Кубанский шлях. Исторический роман

– Господь простил тебе грехи за то, что ты убил ведьму.

– То есть, если убить колдуна или ведьму, то с себя очень много грехов можно свести? – удивился Степан.

– Конечно. Только каждодневно всё равно надобно лестовки творить. Искупать всё новые грехи. Ведь рядом с человеком летаеть два ангела: один хорошие дела записываеть, а другой – плохие. И когда человек окажется на Судном дне, ангелы будуть зачитывать по очереди хорошие и плохие дела. И сами понимаете, кому дорога в рай, а кому – в ад.

– А если убить просто человека, врага?

– Не на войне? Нет, нельзя. Только, если исполняешь наказание по решению круга: казнишь за брак с иноверцами, за разбой, грабёж, убийство. За это у нас – смерть. Если сын или дочь подняли руку на родителев – смерть. И кому-то надо исполнять наказание преступивших наш закон людей. Только этот грех убийства искупается палачом лестовкой.

– Строго! – удивился Фрол, – А коней у вас можно купить?

– Нет. Мы снимаемся с места. Скоро и эти земли будуть царские, договорилася царица с турками. Дозоры выставляеть. Наши единоверцы давно ушли за Кубань. А теперь и мы пойдём. Потому и коней вам продать не можем – самим нужны.

– Вас поэтому гулебщиками зовут?

– А как бы не звали. Истинной веры мы. Остальные неправедные перед Богом.

Уходя, Еремей напомнил:

– Завтрева моя бабка принесёть вам мази.

Ветер не стихал. Фролу надоела пунька. Уже все лозинки-прутики рассмотрел и сосчитал в ней.

– Эх, не спросили мы, сколько суховеи длятся. Три дня уже сидим тут. Я посмотрю, не тишится ли ветер.

– Что смотреть. В ночь мы всё равно не пойдём. Дождёмся утра.

– Степан, пошли по нужде сбегаем.

– Да что тебе неймётся, ходили уже.

Фрол накинул на плечо мешок.

– Так, я пошёл.

– Мешок-то оставь. Увидят, что ты по нужде с мешком ходишь, отымут, да ещё изобьют, чего хорошего.

Фрол снял с плеча мешок и, присыпав его сеном, выскользнул за дверь. На улице было сумрачно от пыли – солнца не видно. Даже здесь, в ограде, ощущалось горячее движение воздуха. Фрол огляделся. Было безлюдно. Только навстречу гнала коз девка.

Фрол остолбенел. Никогда он такой красы не видал: глаза чёрные, глубокие, ресницы чуть ли не до писаных бровей достают. Правда, нос и рот были закрыты повязкой, от пыли. Зато фигура до того статная: талия, бёдра, грудь…. И ростом чуть ли не с самого Фрола. Он чувствовал, что надо что-то сказать. Уйдёт же! Но всегда бойкий на язык, на этот раз он лишился дара речи. И стопы ног будто приросли к земле. Он промычал что-то невразумительное. Девица даже не посмотрела на него.

Вот она уже поравнялась с ним. И тут только его члены обрели подвижность.

– Как величают такую красу писаную? – с восхищением спросил.

Девица взглянула на Фрола. Он заметил в её глазах интерес. Или хотел заметить? Тут же превратившись в разбитного малого, каким он и был с девками, Фрол подскочил к красавице:

– Меня Фролом зовут, а тебя как величают?

– Мне нельзя с тобой гутарить, – промолвила девица и, опустив глаза к долу, добавила, – ты неправедный, никонианец.

Фрол весело рассмеялся:

– Ну и что? Никонианец не мужчина разве?

– Грешник, – тихо произнесла она и продолжила путь.

– Сотворим грех вместе, – Фрол последовал за девицей, схватил её за руку и опять засмеялся, – а потом ты лестовками отмолишь его.

Но тут из одного из дворов вылетел молодой казак с плетью. Он схватил девку за косу, пригнул к земле и поднял плеть.

