Чернилами добра и зла

Вот пара слов

Вот пара слов, за ней легла другая,За той – ещё, дыхание-пробел,Повисла запятая на губе —Над пропастью, которая пугает.Обратная… а выпукло и рядомЗа ней прямая следует петля.Вязание мужское умалятьНе нужно снисходительностью взгляда.Весь мир – клубок, что спицею пронизан,Покоится до вечера в шкафу.Пусть жизнь короче станет на строфу,Но строфы есть, что стоят этой жизни.

Время

Время.Бах и орган, и древность,Джаз, патефоны Грэмми,Прение листьев, старение,Камни упрямые Греми.Время.Время!Ну же!Пора!За дело!Смокинг ли, конь ли белыйСозданы для покоренияЖенщины с веткой сирени.Время!Время…Слово и оправданьеСтупора, ожиданьяЛучших строителей зданияВ стиле Британий и ДанийКрепких.Время.Новые ветры, крены.Переплетая в среднемБаха с ночными сиренами,Выдаст блокбастер ГрэммиВремя.

Все включено

Предусмотрены траты, и все включеноВ предусмотренный загодя счёт.Разволновано море: включили ль в окно,Если бриз безвозмездно включён?Бадминтон две девицы танцуют в песке.Представляю в песке наготу —Включено представление в левом вискеИли в правом, как сухость – во рту.Попиваю из бара.Он – «мини», и нетВ нем бармена.Барменствую сам.Телевизор включён мне о зле и войне.То ли мёд, то ли соль на усах.Ах, нажал бы на «выкл.», но нажатие «выкл.»Не избавит меня от еды,Сыт по горло которой – окрошкой, увы,Из войны и «ура!», и беды.

Вступление в 21-й век (А. D.)

Ни к чему,

ни к чему,

ни к чему полуночные бденья

И мечты, что проснешься

в каком-нибудь веке другом.

Время?

Время дано.

Это не подлежит обсужденью.

Подлежишь обсуждению ты,

разместившийся в нем.

(Наум Коржавин, «Вступление в поэму»)

От Афин до совкас интерлюдией пыточных казней,А от них до меня —на два пальца истории зла;Ядовитый стакан —эмиграцией в смерть одноразов,Он – предательство дня,всё того же – с пером у стола.Ничего не прошло,не ушло с обновлением быта.И стоят времена,поменяв палачей имена,Имена площадейда названия казней и пытокДля свободных людей,что рождались во все времена —Времена проклинатьи идти против свор и проклятий,Времена для стихов,что затоптаны будут в пыли,Времена презиратьмракобѣсов с iPhonе'ом и ятемВ подворотне дворамонархической рабской земли.

Выключатель чёрный у двери

Сергею Есенину

Выключатель чёрный у двериК лампочке привязан.Шуры-муры.Вверх щелчок – и та уже горитНаготой без юбки-абажура.Провода заплетены в косу,В ней белеют капельки фарфора.Свет живёт, как солнце – на весуДень какой и год, и век который.Между «Вкл.» и предрассветным «Выкл.»Ночь любви и стихотворных строчек.Выключатель к этому привык,Лампочка горит ему и хочет.Переменен между ними ток,Но коса рифмовки постоянна.Крюк на потолке торчит, высок,А под ним – Серёга окаянный.28 декабря 2017 года

Голос

Если связки сухие в горлеТопот града впитали губкой,Из раскатов грозы над городом —Гроздьев грома сдоили звуки,Если связки в пустыне будней,Словно в праздник расплёсков шторма,Овладели бельканто трудностьюИ завыли сиреной, вторяГулу воен и стону боен,Плачу капель на дне колодца,Значит, голос природой скроен, иСлышать соло толпе придётся,Ненавидя за резкость тона,Колдовать, насылая порчу,И топтаться за микрофонамиС усилением пошлых корчей.В дни мычания нужен голосЧеловечить молчанья полость,Голос – веку отлитый колокол,Что тревожен, пожарен, колок.

