Праведный грех

Через год нашим классным руководителем стала невысокого роста испанка камарада Алегрия (исп. alegría – «радость», «веселье»), черноволосая и черноглазая. Это тоже нас веселило, тем более что она полностью оправдывала свою фамилию: была весёлая, жизнерадостная, подвижная. Но она была и достаточно проницательным и очень добрым, доверчивым человеком, чем мы с успехом пользовались в своих корыстных интересах. Алегрия проявила свою проницательность прежде всего тем, что дала нам всем клички или прозвища, которым мы в большей или меньшей степени соответствовали и их оправдывали. Конечно, пока всех нас не изменили в ту или иную сторону жизнь, время и обстоятельства.

Так, меня она назвала Пекеньито (исп. pequeño – «маленький»), что тогда полностью говорило само за себя. Островского она окрестила Гранухой (исп. granuja – «бездельник, пройдоха, плут»), так как Олег на самом деле любил частенько прогуливать занятия. Однако это не мешало ему учиться на круглые пятёрки. Валентина Кучина она звала Рубито («белобрысенький»). Гавриленко был Фрескито («нахалёнок»). Садикова Алегрия шутя звала доном Алехандро, как бы предвидя в нём будущего маститого учёного и отличного переводчика-синхрониста.

Сергею она прозвище не дала никакого. Наверное, это неспроста, так как называла его просто по-испански – Sergio, но обращалась к нему с уважением, отдавая должное его солидности, основательности и серьёзности по сравнению со всеми нами.

Особенные сплочённость и солидарность наша группа проявила, когда возникла очередная проблема с нашим Валюшей Кучиным. На этот раз он, пиршествуя с приятелями в ресторане, перебрал, как всегда, и надебоширил. Его, естественно, забрали в милицию. Постригли наголо, дали ему 15 суток и направили письмо в наш Институт иностранных языков с сообщением о неблаговидном поступке студента.

Этот проступок грозил Вале исключением из комсомола и института. Тут уж было не до шуток. Островский подал идею спасти нашего Валю. Роли распределили так: Островский дежурил у знакомой секретарши в ректорате, договорившись, что девушка его оповестит, если письмо придёт в ректорат, а Толя Чебурков отслеживал по своим каналам почту в деканате. Гавриленко, Гончаренко и я по очереди дежурили у открытого почтового ящика, висевшего в то время в вестибюле при входе.

Повезло Сергею. Через два-три дня он узрел, как почтальон положил в ячейку с наклейкой «Администрация» письмо, пришедшее из отделения милиции. Мы письмо прочитали. В нём говорилось о наказании студента нашего вуза Кучина В. 15 сутками и выражалась просьба принять меры по его воспитанию в стенах института. Письмо мы уничтожили.

Камараде Алегрии мы сказали, что Валя слёг с подозрением на тиф, что его наголо постригли на всякий случай, но потом обошлось и тифа у него не обнаружили.

А Валя после 15 суток в милиции ещё две недели сидел в общежитии, отращивая и вытягивая пальцами из своей дурной головы волосы. Через месяц он появился в институте с коротким бобриком-ёжиком на голове. Камарада Алегрия была несказанно рада, что Валя выжил в суровых условиях тифозной эпидемии, о которой, правда, в Москве никто не слышал, и поставила ему тройку автоматом без сдачи экзамена, всё охая и ахая:

– Бедняжка Кучин.

Такая была наша дружная группа. Один за всех, и все за одного. Мы всей группой частенько собирались в моей квартире на Кутузовском проспекте потанцевать, выпить, потому что квартира была большая, а мои родители часто уезжали на дачу. У Сергея тоже была хорошая квартира, но маленькая. И он, как я говорил, никого туда, кроме меня, не приглашал. Встречались мы также и в общежитии на Петровериге (в Петроверигском переулке). Там жили Кучин, Островский и Толя Чебурков, погибший через несколько лет в Никарагуа во время цунами. К нашей группе примкнул и отличный парень из другой группы Эдик Вялимаа. Он погиб в автокатастрофе в Уганде в 1974 году, когда в его машину врезался грузовик с пьяными местными футболистами. Его жена Люся семь дней везла гроб с телом Эдика в Москву на перекладных. О смерти Эдика я узнал, уже будучи в служебной командировке по линии Министерства обороны СССР в Республике Экваториальная Гвинея.

