Каждый за себя

Почему-то это подействовало. Пес вскочил как ужаленный и с обидой посмотрел на меня. Да бог с ним, пусть обижается, лишь бы ноги унести.

Ноги мы унесли. Но повторения пройденного как-то не хотелось. Пожалуй, ходить в магазин «в ночную смену» я больше не стану, уж больно район здесь непотребный.

Но то, что ждало меня дома, не шло ни в какое сравнение с эпизодом возле магазина. Дело-то было осенью и не в той ее части, когда в городе золотисто и сухо, а в той, когда уже серо, мокро и грязно.

– Ника, почему сумки все в грязи? – сердито спросила Мадам, едва я переступила порог. – Вы что, упали?

«Ладно, думай, что я упала, если не видишь, что у меня куртка чистая», – ответила я маленьким язычком.

Большим же языком, то есть вслух, ничего произнести не успела, потому что взгляд Мадам упал на Аргона, радостно ринувшегося обниматься с ее расчудесным кремовым халатом.

– Ника, я же вас предупреждала, не давайте Аргону валяться! Вы что, совсем за ним не смотрите? Ведите его немедленно в ванную и вымойте как следует. Черт знает что!

– Наталья Сергеевна, я не упала и не позволяла Аргону валяться, ко мне пристали пьяные грабители, и мне пришлось отбиваться. Извините, что так вышло, но сумки пришлось поставить на землю, и я не уследила за собакой.

Я не оправдывалась, но и скрывать правду смысла не видела.

– Какой кошмар! – переполошилась Мадам. – Зачем же вы пошли в магазин ночью? У нас такой район нехороший, всего несколько приличных домов, а в остальных живет всякая рвань и пьянь.

Вопрос мне понравился. Действительно, зачем я пошла в магазин ночью? Чтобы не суетиться рано поутру. Я ведь собиралась купить продукты днем, но Алена меня не пустила. А потом нужно было ждать вас всех по очереди и обслуживать горячим питанием, причем каждого – по отдельному меню, потому что одни метут в три глотки, другие худеют, третьи оздоравливаются и омолаживаются, а у Главного Объекта, помимо больного сердца, имеется еще и больной желудок.

А мизансцена-то была прелестной! Я стою посреди просторной прихожей и держу одной рукой сумки, которые ввиду их испачканности нельзя ставить на пол, другой придерживаю за ошейник Аргона, стремящегося к теплу и уюту бежевого ковра в гостиной. Наталья громко и возбужденно разговаривает со мной. Великий Слепец сидит в двух метрах от меня и не отрывается от газеты. Дениса не видно – наверное, сидит за компьютером в своей комнате. А вот Алена стоит тут же, за спиной у матери, прислонившись к дверному косяку, и насмешливо смотрит прямо мне в глаза. Особенно мне понравилось выражение ее лица, когда Мадам заверещала, что мне следовало бы сходить в магазин днем, когда девочка пришла из школы. Ух, какое это было выражение! Жаль, что я не Франсуаза Саган, у нее такие описания очень яркими получаются.

– Ты слышишь, Паша? – Наталья обернулась к мужу и попыталась разговаривать с ним через газету, надежно укрывшую его лицо. – На Нику напали возле нашего супермаркета. Ужас!

Газета слегка шевельнулась, но не более того.

– Надеюсь, это не помешало вам купить мне кефир? – вежливо спросила Алена.

– Не помешало, – так же вежливо ответила я, пытаясь одной рукой удержать сумки, а другой запихнуть Аргона в ванную и при этом ничего не испачкать.

Никому из присутствующих, разумеется, и в голову не пришло мне помочь и взять либо сумки, либо собаку. Ну конечно, Мадам вся в кремовом, дщерь вся в надменности, Гомер весь в заботах о судьбах внешней политики страны. Мадам, однако, надо отдать ей должное, вдруг спохватилась:

– Алена, ну как не стыдно, с Никой такое случилось, а ты про кефир спрашиваешь.

– Не нужно по ночам из дома выходить, тогда ничего не будет случаться, – ответила та и ушла к себе.

Ну что ж, резонно. С этим не поспоришь. Вот сучка, а?