Она пала на колени:

– Братец, Христом Богом прошу, прости!

Фрол, видя готовящуюся расправу, не выдержал. Он подбежал к парню и схватил его за руку:

– Ты почто девку обижаешь?

– Отойди, – сквозь зубы проговорил казак, – а то…

– Что, а то?

Парень махнул головой в сторону. Фрол обернулся. К нему приближалась целая толпа разъярённых мужчин, которые тут же принялись его колотить.

Как не увиливал Фрол от ударов, как не подпрыгивал и не пытался убежать, они обложили его, будто волка. Били со знанием дела, с протягом. Сколько ударов пришлось на его спину и ноги – не счесть. И вот уже Фрол, истекая кровью, лежит в дорожной пыли. Ещё пара ударов, и конец…. Не выдержать…. Но тут подоспел Еремей.

– Не берите, ребяты, на себя грех смертоубийства, – строго произнёс старик, – лучше выбросите этих собак в степь, пущай сами сдохнуть, греховодники.

Казаки послушались старика, подхватили за руки-ноги ухажёра и кинули за плетень.

Когда он пришёл в себя, по-прежнему дул ветер, рядом на земле сидел Степан, закрыв от пыли руками лицо. К нему ластился пёс. Фрол застонал.

– Ах ты, кобелиное отродье! – откликнулся Степан. – Что ты полез к девке? Мы были там и так на птичьих правах, а ты ещё и грешить вздумал. Казаки так разъярились, что схватили меня и вышвырнули, как вшивого котёнка, за ограду.

– И тебя побили?

Степан вздохнул:

– Звери истые, а я ещё хотел с ними поладить. Хорошо, что следом мешки выбросили.

– И мой?

– Я ж сказал – мешки!

– Слава Богу! – обрадовался Фрол, – целёхонько моё достояние.

Он, стеная, подполз к мешку, обхватил его руками, погладил и мечтательно произнёс:

– А всё-таки девка – краса писаная!

– Тьфу! – плюнул Степан, – кто о чём, а о голый о бане.

Ея

Ночь беглецы пересидели под плетнём, а к утру суховей прекратился, и они двинулись в путь. Фрол, стеная и охая, опирался на выломанную из ограды палку. Долго так блуждали по степи. Начался сентябрь, но знойный воздух переливался прозрачными струйками, как в разгар лета.

– Степь…. Ни кусточка, ни лесочка…, – шептал Фрол, еле передвигая ноги.

– Нет, Фролка, гляди-ко буреет какая-то полоса…

– Да это камыш! – Фрол посмотрел вдаль, – значит, река там. Как на Дону! Если вода – обязательно камыш или рогоз.

Несмотря на усталость, двинулись быстрее: не терпелось хоть какой-то перемены, какого-то, пусть промежуточного, конца их трудного пути. Поднялись на небольшое возвышение, и перед их взором предстало четырёхугольное укрепление16, состоящее изо рва и двух валов, внутреннего и внешнего, густо поросших бурьяном – видно, уж с десяток лет укрепление пустовало – кое-где на валах торчали кривые деревца и кусты боярышника.

Обойдя редут справа, Степан и Фрол, наконец, увидели синюю гладь спокойной степной реки в золотистом обрамлении пышного осеннего рогоза и редких низкорослых деревьев.

– Гляди, ракита? У нас тоже она растёт, только кустами. А тут деревца! – воскликнул Фрол, – отдохнём?

– А что ж не отдохнуть! Сядем под ракиту, в тень. А то идём, идём, сами не знаем куда. Бабушка сказку одну баяла. Царь как-то приказывает Ивану-дураку: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что….».

– Я тоже слышал эту сказку, когда дитём был. Про нас с тобой, – засмеялся Фрол.

– А вот река какая….

– Да, не Дон.

– Об этой реке, видно, говорил Павел: невелика собой, и течение медленное. Название какое-то смешное. Ея или ЕЯ. Чья? Ханская, наверное?

