Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции

Девчонка с любопытством ребенка взирала на меня вытаращеными глазами. Я улыбнулась и подмигнула ей. Она засмеялась и опустила голову. Через секунду снова приподняла и, поймав мой взгляд, опять стеснительно засмеялась и спрятала глаза. так мы с ней и подружились, играя в прятки на одном месте.

– А она быстро нашла язык с ребенком, – пошутила Мини громко, чтобы и я услышала.

Амит подмигнул мне:

– Ничего… – дальше я не разобрала и переспросила. Он повторил, но и на этот раз бесполезно.

– Нет, не понимаю, – виновато улыбнулась.

– Окей, кои бат нахи, (ладно, ничего), – махнул он и снова отшугнул стаю любопытных. Те озлобленно оскалились на него и пригрозили. Тогда на них прикрикнул Ашвани и те разбежались.

Появился Пунит. Предплечье перевязано ритуальным обручем, на лбу уже желтеет пятно тики, в руках держит миски с цветами и огарками воска. Глаза затуманены религиозным фанатизмом, взгляд сосредоточенный на чем-то глубинном, не из мира сего. Я не могла оторвать глаз от Пунита. Он предстал мне совсем в ином виде. Выходец из глубины веков, когда индийскую землю еще овевал пепел от людских жертвоприношений. Настоящий жрец, без привязанностей и сожалений. Такой не задумываясь положит под нож и мать, и сестру, и любимую, если ему суждено вообще полюбить кого, по первому требованию сурового и безжалостного божества.

Я содрогнулась. Что же за человек такой Пунит? Принц или хладнокровный жрец? Фанатик. Я видела вчера, с какой требовательностью меня попросили выйти из комнаты, чтобы Пунит мог совершить пуджу – молитвенный обряд. Одетый в дхоти, с голым торсом и зачесаннными назад сырыми после омовения волосами, он напоминал мне брахминов из фильма про великого Ашоку, императора Калинги, распространившего буддизм от моря до моря. Но сегодня, в храмовой среде Пунит смотрелся еще рельефнее. Арабский нос, густые черные брови, как хвосты соболя, большие колкие глазищи, в которых прыгают огни храмовых свечей. Красив как языческий бог. И грозен.

Я раньше, когда представляла себе будущего спутника, не задумывалась, будет ли он религиозен или нет. И мне казалось, что это не важно. Но сейчас прояснилось одно: мне точно не нужен религиозный фанатик. Пунит бы, окажись он вовлеченным в войну за веру, первый схватился бы за резак и рубил всех, попавших под руку. Но вдруг я ошибаюсь. Это единственная надежда, которая у меня оставалась.

Жаль, я не выдающийся художник. Я бы перенесла образ этого Пунита на полотно. Как бы увидели его Рембрандт, Рафаэль или Крамской? Последний изобразил бы Пунита задумчивого в пустыне или вложил в его руку меч? А может вообще сделал бы из него искусителя?

– Идемте, – скомандовал нам фанатик и раздал всем, кроме меня по огарку с завядшими цветами морковных бархоток. Посмотрел на меня: – К ней не приставали?

– Приставали, но мы не позволили, – ответил Амит.

Тот задумчиво покачал головой:

– Саб лог пагаль (Все люди чокнутые).

Смешной он, в самом деле. Сейчас называет сумасшедшими тех, кто смотрит на меня без отрыва и хочет дотронуться. Но еще три месяца назад он сам у храма Лотоса вел себя аналогично. И если бы не моя смелость, сейчас бы я тут с ними не стояла.

Мы вышли из-под навеса и прошли по прохладным плитам до входа в темную пещеру. Черные низкие своды нависли над головами. В углублениях на обтесанных камнях громоздились фигурки воинственной Кали, изображались сцены ее побед. Огороженные мощными коваными цепями, они отделяли толпы страждущих, которые сиротливо тянули к ней свои руки. Мини взяла себе девчонку и, чтобы ту не раздавили, несла на руках. Мы протиснулись сквозь огалтелую толпу молящихся в соседнюю пещеру. Освещением везде были факелы и молебные огарки. Воздух спертый, пот, гарь, знакомая мирра и дух мистических времен, когда еще люди свято верили в мифы и поклонялись стихиям.

