Чернилами добра и зла

Чернилами добра и зла

Алексей Козлов

Дизайнер обложки Маргарита Пальшина

© Алексей Козлов, 2018

© Маргарита Пальшина, дизайн обложки, 2018

ISBN 978-5-4490-3101-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

La Milonga Del Angel

Банденеон, ты сердце жжёшь!Оно,Как мех твой, дышит медленным надрывом,И тот, в котором терпкое виноНе прижилось в бутылочном Мадриде.Нам не нырнуть под злые этажиЗа лавкой букиниста у таверны,Чьи высоки и схожи стеллажиС изданиями вин всех лет, наверно.Банденеон, ты тронул ноту-нерв,Что тянешь стоном и не отпускаешь,Где летом выпадает тот же снег,Что бел зимой в предгориях Монкайо.Здесь женщины красивы и крепки,Жадны́ их губы, утончённы станы,А груди и круглы, и высоки,Но их не пригласить ещё на танго.Мигель, давай научим их тому,Что плачет ностальгией по корриде.Дай руку мне, партнёру твоему,Кто тоже жил отверженным Мадрида.

Resume

Темнота наказанием,Выключением телика.Игры дворика заднего,Хулиганство, но мелкое.Интересы к подробностямИ деталям у девочек,Нагловатые робостиИ к запискам доверчивость.Прыщеватость при стройностиИ гантели отцовские,А с гитарой расстроеннойХрипотца под Высоцкого.Чаепитья досужие,Рассужденья о женщинах,Килограммы ненужныеБез прыщей и брожения.На лекарствах гадание,Ожиданье без выбора —Темноты ожидание,Немоты телевизора.

А пилигрим идёт в поля

От фонаря до фонаря,Не заносясь на поворотах,Стареет.Поступь сентябряВ шагах из жёлтых дней короткихУже не та…ЭлектросветПройдён, а стали путеводныИ ближний свет, что – из-под век,И дальний – Млечный Путь свободы.Заборы, крепостной стеныПрочнее, проплывают мимо,Что не страшны, а в крепостныхЗа ними – зависть к пилигримуНеполноценных горемык,Чьи огражденья полноценны.Затвор ружья в ночи гремит,Звенят «Эй, проходи!» и цепиЕщё не спущенных собак,Что друг от друга сатанеют;Шаги, молчание и мрак —От этого ещё страшнее.«Что он там бродит по ночам,Куда идёт, стирая обувь?»Остёр обломок кирпича,От страха разум туп, как обух.А пилигрим идёт в поляУснуть отщебетавшей птицей —В полях ещё тепла земля,На мостовых уже не спится.

Айвазовский и осень

Как море – небо.Холст «Девятый вал»Был словно перевёрнут влажной тряпкой.Я на обломке мачты узнавалВ глазах матросов собственную хлябкость.И прогибали руки провода…А может, те нагрузкою амперной —Баржой влекли питанье городам,Как бурлаки по Волге вверх, и, верно,Устали, от столба тащась к столбу.Столбы, торча распятиями сосен,Напоминали мачты и судьбуРабов, восставших на Сенат и осень.И почва с перелеском на грудиЕдва дыша, лежала неподвижноВ сентябрьский день со звоном впереди,Который я со школы ненавижу.

Актёру

«О времена, о нравы!»,«Справедливость,К тебе взываю!»Может быть, онаИ снизойдёт, но, поглядев гадливо,Отправится в иные времена.Поменьше патетического, друг мой,Когда кричишь в кухонное окно.Ты на груди заламываешь руки?Так жди, что их заломят за спиной.

Аляска

Водимы тропами познанья,Грузили всякий мусор в память,Корабль гудел без нас в тумане,Застывший, как ослепший мамонт.Японцы камерами «Sony»,По весу равными владельцам,Снимали…Hа японцев солнце,Ещё не снятое, глядело.Задами к фотоаппаратамМедведи с животами лосей,Природе собственной не рады,Давились ручьевым лососем.В харчевнях погибали крабы,Размером больше, чем кастрюли,В круизах редкие, арабыБлюдя халяль, глотали слюни.Порой хвосты китов взлетали,Пугая белогрудых чаек,А ели межконтинентально,В зенит нацелены, торчали.Не первый век в церковном срубеОтец, упитан и осанист,Благодарил от мiра трубноЗа благожребье Александрa.