– Вод, земель, лесов ничьих не бывает. Всё, конечно, Богово, а ещё царское, барское, ханское, – вздохнул Фрол.

– А как же воля? Мы ищем, а её нетути. И когда будет, неведомо.

– Земли, воды, простора много – нескоро хозяева доберутся сюда. Показакуем ещё. Нам бы только осесть где-нибудь. А то, как степняки, кочуем, только те на лошадях, а мы пешком. Слушай, Стёпа, есть хочется, – вздохнул Фрол, – что там у нас осталось?

Степан заглянул в мешок.

– Хлеба немного. Три луковицы. Щепотка соли, – порылся в карманах, – тёрна горсти две.

– Да…. Мясца бы…. А переправляться через эту Ею как будем? Ты плавать-то умеешь?

– Сороть переплывал. Она чуть шире этой речки. А ты?

– А где я рос, таких рек не было. Плавать не умею.

– Ну, думаю, речка неширокая, неглубокая – переправимся, – успокоил Фрола Степан, – хотя, не зная броду…

Он посмотрел по сторонам.

– Нам бы бревно какое. Но тут, вишь, деревьев нет, ракитки совсем тоненькие… Главное, чтоб одёжа да мешки не промокли. Придётся, видно, вязать плотик.

– Из чего, Степан? Сам говоришь, что деревьев нету.

– Да, хоть из рогоза. Смотри, его сколько! Нарубим сухих стеблей и свяжем его листьями.

– Как у тебя всё просто получается! Нарубим, свяжем… – Чем нарубим?

Степан рассмеялся:

– А сабли на что? Вот и пригодятся. Давай, поднимайся!

Вынули из ножен сабли, примерились. У Степана дело сразу пошло споро, весело.

– Одним махом семерых побивахом! – приговаривал он с улыбкой.

– Ерой! Аника-воин! – ухмыльнулся Фрол и сам попробовал рубить. Но толи замахивался не так, толи силы много в удары вкладывал, не получалось так ловко, как у Степана.

– А ты говорил, небольшая наука, помнишь, у Павла?

– Да, – согласился Фрол, – поучиться надо.

Вскоре плот был готов. Поставили на него имущество. Степан стал снимать одежду.

– А ты что стоишь, Фрол? Раздевайся!

– Ай, не робей, воробей! – скинул кафтан Фрол, оголив красную, покрытую струпьями спину.

Холодно, но иначе никак. Осторожно вошли в воду, толкая впереди себя плот. Следом за ними шагнул в воду пёс и поплыл, разбрасывая во все стороны брызги. Дно было илистое и мягкое, покрытое лоскутами водорослей. Отошли шагов на двадцать, как дно ушло на глубину.

– Держись за плот и помогай себе ногами, толкать буду я, – проговорил Степан и ускорил движение. Мимо проплывали удивлённые выдры.

– А вот и еда! – заметил Степан.

– Какие-то крысы, бррр…

– Нет, это выдра, по-нашему поречня, обжарим на костре, пальчики оближешь!

Вытолкали плот на сушу. Этот берег был более пологий. Оделись, подобрали место для стоянки и решили разжечь костёр, чтобы согреться.

Слышат вдруг: словно кто-то чавкает, и так близко-близко. Глянули: выдра сидит на кочке! Сучит передними лапками и на них как будто смотрит. Сидят они, не шелохнутся, а ружье далеко-то. Как тут быть? Шевельнуться, ружьё взять нельзя: уйдёт.

Тут выдра воду раздвинула бесшумно, поплыла, точно не она, а кочка под ней движется, и к берегу приближается. Схватил Степан ружьё, быстро приложился к нему, хотел было выстрелить, да не в кого. Выдры уже нет, – отвесно нырнула она в реку, как гиря… И видят они – на воде треугольником рябь расходится и к ним, вроде, идёт… А впереди виднеется тёмное пятно. Жук, что ли, водяной или крыса? Непонятно. И затихло всё – вода опять, как зеркало, гладкая. А выдра на берегу уже сидити что-то в зубах держит. Степан тихонько на неё ружье навёл… Пёс залаял – выдра моментально исчезла в реке.