Горизонт

Летит струя шампанского, как бес,Шипя от злости, зная – недолёт,А души долетают до небес,Гудками отвечая на «Алё!»Граница между знанием и всем,Во что мы верим, не беря зонтов —Барьер для тем отсутствия и темПрисутствия за видимой чертой.Догадки проверяя с рюкзакомИ заменяя гелием азот,Ныряем, лезем выше облаков.Бежит неуловимый горизонтС открытых мест и прячется в лесу,Где леший в кумовьях у лесника;Они хлебают водку, словно суп,И черти пляшут, и дрожит рука,Извлекшая из банки скользкий груздь.А горизонт настолько недалёк,Что окружает линией, как грусть —Пилота звездолёта над Землёй.Мираж – и там, и здесь.Но я люблюКогда он округляется луной,Когда высотный самолёт петлюЛихим ковбоем вертит надо мной.

Город

Это – город-музейИ его панорама.Перехода подземность,Одетая в мрамор,Усыпальня рублейВ пирамидной гробницеИз камней, как нолейЧередой к единице.Это город ПетраИ Кремля подворотня,Это город без праваМосты называть.А вороны, как чёрные сотни,Всё кружат над Собором поротно,Голубей ущемляя в правах.

Горькие мысли

у медного памятника

Лев Толстой:

«Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжет, закапывает живьем в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует, пьянствует, сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий – ящиком с водкой славить Христа, т.е. ругаться над верою, коронует […] свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына и умирает от сифилиса, и не только не поминают его злодейств, но до сих пор не перестают восхваления доблестей этого чудовища, и нет конца всякого рода памятников ему. И несчастные молодые поколения вырастают под ложным представлением о том, что про все прежние ужасы поминать нечего, что они все выкуплены теми выдуманными благами, которые принесли их совершатели, и делают заключение о том, что то же будет с теперешними злодействами, что все это как-то выкупится, как выкупилось прежнее».

К 9-му июня

Проклятие, губитель-кат,Тебе не крикну: «Исполать!»Ты – вор3 святого родника,И властный бес своих палат.Срамных, как срамен Кремль-трактир,Таскал на ассамблеи бабПётр Алексеич, бомбардир,И пил до упаденья лба.Ты создал армию и флот,И власть, что свята и теперь —Кулак, величия оплот,Где может быть в святых и зверь.Ещё одно из славных дел —Та щель, что прорубил топорВ Европу, с завистью глядетьИ ненавидеть… до сих пор.Босые лица у бояр,Плезир шармана посреди…Не вижу перемены я —Аккаунт нынче да кредит.И в челобитных тот же слогПосадских якобы людей,Что приказным есть подлость4, злоИ отвлечение от дел.Летят остатки на мослахЛюдишкам, что с царём во лбах —Им, не допущенным к столам,Полуголодным, озябать.В значеньях новых «воровство»И «подлость» нынешним летам,Но – тем же власти естеством.Уж триста лет, а воз всё там.Глаголю для всея Руси:Иные годы или те,А ты страдалицей висишьНад перекрёстком на кресте.

Горькие мысли эволюции

Это те, кто кричали «Варраву! —

Отпусти нам для праздника…», те,

Что велели Сократу отраву

Пить в тюремной глухой тесноте.

Им бы этот же вылить напиток

В их невинно клевещущий рот,

Этим милым любителям пыток,

Знатокам в производстве сирот.

(Анна Ахматова, «Защитникам Сталина»)

Одарила силой выжить без рогов,Не когтями, а зубастостью ума —Приручить и приучить светить огоньТак, чтоб глаз тебе не выколола тьма.Но, назвав себя вершиной под венцом,Мастурбируя на звёзды и кресты,До протомы озверяешься.ЛицоСорок тысяч лет творила я, а ты…Ты коленопреклонён не перед той,Кто в мучениях из праха родила,А у бронзы, что на площади пустой,Где молчат без языков колокола.И уже на четвереньках семенишь,А ведь мял прямохождением века.Память горькую на гордость заменилОбезумевшим до глины для горшка.

Господь, давайте нынче – по душам

Господь, давайте нынче – по душам.Но перейду на «вы», и вам бы надо —Не пили никогда на брудершафтИ не лобзались трижды по обряду.Но вы вольны и тыкать, поносить —Ведь я один, в кепчонке забубённой,А вас не сосчитать на небеси,Извечным страхом смерти порождённых.И вам, тот смертный страх найдя везде,Сопровождать его до божьей нивы —Богам как копиям лепивших вас людей:Жестоких, добрых, властных и ревнивых.Пусть не всесилен я, не идеал,Не вечен, и живу своими днями,Но слов со временами не менял,И сына не пошлю, чтоб изменял их.