В два часа ночи, лежа в постели в своей маленькой комнатушке, я сначала приняла решение больше без острой необходимости ночью в магазин не ходить, а потом тихонько заплакала. Как же так случилось, что из вполне благополучной, любимой, любящей и радующейся жизни женщины я превратилась в никем не любимое, зависимое существо, над которым безнаказанно может измываться шестнадцатилетняя соплячка? Все понимают, что деваться мне некуда, жить мне негде и положение у меня аховое. Но одно дело понимать, и совсем другое – пользоваться этим.

Из пятисот долларов, которые мне выдают в качестве зарплаты, я имею право тратить не больше пятидесяти. На зубную пасту и прочую необходимую косметику, на колготки, на междугородные звонки сестре в Ташкент, а также родителям Олега, которые не знают, что он меня бросил, и не должны узнать – они этого не переживут. Они уже старенькие и больные, они очень меня любят, и такой, мягко говоря, странный поступок сына подкосит их под корень. Оставить меня без средств к существованию, одну в чужом городе, и это в благодарность за то, что я выходила отца после тяжелейшего инфаркта, – нет, они этого не поймут. И я добросовестно звонила, как и прежде, два раза в неделю, врала, что Олег на работе, и выслушивала длинные и подробные отчеты о состоянии здоровья свекра и свекрови. И ведь не могу им сказать, что долгие разговоры влетают мне в копеечку: Олег же хорошо зарабатывает, какие могут быть проблемы! Олег знает, что я им звоню, мы с самого начала договорились не травмировать стариков.

Так вот, если жить на пятьдесят долларов, не покупать ни одежду, ни обувь и откладывать по четыреста пятьдесят в месяц, то через сорок месяцев я смогу начать искать какое-нибудь дешевое жилье километрах в семидесяти, а то и ста от Москвы. Сорок месяцев, почти три с половиной года. А если за это время цены на недвижимость вырастут? А если мне не удастся продержаться в режиме такой экономии? А если со Старым Хозяином что-нибудь случится и я стану больше не нужна? Или меня просто уволят, потому что я не подхожу, или найдется человек, готовый выполнять ту же работу за меньшие деньги? Или Мадам на меня рассердится за что-нибудь.

Я должна продержаться. Сцепить зубы и терпеть. Всем угождать, быть белой и пушистой и тщательно оберегать сердце и нервную систему Николая Григорьевича. Его жизнь и здоровье – залог моего благополучия.

В доме напротив

– Это его жена, точно, – уверенно сообщил Костя отцу. – Смотри, она там живет и гуляет с собакой.

– А ты уверен, что собака – та самая?

– Ну, пап, мы уж сколько времени за домом наблюдаем, никто с русским терьером не гуляет, только эта баба. На всей улице мы с тобой ни одного такого пса больше не видели.

– Все равно надо бы проверить, – задумчиво сказал Леонид Васильевич. – Мы не имеем права ошибиться. Ты не помнишь, как звали его собаку?

– Вадька говорил, что-то химическое, он не помнит точно, не вникал, когда тот про собаку рассказывал. Ему не до того было. Только обратил внимание, что слово из таблицы Менделеева, какой-то газ. Ну хочешь, я завтра подойду к ней и спрошу, как зовут собаку?

– Обязательно подойди, – кивнул отец.

На следующий день Костя вскочил в пять утра, он уже знал, что женщина выходит с собакой то в начале седьмого, то в начале восьмого. Позавтракал, собрал учебники и спустился вниз. Шел дождь, холодный и безысходный, как жизнь приговоренного к казни. Господи, как он ненавидел этот грязный, пропахший кошачьей мочой подъезд с облупившейся краской на стенах и обгрызенными ступеньками лестницы!

А вот и женщина с черным терьером. Идет быстро, словно по делам спешит, а не пса выгуливает. Костя выскочил из подъезда и кинулся через дорогу следом за ней.

– Ух, какой красавец! – Он постарался вложить в голос побольше восхищения. – Это у вас мальчик или девочка?

– Кобель, – улыбнулась женщина, не замедляя шага.

– И сколько ему?

– Шесть лет.

Терьер, будто поняв, что речь идет о нем, притормозил, внимательно поглядел на Костю и внезапно лизнул его руку. Костя тут же воспользовался моментом и присел перед псом на корточки.

– Ах мы какие ласковые! Ах мы какие славные! И как же нас зовут?

– Нас зовут Аргон. – Женщина нетерпеливо потянула за поводок. – Простите, но я очень спешу.

– Конечно-конечно, извините, – торопливо произнес Костя.

