Хангаслахденваара

– Белая гвардия наголову разбита,

А Красную Армию никто не разобьёт!

– Пу-пу! Пу-пу! – надувал щёки развеселившийся старичок в инвалидной коляске

– Белая гвардия наголову разбита,

А Красную Армию никто не разобьёт! – вместе грянул уже весь двор: и детишки на площадке, и пьяница, качавшийся в дальнем углу двора у столика для игры в домино, и вышедшая за хлебом старушка.

Саша открыл рот, сам не зная для чего: истерически засмеяться или заплакать от страха, из горла вырвалось что-то вроде «бо… мой…». Затравленно озираясь вокруг и с каждой секундой приходя в ещё больший ужас, он вскочил и бросился вон из двора, махая руками над головой, чтобы отпугнуть кружившуюся над ним женщину-муху с балкона второго этажа, поющую замечательным контральто. Домохозяйка, как самолёт фронтовой авиации, пикировала на него сверху, в последний миг набирала высоту, уходила на разворот и повторяла свой манёвр, не прекращая при этом голосить:

– А Красную Армию никто не разобьёт!

Ошалев от происходящего, Саша через арку вывалился на улицу. Споткнулся, упал на тротуар, больно ударившись коленом о камни мостовой. Встал и, держась за ушибленную ногу, проковылял к стене дома.

– Мир, что придуман, уже существует,

И пусть в нём совсем другие законы…

У стены дома, прямо на тротуаре, сидел косматый паренёк с гитарой и пел. Рядом с ним лежал раскрытый гитарный кофр, в котором в беспорядке валялись несколько мятых купюр, пачка дешёвых сигарет. Рядом, на расстеленной газетке, стояла открытая бутылка пива и лежал надкусанный бутерброд с колбасой. Песня, которую пел Косматый, заставила Сашу даже забыть о происшествии во дворе: мелодия её была необычна и приятна, а слова… Александр доковылял и сел рядом с уличным музыкантом.

«Там солнце не светит и ветер не дует,

И вместо смеха лишь горькие стоны».

Допев, паренёк повернулся к Саше и спросил:

– Ну? И куда мы так разогнались?

– Я в парикмахерскую иду. Постричься надо…

Косматый сокрушённо покачал головой.

– Стрижка в парикмахерской не стоит того, чтобы так рисковать! Мог выскочить на проезжую часть, и после этого состояние причёски вас, гражданин, уже не волновало бы! Молодой! – внезапно протянул он Александру руку. – Будем знакомы!

– Молодой? – удивился Саша. – Это что, фамилия такая?

– Не-е…– улыбнулся паренёк. – Это прозвище. Вообще-то меня Серёгой зовут, но Молодым прозвали ребята, с которыми в группе начинал играть – я тогда среди них был самым молодым. С тех пор и приросло: Молодой да Молодой… А тебя-то как кличут?

– Александром. Саша я.

– Вот и познакомились. Хочешь пивка или хлеба пожевать?

– Нет, спасибо. Пить нельзя, а есть не хочу – ничего в горло не лезет.

– А я с твоего разрешения хлебну немного – пока пел, моё горло пересохло!– Молодой сделал несколько глотков, удовлетворённо крякнул. – Как тебе песенка моя?

– Здорово звучит. Ты сам её написал?

– Конечно. Я здесь играю только своё, конъюнктуру не ловлю, оттого и денег в футляре, – сам видишь, – кот наплакал.

– А что это за придуманный мир, про который ты поёшь? Я не сначала слушал, немного непонятно…

– Это, приятель, отдельный разговор! А ты чем занимаешься в жизни? Вот я, например музыкант. Неприбыльное дело, скажу тебе честно, но моё и больно уж нравится. Есть у тебя твоё дело?

Александр гордо расправил плечи, как всегда, когда ему предстояло поразить собеседника сведениями о своей писательской деятельности. Он приготовился перечислить Молодому список своих произведений и публикаций, как вдруг с ужасом понял, что не может вспомнить ровным счётом ничего из того, что когда-либо написал. Он не мог вспомнить ни одного из своих персонажей! Невероятно, но такое случилось…

Плечи опали, спина согнулась, исчезло самодовольное выражение лица, уверенность во взгляде погасла.

Молодой с интересом наблюдал за метаморфозами своего нового знакомого.

– Я пишу немного,– скромно сказал Саша. – Иногда печатаюсь…

– Понятно, – сочувственно качнул головой музыкант. – Те же проблемы, Санёк? Кому мы нужны в этом мире? Здесь правят другие цари и молятся иным богам. Мы тут лишние и часто неудобные.

