сильно пьян, настолько сильно, что валяется на полу в прихожей, не раздевшись, и при этом оглушительно храпит, то это уже явный признак алкоголизма. Дело в том, что у Николая Григорьевича и Аделаиды Тимофеевны есть еще один сын, младший. По имени Евгений. Так вот он настоящий алкоголик, стопроцентный, лечился неоднократно. Поэтому Главный Объект так легко допускает мысль об алкоголизме и старшего своего сына, любимого Павлушеньки. И каждый раз, если не удается Николая Григорьевича уберечь, вид валяющегося, расхристанного, пьяно храпящего Павла приводит к сердечному приступу у отца.

Надо же, оказывается, Великий Слепец способен на безумства.

– Вы хотите, чтобы я вышла на улицу, встретила Павла Николаевича и не пускала его домой, пока Николай Григорьевич не ляжет спать? – Ух какая я догадливая, самой противно.

– Ника, я была бы вам очень признательна, если бы вы…

Если бы я. Интересно, а почему не ты? Ты же жена, и это твой муж напивается, а не мой, и твой свекор болеет, а не мой. Впрочем, мой тоже болеет. Но это моя проблема, и я ее ни на кого не перекладываю. Хотя, если смотреть в корень, то Старый Хозяин и его здоровье – тоже моя проблема. Молчать, маленький язычок! Ишь, распустился. Мое дело телячье, что велят, то и делаю. Не пререкаться же мне с хозяйкой.

– Конечно, Наталья Сергеевна, я сейчас оденусь и выйду.

– Возьмите с собой Аргона.

– Я думаю, это лишнее, – осторожно возразила я.

С непослушным псом и пьяным хозяином я, пожалуй, одновременно не управлюсь.

– Но ему же все равно нужно гулять, – настаивала Наталья.

– Я потом с ним выйду.

– Ника, возьмите собаку. – В ее голосе зазвучал металл.

Тьфу ты, господи, да что же я за дура такая? Ясно как день, она боится, что Главный Объект выйдет к кефиру и сериалу и спросит, где Ника, почему кефир ему подает невестка, а не домработница. Если собаки нет, то ответ прост и понятен: Ника выгуливает Гошеньку. А если собака дома, вот она, мирно посапывает на своей подстилке в холле, то куда ушла Ника на ночь глядя? Конечно, Ника может уйти куда угодно, и в магазин (только вернется почему-то с пустыми руками, без покупок), и просто погулять (только почему-то без Аргона), и по делам (интересно, по каким?), но деда на мякине не проведешь, он только с виду тихий пенсионер, издавна поделивший весь мир на своих и чужих. Старый Хозяин все видит, все слышит и все понимает. Только до поры до времени виду не показывает, в себе держит. Кажется, я забыла сказать: он старый чекист, вышел в отставку в звании полковника КГБ.

– Хорошо, Наталья Сергеевна. Не нервничайте, я все сделаю как надо. Если вы дадите мне с собой свой мобильник, я смогу держать вас в курсе.

– Спасибо, Ника.

Впервые за весь вечер ей стало легче, даже я это почувствовала. Вот глупышка, давно бы уже сказала мне все как есть, я бы ее сразу успокоила, пообещала бы гулять с Гомером вокруг дома до тех пор, пока Николай Григорьевич десятый сон смотреть не начнет.

Я сняла кухонный передничек, натянула куртку и кроссовки, пристегнула поводок к ошейнику Аргона и отправилась защищать границу. Не сказать чтобы с большим удовольствием, потому как курточка у меня на рыбьем меху, еще в Ташкенте купленная, там ведь не бывает таких сильных холодов, как в Москве. Просто удивительно, на что мы с Олегом деньги тратили, ума не приложу! Проживали целиком всю его зарплату, даже и не думая что-то откладывать, словно завтрашнего дня в нашей жизни не будет. И почему так? Я покупала себе дорогие костюмы и фирменный трикотаж, модельную обувь и хорошую косметику, а вот до шубы или хотя бы дубленки, не говоря уж о теплом толстом свитере, дело так и не дошло. Зачем они мне? При том образе жизни домохозяйки, который я вела при Олеге, мне не нужна была теплая верхняя одежда, ведь если я (или мы вдвоем) куда-то ехали, то, разумеется, на такси. Черт возьми, я ведь даже за продуктами ухитрялась на машине ездить, хотелось накормить его повкуснее, позатейливее, и я отправлялась довольно далеко в магазины, где, как я знала, всегда есть хорошая баранина для плова, или его любимый сорт зеленого чая, или тыква (Олег обожал манты с тыквой), или еще что-нибудь. Вот куда денежки-то расходились! Если мы шли в гости или в театр, то нарядные тряпки у меня были, а до места все равно на машине добирались, так что холода я особо не чувствовала. Вот теперь мне эта легкомысленность и аукнулась. Конечно, когда мчишься с Аргоном на поводке в магазин, стараясь успеть побыстрее, а потом возвращаешься, держа в одной руке поводок, а в другой – тяжеленные сумки, то и без куртки не замерзнешь. Вечерний выгул пса тоже к замерзанию не располагал, мы с ним быстрым шагом доходили до спортплощадки, где Аргон отпускался на вольный выпас, а я делала активную разминку, бегала, прыгала, подтягивалась на турнике. Это единственное, что я могу делать для своего здоровья, живя в Семье. А вот так гулять, как мне пришлось в тот вечер, – это совсем другая история.