Теперь можно было не спешить. Пусть жена его Врага (или кем там она ему приходится) топает по своим неотложным делам. Он узнал то, что хотел. Инертный газ аргон, все сходится. Отец может не сомневаться.

Глава 2

Ника

– Николай Григорьевич, почему вы не отдавали Аргона на выучку? – спросила я на следующий день после происшествия возле супермаркета.

– Гошеньку?!

Старый Хозяин воззрился на меня так, словно я спросила юную курсистку с нежными розовыми ушками, почему она не участвует в групповом сексе.

– Его бы там били, – с непоколебимой уверенностью ответствовал Главный Объект. – Вы разве не знаете, как инструкторы ломают собак? Нет, об этом не могло быть и речи. Адочка всегда была против этих бесчеловечных методов.

Ну ясное дело, Адочка была против. Необученный и не признающий никаких команд Аргон в свои шесть лет продолжал с детской непосредственностью жевать все подряд, включая книги, обувь и перчатки, и в мои обязанности входило следить, чтобы он не наносил хозяйскому имуществу ущерб. При жизни Аделаиды Тимофеевны эта милая особенность собачьего характера особого беспокойства не доставляла, поскольку кто-то постоянно находился дома, дабы бдить за здоровьем Старого Хозяина, и любые попытки Аргона попробовать на вкус что-нибудь новенькое в корне пресекались. За тот год, что семья прожила без железно руководящей Адочки, в список проблем оказались внесены не только несколько приступов, случившихся с Николаем Григорьевичем в отсутствие родных, но и приведенные в полную негодность любознательным и игривым терьером ботинки Дениса, лайковые перчатки Мадам, Аленина шубка из нутрии и неосторожно оставленная на кухонном столе сберкнижка, на которую Главному Объекту начислялась пенсия. В моей циничной душе зародилось даже нехорошее подозрение насчет того, что на самом деле главным объектом должен был стать не Старый Хозяин, а именно Аргон, за которым нужен глаз да глаз и которого ни в коем случае нельзя оставлять без активного пригляда. Николай же Григорьевич такового обеспечить не может, ибо в основном пребывает в своей комнате, читает, смотрит телевизор или спит. Убежище свое он покидает только ради того, чтобы поесть на кухне, воспользоваться санузлом или взять в бывшем Адочкином кабинете (ныне – моей конурке) очередную книжку. Все это поражало меня до глубины души, ведь русские терьеры – собаки очень умные, это одна из наиболее интеллектуальных пород, их легко дрессировать, только начинать нужно, как полагается, в раннем возрасте. Аргон прекрасно понимает человеческую речь, я хочу сказать, что он различает и знает смысл довольно большого количества слов и, кроме того, тонко улавливает интонации и душевное состояние присутствующих. Но одно дело – понимать, что тебе говорят, и совсем другое – делать, что говорят. Он все понимал, но почти ничего не делал, если это не совпадало с его личными намерениями и желаниями. Он не понимал команду «Ко мне!», но отлично отзывался на «Иди сюда, будем кушать», он не признавал слова «Фу!», зато мгновенно реагировал на фразу «Брось эту гадость, возьми лучше колбаску».

– А кто гулял с Аргоном до меня? – настырно продолжала я допрос.

Вопрос не был праздным. Надвигалась зима, и надо быть полной дурой, чтобы, живя в Москве, надеяться на сухие чистые тротуары. Интересно, как я буду в гололедицу выгуливать эти сорок килограммов живого недисциплинированного веса, имеющего дивную привычку рвать поводок в самом неожиданном направлении и в самый неожиданный момент?

– Павлушенька гулял, это была его обязанность. Если он был в отъезде или болел, тогда Денис.

Н-да, сто килограммов Павлушенькиного веса, пожалуй, могли обеспечить прогулку без эксцессов. Да и Денис ростом и статью не подкачал. Куда мне до них…

– А почему не Алена и не Наталья Сергеевна? – Моему коварству не было предела, но я все-таки надеялась хоть на каплю если не сочувствия, то понимания.

– Ну что вы, Ника, они же слабенькие, они Гошеньку не удержат.

