А мы всё так же жизни главные герои

– Ты понимаешь, – Маша изобразила колебание. – К риелторам у нас отношение, мягко говоря, недоброжелательное. Очень мало есть клиентов, которые воспринимают риелторов как помощников. Большинство считают их лицемерными крысами, которые наживаются на чужой порядочности. Но и те, и другие общаются с риелторами как с людьми второго сорта. Где-то я могу их понять, этих клиентов, потому что лицемерия в этой работы действительно хватает, и это может раздражать, но и риелторов можно понять, им ведь тоже хочется заработать.

– Разумеется, – проворчала Тамара. – Проституток тоже можно понять. И киллеров, если сильно постараться, тоже.

Маша снисходительно потупилась, но продолжала:

– Когда мы построили дом, я зависла на дизайнерских сайтах. Я проектировала интерьер каждого помещения в специальной программе: у меня по двадцать-тридцать вариантов для каждой комнаты, с полсотни кухонь. Знали бы вы, сколько километров я намотала по строительным рынкам и гипермаркетам, сколько перевидала обоев, плитки, паркета, плинтусов, кухонных модулей, – мне уже снились все эти диваны, стулья, шкафы и унитазы. Короче, мы всё закончили.

– Как я и сказала, ремонт удался на славу, – повторила свой комплимент Лолита. – Недаром ты так увлечённо в это погрузилась.

– Ну, слава Богу, я рада, – с удовлетворением улыбнулась Маша. – Словом, закончили ремонт, и опять встал вопрос – чем заняться. Возникли мысли о своём бизнесе, но когда я представила себе эти риски, разборки с проверяющими, ну его нафиг.

– Мне кажется, ты усложняешь… – покачала головой Лолита.

– Ты не сравнивай, – сказала Тамара. – Как у тебя было, и как это здесь…

– Даже если бы это было втрое легче, я не чувствую к этому тяги.

Лолита глубоко вздохнула и с улыбкой терпеливого внимания поджала губы.

– В общем, я всё это вам рассказываю, чтобы вы понимали мою эволюцию, – как я пришла к тому, чем занимаюсь сейчас.

Тамара и Лолита зашевелились, со свежим любопытством внимая Маше.

Они сидят на парапете лестницы у подъезда Олиной хрущёвки. Двор у Оли тенистый, с высокими тополями в восточной части, с небольшим футбольным полем, окружённым ореховыми деревьями, с множеством скамеек, парой песочниц, каруселью и тремя добротными качелями аккурат напротив Олиного подъезда.

Оля сидит, отведя руки за спину и уперёв в них корпус. Маша на противоположном парапете покачивает скрещёнными ногами. Тамара не высидела и минуты – расхаживает взад-вперёд, исступлённо слушая и косясь на Зоины ноги, гоняющие мяч от бордюра к бордюру.

– Я с тобой согласна, что осуждать кого-то, кроме самой Ларисы, едва ли правильно, – авторитетно вещает Маша. – Она сама до этого довела. Действовала безответственно. Не потрудилась предвидеть, как этот человек себя поведёт. Ты это всё правильно сказала. Но, подумай, она действовала на эмоциях. Её можно понять. Как минимум, она заслуживает сострадания…

– Да ни хера она не заслуживает, – злобно отзывается Тамара. – Она только и делала, что ныла: большое одолжение, оцените, делаю, что за вас замуж иду. Такая вся из себя возвышенная за такое, читай по губам, ничтожество. Так хули ты, раз такая невъебенная, за такое уёбище замуж согласилась? Тихой жизни зачаялось… А если уж решилась, потрудись, тупица, хотя бы один глаз разуть, – лицезреть, что за скарб тебе перепал. Наберись же ты, рохля, смелости, вспороть кишки своим иллюзиям. Некому её было на место поставить. Кроме Паратова. Вот он ей именно указал на её место – что нужно было с самого начала сделать, чтобы не плодились мечты эти нелепые. За что её жалеть?