По спине поползли холодные струйки пота. Такого я бы точно не увидела с тургидом.

На меня косились. Меня толкали. Все стремились протиснуться к сурового вида священнику. Серьезный брахмин раздавал благословения, вымазывая лбы настырных. Ароры протиснулись и подставили головы. Их одарили и они отошли довольные. Хотели уже двинуться дальше в глубь, проталкивая меня сквозь людской затор, как брахмин взглянул в мою сторону и рукой потребовал подойти. Я удивилась: меня что ли зовет? Наверно ругаться будет: зачем пришла? Я не решалась. Он кивнул и раздвинул толпу одним жестом. Все обернулись с изумлением: кому же так посчастливилось и увидели меня, завистливо обсмотрели. Кто-то сбоку подтолкнул меня и я подошла.

– Аширвад, – произнес монотонно брахмин и мазанул мне лоб вязкой жижей. – Благословение.

– Шукрия, – сложила ладони лодочкой и склонила шею.

Он важно опустил голову: принято. И взмахнул рукой: следующий. Круг сомкнулся.

Пунит с братом и сестрой облепили меня, удивленные не менее меня.

– Тебя позвал? Благословил?

– Ю вери лаки, (ты очень счастливая) – смеясь подскочил Амит.

Я только повела плечами.

Протиснулись дальше. Девчонка, зажатая толпой пискнула. Но на нее шикнули: ты в храме – терпи. Она, словно поняла, чего от нее требуют, притихла и вжала голову.

Мы вышли к просторной пещере с высоким потолком. Самая освещенная. И на ползала низкий пьедестал с небожительницей. Огромная черная богиня с расщеперенными в разные стороны руками, как огромный паук, таращила глаза из своего угла, с ее кроваво-красного языка будто капала кровь. Померещилось что ли или впрямь курицу зарубили?

Суеверный ужас пролетел надо мной. Все трепетали перед статуей, которая казалась ожившей. Настоящая черная вдова. Один раз ужалит и кранты.

Пунит встал перед ней и принялся нашептывать молитвы. Меня подтолкнули ближе к нему, показывая, чтобы и я сложила руки и чего-нибудь попросила у богини.

Я подошла ближе и вспомнила вечер в квартире Виджендры. Рита привезла из дома настоящего молдавского виноградного вина из собственных погребов. И мы на троих его распивали, празднуя, что она скоро получит российское гражданство. Вино было просто ошеломляющее. Такого аромата не найдешь ни в одной французской бутылке. И такой легкости, когда льется через горло, не встретишь. Зато и бьет по мозгам в самый неожиданный момент. Валит с ног и заставляет хохотать как план. У меня тогда весь язык сделался фиолетово-бардовым. Виджендра схватил цифровой фотик и кинулся снимать.

– Высунь язык! – кричал он, опьяневший и обезумевший. – Ты воплощение Кали. О! Мата-Кали!

И теперь я стояла перед ней, настоящей, в жуткой пещере, сохранившей запах веков, и должна была с ней разговаривать.

– Привет, – чуть приподняла уголок рта. – Меня тоже называли мата-Кали. Может мы с тобой похожи? Как говорят, ты не всегда злая и жестокая. Ты еще и добро делаешь, но тебе надо служить или принести дар. У меня ничего нет, считай, что мы на равных. Как бы подруги.

Со стороны статуи пронесся ветер, как горячее дыхание и встрепенул мои распущенные волосы.