Два клюва-стрелы

Два клюва-стрелы на восток и на западУ камня-истока, но кануло будтоПисьмо с направлением в светлое «завтра».В конверте пустом – беспросветное утро.Не сбывшись, надежды с цветными хвостамиПо жалобным крикам находят друг друга,И книгою жалоб верстаются в стаи.Побыв козырьком, опускаются руки.И снова в томлении хмель сосложенийТого, что желанно, но мыслится с «если» —Мужские фантазии с грёзами женщинИ планы развития девственных чресел.Обивка диванов сидением стёрта,Седением порчены фотольбомы,А всё, что не в кадре, отправлено к чёрту,И новые птицы слетаются к дому —Строками мечтаний с размытостью линий.Манилов «Ах, вот бы…» потянет из трубки,А Павел Иванович набриолиненПрактичным и в меру упитанным трупом.И множатся мёртвые душами статских,Действительных, тайных и прочих, а кто-тоЖивым выступает стоять на Сенатской,Ища на Болотной тропы из болота.И мёртвые души, как ветхая сила,Пытают живое за отступ и ересь.Родись Иисус у Марии российской —Носили бы кол на груди, а не крестик.

Две красные топки вселенской печи

Две красные топки вселенской печи —Одна обжигает замес в кирпичи,Другая их плавит в ночные сердца —Пылают и слаженно, и без конца.Два жерла, работою раскалены,Заряжены правдой своей стороны,И дуло одной из условных сторонНацелено в траур ночных похорон.Но есть промежуток – стихает стрельба,Плавильня, чтоб жертвы остыли в гробах,А пламя уснуло, что в серой золеБезвредно бумаге на сером столе.Окошкам жилья в это время сереть,А кошкам сливаться в бесцветной поре.Сереет и цапля – избушка болот,Лягушек щадит её клюв под крылом.Скрипит не перо, а лишь серый забор,И сон проникает в жилище, как вор.Он тащит объедки надкушенных темС листа на столе и жуёт в темноте.Но стрелка подходит ко времени «Ч»,Наводчик наводит с росой на плечеНа серую цель оглушительный залп,Который раскроет владельцам глаза.Ах, только бы шнур не порвался пенькой,Повиснув у ложа безвольной рукой,Чтоб время делили на «прежде» и «от»Два красных жерла – закат и восход.

Две ладони

1.Подпирали стены, щёкиИ сдавали на игру,За затылком, одиноки,Вспоминали чью-то грудь.Петушились пятернями,Собирались в кулаки,Были добрыми, как няни,Были жёстки, как тиски.В габардиновом регланeГрелись спинами котов —В тёплой глубине кармановСтаромодного пальто.2.Деньги долго не шуршали,Уходили на винилИз нелипких и шершавыхСо следами от чернил —Тех, что рифмовали не́быль.Ей ли в красках былью стать?Кисти, расспросите небоДо касания холста!Помнить ли скелеты в доме,Тот ли не́ был, кто забыт?Снег, растаявший в ладонях,Мутен пригоршней судьбы.3.Не гадай на полустанке,На полжизни-полпути!Линиям судьбы, цыганка,Знаю, к холмику сойтись.Где же – не бросай на шалиКарты неба и земли,Чьи мозоли полушарийПо экватору срослись.Только хорошо бы – в доме,А не в жерновах пути.В доме приняли ладони —Там им веки опустить.