– Ничего не поделаешь – не мы выбираем мир, в котором жить.

– Кто тебе это сказал? – удивлённо посмотрел Молодой. – Выбор есть всегда! Если я пою про другие миры и утверждаю, что они существуют, если в них верить – значит, они существуют!

– Странно. Я тут недавно нажрался и поймал белую горячку. Я видел то, чего не может быть на самом деле. И всё-таки оно существует?

– Конечно! – Молодой снова припал к бутылке. – Весь вопрос в том, как смотреть. Это как в машине: можно смотреть через лобовое стекло, управляя при этом автомобилем, а можно валяться на заднем сидении с бутылкой, изредка посматривая на убегающую от тебя дорогу и ни на что не влияя. Те, кто ловят «белку» – как раз из валяющихся на заднем сидении. Но то, что они видят – реально, будь уверен!

Саша подумал о Хангаслахденвааре и согласился с Молодым: слово-то к нему пришло фактически из ниоткуда, а по теории уличного музыканта получалось, что из того – из другого мира. И оно оказалось настоящим, место с таким названием существовало на самом деле! Прав Молодой?

– Я прав, Санёк. Прав. – Музыкант хитро улыбнулся. – Ты в этом скоро сам убедишься. Ладно, мне пора. Да и ты беги в свою парикмахерскую. Наверное, увидимся ещё, старина! Жму лапу!

Не дав Александру опомниться, Молодой пожал его руку, засыпал в карманы заработанную мелочь, допил остатки пива, запихнул в рот бутерброд.

А дальше случилось то, что снова ввергло Александра в шок: парень, сжавшись в комок, прыгнул в гитарный кофр, который тут же с громким стуком захлопнулся, словно гроб странной формы, и, разогнавшись по тротуару, взмыл в небо. Некоторое время он маневрировал между проводами линий электропередач, и вскоре исчез в низких облаках.

Гитара Молодого, забытая им у стены, становилась всё прозрачнее и прозрачнее, пока не исчезла вовсе, словно утренний туман на солнце.

«Я сошёл с ума», – обречённо, но почему-то без особой печали, подумал Саша. Он встал и пошёл в направлении ближайшей парикмахерской, натыкаясь на прохожих и размышляя о странных песнях жильцов своего дома и о летающих в гитарных кофрах уличных музыкантах.

* * *

Некоторые авторы, желая показать дневную жизнь мегаполиса, пишут: «город шумел, как огромный пчелиный улей». Кое-кто из них пытается откреститься от этого штампа и сравнивает города с гигантскими муравейниками. Но для Александра Саблина города были совершенно иным – колониями тараканов.

Люди, словно тараканы, сверху покрыты хитиновым слоем недоверия друг к другу, снизу имеют отвратительное полупрозрачное брюшко для вмещения пороков и слабостей. Очень часто их повадки напоминают тараканьи: в многомиллионной колонии постоянно жрут, гадят, совокупляются, копаются в гнили и мерзости. Они, эти существа, ненасытны и неудержимы в удовлетворении своих потребностей. Там, где обосновываются люди, через несколько десятков лет всё вокруг оказывается изменённым и загаженным до неузнаваемости.

Ну, какой, скажите на милость, муравейник или улей? Глупость это… Обычная дурно пахнущая тараканья колония с фантастической способностью к размножению.

Саша шёл в парикмахерскую, а колония шуршала покрышками машин на проезжей части, стучала подошвами ботинок и туфель по тротуарам, монотонно гудела голосами своих обитателей.

Это был огромный зловонный тараканий город.

Александр не любил долго размышлять на эту тему – ему становилось плохо от придуманного им же образа, поэтому он решил, что лучше вспомнить Молодого с его необычной песней, и слова Флинковского: приезжайте к нам на Хангаслахденваару!

Чем бы ни были невероятные последние события, но они внесли что-то новое в однообразную Сашину жизнь, сделали её ярче и интереснее. Может, он ещё и испытывал страх при новых проявлениях сверхъестественного, но вместе с ним появились интерес и любопытство: что дальше?

Все парикмахерские в мире пахнут одинаково. В подавляющем своём большинстве они пахнут приятно. Сашу встретили ароматы одеколонов, душистого мыла, глаз порадовали чистота заведения, крахмальная белизна полотенец и блеск многочисленных зеркал…

Но в помещении было пусто. Никого из персонала в нём не было, не слышались приглушённые голоса из подсобок, и царила такая мёртвая тишина, словно все работники взяли выходной, ушли по домам, по рассеянности просто забыв запереть входную дверь.