Анархистке

Её любили Огюст Роден

и батька Нестор Махно.

Когда в паху слегка тесныТе галифе, в которых власть,Тогда в любовниках – штаны,А ты – любовница седла.Глазами бюст ласкал Огюст,А Нестор лапал мрамор плеч,Блатные вкладывали грустьВ жаргон под семиструнки речь.И «Мурку» знала вся страна,Приблатнена во времена,Когда не помнила струнаПолитбюро по именам.А нынче вор вошёл в законИ носит грамотный пиджак,И учится приличьям он,Чтоб в правой нож над beef держать.Твой бюст – в земле, но мрамор цел,Роденом врезанный в Париж.Могла возвыситься в резце,Но опустилась в главари.Анархия сама собойИстлела персями Марусь.Пришла монархия жлобов.Она сгниёт, оставив Русь.

Антиподы

Во времени разведены —Как дети, по своим домам в пространстве,По краскам взрослых сказок, иллюстраций,Где верх одним есть антиниз,Но те же страхи,И тот же воск, а свет свечиВезде блюдёт одну и ту же скорость,Число перстов в кресте и и́конописьИные, как на Пасху куличи,Но та же совесть.В антиземле колоколаЗвенят, подобно чашам поминальным —И те, и те о славе и печали,Добра желая, а не зла,Но «антиально».В антимирах растёт траваГде вниз, где вверх, а там и там – всё травы,Но те же люди правы и неправы,А серп и молот в головахНаносят травмы.Земле бы плоскость утюга —На ней одни восходы, и закаты,И вера одинаковостью как-тоВсем уровняли бы рогаИ предикаты.Но, слава Богу, та кругла,С тем «где», куда нельзя прямой наводкой,Там всё наоборот, но та же водка,Слова молитв, колоколаИ идиотство.

Архив

Там этажи и стеллажи,Не кровь, а пыль на старых ранах,И все дела под номерами,А каждый номер – чья-то жизнь,Страницы пыток, а потом —Признаний, смерть по протоколу,Жена за проволокой колкой,Ребёнок, отданный в детдом.Там этажи и стеллажи,Они всё ждут, и будут радыПорассказать такую правду…Что оскорбительнее лжи,Историкам, а не братвеС похмельной памятью короткой —До пузыря вчерашней водки.Братве ли помнить о родстве?А сам я откажусь читать —Не врач, и не привычен к болиЧужой.Мне и своей довольноК семейным горестным счетам;К ним желваки – как кулаки,И судорога стонет в горле,Но память может быть и гордой,Не местью могут быть стихи.Когда палач из подлецовПытает палачей содома,Мой стих – о сиротах детдомаКоммунистических отцов.

Без ветра пруд

Без ветра пруд, что – зеркало всемуМатериальному, материалистичен,Как лист фольги.Ни сердцу, ни уму —Пейзаж красив, добротен, но обычен.По отраженьям можно распознатьЧерты погоды, различить деревьяПо листьям, словно глядя из окнаВо двор, где с детворой взрослеет время.Но стоит ветру, что дремал в траве,Подняться и одушевить картину,Как всё меняется, включая свет,Что был потушен, следуя рутине.Всё тот же пруд, но рыбы не видны —Уже не гладь, а мятая фольга, иБудто призрак тайной глубиныОставил дно и служит амальгамой.И не узнать – кто по траве спешит,Лишь можно наблюдать его движенья,Подобные движениям души,Во внематериальном выраженье.

Без документов

и без страха

Царю в глуби, а не придонно —Придонно устрицы царят.В глуби той – голубиный дом мне,Где гости – стайки субмарят.Порою на поверхность-крышуСтупает в полночи нога,Танцую с ветром, звёзды слышуИ посещаю берега.Без документов и без страхаЯ обхожу посты, века,Эстрады обхожу и плахи,Как посетитель – зоопарк.И где-то суженый бездонныйМеня встречает у ворот.И в нём тогда живу, как в доме,Пока мой суженый живёт.И пьём в супружестве, невинны,Со временем накоротке.Веду его в его глубины,Вожу пером в его руке.И он, овладевая мною,Мою испытывает власть.Он пишет Богом, Сатаною,Чернилами добра и зла.Он, чёрный ангел, светлым бесомЛицо являет всех времён —Ничтожность драных занавесокПод видом праздничных знамён.