Декабрь

1.Декабрь.Настои трав у ночника.Таблетки разноцветны балаганом.Не вылечат молитвы шарлатанов,Поможет полстакана коньяка.Ты, плоть, уже всё чаще предаёшь.Душа, не изменяй же куртизанкой!Когда пиявок заменяют банки,Я со спины – оплавившийся ёж.А всё к тому, где жизнь – больничный листС температурой зимней под сорочкойИ со строкой «Причина смерти: (прочерк)»,И звук от кома смёрзшейся земли.2Такие мысли…в месяце простудС аплодисментом кашля из гортаниВ партере.Но гримёры упасутОт бледности Онегина и Таню.Всё меньше света от и до темна,Где нет теней, что действует на нервы.Безвкусна, как тягучая слюна,Сигара в полночь светится Венерой.3Не в свя́зи с декабрём та, с кем он спал,Но насморк – Пётр у спальни, меч во длани.И молот спит отдельно от серпа,Как будто в треугольнике – углами.Встречаются за чаем по утрам,Соприкасаясь разве что ногами,Улыбками, печалями утрат.«Недомогаешь?» —«Да, недомогаю».Вселившись в медный чайник со свистком,Мучитель-чёрт над тазиком страдальцаС его ступнями полон кипятком,Пытает плоть, что поджимает пальцы.

Декабрьский снег

Он, втёршийся в доверие саней,Представившийся как зипун поленьям,Оставил лужи на прощанье – снегРастаял в неизвестном направлении.Кусты торчат, раздеты донага,Подобны ржавым арматурным прутьям,А девы, амазонки в сапогах,Опять в осенних туфлях, как рекрутки.Мошенник, прихватив с собой лыжню,Следы в саду, пуховые наряды,Оставил землю – Махой в стиле ню,Что без одежд не привлекает взгляда,А послевкусием юности горчит.Из белизны в ноябрь вернулся точноВновь письма от деревьев получил,Писавших «до востребованья» почтой.Иду по этим слипшимся листам,Что не шуршат, а плачут под ногою.В прошедшем – нагота и пустота.Мне Маха в белом нравится у Гойи.

Для́ секунды

Для́ секунды промедленьем,Не всегда подобным смерти,Для́ минуты во Bселенной,Что – йота глазомеру,«Поцелуем» для́, векамиСпавшим как произведенье,Отсекая лишний каменьИнструментами Родена,Исключеньем слов увечныхИ избыточно красивых,Чтоб из глыбы русской речиВысечь простоту и силу,Ножно, добывая ужин,Для́ охоты чувством меры,Окорачивать ненужностьИ животные манеры,Нужно недочеловекомОтсекать своё уродство,Чтоб из каменного векаЧелюсть вышла подбородком.

Дом, который построил прадед Том

«В деревне Бог живёт не по углам»

(И. Бродский)

Жильцами дома – звук и запах,Которые рожает жизнь,И черепица черепахойНад ней оранжево лежит,Уют от ветра сторожит.Тот зло срывает на рубахах —На белых флагах чистотыИ добрых помыслов фрегата.Без кружев, выкройкой просты,Они, заплата на заплатеПотёртой, машут o незнатномПроисхождении четы,Что в доме с Богом.В единеньеОн стряпает и шлёт еду,Его благодарят за рвенье,Потом на суп готовы дуть,И отмечают раз в годуСвои и Бога дни рожденья.И дом тот истово творитДетей, молитвы, песни, тестоОт февралей по январи,И начинает с Богом вместеЛюбое дело. Он же, честен,С ним о стропилах говорит.Не чужд и поприщам столичнымВ стеклобетонных городах,Где пыльны жалюзи, безличны,А в кранах твёрдая вода.Зайдёт в костёлы и – айда,Чтобы успеть на электричкуТуда – в дубовый свой ковчег,Который выплывет и в кризис,Начнёт с нуля всё вообще.На нём спасутся даже крысыИ пара луковиц нарциссаДа семя ржи и овощей.

Дома́

Преградами для внешней темноты,Подобно крепостям стоят, спокойны,Спасая от животной гопоты,От варварского войска насекомых,От ветра бесконечных переменПогоды, взглядов, моды и давлений,Событий и навязчивых ремен —Бегущих строк со скоростью явлений.В часах настенных медленнее дни,В простенках – сновидения и мыши,И мысли, не нашедшие страниц —На паутине, гамаком пpовисшей.Поскольку могут нескольким служить,Дома́ просторней, чем судьба под кровом —Убежища наземные, что жизньХранят от звуковых бомбардировок.Благословенно плаванье домой!Вернувшийся благополучно в гаваньК сиренам обращается кормой,А волнорезы отсекают гавы.О коврик, что прилежностью знаком,Он вытрет ноги. Радуясь возврату,Замок отсалютует языкомКак пёс домашний незамысловатый.