– Эх, ты, охотник, – потрепал собаку за ушами Степан, – из-за тебя добычу упустили. Ну, ладно, её много, непуганая живёт. Выйдет какая на берег ещё, поймаем. А в воду не полезем. Я до сих пор не могу согреться от переправы.

– Гляди-ка, Стёпка, ещё одна! – встрепенулся Фрол.

Действительно, по берегу медленно и неуклюже двигалась крупная выдра. Спина её сильно горбилась. Тяжёлый хвост волочился – на суше она, видно, потеряла быстроту. Вполне можно поймать. Пёс залаял и бросился на зверя. Он лёг на спину и стал отчаянно защищаться от собаки своими мощными клыками и сильными лапами с острыми когтями. Если бы приятели не подскочили к ним, то неизвестно ещё, на чьей стороне была бы победа.

Через некоторое время Степан и Фрол сидели у костра и ужинали мясом, бросая косточки собаке.

– Ну, как? – поинтересовался Степан.

– Очень съедобно. Первый раз ем, как ты говоришь, поречню.

– Слава тебе, Господи, за пищу. Мясо нежное-то какое, а?

– Да, вкусное, – согласился Фрол.

– Слышь, верещат. Они, поречни.

Фрол прислушался. Действительно, от реки шёл треск и резкий тонкий свист.

Довольные приятели затушили костёр и стали готовить себе ночлег. Сегодня спать будут «на перине» из рогоза. Собака, несмотря на сытость, умчалась гонять выдр. Фрол позвал её пару раз, и, не дождавшись, подложив мешок под голову, растянулся животом вниз на подстилке. Глаза слипались. Через короткое время Степан услышал его посапывание. Сам Степан ещё долго разговаривал со Степанидой, но, в конце концов, тоже уснул.

Старый бирюк рыскал в поисках пищи. Еды вокруг было много, но силы уже не те, их хватит разве что на зазевавшуюся мышь-полёвку. И вдруг до его притупившегося обоняния донёсся запах крови и ещё чего-то аппетитного. Он потрусил на запах.

Степан проснулся от резкой боли в плече. Он почувствовал зловонное дыхание зверя и увидел пару огоньков его жёлтых глаз.

– Волк, – ужаснулся Степан. Хотел было закричать, позвать Фрола, но язык не ворочался. При свете луны он разглядел у самого своего лица страшную морду дикого зверя.

И тут появилась собака. Она злобно зарычала и схватила волка за заднюю ногу. Он бросил жертву и повернулся мордой к врагу. Грянул выстрел. Это проснувшийся Фрол не растерялся, благо ружьё лежало рядом с ним, и убил хищника.

– Кровь, мясо учуял, – пояснил появление волка Фрол, – хорошо, что бирюк. А если бы стая?!

– Думал, мне уж конец настал! Прямо к горлу! Но какая же псина – умница!

– Молодец, молодец! – Фрол первый раз погладил собаку.

Степан пришёл в себя. Потёр прикушенное плечо.

– Ничего, сквозь одёжу неглубоко.

– Тебе повезло, что старый он. Зубы слабые. А то бы горло перекусил-то.

Степан, повернувшись к собаке, приласкал её:

– Спаситель мой. Товарищ верный…

– Что ж он у нас без клички? Давай, так и назовём его – Верный.

– Пусть будет Верный. И ты, Фрол, первый друг мой. Да возблагодарим Матерь Божию за Спасение – торжественно произнёс он и, крестясь, прошептал молитву. Затем, по своему обычаю, Степан поцеловал крест, достал заветный образок и, его также целуя, молвил:

– Благодарю и тебя, ладо моя, Степанидушка, охранительница моя.

Фрол лукаво хмыкнул в бороду.