– Ты живая что ли? – изогнула удивленно брови. – Ладно, здорово. Столько людей ежедневно приходят тебе поклонится! Еще бы ты не ожила! Общественное сознание тебя создало. Спасибо тебе, что я здесь. Что еще скажешь. И если уж нас с тобой как-то объединили, пусть в шутку, то помоги мне, как женщина женщине разобраться с Пунитом, понять, кто он и какой.

Показалось, будто зашевелился ее высунутый окровавленный язык и полезли змеи над головой с шипением. Позади стукали о колокольчики, прося исполнить многочисленные просьбы. Пунит тоже дернул за язычок среднего колокола и по пещере прокатился гул.

С потолка свисали разные колокола и колокольчики. И как бы я не стеснялась, но раз уж сам брахмин меня не прогнал и даже поставил тику на лоб, а потом сама Кали любезно пообщалась со мной, напомнив, что и я отчасти она, решила избрать себе самый большой колокол и треснуть по нему. Язык ударился о медную стенку. Колокол закачался, издавая мощный перезвон с другими колокольчиками. Все обернулись в мою сторону.

Мини с Ашвани посмотрели на меня с подозрением, но ничего не сказали. Скорее всего обсудят это на семейном совете без меня.

На выходе купили освященную пищу – прасад и прошли к машине.

– Это качори, попробуй, – протянули мне в зеленой миске из сшитых сушеных пальмовых листьев воздушные печености, прожаренные в масле. Налили из пакетика соуса.

Я хрустнула кусочек. в середине пустота, только по краям прилипшие пряности. Соус оказался непривычно острым. Но мне понравилось. Потому что в компании. Потому что возле храма. И потому что в загадочной загранице, той самой, о которой ходят легенды. В Индии.

Протерли руки салфеткой, что Мини предусмотрительно прихватила из дома, обулись и поехали дальше.

Вскоре показалась знакомая башня из красного песчаника. Кутуб Минар.

– Но я уже была там, – напомнила Пуниту. – В апреле.

– С Винаяком, – фыркнул он. – А теперь со мной.

– Ну ладно, – улыбнулась довольная. С ним можно все и по третьему разу, не то что вторично.

Припарковались рядом с кассами. Пунит побежал к окошку для местных. Принес зеленые билетики.

– Пунит, для меня надо дорогие, – неуверенно показала на бумашки по пять рупий. – В апреле Виджендра покупал по двести пятьдесят для иностранцев.

Он небрежно откинул мою руку: сам знаю, что надо.

Ну ладно. Я сказала. Ты решил.

Мы встали в очередь на вход. И тут высокий охранник с ружьем, он же и билеты проверяет, преградил нам путь:

– Мадам нальзя. Ей другой билет.

– Но как же… она со мной… – начал выставлять Пунит грудь колесом.

Дальнейший спор я не расслышала, но нас не пустили. Пунит не хотел даже взглянуть на меня. Психанул и подошел к очереди за билетами. Быстро сторговался и продал зеленые талончики. Значит внутрь не идем. Денег на меня жалко.

Вернулись к машине и долго стояли, решая что делать дальше. На меня спихнули малышку. А сами переговаривались, стараясь, чтобы я не поняла, о чем они.

Девчонка пинала сандалиной камушки и песок в машину и скучала. Подняла голову:

– Мэ тхак гая.

– Устала? – переспросила ее. Она кивнула. – Поиграем?

Она сморщила лоб вопрошающе: во что можно играть с такой взрослой тетей. Я принялась выводить носком круги, рисунки на песке. Девчонка заинтересовалась. Потом принялась подрисовывать, и тоже носком. Подняла палочку и перечеркнула рисунки со смехом. Взглянула на меня: как я отреагирую. Я улыбнулась: ачча! хорошо! После чего она принялась лопотать, рассказывать мне как надо играть, что рисовать. Я понимала ее на каком-то ином уровне, интуитивном и мы уже весело бегали вокруг машины, играя в салочки, поднимая пыль столбом и заливаясь радостным смехом. Никогда бы не подумала, что могу ладить с детьми.