Я ездил к нашим ребятам в общежитие, чтобы позаниматься языком, побалагурить, выпить портвейна, погулять вместе по Красной площади. А вот Сергей в общагу никогда не ездил, боясь, наверное, влипнуть там в какую-нибудь неприятную историю, что было немудрено. Общага, она всегда во все времена была общагой. Там иногда случалось такое! Там можно было легко напороться на что угодно и поплатиться за это выездной характеристикой.

Лишь спустя годы я понял, чем объяснялось его некоторое отчуждение от группы в увеселительных мероприятиях. Просто он был воспитан в семье разведчика, его с детства приучали быть осторожным. И только где-то на пятом курсе он приоткрыл мне некоторые подробности из жизни его семьи. К этому времени мы стали с ним большими друзьями. Не раз вместе ездили отдыхать в подмосковные пансионаты во время зимних каникул, на юг – по путёвкам, что доставала моя мама у себя в министерстве.

Занимались культуризмом, чтобы на юге играть мускулами и накачанными мышцами. Это действовало впечатляюще на дамский контингент. Ездили в гости к его дедушке и бабушке, казакам. В станицу Пашковскую Краснодарского края. Его дед, надо сказать, был искусным виноделом и имел собственную марку-печать и право экспонировать своё вино на международных винных выставках. Поэтому дедушкину «Изабеллу», без табака и прочих побочных ингредиентов, мы потребляли только так, литрами, за милую душу, закусывая хрустящими жареными карасиками и плотвичкой, выловленными в речке Кубани.

После четвёртого курса института мы с Серёжей поехали работать на год на Кубу. Сергей работал переводчиком в Университете Сантьяго-де-Куба, а я – на электростанции в городе Мариэль. Во время наших прогулок по Гаване Сергей читал мне свои новые стихи, которые потом вошли в сборник его стихов «Из кубинского блокнота», а также стихи, посвящённые его любимой светловолосой девушке Наташе Бородиной, с которой он переписывался. Оказывается, он написал ей 60 писем за 10 месяцев, проведённых на Кубе, а от неё получил 40.

Тридцатый день без твоего письма.И март не в март. Какой-то мёртвый месяц.Ты мне писала: «Если бы мы вместе…»Писала, что у вас стоит зима. Когда бы яНе знал наверняка, то неизвестно, что бы я наделал.Письмо, которое придёт на той неделе,Тридцатый день идёт издалека.

Я думаю, что этими своими проникновенными, нежными письмами и трепетными, страстными стихами он покорил её окончательно, хотя за Наташей ухаживали и другие ребята из нашего института – от двоечников до ленинских стипендиатов.

Наташа была из семьи капитанов-речников. Но к тому времени у неё остались только мама и младший брат, которому Сергей помогал как родному. Александр Бородин работал позже на Кубе, в Перу, в Аргентине. У Натали были прекрасные весёлые друзья с Речного вокзала. Это была совсем иная стихия. Они покорили Серёжу своей лёгкостью, открытостью, крепкой дружбой.

А как эта девушка пела под гитару! Бывало, соберёмся у неё на квартире всей группой плюс несколько человек из целинной компании и Наташиных подруг, накроем стол, потанцуем, а потом поём под одну, две или даже под три гитары молодёжные, студенческие и целинные песни. Как грянем хором под аккомпанемент Наташи, Саши Мурованного и Юрия Никулина одну из наших любимых песен «За орденами в Душанбе два капитана КГБ всю ночь таранят темноту турбины ТУ, турбины ТУ»!