– Ты жестокая, Томка, – дружелюбно замечает Маша. – Нет в тебе сострадания к слабости. Людям свойственны слабости…

– Слабости здесь не при чём, – яростно перебивает Тамара. – Слабость – это недостаток силы. Слабости у тех, у кого есть стержень. А Лариса ваша – просто тряпка. Не было у неё никаких слабостей, потому что воли не было: ни принять свою судьбу, ни бороться с ней. Тошнит от того, как все с нею цацкаются. И главное, как вам понравилось, я, видите ли, не доросла ещё, чтобы понять лирическую героиню! Много надо ума, чтобы понять вашу героиню, что она – так, шкурка от личности. Видите ли, я должна была поплакать за Лариской, потому что Галине Николаевне её жалко. Она же по вечерам чем занята? Поела, посуду помыла, новости посмотрела, чайку забацала, садится за стол и Огудалову оплакивает. Воспитанники совка, сука, дебилки. Потому что совок таких вот тряпок, как Лариска, воспитывал. Чтобы потом всем совком за ними поплакать, когда жизнь ими пол вытрет и в мусорник выбросит. Экая наглость – раскритиковать Огудалову. Мнение их, видите ли, научили иметь.

– Насчёт того, как она отреагировала, я с тобой согласна. Это она загнула. Но и ты, я тебе объективно говорю, переборщила.

– Да плевать, – фыркает Тамара.

Женщина сидит у коляски на раскладном стуле, склонилась над книгой. Пытается читать, но отвлекается, часто вскидывает голову, смотрит на них с живым интересом, хотя суть спора, должно быть, не слышит. Вот снова посмотрела, поймала Зоин взгляд, тут же упавший на мяч. Лет двадцать пять, миловидная. Бирюзовые штаны с лайкрой невыгодно облегают пухлые после родов бёдра. Чёрная футболка с полосками в тон штанам. Что её так заинтересовало? Переводит взгляд с одной на другую, задерживается дольше других на Оле, – тоже считает, что самая красивая.

– И чего бы я так нервничала? – вмешивается Оля, обрамляясь сигаретным дымом. – Из-за такой фигни настроение себе портить.

– А сама-то ты что думаешь насчёт Огудаловой? – пеняет на неё Маша.

Оля томно поводит плечом.

– А ты вообще читала? – Тамара кривит брови и рот.

– В смысле? – Оля ошалело выкатывает на неё глаза. Сигарета зависает на уровне носа. – Что за наезд, Тамара?

– Что за тон? – огрызается Тамара.

– Ты за своим тоном следи, Тамара. Я же тебе не Огудалова. Нашла, на ком злобу сорвать, что ли?

– Жаль, что у тебя так туго с юмором, – цедит Тамара.

– Что ты сказала? – взъелась Оля.

– Я сказала, что мне пора домой, – рявкает Тамара. Она ломится по ступеням сорвать с парапета сумку, но поздно – Маша перехватила.

– Пусти, – Тамара ей.

– Успокойтесь, – Маша в позе миротворца. – Обалдели, что ли? Оля, шуток не понимаешь?

Какая любопытная. Про книгу забыла. Ещё бы, такие страсти. Даже чадо прониклось, заныло. Она коляску закачала с усердием, а сама смотрит. У неё окно посреди режима, час очень тихой свободы, а тут – страсти: рвут на части Ларису Дмитриевну, а той и дела нет; будто можно уязвить её, ненавидящую насилие и содрогающуюся от самого слова «борьба», упрёком в слабоволии; будто злобные судьи способны огорчить её хоть сколько-нибудь сравнимо с неудачей родиться в этой богом забытой глуши; будто дражайший их Паратов нужен был ей не в качестве только лишь билета первого класса из той убогой клетки, в которой теснилась её жаждущая солнца душа (как им объяснишь, что не всякий заставит себя путешествовать зайцем или третьим классом); будто им что-то известно о дилемме «всё или ничего». А она всё смотрит. Как зритель пьесу. С аппетитом. Может быть, это зависть в её взгляде. Или что-то более лёгкое. Мечта?