Без метафор

Платья метафор – в грязь!Жизнь обнажает слог.В банях не говорятВысокопарных слов.И позвонив друзьямИз своего угла,Не зарифмую в ямб«Как, мол, у вас дела?»Мой карандаш, свинцов,Трудится на столеС острым концом-словцом,Чтобы не путать следПетлями «нет» и «да»,Или – не «да», не «нет».Боже, бумагу дав,Дай и кричать на ней!Господи, дай мне мочь,Рубище под сумой,Силу любить и ночь —День беспросветный мой.Если, тебя забыв,Модный приму пошив —Правую отруби,Левую иссуши.Пусть распознают те —Запертые в окне —Красочность в простoтеСерости дна вовне,В звяканье стеклотарТам, где подъезд жильцов —Водка, брынь-брынь гитар,Галич,Высоцкий,Цой;В строках, на вид простых,В судьбах, на вид хромых,В личных и «я», и «ты»,Что не мычат от «мы».

Бездушен,

мёртвый интеллект

Бездушен,мёртвый интеллект,Задумался о жизниНа той земле, где много летОтпускников ОтчизнеНе возвращает самолёт —Бесстюардесны рейсы,В которых есть автопилотБез кнопок интерфейса.Ни окон нет и ни дверей,Ни тесных туалетов,Нет крошек, пятен на ковреИ нет ковра,при этомПрохода нет.И нелюдимСалон – не пассажирам,Кричащим: «Браво, командир!Мы на земле и живы!»Отчизны нет, курортов нет,Остались пляжи, море,Не посещаем Интернет,Где мат – как на заборе.Пески Бодрума и СидеОстыли от увечийВерхов, низов и их идей,И их противоречий;Нет ощущенья, что конецВначале был предвещенИ скачет в небе на коне,Что так бесчеловечен.Надежды нет, как нет «авось»В авоськах с овощами.Базар в пределах КольцевойНикем не посещаем.Всё оцифровано, как векИ год, и час.Не помнитТот интеллект без груза век,Что есть стихи и полночь.

Беременность

Напишу очень колко.А как ещёРассказать о прошедшем столетии?Поутру я беремен кактусом.По нутру мне клинки со стилетами.Кто-то трезв, тошнотою беременный,Кто-то бремен под утро текилою —Пойлом, в чане лобастом перегнанным,Забродившим от собственной кислости.«Маргарита» – коктейль, а не лезвие.Каждый носит и дарит, что можется.Подарю Маргаритам железныеСапоги от испанских сапожников.Пусть потерпят, умерших приветствуя,Tех убийц, что милы поколениям.Прут по лестнице мощи советские —Обнажённая Крупская с Лениным,Сталин с ручкой усохшей и трубочкой,Кегэбешники с голыми жёнами,Не своими, а – зеков, что трудятсяНа державу, в правах поражённые;Вот Хрушёв с кукурузой за пазухой,Следом – брови над сиська-масиськамиИ с лафетов восставшие разные,Их супруги с обвисшими сиськами.***Маргариты столетия полночи,Не бегите надеть свои лифчики!Может быть, и желанья исполнятсяСилой правды, что зла и улыбчива.

В коробке мозг

– как в первом круге

В коробке мозг – как в первом круге,Где осуждённым (но на кой, а?)На одиночество досуга,Луну стихами беспокоитИ ищет друга —Чтоб рядом был и не был вроде,Соседом жил, не опостылев,Прося до четверга на водку,А имя было бы простым и,Как «Бог», коротким.***Дабы зыбучие ответыПесок мне в глотку не загнали,Я между знанием и веройНад недоверием к незнаньюЗавис не первым.