Козе понятно, что не удержат. И я не удержу. И кончится вся эта эпопея с зимними гулянками куда как невесело: либо я не удержу Аргона, и он сбежит, за что мне будет устроен скандал с перспективой увольнения, либо удержу его, но ценой жестокой травмы. Хорошо, если обойдется травмой какой-нибудь из четырех имеющихся конечностей. А если головы? У нас в Ташкенте гололедицы практически никогда не бывало, но и при сухих тротуарах подобные травмы – не редкость, сколько раз я на них выезжала!

Короче, с сочувствием и пониманием я пролетела. Но зато сделала одно любопытное наблюдение. Великий Слепец в свои сорок четыре года оставался для отца Павлушенькой. Алена была Аленушкой, Мадам – Наташенькой, даже Аргон – Гошенькой. А девятнадцатилетний Денис для деда был Денисом, а не Дениской и не кем-нибудь еще уменьшительно-ласкательным. Неужели Старый Хозяин до сих пор помнит, что Денис – не родной внук, что он не Сальников, а Писаренко? Если причина именно в этом, то к моему пониманию характера Николая Григорьевича добавляется еще одна черточка. Не очень симпатичная.

В своей правоте я получила возможность убедиться, когда появился Патрик. Это отдельная песня, и я ее с удовольствием пропою.

Первым в семье, как я уже упоминала, появился Аргон, это случилось шесть лет назад. Потом, спустя два года, приобрели Кассандру, роскошную британскую голубую с длинной, как призыв муэдзина, родословной. К моменту моего появления в Семье (а я привыкла думать о своем новом жилище, совмещенном с работой, именно так) между Аргоном и Касей установилось устойчивое разделение труда. Аргон считал «британку» таким же объектом заботы и любви, как и присутствующих двуногих, Кася же воспринимала терьера как элемент интерьера в ее персональных владениях. Аргон хотел дружить с кошкой, играть с ней и общаться, Кассандра требовала от него неукоснительного выполнения определенных функций. По ее представлениям, каждая вещь (в том числе и двуногая) в ее владениях была предназначена для чего-то полезного: синяя миска – чтобы насыпать туда корм, красная – чтобы в ней была водичка, кухонный стол – чтобы ставить на него белые миски с кормом, необходимым для жизнеобеспечения одушевленных деталей интерьера, мягкая мебель в гостиной – чтобы на ней лежать, растекаясь во все стороны серо-голубым плюшевым тельцем, биде в ванной – чтобы иногда (по настроению) пить из него проточную воду, двуногие мужского пола – чтобы лежать у них на коленках и нежиться под мерным почесыванием их пальцев, двуногие женского пола – чтобы покупать корм и вычищать кошачий туалет. И так далее. В этой обширной «инструкции по применению» для Аргона была уготовлена функция транспортного средства. Кася забиралась на стену и висела, цепляясь коготками за обои (пресекать это безобразие, кстати, тоже вменялось мне в обязанности, потому как обои приобретали от таких упражнений отнюдь не товарный вид) и выжидая, когда Аргон пройдет мимо. В нужный момент она спрыгивала ему на спину и ехала, испытывая, судя по всему, чувство глубокого удовлетворения. Иногда, правда, она промахивалась, если пес трусил мимо слишком быстро, и падала ему на хвост. Но это прагматичную девушку ни капли не смущало, она цеплялась лапами за этот короткий обрубок и волочилась следом, как мешок с картошкой у обессиленного грузчика. Больше, по ее кошачьему мнению, огромный бессмысленный пес ни на что не годился. Ну разве что поспать, свернувшись клубочком у него под брюхом, но редко, только когда в квартире очень уж холодно.

Однажды, где-то на исходе второго месяца моей жизни в Семье и примерно недели через полторы после злосчастного ночного посещения магазина, Алена явилась домой с крошечным пищащим комочком в руках. При ближайшем рассмотрении комочек оказался месячного возраста котенком мужского пола неопознанной породы.

– Он сидел перед подъездом и так жалобно плакал! – надрывно заявила черноокая надменница. – У меня прямо сердце чуть не разорвалось.