Зоя дважды лупанула по мячу для коды, сунула его под мышку и поплелась к качелям.

– Попустись уже! – орёт Оля. – Домой она собралась. Дай мне сюда эту сумку, – выдёргивает у Маши из рук.

– Мне пора домой, – толдычит Тамара, а сама украдкой топчет дотлевающие угли своей люти. – Я обещала сегодня пораньше.

– Ты же ещё не расчленила Огудалову – как же ты уйдешь? – издевается Оля. – Давай я тебе помогу! – тут она наклоняется к Маше и, скорчив гримасу, оглушительным шёпотом спрашивает. – Маха, Огудалова – эта же та поэтесса, у которой мужа расстреляли, а сына сослали? А что она написала? А то я вчера алфавит учила и не успела прочитать то, что к уроку задавали.

Маша-миротворец головой вертит, лыбится, по сторонам глазами стреляет, вдруг её осеняет.

– Слушайте, вы у Зойки спросите про Огудалову. Она сейчас быстро всё разрулит. Да? Зоха! Твоё слово: жалеть Огудалову или презирать?

– Это одно и то же, – ворчит Тамара.

– Хорошо: сострадать или презирать?

– Отстаньте от Зои, – гаркает Оля.

– Ну, Зо! – канючит Маша. – Ну, скажи.

– Отстань от ребёнка, – повторяет Оля.

– Понятия не имею, – отвечает Зоя, присаживаясь на качели, и в упор с ухмылкой глядит на Машу. Ставит на колени мяч и потихоньку раскачивается.

– Может, Зойка тоже не читала, – Маша подмигивает Оле. – То есть, не тоже, а просто не читала (что ты уже набычилась)?

Зоя, ухмыляясь, зыркает на любопытную мамашу, мимоходом заметив, что Тамара добралась до своей сумки, взвалила её на плечо и утомлённо закатила глаза при последних Машиных словах.

– Зося, что ты лыбишься? – не отстаёт Маша. – Колись. Эй, ты что, серьёзно не читала?

– Да не гони, я в жизни не поверю, – встревает Оля. – Я думаю, Зойка про Огудалову ещё в детском саду читала.

– Точно, – подхватывает Тамара.

– Да не читала она, – продолжает Маша. – Всё остальное прочла, а Огудалову упустила. Уклоняется от ответа.

– Я фильм смотрела, – отвечает Зоя, раскачавшись, как следует.

Три взгляда вонзаются в неё. Потом Оля с Машей недоверчиво переглядываются. И тут Тамара говорит.

– Блин, я тоже хочу на качельки! Держи! – и швыряет Маше свою сумку.

– Ну вот, собственно, – закончила Маша. – Пока это отдельные случаи, но я вижу, как меня это затягивает. Я очень много думаю об этих детях, об их родителях, много с ними разговариваю: по телефону, по скайпу, при встречах. Мне хочется делить с ними их боль и тревогу, облегчить их страдания. А когда, девочки, удаётся спасти уже безнадёжного, казалось бы, ребёнка, – это такие сильные эмоции, что без слёз их невозможно пережить. Я и Соню к этому стараюсь приучать: она со мной ездит в интернаты, и уже дважды была в онкодиспансере. И Полину буду приобщать, когда она немного подрастёт. А вообще-то у меня есть мечта… основать благотворительную организацию. Это не так уж сложно, в принципе, но нужно много времени. Когда Полька чуть подрастёт, я надеюсь… – Маша умолкла, у неё в глазах закрутился барабан фантазии. Дзинь. Бинго. – Мне кажется, я успокоилась: уже много месяцев не ловлю себя на мысли, что мне чего-то не хватает, что нужно найти способ реализоваться. Ну, так не буду я работать. Ну, так не сделаю карьеры. Ну, так буду домохозяйкой. В конце концов, иметь возможность жить для своей семьи, всецело принадлежать мужу и детям – это классика. Честно говоря, у меня никогда не было особых амбиций насчёт профессии. У мамы – да. Она, не мне вам рассказывать, всегда имела подавляющее влияние на меня, и со стороны могло казаться, будто я ставлю себе большие цели. Но эти цели ставила мама. Я, конечно, заражалась и, кроме того, у меня не было альтернативы. Она – самый близкий для меня человек, – Маша сложила ладони и прислонила к губам. Закрыла глаза и покачала головой. – Слава Богу, что я встретила Серёжу. Он никогда ничего не требовал от меня. Вы понимаете, почему меня так потянуло к нему? Почему я немедленно, с первой минуты знала, что стану его женой.