В краю, где стоимость иметь

В краю, где стоимость иметьПривыкло всё, включая смерть,Где тлеть дешевле, чем сгоретьСо сметою для траурных услуг,Я экономлю, жизнь влача,Что продлеваю у врача,И лотосом нирваня на полу.А если ценник по ценеДороже шубы по весне,То, фокусом польстив стене,Я думаю о рейтинге валют,Обменных курсах, и часыС деньгой бросаю на весыИ вижу за весами абсолют.Там, где трудней воды испитьИли найти траву в степи,Чем степь саму в кредит купить,Всё видится иначе, чем в краюСо степью общею, поди —Плати за вход и поброди,И внемли сказкам с «Баюшки-баю».А там, где дёшевы дрова,Дрова дороже воровать,Дешевле жизнь свою ковать,Не доверять искусству кузнеца —Там можно жить своим гнездом,Где – сын и дерево, и дом,Не зная ФИО первого лица.Там принца датского вопрос,Что сквозь столетия пророс,Где жизнь со смертью, зло с добром,Переосмыслен в «Брать или не брать?»,Решён по весу на весах,Где деньги или словесаНе перевесят значимость добра.

В нём светлое

и тёмное давно

В нём светлое и тёмное давноОписаны, как серое рядноПод слоем любознательной коры.Творение природы – человек,С добром и злом рождённый в голове,Чтобы сыграть и выйти из игры.Пожизненно на нейронарах в насЗаключены и Бог, и сатана.Но не везде преобладает хам.Где есть закон, там сносна и тюрьма,Где нет – параша, мордобой и мат,А Бог – шестёрка, сатана – пахан.Довольствие, условия бытьяРазнятся – и разнимся ты и я,Хоть равными и родились к игре.Но всё – кому кричать, кому молчать,Кому доносы подлые тачать —Зависит от столетья на дворе.

В ночи был дождь

В ночи был дождь.Порол, косой,Атеистические крыши.Гроза катилась колбасойВсё дальше, тише…Окно, скользнув по потолку,За поворот умчалось шиной.Сознанье спало на бокуИ сны вершило —Вслепую, следуя клише,Связало крест от фар, погодыС кантатой в трубах о душеВодопроводных.А электрический уколУже вдали лечила вата,Но крест, стуча протезом в пол,Достиг кровати.И тело, весть признав благой,А плед – камзолом Иоганна,Ударило босой ногойВ педаль органа.

B памяти

И жабы, и змеи, и белые цапли,Деревьев умерших стволы,Как мачты без крон, не шумят парусами,Недолго клониться им, скоро устанутИ рухнут в комарные мглы.А гной пузырится нарывом и, лопнув,Пугает лягушек-цикад.Здесь озеро зеркалом сосны влекло, ноЗакисло, сбродилось в гнилое болото,И быть таковым на века.У глади рябой ночевала избушка,Дневала на крае земли,А в ней и в лесу куковали кукушки.И так бы часы и текли на опушке,Да пеплом ветра разнесли.Немало сторон, где озёра и сосны,И срубы похожи на вид,И листья весенние падают в осень,Но в памяти те чистота и несносностьЛюбви у костров-пирамид.

В раздумья погрузившийся

В раздумья погрузившийся о том,Где провести оставшиеся годы(Точнее – обмануть),в своих угодьяхЖую над глобусом прилежным ртомНазвания известных вкусных местС приятными природой и погодой,И с теми, кто не трудится, но ест.Не буду о расценках говорить —Билет недёшев, если безвозвратный.А взвесив варианты многократно,Я выбрал бы Антиб, а не Париж,Откуда – караван «Стогов» Моне.Пусть – море, где пираты и караты,Прибой с бутылкой и надеждой в ней.Но где бы ни осел, в любых краяхМне видеть мир под лампою настольной,Оседлым у столешницы настолько,Что жизнь – галлюцинация моя,Воображение её и те же сныОб обнажённых девушках атоллов,Чьи волосы в бикини сплетены.Хрустеть способен, брюки не надев,И корочкой на киевской котлете,И палочкой парижского багета,И стерлингами лондонских дождей.Могу с пожарной каской на ушахОтведать дым безжалостного лета,Пожары в Калифорнии туша.Не хочется прижиться у морей,Прижаться к Альпам, приложиться к Сене,Отведать австралийского спасеньяИли потеть в бразильском январе.Останусь там, где стопка на столеБумаги, над которой я рассеянПо всей покоя ищущей земле.