У меня, признаться, тоже. Во-первых, от жалости к несчастному, мокрому, дрожащему и пищащему существу. Во-вторых, от ожидания последствий. Я совершенно не понимала, что меня ждет. О том, чтобы выкинуть страдальца за дверь, и речи быть не могло, он явно нуждался в помощи. Но дальше-то что будет? Как отреагируют на его появление родители Алены? Заставят избавиться от пришельца? Могу себе представить, с какими душераздирающими рыданиями это будет сопряжено. Алена станет биться в истерике, Мадам будет орать, котенок – пищать, Гомер, как обычно, самоустранится. Мое-то дело телячье, я прислуга, что скажут, то и сделаю, хотя тоже, наверное, обрыдаюсь потом у себя в каморке. Но если скандал выйдет слишком громким, то проблема перейдет в иную плоскость – в плоскость нервов, а следовательно, и здоровья Главного Объекта. Дед услышит, спросит, что случилось… Разнервничается? Трудно сказать, я к тому моменту не настолько хорошо изучила своих хозяев, чтобы прогнозировать их реакции на те или иные события.

Конечно, все может быть и по-другому. Тихо, мирно и в полном согласии.

Так оно и вышло. Мне на голову.

До возвращения с работы Мадам и Гомера я успела привести подкидыша в более или менее пристойный вид. Окинув его взглядом бывалого кошковладельца (в Ташкенте у меня всегда жили кошки), я быстро определила, что он явно нуждается в медицинской помощи. Надо же, такой маленький, а уже такой больной! Впрочем, если он потерял маму сразу после рождения и ползал неизвестно по каким помойкам, то чему удивляться? Он был даже не облезлый, а какой-то обгрызенный. Одним словом, зрелище не для слабонервных.

Пока я кормила его размоченным в воде сухим «Хиллсом», позаимствованным из Касиной синей мисочки, мыла и сушила, Алена, натурально, висела на телефоне, поочередно обзванивая подружек и повествуя в красках историю своего триумфального дебюта в роли Женщины, Спасающей Животных. Ну что твоя Брижит Бардо, не меньше! А я тем временем обдумывала ситуацию и прикидывала, как лечить бедолагу. Можно отвезти его в ветлечебницу, но для этого нужно, чтобы кто-нибудь подменил меня дома. Можно вызвать ветеринара на дом, у Сальниковых есть свой звериный доктор, который пользует Аргона и Кассандру, его телефон записан на самом видном месте, чтобы я немедленно вызывала его, как только с породистыми питомцами случится, не приведи господь, что-нибудь неожиданное. Но визит ветеринара стоит денег, и вызывать его без ведома и разрешения Мадам мне не позволено, а уж тем более к какому-то приблудному коту. Впрочем, болячки у малыша имели характер не острых, а скорее хронических и вполне могли подождать денек-другой, пока все не устаканится.

Кася, разумеется, устроила сцену, как только почуяла присутствие в квартире собрата по семейству кошачьих. Она грозно мяукала, истерически фыркала, демонстративно втягивала носом воздух, высоко приподнимая верхнюю губу, а как только я попыталась познакомить ее с котенком, взяв того на руки и осторожно поднеся к ней поближе, Кассандра плюнула в меня. Да-да, плюнула. А вы что, не знали, что некоторые кошачьи породы отличаются умением плеваться? «Британцы» умеют. К сожалению.

Аргон отреагировал более спокойно и поступил привычным образом. Стоило мне отвлечься на каких-то пять минут, и малыш, старательно вымытый и высушенный, оказался обсосан дружелюбным псом и снова превратился в нечто клочкастое и мокрое. Пришлось его снова вытирать и подсушивать.

Первым в тот вечер пришел с работы Великий Слепец.

– Ну конечно, пусть остается, – рассеянно бросил он дочери, когда та взахлеб принялась рассказывать свою животноводческую драму.

Гомеру было все равно, он ел чахохбили, смотрел программу «Время» и хотел только одного: чтобы к нему никто не приставал. Мадам явилась в прекрасном расположении духа: как выяснилось, заказчик принял у нее работу и заплатил весь гонорар без всяких проволочек, посему на радостях Алену не отругали, а котенка разрешили оставить и даже позволили вызвать на следующий день ветеринара. Так что все обошлось.

Это я так думала, что обошлось. На другой день ветеринар, обследовав котенка, составил мне километровую пропись с перечнем препаратов и описанием процедур, которые надо проделывать, пока все не заживет, не зарастет и не пройдет, а потом еще в течение некоторого времени для профилактики. Надо ли говорить, что ездить в ветеринарную аптеку на Никольскую пришлось мне и процедуры проделывать тоже должна была я. Алена ограничилась лишь разовым проявлением внимания к страждущему, принеся котенка домой. На этом ее участие в жизни животных закончилось. Но самым страшным оказалась проблема туалета. Котенка, названного Патриком, нужно было приучать, а пока он не приучится – ежечасно находить и замывать с хлоркой те места, которые он по недоразумению принял за сортир. Чтобы не провоняла вся квартира, я выступила с инициативой ограничить ареал обитания, например, Алениной комнатой, раз уж та его усыновила, и встретила решительный отказ.