Домой!

Все курорты, как сортиры,Одинаково комфортны.Справа ролик для подтиркиСлева – все равно запорыОт еды вне всякой меры,От услуг, что и не ищешь,От пророков новой верыВ органическую пищу.Одинаковы на блюде,В масле теплятся улитки.Одинаковые людиВ одинаковых улыбках.Так домой, где пост в пустынеИ акриды с диким мёдом,С искушением простымиПивом с чертом-бутербродом.

Домосед

Дела вне дома – и долг, и подвиг.Не то что в горы, а в город лень мне —Я домосед.Пусть гора приходитИ ткнётся пиком в сустав коленный.Скажу не шутку, понизив голос:Высоты в цифрах точны, но лживы.Отсчёт для неба веду от пола.Я – небожитель, но с кровью в жилах.Нелепо, в тучу упёршись взглядом,Просить о хлебе насущном Бога.Он не за нею, а где-то рядом,В гостях нежданных моих порогов.

Дорога совиного стола

Пришельца дом осмотрит строго.Узнав же, отопрёт.Как приглашение к порогу —Возьмёт под козырёк.И дверью мне заулыбавшись,Распахнутой – впустить,Смахнёт с подошвы лист опавший,Прилипший по пути.Войду и соблюду примету —У двери помолчать,Присев на крае табуретаК удаче в добрый час —В начале той дороги дальней:К столу, гнезду для сов,А после трёх – к совиной спальне,Где пересадка в сон,Тревожный путь в ночных одеждахЗа лунным серебром,Где страх-разбойник неизбежен,Как утренний порог.За ним, найдя покой в движенье,Я отдохну от слов.Под пледом из мужчин и женщинУютно и тепло.На сквозняках чужих порогов,Где лоб ласкает ствол,Я снова захочу в дорогуДомой, где степью – стол.

Дорога

Запорожные тысячи вёрстНачинаются с чарки одной —Запорожной, а если ты гость,Что не пеш, то ещё – стременной.И дороже дорожные дни,Чем под крышей похмелье ума.Отдавание сердце полнит,Получение – только карман.Но дорога не всякому впрок,Ведь прочнее и пьянство, и печь.Отдавать ухожу за порог,Предъявлять подорожную песнь.

Дюна Пилата (Дюна Пила)

От берега Бискайского заливаПередвигает дюна килотонныПеска времён, запас его бездонен.Она стара, как мир, неторопливаИ сахарно бела, и монотонна.Умолкшие утопленницы-сосныПогибли под сандалией Пилата.Всё выше холка у волны и платаЗа безразличье, неподвижность, косность.О пинии, как жалко вас, безлапых!По дну пришла, вползла на берег снулый,Засахарив прибрежную часовню;В ней аквитанский колокол качнула,Язык его застыл, умолк, ненужный.Над ним часы песочные бессловны.Тысячелетья движется к Парижу,Уже в три раза выше Нотр-Дама.Верхушку башни Эйфелевой вижуЗаброшенною нефтяною вышкойНад Нотр-Дюной, белой и упрямой.***Звони звонарь на колокольне чети,Пока она не стала минаретом,А Нотр-Дам ещё не стал мечетьюДля парижан – сирийцев и чеченцев,Которым вина будут под запретом!

Её отсутствие печалит

Её отсутствие печалит,Но, пессимизму вопреки,Приходит на порог отчаяньяУдача в образе строки.Приходит, с опозданьем вечным,Искав прозрения, слепа,Неспешным шагом, словно вечерИ всё, что может наступать.Люблю нежданность и приходыТех, кто привычен по часам,Как ночь – любовница-свобода,Черна косою и боса.А утром, наглая, наскоком,Чернильных пятен не отмыв,В мой дом, удравшая с уроков,Девчонкою влетает мысль.И день вверх дном тогда выходитИз ритма – наперекосяк,В зрачках гарцуют, хороводя,Шальные искорки беся́т,Забыв, что приступает возраст,Как пашня жадная к степи,Коря за шаль, пристроясь возле,И ей уже не отступить.Зима, предсказанная пошлость,От дела, может быть, в версте,Вдали уже шуршит подошвой,Что клевер втаптывает в степь.И где-то войлочною теньюВ пути по времени без картГнобитель луговых растений —Декабрь.