Через полтора года после нашего возвращения с Кубы и окончания института Сергей с Наташей поженились. Я был на той свадьбе свидетелем с его стороны. А потом, когда женился и я, Серж был свидетелем уже с моей стороны. Вместе с Натали они нажили троих детей – Филиппа, Павлика и Лизу. Сергей был очень любящим и заботливым отцом. Об этом мало кто знает, но могу засвидетельствовать тот факт, что когда Сергей опубликовал в 1978 году свой гигантский труд «Антология испанской поэзии», то он был выдвинут Союзом писателей СССР на Государственную премию – как лучшая книга года в СССР. И надо же так было случиться, что одновременно с Серёжиной книгой вышла в печать и «Малая земля» Л. И. Брежнева. Естественно, что Государственную премию получил генсек КПСС!

Так вот, возвращаясь к некоторой скрытности Сергея. Как я говорил, его отец был военным разведчиком. И это, надо сказать, отложило определённый на Серёгу отпечаток. Ему же и на пользу. И мне тоже пошло на пользу, так как я многому у Сергея научился и многое от него перенял. А рассказывал он мне следующее, в частности. Во время войны его отца вызвал как-то в Ставку Верховного главнокомандования Иосиф Сталин, Верховный главнокомандующий. Филипп Иванович очень волновался, так как знал: если кого вызывают в Москву из-за границы, из аппарата посольства, в Ставку, то обратно редко кто возвращался. Или расстреливали, или сажали, или человек пропадал без вести. Но Серёжин отец через месяц вернулся-таки в Турцию в звании подполковника. Жив и невредим, да ещё и с орденом Ленина на груди. За успешно проведённую операцию. Вот так-то! И продолжил свою успешную карьеру дипломата. А после выхода в запас преподавал в специальной разведывательной школе, где впоследствии, уже окончив институт, одно время работал и Сергей.

По окончании института жизнь нас с Сергеем развела. Он защитился и остался работать в институте, а я, отслужив два года военным переводчиком в Республике Экваториальная Гвинея, стал работать в Экспортно-импортном объединении.

Сергей за эти годы стал высочайшим мастером литературного художественного перевода. Специалист по компьютерным технологиям, декан МГЛУ Игорь Кириллов на компьютере сравнил тексты оригиналов испанских стихов и их тексты в переводе Гончаренко. Оказалось, что по размеру, по мелодичности, по смысловому содержанию, лиричности, яркости, тональности и другим параметрам тексты оригиналов соответствовали текстам Серёжиных переводов. И даже зачастую его переводы превосходили оригиналы по своему художественному содержанию и образности.

Под впечатлением от творческой деятельности Сергея я тоже начал пописывать стишки, тексты песен, рассказики юмористические в стенгазету, а потом и новеллы, рассказы и киносценарии. Первым оценщиком моих сценариев был, конечно же, Серёжа. На титульном листе первого моего сценария комедии «Дорогая, будь моею!», который понравился известному кинорежиссёру Алле Суриковой, Сергей написал: «Великолепно!» Чем вдохновил меня на дальнейшие сценарные «подвиги». Спасибо ему за это!

Но это уже будет потом, во время моей работы в МГЛУ под непосредственным руководством Сергея, который принял меня к себе на должность директора Центра ибероамериканских программ, руководителя Центра испанского языка и культуры и ответственного секретаря Ассоциации испанистов РФ. Некоторые наши приятели говорили, что одно дело – дружба, а вот работать под руководством своего друга – не получится. Получилось!

С апреля 1995 года я работал с Сергеем душа в душу до самой его преждевременной смерти 9 мая 2006 года.

Он был опытным дипломатом. Добрым, внимательным, тактичным руководителем. Я не слышал от него в адрес кого-либо ни одного грубого слова.