– Этого я не знала, – облизнулась Лолита. – Что прямо с первой минуты…

Маша подняла плечи и усмехнулась.

– Я, может, и сама не знала. Да и не могла бы отдать себе отчёт, пока не убедилась, что мои чувства взаимны. Но сейчас никакие предрассудки не мешают мне в этом признаться.

– Как вообще у вас с Серёжей? – спросила Лолита с той сладковато-безмятежной улыбкой, с какою интересуются исходом, о котором заведомо известно, что он благополучный.

– Нормально, – кивнула Маша. – Ну, есть свои нюансы.

– Например? – насторожилась Лолита.

Маша вздохнула.

– Вот я вам тут рассказала, как всё замечательно у меня устроилось. И что все мои комплексы – от нереализованных маминых амбиций. А теперь думаю: наверное, не до конца это честно. Всё же мама есть мама. А вот Серёжа… Серёжа такой человек – на первый взгляд, он редкий молчун. А вообще-то он очень любит порассуждать, но лишь когда находит достойного собеседника. Так интересно говорит – я рот открываю. И вот, я понимаю, что всё больше только слушаю его. Сказать какую-то глупость – лучше уж молчать. Короче, я боюсь, как бы ему не надоели эти монологи. Я стараюсь делать всё, чтобы ему было комфортно, чтобы он был счастлив, но иногда вижу, что он как бы томится, и, – Маша потупила взгляд. – В отдельные моменты он не пускает меня к себе. Нет, Серёжа никогда не грубит, никогда не говорит мне, мол, оставь меня в покое, он очень внимателен всегда. Действительно. Но бывают случаи, когда он закрыт от меня. Не знаю, нормально это или нет.

– Это нормально, – заявила Лолита. – Естественно, у него есть свой мир… Было бы хуже наоборот.

– Вот и я думаю, что дую на холодное – приободрённо продолжила Маша.

– Я бы сказала, на лёд, – авторитетно кивнула Лолита, вытягивая шею и вместе со всеми заглядывая в прихожую, где грякнула входная дверь.

– Кто там? – зашептала Зоя, которой арочный откос ограничивал обзор.

– Ни с места – полиция! Руки за голову! – насмешливо рявкнула Тамара.

– Похоже, некто лёгкий на помине, – сказала Лолита.

– Это Серёжа? – спросила Зоя и стала нервно озираться, проверяя, ничего ли не вытаскивала из своей сумки. Убедившись, что готова на выход в любую секунду, она схватила вилку и принялась вычищать тарелку от остатков пищи. Набив полный рот и суматошно жуя, она подняла голову и встретила невозмутимый, который был бы ироническим, не будь он таким серьёзным, и был бы испепеляющим, не будь таким благосклонным, взгляд Тамары.

– Вот наша Лолита, – Маша, сияя, подвела мужа к столу. Лолита, глядя на него снизу вверх с ясной улыбкой, водила глазами по его напряжённо подтянутому красивому лицу с осинёнными пробивающейся щетиной щеками и подбородком.

– Тамара. Зоя.

– Я помню, – Серёжа кивнул Тамаре и перевёл ищущий взгляд на плиту.

– А Зою?

– И Зою, естественно, – Серёжа сдержанно кивнул в сторону Зои.

– Хорошо, котёнок, – засуетилась Маша, оказавшись возле плиты. – Прими душ, переодевайся и давай кушать. Я уже подогреваю.

– Только без подробностей, – ровным голосом попросил Серёжа и ушёл.