В револьвере

– шесть смертей

В револьвере – шесть смертей,Жизнь в груди – одна.Он – устройство без затей.Сердцем грудь сложна.Он под мышкою висит,Незаметен, тих,Словно мышка для PC,С вектором в сети,Где, как в жизни – не дела,А галдёж, безлик.Мышка стрелку навела,Выстрелила – клик!Те, кого стихи пьянят,Не боятся зла.Может, мышь и на меняСтрелку навела.Может, револьверный ствол,Шесть смертей тая,Видит освещённый стол —Тот, что вижу я,Только ближе.Поздний часВ кресле укачал.Страшно правду замолчать,А не прокричать.

В руке такая пустота…

В руке такая пустота…Уж лучше б ты вложила камень —«Прощай» на четверти листа.Ты уходила потолками,Весь мир перевернув со мной.Побелка сыпалась молчаньем,Как на́ голову снег весной,И только каблучки стучали.Их телеграфный алфавит,Передавая многоточьем«Конец любви, конец любви…»,Стучал в висках пустою строчкой.Сжимался вечер в кулакеВ одну потерю, как ни странно —И шпилек след на потолке,И капанье воды из крана.

В соавторстве

с Юлием Петровым1

В случайный день в одном из январей,Я перестал бояться умереть;Тогда, зимы какой-то посреди,Окинул взглядом, что писал одинИ в одиночке, чем была мне ночь.Из всех проклятий, собранных в одно —На то письмо, посланье долгих лет,Была бы масса, равная Земле.Так соберу?И на планете тойЯ поселю владельцев грязных ртов,Что так привыкли лгать и проклинать.Пусть там стоят ночные времена.Создам водопроводы городов,Где злоба для квартир течёт водойТелеканалов пенистых в трубу —Продукцией амвонов и трибун.Заветы положу:«Да запретиТраве шальной не по́ ветру расти»,«Да лжесвидетельствуй, творя поклонКумиру.Убивай, кради, как он».Там будут шить такие пиджаки,Чтоб надевать, сжимая кулаки,Огромные, как молот кузнеца,Ковать проклятья Первого Лица.И в эту ночь в стихе очередном,Инопланетны, мысли об одном —Нас разделяет вовсе не парсек,А образ утра русского в росе.

В торосах

из листвы осенней

В торосах из листвы осеннейОставлю ледокольный след.Октябрь пройдёт, как воскресенье,Как всё проходит на земле.Редея, клён прильнёт к берёзеИ молвит:«Так теплее, мать?»Но скоро будет на морозеБерёзу нечем обнимать.Пройду и я под облаками —Грядущим домом в вышине —И след прорежу башмаками,Прочертит осень след во мне.Но время, льды зубами смежив,Сомкнёт сугробы белых губ,Тогда уже другой прилежноПродолжит строчку на снегу.

В Эрмитаже

Скульптура, пережившая творца,Безноса, как создателя останкиСо съеденными мышцами лицаЧервями одиссеевой Итаки.Примерю на себя его хитон.Резец и молоток отброшу в угол,Закончив нос эллинский надо ртом.Они ещё летят, застыли слуги —Рабы, что инструменты подберут.За это время три тысячелетьяПроходят, обезносив этот труд,И руки повисают, словно плети.Наверно, лучше плакать над отцом,Чем над безносым сыном-негероем.Эллин, достаточно упасть лицомВсего лишь раз один, как пала Троя.А залам Эрмитажа нет конца,И я, соцреализм не отрицая,Иду на приступ Зимнего дворца,Крича «Долой!» с безносыми отцами.В авоське – даты, страны и цари.Дырява память, но цена – смешная.И у стола, сознания внутри,Младенца-мысль в строку запеленаю,Оставшись с носом.Он рождён проткнутьТот холст на дверце, где был намалёванОчаг, что сказкой грел одну странуВ созвездии Стрельца с моей Землёю.

Великие поэты-педагоги

Великие поэты-педагоги,Поставившие руку, и вложив,Меня не зная, пониманье слога,Живого, но короткого, как жизнь —Уходят.Я читаю некрологи.И так порой охота поскулитьО малости той площади земли,Что ждёт…Но за порог гоню печаль,А белый лоб (о сорока свечах),Чья жизнь – в немногих тысячах часов,Свидетель строк о временности света,Сгорев, не будет вызван, невесом,На суд стихов безвестного поэта.