Андрей Барятинский

В просторное помещение ямской станции вошёл смотритель и, потирая замёрзшие руки, предложил пассажирам:

– Господа, а не откушать ли нам чаю? Свободных лошадей нет, так что придётся подождать ещё пару часов.

Чиновник, ехавший в соседнюю губернию по казённой надобности, возроптал, было:

– Сколько можно?! У меня важные государственные дела, они-то не будут ждать. Некогда и чаи распивать. Лучше поторопи ямщиков.

– Чайку – это хорошо, можно согреться. Такая стынь на улице, – тепло и спокойно проговорила миловидная дама средних лет, снимая серый салоп. Остальные поддержали её: прапорщик с пробивающимся баском, его денщик, или скорее дядька, да щеголеватый молодой господин, видно, из мещан, но почему-то с гусарскими усами и бачками. Они с готовностью уселись за прямоугольный стол, покрытый бурой выгоревшей скатертью.

– Помоги мне, дружок, – обратился станционный смотритель к дядьке юного офицера, – жена моя в тягостях, уехала рожать к матери, один перебиваюсь по хозяйству, – виновато проговорил он.

Пока смотритель готовил посуду да нехитрые заедки, как-то: мочёные яблоки, чёрствые бублики и вишнёвое варенье, – дядька прапорщика, Евтеич, раздувал сапогом полуведёрный самовар, приговаривая:

– Ишь, разбуянился, запыхтел. С самоваром-буяном чай важнее и беседа веселее.

Все, глядя на старика, заулыбались.

– А вы, по какой надобности едете на Юг, Андрей Ильич? – спросил чиновник офицера, продолжая прежний разговор, – там, говорят, очень опасно.

– Служить Отечеству! – пламенно воскликнул юнец, – служить, живота не жалея!

– Да война, вроде, окончилась, мир заключён, – с лёгкой иронией улыбнулся чиновник, вполне понимая пылкость юноши. – Хотя, если турок говорит о мире, значит, будет война.

– Я, батюшка, – встрял в разговор дядька, – чаю, с турками каши не сваришь. Хочешь чтобы турок тебя послушался – ударь его палкой. Иначе мира не будет. Я в прошлую турецкую канпанию обзнакомился с ними. Верить им – нельзя. Ещё Пётр Первый говаривал: бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь.

Все рассмеялись.

– Мой барин, – он с любовью посмотрел на воспитанника, – храбрый вьюнош и своего добьётся.

– Заслужу награду, получу чин, и батюшка представит меня ко двору, самой императрице, – пояснил юнец.

– А кто же у Вас батюшка? – спросил молодой человек в бачках.

– Князь, действительный статский советник.

Молодой человек заинтересовано посмотрел на юного офицера.

– Эге, ж! – воскликнул он, – и Вы начинаете службу с прапорщика?

– Нет, в полку числился со штык-юнкера. Теперь уж прапорщик. Как сказано в табели о рангах: «Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат»! У нас все мужчины в роду начинали службу с самых низших званий.

– Господа, чай готов! – смотритель разлил по чашкам напиток.

Чай получился душистый и вкусный, что редко случается на ямских станциях.

– Божественно! – воскликнула дама, – сюда бы ещё пирожных!

– Или пряников! – мечтательно добавил молодой человек в бачках.

– Вот бублички, яблочки мочёные. Угощайтесь, – суетился смотритель.

– А Вы не хотите назвать своё имя, любезный? – обратился к любителю пряников чиновник.

– Егор Мокошин, – представился тот, – мастер куафер, по-нашему цирюльник. Но не только брадобрей. Могу причёску сделать. И дамскую тоже. Учился у французов. Служил в разных местах, даже в фиятрах, причёсывал актёрок. Вот решил поискать счастия в южных краях.

– А что, Евтеич, – воскликнул юный офицер, – не взять ли нам цирюльника на службу? Ведь ты подстричь, расчесать толком не умеешь. Какой я буду офицер с твоей стрижкой? Да и веселее нам станет.

– Ваша барская воля. Только до сих пор Вы обходились моими трудами? – обиделся дядька.