– Как я буду уроки делать и спать в комнате, в которой пахнет хлоркой? – возмутилась она.

– А где он, по-твоему, должен жить? – строго вопросила Мадам, которой тоже не хотелось, чтобы Патрик писал и какал в спальне и в гостиной. – Ты его принесла, ты должна нести за него ответственность.

– А ты – мать и должна нести ответственность за мое здоровье, – отпарировала девица. – Хлорка очень вредная, ты сама сто раз говорила. Пусть Ника быстрее приучает его к лотку.

– Ника старается, – Мадам решила выступить на моей стороне, спасибо ей за это, – но она не Юрий Куклачев и не обязана уметь дрессировать кошек.

– За такие деньги, какие мы ей платим, она должна уметь все! – сформулировала Алена свое отношение ко мне совершенно, как говорит один известный политик, однозначно и захлопнула дверь в свою комнату.

Так, сделаем выводы. Во-первых, это замечательное «мы ей платим». Похоже, девочка считает, что это именно она платит мне зарплату, из собственного кармана вынимает, от сердца отрывает. В кино лишний раз не пойдет, без утреннего кефира останется, а жалованье мне выдаст, но уж в ответ на такое самопожертвование я обязана делать все, что ей понадобится, читай – в голову придет. В том числе и возиться с бездомными кошками, которых она, умирая от восхищения собственным благородством, будет приносить домой.

Мадам выглядела совершенно расстроенной и неприкрытым хамством дочери, и тем, что не может предложить мне единственное, на ее взгляд, приемлемое решение. То есть она это решение видит, но произнести вслух у нее язык не поворачивается. Что ж, это ее украшает. Ума маловато, но совесть все-таки есть.

– Ника… – робко начала она и запнулась.

Придется помочь, ведь другого выхода я тоже не вижу, а мальца жалко, он же не виноват, что его жизнь сложилась так коряво.

– Конечно, Наталья Сергеевна, Патрик будет жить в моей комнате, пока не приучится к лотку. Вы не беспокойтесь, ковры не пострадают.

– Спасибо, Ника, – облегченно вздохнула Наталья.

Так мы с Патриком оказались вдвоем в моей маленькой комнатке. Нет, втроем, потому что вместе с котенком в бывший Адочкин кабинет перекочевал и кошачий лоток, наполненный «Катсаном». Лоток я посчитала за отдельную единицу, ибо он в силу своих размеров съел значительную часть и без того небогатого пространства, свободного от дивана, книг и письменного стола с компьютером. А ведь еще нужно было пристроить мисочки для воды и корма.

Через пару дней нас стало четверо: к котенку и лотку прибавился запах. А с проветриванием большие проблемы, комната настолько мала и все предметы в ней находятся так близко друг от друга, что Патрику даже в столь юном возрасте и мелком калибре не составляло труда добраться до подоконника, куда его постоянно толкало вполне естественное любопытство. Открывать окно можно было только в моем присутствии, а учитывая объем работы по дому, присутствия этого было совсем не много.

Так мы и жили с найденышем. Я засовывала ему в ушки ватные турундочки, смоченные в лекарстве, а в попку – лечебные свечки, мазала мазями и делала уколы, дважды в день отмывала в ванной полиэтилен, которым укрыла по возможности максимальное пространство, возилась с хлоркой, ибо, как известно, кошки очень любят писать как раз туда, где пахнет их мочой. Улучив час-полтора, я неотлучно сидела в кабинете, зорко наблюдая за Патриком. Как только мне казалось, что он прилаживается к реализации насущной физиологической потребности, я, аки коршун, бросалась к нему, хватала и сажала в лоток.

Спать в эти дни я совсем не могла, мне все казалось, что стоит мне задремать, как котенок тут же запрыгнет на постель и использует ее вместо туалета. Я бдила и ловила момент. От запаха подташнивало и болела голова. От чувства собственной униженности и от жалости к Патрику болело сердце. В какой-то момент я поняла, что мы с ним удивительно схожи: оба оказались бездомными и никому не нужными.