Александр остановился в дверях, размышляя: направиться в другую парикмахерскую или всё же постараться отыскать кого-нибудь живого в этой, как вдруг за его спиной раздался голос:

– Что вам угодно, мужчина?

Саша повернулся и увидел толстую пожилую женщину. Несмотря на возраст, лицо её было миловидно, а в зелёных глазах на этом лице сверкали весёлые искорки. Не было сомнений, что дама не намерена считать себя пожилой – слишком ярок был огонёк в этих глазах, слишком много жизни в движениях. Она приветливо улыбнулась:

– Побриться, постричься?

– Я бы… причёску в порядок привести хотел, – ответил Саша и, как бы в подтверждение своих слов провёл рукой по волосам.

Женщина указала на ближайшее кресло:

– Прошу сюда. Сейчас всё сделаем в самом лучшем виде! Садитесь, и просто отдыхайте!

Александр устроился в кресле, наблюдая в зеркале перед собой подготовительную суету парикмахера.

Пребывание в таких заведениях обычно расслабляет, и Сашу после первых щёлчков ножниц всегда клонило в сон. Но не в этот раз – очень много странного происходило вокруг, чрезвычайно многое вертелось в голове, чтобы можно было расслабиться… Да и женщина оказалась на редкость словоохотливой, желающей общения: едва приступив к работе, она одновременно начала и разговор. Стало понятно, что в этот раз подремать в кресле точно не выйдет – слишком много дама задавала вопросов и слишком много желала рассказать сама.

– Я смотрю: причёска у вас, в общем-то, в порядке, – сразу сообщила она клиенту. – Разве что немножко подровнять? К чему такая спешка, молодой человек? Не терпелось попасть ко мне в лапы?

Обращение «молодой человек» заставило Сашу улыбнуться. Обычно в ответ он всегда иронично отвечал: «Не такой уж я и молодой. И не такой уж и человек…». Сейчас отвечать подобным образом он не стал, но одновременно как-то легкомысленно пропустил мимо ушей зловещую фразу парикмахерши по поводу лап.

– Да вот… В поездку собрался. Стоит перед отъездом окультурить, так сказать, растительность на голове.

– Далеко ли собрались? Сезон отпусков заканчивается – что-то вы в этом году припозднились с поездками, не кажется? – с ехидцей в голосе спросила дама.

– Я не в отпуск. Точнее, взял отпуск, но еду, скорее, по делу, нежели отдыхать. Хочу побывать в одном интересном месте, далеко отсюда.

– Вот оно как… – женщина с любопытством взглянула на него через зеркало. – И куда именно направляетесь, если не секрет?

– Секрета нет. Еду в Мурманскую область…

– Ой! – взвизгнула парикмахерша, едва не отрезав ножницами Саше ухо. Спохватилась: – Простите, ради Бога! У меня ведь сын живёт там! Сама почти тридцать лет в Никеле прожила, муж на комбинате работал!

– Я в Никель и еду…

– Ну, надо же! – она всплеснула руками. При этом острия ножниц вновь просвистели в опасной близости от головы Александра. После секундной паузы вопросы посыпались из толстухи, как из дырявого мешка:

– А надолго ли? У вас там родственники или друзья есть? А у вас есть, где там остановиться? Я могла бы помочь! У меня там куча лучших подруг осталась, так что не стесняйтесь, если что.

– Спасибо, не стоит. Я к друзьям еду. Вы мне только ухо не отрежьте на прощанье…

Дама, смущённо хихикнув, поправила Сашину голову.

– Вы меня простите. Просто такое неожиданное совпадение – Никель! Мурманская область… Это нечто! Какие красивые места! Какая природа, особенно летом! Грибы, ягоды! А если вы рыбак, то для вас там самое место! С ума сойдёте! Мы никогда бы оттуда не уехали, но муж заболел. Работал в горнометаллургической компании, и вдруг на очередной медкомиссии у него обнаружили язву желудка! Представляете? Хорошо, что знакомый нашего сына – юрист, он подсказал, что раз болезнь приобретена в период работы в компании, то будет мужу пенсия хорошая. А ещё под эту марку мы квартиру себе здесь отслюнявили! – Саша немного покоробило от последнего слова парикмахерши, но она, как будто назло, повторила: – Да, отслюнявили, всё получилось! Пенсия на руках, квартира в Северной столице – хватит по Северам мотаться, пора и честь знать!