– Наташа тоже пагаль. Как ребенок, – усмехался Ашвани, а я делала вид, что не слышу и не понимаю его слов.

– Да, они похожи, – шутила Мини.

– Все, садитесь, – позвал резко Пунит и мы залезли в машину.

В Кутуб Минар сходить не получилось: дорого для меня – двести пятьдесят рупий. Жалко, конечно. Но я все равно раньше с Виджендрой ходила. Не постоянно ж теперь смотреть вблизи на эту летучую башню. Мысли об этом не покидали меня. Угнетали лишь сомнения, все больше и больше. Во мне боролись противоречивые субличности. А дождь продолжал капать на стекло машины.

Я к тому же опасалась возвращения в квартиру. Вдруг прогулка кончится? Но мы поехали куда-то за ограду, свернули на боковую дорогу и оказались в средневековье. Мусульманский район. Нищета. Грязь. Теснота. Улицы еще уже, чем в Гита Калони. Доносятся песни муэдзина. Голые дети, чумазые, оборванные бегают стаями, гоняют мяч, машут палками. Тощие длинные собаки, изгибая ребристые животы, поскуливают и ищут пристанища у стен, за канавами. Я потянулась было за фотоаппаратом, но меня остановили:

– Пока не снимай. Тут ничего нет интересного. Потом.

У меня фотик старый – мыльница с пленкой на тридцать шесть кадров. Первые несколько снимков я делала еще в России, в огороде, бабушку за сеном. И тут я осознала, насколько непривычно колоритно здесь. Готова снимать все подряд, щелкая и щелкая кнопкой. Да только где потом возьму пленку, если эти не подскажут.

Послушалась. Остановилась.

Припарковали авто у пыльной грязной стены глиняного забора. Вылезли. Детвора вздрогнула. Остановилась. Три секунды и оголделые понеслись на нас:

– Ангрез! Ангрез! – так они назвают иностранцев (пошло от англиан, а перенеслось на всех подряд): я стала для них настоящим происшествием.

Моя компания быстро меня обступила. Мини взяла за руку. Приказала всем никого ко мне не подпускать. Окруженная кольцом, как шоу-звезда от толп поклонников, последовала за телохранителями.

Временами перескакивала через лужи. Грязь после ливня тестом распласталась по неасфальтированной дороге. Подскальзывались, но держались.

Мы пошли прямо к узкой кишке улицы, которая чем дальше, тем больше сужалась. Азиатские галеи – настоящее зрелище для непосвященных. Я и в своей-то Средней Азии не была даже в бытность ее единства в Союзе, а тут сразу абсолютно другой мир. Другой язык. И другое время. И говорят еще, что машин времени никто не придумал. Это фантастика! И это реальность. Купи билет до Дели и сам получишь ответ, что такие машины уже давно летают за пятьсот долларов туда и обратно.

Девушки, еще молоденькие, в грязных шальвар-камизах, с кувшинами на плече. Черные паранжи закутанных замужних женщин. Длинные с разрезами мужские рубахи-балахоны. Тюбетейки. Шапочки на затылке. Бороды клином. Не зря с детства обожала узбекские сказки. Теперь и сама попала в настоящий мусульманский мир прошлого.

Все здесь было другое. И цвета. И запахи. И лица, застывшие и утомленные стариковские. Живые и уже подернутые нуждой и страхами детские. Блестящие черные не глаза, а настоящие глазищи скрытых под вуалью красавиц. Дух захватывало. Будоражило ум. Снится все это или на самом деле?