– Ничего себе он у тебя, – восхищённо нахмурилась Лолита, пока Маша воспламеняла плиту и жонглировала тарелками. – В жизни намного симпатичнее, чем на фотографиях.

– Да, – подтвердила Зоя. – Красивый парень.

– Такой, знаешь, – Лолита возвысила руку, подбирая слово. – Породистый. И серьёзный. Серьёзный – на сто процентов, – Лолита рассмеялась.

– У него очень строгий взгляд, – вставила Зоя.

– Скорее напряжённый, чем строгий, – сказала Тамара. – Он чем-то озабочен.

– Весь затурканный, – вздохнула Маша, присаживаясь за стол. – На работе устаёт. Домой придёт – в Интернет, новости читать. Он очень переживает.

– Ещё бы, – сказала Тамара.

– Он такой, что называется, мужественный, – словно не слыша их, продолжала Лолита.

– А ты всё не успокоишься, – Маша польщённо засмеялась.

– Такие мужчины сразу все женские взгляды собирают. Что-то в них есть (спокойствие? уверенность?): смотришь и сразу понимаешь – вот какому надо быть женой.

Маша мечтательно улыбнулась.

– А показать бы тебе его, когда ты рыдала из-за Донова, – звонко проговорила Тамара.

Все трое перевели на неё взгляды.

– Ты это помнишь? – продолжала Тамара с меланхоличной ухмылкой. – Безутешно: он меня не любит, жизнь кончена. Я ей: да вытри сопли, в сто раз лучше себе найдёшь. А она: мне никто не нужен, жизнь кончена.

– Ладно, ладно, – смутилась Маша. – Из-за Донова кто только не рыдал тогда. Даже Олька в него была влюблена.

– Была, – призналась Лолита. – Правда, недолго.

– Я не рыдала, – возразила Тамара.

– Естественно, он же в тебя был влюблён, – воскликнула Маша.

– Ничего подобного, – Тамара категорично качнула головой. – Зоя ему нравилась. Безответно.

Лолита бросила короткий взгляд на Зою.

– Знаки внимания он тебе оказывал, – урезонила её Маша.

– Это чтобы Зою позлить, – Тамара насмешливо покосилась на Зою, которая с отсутствующим видом раздавливала крошки на скатерти.

– Не сложновата ли интрига для подростка? – усомнилась Маша.

– Не для этого, – убеждённо возразила Тамара. – Там всё с такими переподвыпертами, – Тамара скрестила растопыренные кисти. – В этой голове.

– Тебе виднее, – согласилась Маша и добавила глумливо. – Ты с ним ближе всех была знакома.

– Не так уж близко, – парировала Тамара. – Но достаточно, чтобы раскусить этот типаж. Такой себе покоритель подростковых сердец. В молодости такие многим нравятся: чтобы был горячий, мутный и непременно псих. Потом мозгов наживаешь, конечно, и уже понимаешь, что для жизни другое требуется. Но тогда – ничего удивительного, что я, как все, на него повелась. Мне, конечно, хотелось верить, что это взаимно – когда он ко мне заезжал. Но меня-то не обманешь. Я быстро просекла, что это напоказ, пару раз увидевшись с ним наедине: у меня было ощущение, что я в театре и смотрю пьесу.

– Ты меня сейчас просто ошарашила, – сглотнула Маша. – Такие подробности выясняются. Я-то была уверена, что у вас была любовь.

Тамара хмыкнула и с широкой улыбкой посмотрела на Машу.

– И то, что он на Зою запал, я тоже почти сразу поняла. Никто этого не выкупал, кроме меня.

– Какие страсти, – поразилась Маша, переглядываясь с сосредоточившейся Лолитой. – И что, ты ему это предъявила?

– Конечно, но он съехал с темы. Тем самым подтвердилось. Н-да, интересно, до чего он дожился. Подожди, – Тамарино лицо осинённо вытянулось. Она метнула вопросительный взгляд на Зою. – Подожди, ты же с ним… Это же твой… Вы же с Доновым всё ещё общаетесь?