Женщину прорвало. Быстро и деловито она начала выкладывать Александру информацию, какую обычно никогда не вываливают первым встречным, пусть даже и собирающимся поехать туда, где вы прожили тридцать лет.

– А младший сын до сих пор там живёт. Отказался с нами переезжать. «Зачем я поеду, мама? – сказал. – Здесь у меня работа, квартира, друзья – я тут останусь». Он у нас с отцом непьющий, и в школе учился хорошо. Сейчас в рыбинспекции работает, строгий и такой неподкупный – прямо жуть, никому поблажек не делает. Только вот тридцать лет парню, а он ещё и женат не был ни разу, вы представляете? Да что там женат! У него и девушки постоянной не было никогда! Но я догадываюсь, откуда ветер дует! – она доверительно наклонилась к уху Саши и зловеще прошептала: – Эдгар! Всё этот Эдгар, будь он неладен!

И заметив в зеркале недоуменный Сашин взгляд, охотно пояснила:

– В детский сад они вместе ходили, потом в школу. Мой в институте учился, а этот его дружок, Эдгарушка, в армию пошёл. А потом, когда вернулся, стали они опять дружить крепко. Ну и, кажись, додружились до чего-то, упаси Бог, конечно! Даже думать о том не хочу! Ну, вы понимаете, о чём я вам толкую… Один раз видела я их: вечером гуляли по окраине посёлка за ручки взявшись. Может, и дурака валяли, а может, и нет… И Ванька мой этого Эдгара к себе в инспекцию пристроил – теперь напару целыми днями по рекам и озёрам шастают. Полная романтика у них… Зачем жениться? И так хорошо.

Саша про себя усмехнулся, представив, какую ценную информацию он привезёт никельским ребятам об их строгом и неподкупном рыбинспекторе. Ваня и его тёплый друг Эдгар, вероятно, в скором времени станут менее уверенно держаться перед браконьерами…

– А дочка старшая с нами сюда уехала. Ну, и зять – муж её, тоже попёрся, хоть я с удовольствием его там оставила бы. Да ещё для верности в лесу к берёзе привязала бы. Не мужик, а одно название. А сам-то ты не женат? – вдруг спросила парикмахерша, внезапно перейдя на «ты», и, не дожидаясь ответа, пояснила:

– Думаю, что не заживётся он с моей Анжелочкой – даст она ему скоро пинка под зад. Вот тут я бы вас и познакомила. Она шустрая девочка – и красавица, и умница. А мужичок её – ни рыба, ни мясо. Точно говорю: полетит он скоро на все четыре стороны, помяни мои слова! А без Анжелочки помрёт под забором, потому что ленивый гад, и ещё хамло, каких поискать! Так что, если в личной жизни у тебя пустота, то я запросто её тебе заполню – вас с дочкой познакомлю. Ещё спасибо потом говорить будешь!

Саша подумал, захочется ли ему говорить «спасибо», когда и его, спустя некоторое время станут выкидывать пинком под зад на все четыре стороны? Но на всякий случай неопределённо покачал головой в зеркало, показывая толстухе: мол, стоит подумать, а почему бы и не попытать счастья?

Дама ободряюще улыбнулась:

– Вот вернёшься домой из поездки – и сразу приходи к нам в гости. Я дочке про тебя расскажу, она ждать встречи будет с нетерпением. Мужчина ты интересный, ей такие нравятся – это я тебе по секрету говорю. А с жильём у тебя как? – в её голосе послышались тревожные нотки. – У тебя заживёте, если на лад пойдёт, или… это… к нам?

– Жильём обеспечен, – буркнул Саша. В самом деле, как портит людей квартирный вопрос! – Привык жить самостоятельно.

– Молодец, умница, – повеселела женщина, заработав ножницами с утроенной энергией. – Сразу видно, что без дела не сидишь, не то, что этот Сашка – разгильдяй.

– Меня тоже Александром зовут, – посчитал нужным представиться Александр. – А вас?

– Я Афродита Николаевна. Мужа моего Сергеем Ивановичем кличут. Дочь – Анжела, это я говорила. Ну, а то, что зятя и тебя одинаково Сашками величают – ничего страшного: Сашка Сашке – рознь. Да и Анжеле долго привыкать будет не нужно: был Сашка старый – появился Сашка новый. Имя в постели не перепутает! Ха-ха…

Разговорчивая дама залилась звонким смехом, продолжая совершать непонятные яростные манипуляции с Сашиными волосами.