К 1995 году Сергей Гончаренко уже – проректор по научной работе Московского государственного лингвистического университета, доктор филологических наук, профессор, академик Российской академии естественных наук, член Союза писателей СССР и России, иностранный член Испанской королевской академии, член правления Московской писательской организации, председатель Ассоциации испанистов России, заведующий кафедрой ЮНЕСКО. Его государственные награды: орден Дружбы народов и орден Трудового Красного Знамени. Вместе с ещё двумя ведущими испанистами России Сергей был приглашён президентом В. В. Путиным в Кремль на обед с испанским премьером.

Поднимаю бокал вина за наши с ним годы молодости и студенчества! За нашу с Сергеем дружбу и совместную работу! За Сергея и его семью! Светлая ему память!

Больному зубу – здоровый дух!

Сроду не любил лечиться. Но что поделаешь? Иногда приходится. Вот какие со мной на этом поприще истории приключились. Прямо помереть со смеху и не встать.

Пошёл однажды в поликлинику флюорографию делать. Разделся как положено. Вещички свои сложил так культурненько в уголочек.

Поставила меня врач к стенке и говорит, уже спрятавшись от радиации, из-за окошка:

– Наберите-ка воздуха в себя и не дышите. Не дышите, ещё не дышите, глубже, не дышите.

И отвлеклась разговором с уборщицей. А когда вспомнила обо мне, я, посиневший, сполз уже на пол. Откачали.

Или пришёл я после направления терапевта через месяц к гастроэнтерологу. Очередь большая образовалась – один гастроэнтеролог, сами понимаете, мои дорогие граждане и гражданочки, на три дружно объединившиеся поликлиники. А из кабинета этого гастроэнтеролога пациенты все с нервным тиком выскакивают, красные, как помидоры.

Дошла очередь и до меня. А я уж напрягся весь из себя. Врач меня выслушала и говорит ласково:

– Ничего ужасного не вижу. У вас просто выброс желчи в пищевод. Вы умрёте долгой и мучительной смертью.

На что я ей тоже с юмором, остроумно так отвечаю:

– И вы умрёте от такого же выброса.

А потом других пациентов спрашиваю:

– Это она со всеми так?

– Со всеми, – говорят, – невзирая на пол и должность. Хобби у неё такое – людей пугать.

Пришёл к терапевту, чтобы потом попасть к физиотерапевту, а от него – к неврологу и хирургу. Вовремя пришёл, минута в минуту, в 14 часов 58 минут. Как в талоне указано. Но всё равно попал к врачу, отсидев два часа в очереди.

Обращаюсь к врачу:

– У меня поясница ломит, на лбу – пот холодный.

Врач приложила руку к моему лбу. Потом пошла руки мыть и на ходу говорит:

– Не такой уж он у вас и холодный. А мои костыли видите? Вот и вам скоро с такими же ходить придётся.

И утешила напоследок:

– Жизнь – это болезнь, передающаяся половым путём, со стопроцентным летальным исходом. Так что не надейтесь!

Поплёлся я без надежды к физиотерапевту:

– Уважаемый доктор, у меня радикулит. Утром встаю – всё болит.

– А вы не вставайте. И болеть не будет.

– Как, совсем?

– Ну почему же. Когда сможете – сами встанете. Дальше посмотрим, что с вами можно ещё сделать. А пока идите на токи.

Сделал несколько процедур. Не помогает.

Пошёл за продлением. Я снова у физиотерапевта.

– Пока не помогает, – говорю.

– А я, – отвечает, – вас вылечить и не обещала.

Мне стало стыдно. Я покраснел. Побледнел. Чихнул. Достал платок. Высморкался. Прослезился. И вот что я сказал:

– Доктор, а кто об этом говорит? Это было бы с моей стороны просто наглостью и бесстыдством требовать, чтобы врачи вылечивали.

Иду обратно в физиотерапевтический кабинет.

– А мы вас списали, – выпроваживает меня врач, – вас в списке уже нет.