Меня так даже в первый приезд ничего не впечатлило, как этот нищий нетуристический квартал мусульман сейчас. Чего же я больше люблю, подумалось мельком, Индию с ее индуизмом, брахманами, эротическими статуями и раскидистыми пальмами, или глиняные лачуги, завывания муэдзинов, чадры на лицах, арбы, груженые мешками с зерном, облезлых осликов и белые шапочки на седеющих головах? Я не знаю. Но без одного из них Индия была бы не полной. В ней оказалось все, что ищет сердце странника: аскетический и добрый буддизм, отчужденный и завораживающий индуизм, околдовывающий и фанатический ислам, своеобразное и мистическое католичество. И это только основное. То что на виду. То, что я знаю.

Ароры привели меня к закоулку, который упирался в тупик. Даже если тут нет никакой достопримечательности, это все уже стоило моего внимания.

Мы проходим остаток пути мимо онемевших лавочников. Останавливаемся у входа. Сбоку шкафы с сандалями, шлепками.

– Надо снять обувь, – подходит Пунит.

Я смотрю на безумно грязную дорогу из белых когда-то плит. Вниз по ним стекаются струи дождя, тысячи утопленных трупов огромных рыжих муравьев, пчел. Какие-то соринки, остатки цветов, грязевые разводы. Делаю над собой неимоверное усилие, чтобы побороть брезгливость. Снимаю сандали. Протягиваю Пуниту. Совершенно без задних мыслей унизить его. Он держит в руках свои кроссовки. Отдает их через прилавок, чтобы поставить в шкафу. Увидев мою протянутую к нему руку с вещами, брезгливо отскакивает и высокомерно отворачивается. Я в шокирующем недоумении.

Что это? Презрение? Ненависть? Виджендра спокойно брал и свою и мою обувь и отдавал ее, забирал, когда требовалось. А тут… там не было речи ни о какой любви, а тут… а тут…

Я не могла прийти в себя. Стояла как мокрая курица посреди дороги и не знала, куда нести яйцо.

– Наташа, отдай их, – напомнила Ручи – они в этот деньчасто называли Мини настоящим ее именем.

Я вернулась в настоящее. Уныло протянула за стойку. Номерок. Это только начало моей жизни с Пунитом. Еще ничего и уже конец. Мысль, осознание этого ударило в голову. Кровь прильнула к лицу. Я покраснела. Потом резко побледнела. Лавочники, что продавали тут же цветы и другие подношения, с испугом посмотрели на меня. Зашептались. Лица озабоченные.

– Пани? – послышалось сбоку.

Я обернулась. Обращались ко мне. Я кивнула. Воды мне не мешало бы.

Мне быстро протянули высокий из нержавейки стакан, полный густой местной воды. Чистой, но с тошнотворным привкусом. Я все равно выпила половину. Полегчало.

Пунит даже не заметил, что со мной стряслось.

Нам вручили шифоновые платки на голову. Мне достался насыщенно-синий. Все они окаймлены золотистой мишурой.

Поднимая полы длинных широких шелковых штанов, чтобы не сильно завозить, замочить и не споткнуться, запутавшись в них, я проследовала за компанией. Мы поднялись по узким ступеням на широкую площадку и разделились. Мы с Ручи и малышкой остались тут, а парни прошли по темной галерее.

– Куда они? – спросила я тихо Ручи.

– Это мусульманский храм. Женщины и мужчины отдельно.

Тут только я и поняла, где мы. С нашей стороны стена зарешечена. Как окно, с восточными изгибами, резное. Каменное. На нем повязаны красные и оранжевые шерстяные обрывки ниток.

– Это желания, – пояснила моя спутница. – Люди приходят сюда и завязывают. Хочешь подойти ближе?

Мы прислонились. Сквозь дырки увидели высокие каменные надгробия. Святыня. Внутри никого, только зеленеет трава и спят мирно усопшие души. Возможно помогают тут живущим.

– Вон, смотри! – тихонько шепнула Ручи, указывая чуть левее. – Видишь? Амит. А вон и Пунит.

Через такую же зарешеченную перегородку парни смотрели на надгробия. Тоже заметили нас и похихикивали, тыча пальцами.

Все так сильно меня впечатлило, что никакие желания даже не приходили в голову.