И тут до Александра дошло, что там, на его голове, творится что-то неладное. Что-то явно нехорошее произошло с привычной причёской, с длиной волос, пока он слушал весь этот бред, который несла Афродита Николаевна. Он похолодел от ужаса.

– Афродита… Николаевна! – крикнул Александр. – Что с моей причёской? Что вы сделали с моими волосами?

Парикмахерша остановила работу ножниц, которые в последние минут пять работали вполне самостоятельно, без какого-то ни было её участия, оглядела Сашину голову и преувеличенно спокойно произнесла:

– Ничего страшного не произошло, между прочим. Немного короче, чем хотел, но выглядит вполне сносно. Разве что на затылке чуть-чуть того…

– Что «того»? – Саша почти сорвался на крик. – Что там «того»? Говорите прямо, я всё переживу сегодня!

– Да так… Подвыстригла малость затылок-то… Может, теперь тебе просто наголо побриться, а? Скажу по секрету: тебе очень к лицу будет… А я тебя потом хорошим французским одеколоном обрызгаю, хочешь?

Хоть Александр и расстроился, но, учитывая всё произошедшее с ним в этот день, испорченная причёска не могла считаться событием из ряда вон выходящим. Расставаться с шевелюрой, конечно, жаль, но деваться некуда – с тем, что натворила на голове чересчур общительная Афродита Николаевна, выходить из парикмахерской было никак нельзя! В обычной ситуации он, конечно же, потребовал бы позвать управляющего или хозяина, но и это вряд ли помогло бы вернуть волосы на место, и Саша это прекрасно осознавал.

– Так что? Бреем тебе макушку? – спросила неунывающая Афродита.

– Брейте! – сдавленно прохрипел Саша и зажмурил глаза. – Только прошу, постарайтесь не оскальпировать при этом!

За его спиной, в руках болтливой толстухи зажужжала машинка…

Минут через пятнадцать он вышел на улицу совершенно лысый, но при этом пахнущий дорогим французским одеколоном. Афродита Николаевна, закончив бритьё и буквально облив его заморскими благовониями, не спросила ни копейки за свою «работу», хоть Саша и ждал этого, ища повода высказать ей всё, что накипело за время пребывания в парикмахерской. Пусть попробовала бы только заикнуться об оплате, старая кошёлка…

Проведя рукой по голове, по непривычно колючей безволосой поверхности, он горько вздохнул и двинулся вдоль по улице к ближайшему магазину одежды. Там наскоро выбрал и купил кепку, чтобы лысина не мёрзла с непривычки на прохладном осеннем ветре.

Теперь предстояло совершить несколько нужных для поездки покупок. Во-первых, дорожная сумка: нужно же куда-нибудь уложить барахло? Вот с этого и начнём!

Сумку он купил хорошую, среднего размера, хоть и не представлял, что именно может понадобиться там, куда он едет впервые в своей жизни, что в неё придётся упаковывать. Следом за сумкой были приобретены свитер, перчатки, новые брюки и шарф. Поездка всё-таки на Север, а о Северных краях у Саши были очень слабые представления, почерпнутые, в основном, из различного рода телепередач. К тому же, не было никакой гарантии, что в тех передачах разговор шёл именно про Кольский полуостров. На экране тогда мелькали олени, льды, айсберги, пингвины, которые, как уже выяснилось, не живут в Мурманской области, и ещё белые медведи. Вот о существовании в Никеле белых медведей, между прочим, Володя ничего не рассказал. Не хватало ещё этого добра там найти…

Дома Александр рассмотрел покупки и задумался.

Когда на него находило философское настроение, он начинал рассуждать о том, что ничто в жизни не происходит просто так, каждый поступок, каждая мелочь к чему-то ведёт в жизни. Так к чему эта предстоящая поездка? Надежда, что всё к лучшему, приходила всё чаще и чаще – она начинала перерастать в уверенность. Ну, что ж… Может быть, впереди ждёт что-то хорошее?

Вечером он нанёс визит Иоганну Николаевичу и рассказал о том, что в конце недели уедет на Север. Поделился своими сомнениями и надеждами.

Гутентак некоторое время думал, устремив взгляд на абажур лампы под потолком, а затем, как всегда весомо произнёс:

– Саша, всё говорит о том, что уехать тебе стоит. Здесь пьянство, здесь у тебя отсутствует движение вперёд. По крайней мере, в настоящий момент ты в тупике. Выйди из тупика, друг мой! А из него можно выйти, лишь вернувшись назад, но ещё не факт, что после этого найдётся иной, более интересный и свободный путь. А бывают тупики, в конце которых – дверь. Она заперта, но вдруг при твоём приближении она откроется, и тебя, разгильдяя, впустят внутрь? Вдруг тебе позволят пройти дальше?