– Нет, – говорю, – я ещё есть. Быстро вы меня что-то в расход! Вот вам бумага ещё на три сеанса. А то обрадовались! Думаете, поматросили меня семь раз и бросили. Нет уж! Трясите мне всё дальше вашим электрошокером. Вставляйте свои электроды мне куда хотите и лечите меня ещё три раза. А то так сразу прямо и в расход!

И это пожилые врачи, заметьте. А сестрички такие хорошенькие, вежливые. Просто загляденье! Но это я так, к слову!

Лежу как-то я, значит, как порядочный в нейрохирургии. В палате женщина. Она пришла навестить мужа, поражённого инсультом, но находящегося в полном сознании. Вот молодой невролог и говорит ей:

– Вашего мужа лечить бесполезно. Он всё равно умрет.

Женщина в слёзы.

Я потом говорю врачу: зачем же так при больном, где же, мол, ваша врачебная этика и гуманность.

– А мы, – отвечает, – теперь работаем по американской системе.

Боже праведный, упаси от молодых! Лично мне, которого раньше называли пролетарием, а теперь кличут гегемоном капитализма, всегда в жизни были почёт и уважение, потому как мы завсегда в первых рядах были. Подумалось: если нас так прозрачно при всех лечат по американской системе советскими лекарствами, то как же тогда лечат чиновников разных, отщепенцев общества, в закрытых привилегированных больницах и поликлиниках? Наверняка по советской системе и американскими лекарствами. Бедняги, как их жалко!

Товарищи! Достопочтенные мои граждане и гражданочки! Это не совсем так! И медицина у нас ещё жива! У нас ещё много хороших, опытных и добрых врачей. И больниц у нас в провинции много осталось. Поэтому надежда на выздоровление должна быть у каждого. Как и в прошлом году, так и в текущем, и в наступающем! Чтобы на вопрос врача «Как вы себя чувствуете?» каждый мог с уверенностью сказать: «Лучше, чем вчера, но хуже, чем завтра».

Всякое лыко – в строку

– Липа! Настоящая! Живая! – я обламываю ветку и продавливаю палочкой пробки в бутылки. – Здесь от магазина всего-то ничего. А ведь шумели, что не дойдём. Дошли! Ну что, здесь хряпнем или дальше в лес потопаем?

– Давай тут. Из леса ещё назад надо будет выбираться. Чем дальше в лес, тем больше здеся выпить хочется! – откликнулся Федосеич по прозвищу Папа Карло за любовь к древесине и внешнее сходство с киянкой.

Глядя на лежащие вокруг гниющие стволы деревьев, он горестно вздохнул и задумчиво добавил:

– Я ведь когда был директором мебельного магазина, тоже много дров наломал. Теперь вот здесь приходится отсиживаться.

– А я, мужики, как-то в дубовую рощу попал. Беловежскую или в другую какую, не помню. Красотища! Должен вам сказать, что дуб – это тоже вещь! – зажмурив и закатив от восторга глаза, сказал Игорёк, невзрачный старичок лет 40, и забулькал портвейном. – Много было дубов. Сначала штук 10, потом – 20, затем – 40. И всё больше и больше!

– Сам ты дуб стоеросовый, а вы все остальные – пеньки. Это всё проза, а на такой природе поэтически выражаться тянет. Я вам, лапотники, сейчас стихи почитаю, а вы проникнитесь духом. Слушайте. Экспромт. Все деревья хороши, наберёмся ж от души! – с пафосом продекламировал уже солидно осоловевший Федосеич.

– Ёлка, ёлка, повернись! Ёлка стройная, зажгись! – запрыгал вдруг, хлопая в ладоши, вокруг ёлки Игорёк, а потом достал зажигалку и стал пытаться поджечь ёлку.

Я отнял у него зажигалку.