Зоя заторможенно кивнула.

– Серьёзно? – Маша загорелась. – Вы с ним…?

– Мы приятели, – поспешно созналась Зоя. – Иногда видимся, а так, в основном, в сети.

– Так расскажи же нам, – потребовала Маша. – Что он там?

– … Он окончил художественное училище. Потом философский факультет…

– Философский? И чем же он занимается?

– Сейчас он нигде не работает, – помедлив, сказала Зоя. – А занимается он сотней разных дел. Одно надоедает – принимается за следующее.

– А на что же он живёт? – ужаснулась Маша.

– На роялти.

– Он что-то запатентовал? – увлечённо спросила Тамара.

– Да. Он изобрёл прибор для ловли насекомых в труднодоступных местах. Заказал патент ради шутки, а штуковина стала пользоваться спросом у туристов и дачников, а потом за границу продали ноу-хау, так что Петя сорвал небольшой куш. В понимании многих это копейки, но ему хватает. От случая к случаю он продаёт картины. Например, пару месяцев назад ему понадобилось пианино, он продал четыре картины местным арт дилерам.

– Он не женат? – спросила Лолита.

Зоя покачала головой.

– Естественно, – вставила Маша. – Ну, а в целом как? Как он выглядит?

– Нормально, – Зоя пожала плечами.

– Ну, у него есть какие-то цели? Семья, там? Работа человеческая?

– Этого я не знаю, – Зоя поджала губы. – Он такой человек… спонтанный. Я не удивлюсь, если завтра он заявится с обручальным кольцом, и равно если будет балагурить до старости. А вообще, он производит впечатление очень довольного человека.

– Значит, как был психом, так и остался, – подытожила Тамара. – По женской части по-прежнему отказа не знает?

Зоя вздрогнула от собственного смешка и выразительно кивнула.

– А у вас с ним какие отношения? – вкрадчиво вмешалась Лолита.

– Хорошие, – возбуждённо хохотнула Зоя.

– Расскажи нам!

– Да нечего рассказывать. Ну, общаемся…

– Как близко?

Зоя поколебалась.

– Достаточно, чтобы сказать, что мы друзья. Приятели, скорее. Ну, друзья – приятели: где здесь грань.

– А Тамара не верит в дружбу между мужчиной и женщиной, – провокационно заявила Лолита. – Правда, Тамара?

– Не так категорично, как раньше, – снисходительно отозвалась Тамара.

– Ты же сама сказала, что Донову Зоя нравилась. Все предпосылки, – настаивала Лолита.

– Ну, согласись, что всё-таки не все.

Лолита умолкла, сверля Зою неудовлетворённым взглядом.

– Ты говорила о нём с гордостью, – констатировала она.

– Так и есть, – охотно признала Зоя и, приподняв брови, улыбнулась.

Солнце на бронзовых коленях. Волоски блестят, тонкие, белёсые. Муха среди них, как воздушный змей в колосьях пшеницы. Крылья переливаются. Сосредоточенно натирает смычки лапок. Взмах. Пацанский запах. Рука проходит рядом с её коленом, сгоняя муху. Чужая рука. Ещё более загорелая, чем колено. Ложится на чужой лоб сцарапать с него какую-то мошкару. Чужие губы кривятся в неосознанном пренебрежении к собственным прошлым и будущим подвигам. Такие непривычно крупные. Такие ничейные.

– Зачем ты её согнал? – Зоин голос, нравоучительно-дружелюбно-интересующийся. Как у маленькой девочки, которая спрашивает отца, зачем удочке требуется грузило. Умилительный и раздражающий.

Он. Косится сверху вниз, не поворачивая головы и прищурившись. Глаза выглядывают из карманов век: сами видят, но не показываются. Ресницы втрастопырку. Моргает. Смотрит непроницаемо.

– Укусит, – отвечает.

– Ты думаешь? – ужас, но разве мухи кусаются?