Ёлка

Торчит она, довольствуясь углом,Густа, как тень с короною-иглой,Похожа на высокий колкий дым.Смола на пальцах – никуда не деться,Не смыть её.К ней липнут годы детстваИ грустное «когда был молодым».Безжизненна, но постоит, покаНе пожелтеет правдой на бокахО том, что к Рождеству зелёный трупУкрасили, как девицу к венчанью.И разве что подсвечник со свечамиГрустил и слал проклятья топору.Печаль, печаль…Слезами не пои —Иголки не осыпались мои,И сок перемещается в стволе.Волью в него, расслабившись, полкварты,Найду географические картыИ разложу пасьянсом на столе.Сойдётся?Ничего не загадал…Вот город, дом, игрушки-поезда,Что позже будут по́ миру катать,Плацкартами изматывая нервы.Не выглядит игрушкой револьвер мой,Гирлянды строчек – ёлочным под стать.Чем дальше, то есть, ближе – времена,Тем хуже различаема странаС проливом, начинающимся с «ля»,Где Нотр-Дам и Тауэр – напротив,Подобно Жаруски́ и ПовароттиНа сцене, неделимой, как земля.С католиками встречу Рождество,С атеистичным детством и егоСалатом оливье – царём стола,Со звёздами на небе и на ветках,Домах и флагах – артефактах века.И эта память колка и светла.

Если ветер с грозою прервут

Если ветер с грозою прервутВ проводах суету электронов,Водружу королеву на трон иПреклоню перед нею главу,Соблюдя этикетный поклон,Прикурю от неё сигарету,Намекая на званье поэта,Кто свечой может быть награждён.Я старательно образ такойСоздавал, но под лампой дешёвойЭлектрической многосвечовой,Замахнувшись рукой и строкой.И пока в ней отсутствует свет,Маета переменного тока,Хоть на краткое время и толькоСтану вечен как русский поэт.

Ещё раз

По гороскопу ли нашла,Застала ли в обходе тайном?Нашла безумием чела,Накрыв ночным звёздометаньем.Дабы, в отличие от сна,Почувствовали жар напалма,Не в спальне осадила нас,А в джунглях города неспальных.Закон иной, но он жесток —Уже не средством выживанияЛюбовь – родник, ручьям исток,Не их соитье на диване.Платящие всегда в долгу,В бездумном колдовстве движений,В сраженье шёпотов и губ,Где ни побед, ни поражений.Она вселяется в ребро,Как бес, в дома, стихи и жизни,Где совершает зло с добром,Не поддаваясь экзорцизму.Она не просит, а велитОтбиться журавлю от стаи —Снести даяние землиТуда, где Святцы зачитали.Приходит, в двери не стучась,Переставляет мебель, мысли,Но снизойдя в неверный час,Без слов уходит, по-английски.

За земным горизонтом

За земным горизонтом, за уровнем моря,Где присутствует мудрость в отсутствие горяЕсть обитель ответа любому вопросу,Та обитель в избушке, а может быть, простоВ углубленье высокой горы,Что укромней мышиной норы:Говорили неглупые – глупо не верить.Как пальто, распахнув утеплённые двери,И без зонтика, шапки-ушанки, берета —К горизонту, надеждой одной обогретый,Попирая начало стези,Кривизною земли заскользил.Самому интересно.Уступкой не лаюОбезумевших сук, что давно посылают,А настойчивым зовом рассудка ведомый,Всё, что должен, отдав, как швартовы у дома,Я, намылив под лыжей лыжню,В путь отправился искренним ню.Встретит чёртова матерь пылающей домнойИли орган мужской, или женский огромный —Я спрошу обладателя вечных ответов,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

*См.: http://samlib.ru/p/petrow_j_i/ (прим. автора).

2

Стихи классика грузинской литературы Важа Пшавела переводили М. Цветаева, О. Мандельштам, и Н. Заболоцкий (прим. автора).

3

В те времeна (XVII – XVIII века) словом «вор» называли изменника, предателя (прим. автора).

4

Подлый – (устар.) принадлежавший по рождению к низшему, податному сословию, неродовитый

(прим. автора).