Ветер переменит

направление

Ветер переменит направление,И собьёт дыхание у тополя.Чтоб его заметили в селениях,Он приметой понесётся по́ полю.Дом простынет, улица, околица,Где навстречу мне с пустыми вёдрамиИ знаменьем – давнею знакомицей —Неудача закачает бёдрами.Не сверну с пути – не вижу повода,Первая, последняя ли женщинаПо судьбе идёт, как будто по́ воду,Неизвестным замыслом божественным.Тополем ли в поле, подорожникомЖизнь ценна – хорошая, плохая ли —Как примета (нет её надёжнее)Холода ночного бездыханного.

Вид из каюты

Каюта-колыбель.Покой.Рассвет.A мир – в карандаше,И грифель кружит за рукой,Рождая путаную шерсть —Покров кардиограммы гор,Малоэтажек неглиже:Гармони разворот тугой,Душа в распахе на сажень.Слюняв, укачан в полусне —Как несмышлёныш у груди.Я тоже теплоход и мне,Пока есть топливо, ходить.И чайка я.Вот рассвело —И вновь буфетом для меняПрилавок рыбный под крылом,Что бреет спины у ягнят.

Видна на голых ветках стая

Видна на голых ветках стая,Подобна нотам – отзвучав,Молчат, как рыбы, что летают,И в виде отзвука торчат.Смеркаться – к средине суток,Сморкаться – целый день.И дноФонтана оголилось – сухо,Давно безденежно оно.Утихли песни для наяды,Костры погасли у реки,Со спин, что широки, как взгляды,Туристы сняли рюкзакиИ проверяют в доме трубы,Полозья дедовских саней,Тулупы, зипуны и шубы,Чтоб от зимы не сатанеть.И всё путём.Но, как ни странно,Опровергая «Сэ ля ви»,Над обезвоженным фонтаномПоёт гитара о любви.

Визуальный перевод

Быть может, и не самолётным соплом,А чем-нибудь невидимым, особымПодчёркнута по синему строкаГрузинской вязи гроздей виноградныхИ спин баранов на Цаннере раннем,Кудлатых, как под ними облака.И языка не зная, как Марина2,Переношу воспринятое зримоВ кирилличные колкие азыИ пле́велы колоссом недоспелымЯзык лугов надоблачных ПшавелыНа свой степной подоблачный язык.

Во вчерашней жизни

я и не́ жил

Следуя буддистской тропке Дао,Рожени́ц напоминая труд,Веки пару глаз моих рождаютЕжедневно в муках поутру.И вздохнув от крика попугая —От шлепка будильника, встаётК жизни инкарнация другаяВ новом назначении своём.Вечность ли в конце пути и космос,Просветлённый ли пустой стакан,Утром на подушке рядом – космыИ ладошкой к потолку рука.Во вчерашней жизни я и не́ жил —Был и медитировал с людьми.Но, клянусь, что в этой буду нежным,Страстным небуддистом, чёрт возьми.

Возвращение Тесея

С каждым годом больнейОтдавать МинотавруИ девиц и парней.Эти юные пары,Что любить родились,Поедаются жадно.Дай же меч под хламисИ спряди, Ариадна,От кудели льнянойДля Тесея страховкуВ лабиринте земном —Сыну рощи ольховой!Веря нити клубка,GPS'у не веря,Он, плутая, искалБычью голову зверя.Афинян находилМолодых и красивыхНе костьми для могил,А живых и счастливых —И в студентах сорбон,И студентками йелей —Тех, что пили бурбон,Неэллинское ели.Древнегреческий миф,Современны литавры:Уходите детьмиОт царя-Минотавра.И Тесей, побродив,В настроенье неладномВозвратился один —Он любил Ариадну.

Волною платье

в развороте вальса

Волною платье в развороте вальсаБьёт в камни стен.И плещется молваНа вечере, что Вальсовым назвался,Где пенятся прибоем кружева.Движение воды, как вольных складокМорского шёлка.Ты отстраненаИ так близка…Мы в перекрестье взглядов,Которыми расстреливают насПод шелест листьев в съеденной помаде.Всей силой струн шопенится квинтет,А я – как будто в танце с водопадомПублично, тайно, явно, тет-а-тет.Крещендо предфинальное вращаетВсю землю, и над нею вальс – как власть,А хриплый смех накаркавшихся чаекЦарапнет лишь, не причиняя зла.