Фыркает со смешком, глаза включаются, сканируют, мерцают при сканировании. Глаза шамана – никаких тебе «ждите, процесс считывания мыслей выполнен на 68 процентов» или «зонд погружён, нажмите „разрешить“ для отбора грёзоматериала» – месят аналитическое тесто, сдобряя мантрами. Видит всё и потом воспроизводит, аранжированное на свой лад, выпячивает чужое считанное. Мухи, много мух, наэлектризованные волосы, ток зигзагами промежду них, разбухшие поры. Редко-редко освежающий порыв ветра. Передние лапки, цепляющиеся за волоски. Крылья, переливающиеся всеми цветами радуги.

– А ты думала, она прилетела, чтобы почухать тебя?

Донов. Его фамилия Донов. Из пятого-Вэ. Точно? В смысле, а как он выглядит? С острыми ушами. Но у того, вроде бы, не было… Это наверняка он. Донов. Зоя. Зоя Донова, пятый-Бэ. А Донов из пятого-Вэ – это ваш?…

Второй этаж. Коридор. Каменный пол. Батарея под каждым подоконником. Окна напротив каждой двери. Дверь в класс. Свеже покрашенная стена. Дверь в класс. Потолок. Свежая побелка. Дверь в класс. Медленнее. Стенгазета ко дню учителя. Слюнявые стишки. Групповые фотографии. Мерзкий почерк редактора. Изнасиловавшего высохший маркер, чтобы название смотрелось ярче. Дверь в класс. Длинный коридор второго этажа позади. Его до сих пор нет. Неужели ему интересны проповеди географички? Неужели ему не захотелось под любым предлогом вырваться из этой семинарии? Будь это Охрана жизни или Музыка, было бы понятно, что он занят морским боем или клабаром, но гейографиня не допускает полного беспредела. Правда, записки, если передавать по низу с внимающим лицом, чаще всего проходят. Кому он может писать? Пятый-Вэ – это… Лиза Гусева. Алёна Мирошниченко. Ещё, допустим, Катя Гуляк. Остальные уродины. Ах, ещё Юля Вдовенко. И Лена Кудрявцева. И вторая Катя… как её… Он может писать записки весь урок любой из них. Или каждой. А вдруг у них интересная тема? Флора Курильского архипелага? Дверь, дверь, последняя. А вдруг у него вообще другой урок? Ведь сегодня четверг? Лестница. Голубые перила. Каменные ступени. Широкие, невысокие. Удобные ступени. Третий этаж. А вдруг… Коридор третьего этажа. Дверь в класс. Слишком быстро дверь в следующий. Нельзя так торопиться. А вдруг, по закону подлости, именно в этот момент… А вдруг, понадобится журнал. Это на третьем в учительской. А если выйдет сейчас, успеет исчезнуть… Он быстро ходит. Площадка перед лестницей, скорее вниз. Спускаться намного прикольней, чем подниматься. Вприпрыжку. Хроменькая припрыжка. Тыг-дыг, пауза на взлёт, тыг-дыг – приземление. Жаль, что по лестнице нельзя спускаться в обе стороны, или выбирать, когда подниматься, а когда спускаться. Это можно было бы, если управлять направлением гравитации… Но если бы так, всё было бы… Нет, всех последствий не вообразить. Даже малой доли последствий не вообразить. Например, всем пришлось бы побриться наголо, иначе волосы стояли бы дыбом? Был какой-то глупый фильм про соединённые планеты с разной гравитацией. И что там было – не вспомнить. Лестничная площадка на втором этаже. Расписание. Четверг. Пятый-Вэ. Математика, физкультура, география. География – однозначно. А вдруг… она заболела, и у них замена… Второй этаж. Длинный-длинный коридор впереди. Посреди коридора створка двери плавно движется к стене, касается её негрубо и почтительно отступает на полшага. Сосредоточенный профиль под лохматой гривой вырывается из сонмища пятого-А. Дверь за ним закрывается. Поворачивает безразмерную свою башку, замечает и машет Зое рукой. Потом чешет в туалет. Костя Арбузов. Симпатичный парень.