– Спасибо вам всем за то, что я есть тут. За то, что я в Индии и вижу все это. Спите спокойно.

Большего не пришло в голову, но и от этого мне полегчало. Даже стерлась обида за обувь, за Пунита, за разрушенную сказку.

Но вместо одной сказки про любовь к чужеземному мужчине, появилась другая – к чужой стране.

Я медлено обулась и пошла вслед за широкой спиной Пунита.

Как вмиг он сделался мне совсем чужим из совершенного незнакомца? До чего изменчива жизнь!

Вот Кали и показала мне его истинное лицо. И так быстро…

…Мы не успели выйти из лабиринта узких галий, как в сандалях что-то треснуло и стопа ощутила совершенную свободу. Я посмотрела вниз. Сандалия, купленная на Пахаргандже, не вынесла унижения, какое ей нанес Пунит своим презрением, и порвалась. Причем капитально. Я горько усмехнулась: ну вот. И это почти в первый день. Как я теперь гулять буду? В чем ходить до середины августа, когда обратный билет?

С горем пополам дотащила ногу с кожаными лохмотьями до машины и залезла внутрь. Мусульманские пацанята черной стаей окружили нашу машину и трясли ее, не давая проехать и даже сдвинуться. Все заглядывали в салон и кричали мне: мэм, мэм саб, аре, плиз! А чего просили, я так и не поняла, может денег.

Ашвани с Пунитом распалялись и стучали по головам, рукам. Амит завел машину и медленно угрожающе полез на дорогу. Мальчишки даже не боялись быть раздавленными и лезли под колеса, на капот, висли на ручках и зеркалах. Их уже разгоняли откуда ни возьмись появившиеся два рослых мужика в потасканных куртах и вязаных шапочках на макушке. Амит набирал скорость и вскоре мухи остались позади, пытаясь все еще догнать автомобиль.

– Пагаль, – шипел сквозь зубы Пунит, пялясь в окно, – чокнутые.

– Почему такая грустная? – спросила меня его сестра.

Указала на обувь:

– Тут гая. Порвалась.

Она окрикнула брата:

– Пуно, декх! Смотри, у Наташи порвалась сандалия. Что делать?

Он недовольно взглянул вниз, как будто свежее говно ему оттуда язык высовывало, и поморщился:

– Ну и что?

– А что я одену? – склонила я вопросительно голову.

Он пренебрежительно махнул и отвернулся:

– Я тебе новые куплю.

– Купишь новые? – не послышалось ли.

– Да.

– Когда?

– Сейчас.

И я решила, что мы едим в магазин или на рынок.

Мы петляли какое-то время, выезжая то на широкие хорошо асфальтированные дороги со светофорами, то сворачивали на пыльные, деля проезд с ленивыми коровами и бычьими упряжками.

Остановились в пробке на углу с высящимся деловым центром. Вывески гласили, что здесь располагаются биржи, банки, консалтинговые, аудиторские фирмы… высокие статные парни в белых накрахмаленных рубашках и галстучках отдыхали на пригорке, кто покуривая, кто просто болтал друг с другом, совсем близко от дороги, что можно спокойно разглядеть не только черты их лиц, но и родинки, царапинки от неловкого бритья.

Я повернула голову в их сторону. Секунда. Другая… я вдруг ловлю себя на мысли, что многие их них в несколько раз красивее Пунита, которого я сначала считала внешне безупречным. Перевела на него взглял. Он сидел недовольный, сутулый. И такой противный, что я поморщилась: и с ним я собиралась связать судьбу? Он жадный в добавок, и спесивый. Нет бы честно признаться, что у него нет денег водить меня на прогулки, я бы поняла. А он изо всех сил гнет из себя удачливого дельца и рассказывает сказки о своих огромных доходах, будто у него на всех счетах в индийских банках уже по миллиону долларов. Ну или хотя бы рупий.