Вопрос о смысле

Он стар и еле держится в седле,И ветер заметает след копытИз персов к иудеям и во греки,Где давний спор троих навеселе —Платона с Аристотелем кипит,А Эпикур льёт критское под веки.Где приклонит он голову?Нигде.Всю мудрость мира тащит зa спиной,За нею – земли и тысячелетья.Но распознав вопрос по бороде,Беднягу на пускают на постой,Дабы не слышать полудетский лепет.Уже и разговор о нём смешон,Не принято всерьёз упоминать,Ну разве что в сравненье с Агасфером.Философ, дню налив на посошок,Допьёт бутылку белую до днаИ полетит душой в иные сферы.И жизнь, вися на вечном волоске,Смеётся, зная, как она хрупка,Не то чтобы бессмысленна, а простоНамного поумнела и в цветке,В ребёнке со стаканом молокаНе видит смысла задавать вопросы.

Вор

Не жди меня к полуночи, кровать,Я снова отправляюсь воровать.Опять ты не провиснешь подо мной,Подавлена и попрана спиной —Плащом широким скрытая, онаС ногами и начинкой капюшона,И сердцем, что с рождения бессонно,Едва стемнеет и взойдёт луна,Мелькнёт в проёме тёмного окнаНедорогой квартиры-распашонки.Над городом роскошной нищеты,Где светятся рекламные щитыПод чёрными квадратами око́н,В ночи не выходящих на балкон,Я пролечу, невидим, нелюдим,Чтоб зависть не разбередить в прохожих,Ползущих, пьяных, поступью похожихНа тех ужей асфальта посреди,Чьи головы затоплены, поди,Желанием сменить пижамой кожу.Их искушали яркостью витрин,Бельём постельным, мягкостью перинС наперником трёхцветным и орлом,Что гордо держит в правой лапе лом.Не устояли, вняли словесамЛапшеобразным, постным совершенно,Не догадавшись, кто они в сношенье,Но, примирившись с порцией овса,Покорно затянули пояса,Не отличая от петли на шее.Мой путь неблизок, а объект высок.Не красть же из песочницы песок,Недвижимость и движимость, и лес,Как будто жизнь не состоится безПоместья в Ницце с парой – ух ты! – яхт!Без личной эcкадрильи двухмоторной,Красивых баб, достоинство которых —На «Ё-моё!» являться без белья,И понимая цену бытия,Платить собой за ПМЖ в оффшоре.Ограбить банк способен и дебилИли – открыть, чтоб каждого, кто былНаивен, до подштанников раздетьИ приземлиться на Карибах, гдеНедвижимую жизнь приобрести.Я тоже вор, но своровал не это,А всё богатство с нищенством поэтов,И возвращаю, совестлив и тих.Луну за искушение простив,Похищу и верну в строке к рассвету.

Воспоминание

Не может фотоаппаратТочней оставить след:Ты на коленях у костра,А я – нa вертеле.Нам двадцать.Нет, немного за.Прохладно и темно,Там обожжённые глазаИ белое вино.Залив, песок, глотки винаЗа голод мой шальной.Ты надо мной наклонена,И угли подо мной.Ни комариной маеты,Ни неба, ни огней.Огонь на берегу и ты,Как хмель от Шардоне.

Восхождение

Скалолазные стены и пропасти,На осколках босая стопа.Оступился, последовав прописи —Покатился, пропал.Тишина и бесптичье заоблачны.Ледниками слепи́т высота.А солгал – и районным для областиЗемлежителем стал.Уходил – удивлялись: зачем тебе?Безопаснее нас посреди.Отвечал только мышцами челюсти,Сумасброд нелюдим.Прихватил только имя и отчество,И г. р. – для могилы в горах,Отправляясь в своё одиночествоСо скрипеньем пера.Высоко ли от уровня ТихогоИ Атлантики сможет уйти,Не имеет значения.Стих его —Восхождение-стих.Но поднявшись хотя бы над крышамиСкалолазом, увидит тогдаИ собратьев, а ниже те, выше ли —Не ему разгадать.