– Какая, жопа, это тебе ёлка? Опупел, что ли, с литра-то? Липа это! А липа – это далеко не ёлка. Это совсем наоборот. Если у ёлки всегда иголки, то у липы – цветочки. И то лишь летом, – загоготал Филя, укладываясь в густую траву, подложив под голову лапотник для комфорта.

– Да, каждому фрукту свой овощ, – философски заметил Федосеич, тоже планомерно вырубаясь.

– Вставайте! В своих койках будете отлёживаться. Скоро обед. Нас могут врачи хватиться! Пошли в больницу быстренько! Побежали! Обнимемся, друзья, чтобы не грохнуться.

Я поставил точку в конце своего рассказа и сказал соседу по палате:

– Никак не ожидал, что в нашей палате №6 так легко пишутся мемуары о друзьях, приключениях, о былом, о птичках и о липе, которая расцветает летом.

– И меня обещали выписать, – отозвался, позёвывая от снотворного, сосед. – Сразу, как только подпишу им бумагу, что я не император.

Побег из фирмы

Валентин Михайлович подходит к офису фирмы, куда его пригласили на собеседование. Внимательно всё осматривает натренированным взглядом. Вот несколько крутых тачек. Среди них 300-й «мeрседес» – редкость ещё по тем временам. Домофон с видеокамерой, дверь открывается электросигналом, большие затемнённые окна, облицовка офиса недешёвая. В общем, солидное впечатление. Мужчина нажимает на звонок, называет свою фамилию и цель визита.

Дверь открывается. В приёмной – три охранника. В бронежилетах, с пистолетами и рациями. Кругом – кинокамеры. И все помещения офиса – в зеркалах, как будто это не офис, а клиника глазных болезней.

Мужчина раздевается, и охранник провожает его к генеральному директору.

В обставленном чёрной мебелью кабинете за столом, на котором стоят разного типа качающиеся в разные стороны шары-маятники, сидит симпатичный 33-летний мужчина, от которого исходит аромат крутого парфюма.

Он показывает на стул 45-летнему уже седому Валентину Михайловичу, который предлагает свои услуги фирме, и начинает доброжелательно с ним беседовать. Генеральный директор листает личный Curriculum vitae кандидата на должность менеджера по продаже товаров. Внимательно смотрит на него:

– Опыт у вас, Валентин Михайлович, есть. А возраст… На возраст я не смотрю. Главное, чтобы у человека было желание работать, чтобы отдача была. И нормальные отношения в хорошем коллективе. Люди у нас работают давно. Сработались. Пото- и соковыжимающей системы я у себя на фирме не приемлю. Это не мой стиль. Если и приходится иногда перерабатывать, я доплачиваю. Я принимаю вас на работу. Оклад у вас для начала будет 45 тысяч рублей. Плюс премиальные от сделок и продаж. Так что стимул имеется. А дальше – посмотрим. У нас есть своя собственная столовая в офисе. Обед для вас будет бесплатный. Устраивает, Валентин Михайлович?

– Устраивает.

– Вот и хорошо.

Директор по селектору говорит секретарше:

– Инна Михайловна, пригласите, пожалуйста, ко мне Александра Егоровича.

Затем обращается к Валентину Михайловичу:

– Сейчас придёт мой заместитель. Он введёт вас в курс дела. И приступайте. Желаю вам успехов.

– Спасибо. Постараюсь быть вам полезным.

– Ну и отлично.

Валентин Михайлович и Александр Егорович идут по коридору мимо столовой. С ними здороваются два работника фирмы, идущие навстречу:

– Здравствуйте. Здравствуйте, Александр Егорович.

– Здравствуйте. Вот знакомьтесь. Наш новый работник Валентин Михайлович Ермаков. Прошу любить и жаловать.

– Есть любить и жаловать!

Работники проходят мимо столовой.

– Может, зайдём в столовую? Кофейку выпьем.

– С утра кофе не пью, а то на работе не засну.

(Оба смеются.)