– Внутрь чего?

– Ну… не знаю, ответа с ходу я тебе дать не могу. В любом случае, ты попадёшь во что-то новое, во что-то неизвестное, а потому и интересное для тебя! Дай Бог, чтобы я оказался прав, конечно… Риск, как ты понимаешь, есть всегда и во всём.

– Но кто не рискует, тот не пьёт?

– Шампанского не пьёт, Саша. Не пьёт лишь шампанского!

Саша усмехнулся.

– Знаешь, Иоганн Николаевич, – грустно сказал он. – А ведь я, при всей своей любви к выпивке, совершенно не люблю шампанское. Не нравится оно мне.

– Точно, – улыбнувшись, кивнул Гутентак. – Я это давно заметил. Значит, Шурик, ты не способен рисковать, да?

Секунду подумав, Александр отрицательно покрутил головой:

– Не сказал бы так… Давай скажем иначе: предпочитаю обойтись без риска там, где можно без него обойтись.

– Вот! – крикнул Иоганн Николаевич так, что Саша даже подпрыгнул на стуле. – Вот типичная философия человека, оправдывающего свою трусость! Ты много хочешь получить от жизни, совершить какой-нибудь ПОСТУПОК, но всегда мешает какая-то степень риска, верно? Ты предпочитаешь обойтись вообще без него! Так не бывает, друг мой! Не бы-ва-ет! Если жить по твоему принципу, то к концу жизни вспомнить будет нечего и нечем гордиться! Потому что риск есть всегда и во всём! Ответь мне: почему ты решил отправить свой первый рассказ в журнал? Тогда тоже был риск, что его вернут. Могли бы вернуть с очень нехорошей и даже обидной рецензией, верно? Так почему ты сделал это, Саша?

Саша с угрюмым видом налил себе в чашку чая и ответил:

– Да потому что мне было наплевать на всё вокруг. Наплевать на то, что подумают про мой рассказ. Наплевать, что про него скажут или напишут. Период жизни у меня был такой – на себя самого тогда было наплевать.

– А сейчас, выходит, уже не наплевать?

– Да. Получается, не наплевать, хоть постоянно для всех твержу обратное. Я съезжу в это Северное Зазеркалье лишь потому, что очень хочется начать жить, как жил раньше – по-человечески, что-то найти для себя. И у меня много предчувствий, что именно так и случится, если окажусь там.

– Ладно. Главное, чтобы предчувствия не обманули… Разочарование, знаешь ли, неприятная вещь.

– Тогда на всех моих мечтаниях поставим точку. Я вернусь, мы выпьем у тебя на кухне и вместе посмеёмся над дураком Сашкой. И забудем. Договорились?

– Договорились, – вздохнув, тихо сказал Иоганн Николаевич. – Но это будет весьма болезненно, мой друг.

– То, что происходит со мной сейчас не менее болезненно, Иоганн Николаевич…

Оба некоторое время молчали, попивая чай с печеньем, как вдруг Саша, внезапно решившись, сказал:

– Со мной произошло много странных вещей, герр Гутентак. Можно тебе рассказать о них при условии, что ты не причислишь меня к сонму сумасшедших? Предупреждаю, тебе будет нетрудно это сделать! Подумай, и может, я лучше промолчу?

Иоганн Николаевич посмотрел на Александра удивлённо и так же удивлённо произнёс:

– Ну, Саша, ты даёшь! Раньше спьяну ты молол мне здесь, на кухне, такую ересь, что за малую толику сказанного тебя можно было отправлять в дурдом. И надолго. А сейчас абсолютно трезвый, имеющий планы, загоревшийся первой стоящей идеей за последние несколько лет – и вдруг спрашиваешь разрешения? Рассказывай. Рассказывай, как бы невероятна ни была твоя история! Тем более что ты меня уже заинтриговал, старина!

Немного поёжившись, Александр поставил чашку на стол и начал рассказ о чертях, мышах и Флинковском. О Хангаслахденвааре, которая оказалась настоящей. О Молодом, зарабатывающем на жизнь уличной игрой на гитаре и умеющем летать в чёрном футляре.

Начал Александр робко, стесняясь. Но по мере того, как воспоминания становились ярче, когда произошедшее снова стало захватывать, его слова полились так, будто он с вдохновением начал писать новый роман.