Я с завистью опять взглянула на парней в белых рубашках и под ложечкой засосало: я хочу лучшего. Но мы тронулись и я не успела себе никого выбрать.

Пыльные тесные дороги привели нас к возвышающимся громадам великолепных резных индуистских храмов. Один светло-серый, другой красный. Оба из сказок Шахирезады. Я обомлела. Никогда не видела такой красоты. И как люди могли додуматься такое выстроить? Если это сделали люди, конечно.

Мы припарковались на закрытой стоянке напротив. За каменным забором высился спиной к нам еще один божественный силуэт. Какие огромные фигуры богов тут строят. Похож размером на нашего Петра Первого Церетели. Только без корабля.

На этот раз все разулись в машине и прихватили мой Кодак.

– Давайте, остановитесь тут, – скомандовала Мини, притормаживая у ворот. – Вставайте рядом: Наташа, Пуно и беби. Как будто вы одна семья.

Эта шутка всем понравилась, кроме меня. Но я согласилась. Не грызться же теперь из-за такой ерунды. Последовали снимки напротив красного храма, с видами на серый, похожего больше на дворец волшебника. Мы то держали девчонку за руки, то Пунит поднимал ее и пристраивался тесно ко мне. А его сестра просто заливалась смехом:

– Настоящая семья. Смотри, Пуно, малышка даже на вас похожа.

Если у меня будет когда-нибудь такой страшный ребенок, каким чудовищем тогда должен быть его отец?

Мы загородили дорогу машинам и нам бибикали, чтоб мы отошли. Следующие снимки решили приберечь для храма, внутри.

Мандир оказался тесным и крохотным для посетителей. Снаружи казался великаном. И как умудрялись его таким построить? Скорее всего, есть помещения для брахминов, куда зевак не пускают. В молитвенном зале нас привлекла к себе средних размеров бронзовая корова. На нее посадили ребенка, ее обнимали и наваливались Ашвани, Амит, Пунит. И никто не поругал нас, что снимаем на камеру святое место.

Облазив что можно, Мини с Амитом решили присесть на скамейку во дворе. Посадили рядом и девчонку. Ашвани куда-то запропастился, а Пунит позвал меня взобраться на вышку с будкой в глубине двора. Если бы это был не храм, я бы решила, что нахожусь на детской игровой площадке, и мы поднимаемся на горку с избушкой. Но в этой избушке стоял и коптился очередной бог. Точнее его каменное изваяние.

– О чем ты молишься? – спросила Пунита, когда он сложил ладони перед избушкой.

– О своем бизнесе. Чтобы все шло хорошо.

И чего я ожидала услышать? Всякий романтический бред, вроде «о нас с тобой, о тебе, чтоб мы всегда были вместе и счастливы…». Я огорчилась. Но он был честен. И не стал врать. Это после случая с обувью я еще о чем-то мечтаю, хм… наивная дура…

– Хорошо… – только поддакнула и с горечью взглянула на статуэтку в дыму, с прожаренной гирляндой цветов на шее.

– Еще о семье, – продолжил через минуту Пунит. – Чтобы никто не болеел и жили долго. И еще, чтобы у меня все получилось, что я хочу.

Я кивнула, не поднимая головы.

Мы обошли избушку кругом и стали медленно спускаться с противоположной стороны. Он остановился. Наверно, придумывал, как лучше сказать, и скосив по-бараньи глаза, добавил:

– О нас с тобой тоже.

Я подняла голову и посмотрела на него. Как много в нем противоречивого. Полчаса назад он презирал мою обувь. Когда купили кулек жареного арахиса и я протянула ему в машине орешек, он брезгливо поморщился есть из моих рук, потом делает влюбленное лицо и говорит глупости, как сейчас. Ведь так не бывает. Значит он врет про свои чувства ко мне? В горле образовался ком. Самое горькое – однобокая любовь. Никакой радости. Одно страдание.