– Юн был. Довольствовался малым.

– Ну, если я Вам не гожусь, извольте отправить меня в деревню. Домой.

– Да годишься, годишься! Не обижайся, Евтеич. Чего бы-то советовался с тобой, если б не годился.

– Пойдёшь ко мне? – обратился он к цирюльнику.

– Эге, ж, – без раздумий согласился Егор.

– Вот и хорошо. Зовут меня Андрей Ильич, ты уже слышал. Дядьку моего можешь звать Евтеич. Хотя он заслуженный воин, можно сказать, герой турецкой войны. Сколько ты просишь платы за труды?

– Три рубля в год.

– Эко загнул, – хмыкнул Евтеич, – хватит и одного. Питаться со мной будешь.

– Эге, ж, – Егор кивнул головой.

– Что ж, договорились, – обрадовался Андрей, – покажешь потом свои рекомендации.

– Сами поглядим, что за птица, – буркнул Евтеич.

– Господин смотритель, нельзя ли не два, а три места в карете? – прапорщик обратился к смотрителю.

– Слушаюсь, Ваше благородие.

Вскоре появилась карета, и начался долгий путь с пересадками к южным рубежам империи.

За три недели путешественники одолели по почтовому тракту четырнадцать станций. В степи дули резкие восточные ветры, отплясывали свой единственный танец мокрые снежинки. Привычные к любым капризам непогоды почтовые лошадки спокойно трусили по мокрой дороге. В памяти Андрея всплывали картины прежней жизни в Санкт-Петербурге, в стенах родительского дома. Он, пухленький, румяный мальчик, возвращается с няней с прогулки. У парадной лестницы стоит маменька. За давностью лет её образ несколько размыт. Но вспоминаются ощущения радости, тепла, нежности. Она поднимает его на руки и целует, целует. От неё исходит удивительный, волшебный аромат.

Потом занавешенные зеркала, печальные лица…. Няня ведёт его к маменьке. Но что это? Она лежит вся в цветах и не шевелится, не встаёт, не целует его… Несколько лет прошло, унылых и горьких. Он понимал, что маменька никогда не вернётся, но тосковал по ней. Вокруг все строгие, неласковые: папенька, гувернёры, учителя.… Никакой тебе любви, нежности, внимания. Слышал только ото всех: должен, обязан, надо…

А потом у пап׳а появилась новая жена, которую Андрею велели называть её маменькой. Он противился – отец наказывал. Мальчик видел, что он никому не нужен, даже ему. Это состояние ненужности, холодности со стороны домашних чуть ли не привело к печальному исходу – нервной болезни.

Но вот приехал дединька. Какой же он добрый был! Летом князь собирал внуков у себя в усадьбе. И сколько радости, веселья, интересных дел было там у детей! А когда у отца родился новый сын, дед вовсе забрал Андрея к себе. Он генерал в отставке, и хотя был затейник, выдумщик, воспитывал внука в армейской строгости…

– Барин, слобода Луганская, – ямщик кнутом указал на юг.

В верховье реки Лугань перед путниками предстали земли войска Донского. Здесь начиналось таинственное Дикое поле, родина донского казачества, защитника южных рубежей России.

– Всё иное, – удивлялся Егор, глядя на деревянные домишки казачьей слободы.

Евтеич, много повидавший на своём веку, дремал, свесив голову, а молодые люди, прилипши к окошкам экипажа, рассматривали здешние места.

Чем дальше продвигались на восток, тем реже встречались в степях хутора и станицы: с опасением селились русские люди на этих неспокойных землях.

Сменив лошадей на последней почтовой станции, Андрей с дядькой и цирюльником направились к сильнейшей на юге России крепости – имени Святителя Дмитрия Ростовского, где несколько лет подряд размещался штаб Кубанского корпуса и где предстояло служить ему, начинающему офицеру.