Вечером в столовой, являющейся одновременно и спальней, и кабинетом, в кресле сидит с большим мобильным телефоном в руке седой 70 с лишним лет старик, отец старшего Валентина и младшего Стаса. Его жена лет 55 нервно ходит в халате по комнате, заламывая руки.

Старик звонит Стасу по мобильнику:

– Ты где?

– С ребятами в баре.

– Срочно иди домой! Сколько можно шляться по барам?! Тебе же завтра в институт!

– Папаня, я взрослый человек! Сколько можно говорить одно и то же! Не надо меня грузить! Занимайся своими делами!

– И мать за тебя переживает! Её бы пожалел!

– Я всё сказал! Покедова.

В раздевалке стриптиз-бара перед зеркалом стоит в чёрных плавках мускулистый Стас и напрягает мышцы. Любуется собой. В приоткрывшуюся дверь просовывается гнусная рожа:

– Стас, скоро твой выход. Готов?

– Готов, готов!

Стас берёт флакон с ароматизирующим маслом, выдавливает немного на ладонь и растирает грудь, руки, ноги. Гладит рукой плавки. Звонит мобильный телефон. Стас берёт со стола аппарат:

– На проводе. А, это опять ты, папаня.

Стас выключает мобильник и бросает его на диван:

– Достал! И так жбан раскалывается!

Он трогает рукой голову, строит улыбку в зеркале и выходит из раздевалки.

– Что он сказал? – спрашивает мать Стаса, – Он приедет? Когда? Дай я с ним поговорю!

– Отключил телефон.

– Я тебе сто раз говорила, не давай ему много карманных денег!

– Я ему очень мало даю.

– Тогда на какие шиши он гуляет? Два-три раза в неделю.

– Не знаю. Может, приятели у него богатенькие. Не знаю.

– А я знаю, что наш младший стал неуправляемым. И грубым. И вообще, мы о нём ничего не знаем. Он хотя бы ещё учится? Надо в институт позвонить, узнать. Вылетит же с первого курса! А сколько сил стоило, чтобы он туда попал! Ты же отец! Повлияй на сына! Или Вальку попроси повлиять на брата!

– Как?! Как?! Что я могу?! Он не слушает. Игнорирует и тебя, и меня! У Валентина семья. Своих дел по горло. Ему тоже несладко. Пятую работу меняет из-за нашей перестройки. Ох уж эти лихие 90-е! Будь она проклята, эта перестройка!

– Я очень за него беспокоюсь. Как бы он не попал в дурную компанию, – стонет женщина. – Вот моя подружка во дворе что рассказывает. Есть у неё знакомая – бухгалтер. Так у неё за эти несколько лет два сына пошли в бандиты. И обоих убили. Только младшего спасла. И так по всей стране. Не один миллион! Целый пласт молодых людей погибли в разборках, в гражданской войне за собственность. Будь прокляты эти люди, приведшие страну к такому!

Или вот ещё рассказывали. У одной сын нанялся в турагентство. А там ведь живой нал и валюта. «Крыша» – реальные пацаны высшей пробы. И пришёл к ним на работу бывший работник «Интуриста». Соблазнил директора организовать детский отдых в Болгарии. По демпинговым ценам за тур отправили 120 детей на море. Практически без охраны, без воспитателей, без спасателей. Кто-то чуть не утонул, кого-то чуть местные не избили и не изнасиловали. Одна деточка сообщила папе, что ей, мол, обед в номер не приносят, как было на Ибице. В общем, отец пришёл к директору жаловаться на плохо организованный отдых. А тот его послал на… Далеко послал. Через час в офис компании вломились восемь человек, обрезали телефоны, избили директора в его кабинете. Приказали всем молчать, иначе размажут по стенкам. Только одна кассирша заперла кассу, выскользнула из офиса и побежала в будку милиционера, охранника иностранного посольства, ища защиты. Так тот её выгнал.