Андрей лелеял честолюбивые замыслы не только ради поддержания чести своего княжеского рода. Была одна мечта, очень личная. В Петербурге у него осталась любовь, нежная и тихая. Кузина Лизонька Залесская… Девушка, ради которой он станет героем, добьётся высокого чина. Вернётся с войны этаким Ахиллом и попросит у отца её руки и сердца. На их прощальной встрече она дала понять Андрею, что он тоже ей не безразличен. Ах, Лизонька, Лизонька! Андрей дотронулся рукой до груди, где у него находился медальон с золотистым локоном возлюбленной.

В конце короткого сумрачного дня тройка поднялась по косогору одного из бесчисленных оврагов на высокое правобережье Дона. Впереди за широкой балкой, которая спускалась на юг, к небольшому притоку Дона, виднелись жалкие домишки. А далеко внизу, за солдатской слободкой, где кончались обрывы правобережья, под толстым панцирем льда, покрытого снежной пеленой, нёс к Азову свои воды славный, могучий Дон.

Сопровождаемая любопытными взорами солдаток и яростным лаем многочисленных собак, тройка проехала слободку и остановилась у крепостных ворот, перекрытых полосатым шлагбаумом. Андрей Барятинский показал документ казаку, шлагбаум подняли, и вот уж карета мчит по территории крепости. Андрей не ожидал увидеть здесь настоящий город, в центре которого на площади высился величавый собор, увенчанный восьмигранным барабаном и куполом. На площадь выходили и фасады зданий военного ведомства, гарнизонная школа кантонистов17 и дом для коменданта, перед которым и остановилась карета. На противоположной стороне – сурово возвышался острог. На крыльцо комендантского дома вышел молодой офицер, посмотрел на него и широко улыбнулся:

– Разрешите представиться – прапорщик Никита Обросимов. – Вы, я полагаю, – Андрей Барятинский?

– Он самый.

– Милости просим! Обер-комендант крепости, бригадир Михаил Афанасьевич Машков Вас ждёт.

Андрея провели в кабинет к обер-коменданту. За столом сидел грузный, румяный, ещё не старый человек. Поздоровавшись, Андрей щёлкнул каблуками:

– Разрешите доложить, Ваше высокоблагородие. Прапорщик от артиллерии Андрей Барятинский прибыл для прохождения службы!

– Зачем же так официально, Андрей Ильич. У нас без церемоний. Служба опасная. Рады каждому офицеру, особенно изъявившему желание именно у нас проходить службу. А это так. Я получил письмо от князя, Вашего дединьки. По стопам, значит, пошли. Отважный был генерал! И начинал со штык-юнкера. Знавал его. Ну, оглядитесь, обживитесь… На квартиру Вас проводит прапорщик Обросимов. Тот, что Вас встретил. Я думаю, вы сойдётесь. А в понедельник, милости просим на службу. Да, не на службе можете меня называть Михаилом Афанасиевичем, попросту.

Андрей опять щёлкнул каблуками. Чему-чему, а выправке дед его научил:

– Ну, иди, голубчик, иди!

Ямщик уже начал нервничать. Ему хотелось скорее попасть к своей местной зазнобушке. Наконец, Андрей Ильич с молодым офицером вышли из дома коменданта и сели в карету.

– Я провожу вас до квартиры. Это недалеко, – сказал новый знакомец, и тройка стронулась с места. Андрею было любопытно смотреть в окошко экипажа. В центре крепости размещались солдатские казармы, провиантские и артиллерийские склады, военные госпитали. Далее шли кварталы, застроенные офицерскими домами, жилыми домами для купцов, мещан и ремесленников, лавками и питейными заведениями. А вдали виднелись ратуша, таможня со складами, порт, купола православных церквей.

– Вот мы и приехали. Хозяйка квартиры, Бутецкая, офицерская вдова, предупреждена, комнаты для вас подготовлены, – проговорил Обросимов, выходя из экипажа. Внесли вещи в гостиную. Из своих комнат вышла молодая женщина в скромном платье с длинными аккуратно уложенными волосами.