Подразумевались язвительные комментарии, что автор не юный писатель, а физик второй молодости. Да и блокнот был не бумажным – его заменяла папка на жестком диске, куда сваливались заметки, миниатюры и даже мысли. Многие мысли, как оказалось, были высказаны задолго до начала нашей эры. Автор сначала смутился, но быстро выяснил, что об этом не все догадываются.

– Отлично! – сказал внутренний голос. – Тогда собирай книгу.

– Зачем? – спросил автор.

– Сам прочитаешь, когда придет третья молодость. Это поможет критично оценивать написанное и отучиться публиковать черновики.

Так мы и договорились.

***

Автор и Минздрав предупреждают, что в книге присутствуют страницы, где герои пьют пиво и курят. Чтение этих страниц опасно для вашего здоровья.

Лягушки в пруду

Так тебе и надо

Говорят, что хорошие писатели должны от чего-нибудь страдать.

«Страдать надо, молодой человек, страдать, прежде чем писать», – говорил Достоевский молодому Мережковскому.

Ведь глупо писать, что ты хорошо пообедал, съездил к любовнице, а вечером с друзьями пил пиво и ругал правительство. Кого этим проймешь?

Совсем другое дело, если с трудом наскреб денег на сосиску с булочкой, потом узнал, что любовница тебя бросила, а все друзья вышли в князья и знать тебя не хотят.

– Так тебе и надо, – шепчут читатели, перелистывая страницы.

Лягушки в пруду

Процесс редактирования напоминает подготовку к экзаменам. После каждой страницы

вспоминаются важные и срочные дела: выпить чаю, досмотреть сериал, постричь кусты,

найти пропавшую авторучку, перечитать о бравом солдате Швейке…

Редактор, просмотревший рукопись, отметил, что надо выбросить, что изменить, что расширить.

– Со стороны виднее, – говорят мне.

Это так. Читая свои тексты, трудно убить в себе автора. Автор помнит, что вот это эссе писалось, когда на улице шел мокрый снег, а миниатюры рождались под ночной концерт лягушек в пруду. Ты вспоминаешь лягушек и жалеешь, что они исчезнут вместе с выброшенными строчками.

Рассказ

Однажды я написал рассказ.

– Много прилагательных, – сказали мне.

Убрал.

– Да и наречия лишние.

Убрал.

– Вот еще тут…

Убрал. Осталось одно заглавие.

– Хорошо-то как! – сказали мне.

Краткость

Вдруг понял, почему могу писать только кратко. Мне обрезал крылья журнал «Доклады Академии наук», куда я, еще дипломником, отправил свою первую статью. Меня заставили десять страниц текста ужать до трех.

– Ведь будет непонятно! – сопротивлялся я.

– Нам наступают на пятки, сейчас скорость важнее! – учили меня.

– Запомни, – добавляли учителя. – Короткие статьи читают, а длинные только просматривают.

Накапливаемая внезапность

Что-то пришло внезапно? Это неправильно. Все имеет историю. Внезапно мы осознаем момент, когда количество уже перешло в качество.

Иногда ко мне приходили замечательные мысли. Казалось, в самый неподходящий момент. Переходишь улицу на красный свет и вдруг осознаешь, что влюблен в женщину, на которую год не обращал внимания. Или стоишь в очереди за борщом в столовой, и тут озарение – все сделанное в лаборатории за последний месяц надо выкинуть. Или идешь веселый, энергичный, ловишь равнодушный женский взгляд и внезапно с болью понимаешь, что тебе уже не двадцать и даже не тридцать.

До этого работало подсознание. Часть мыслей была о реальном мире, а другая накапливала всякие виртуальные гадости или радости. А потом реальный мир соединился с виртуальным, и пришла та самая внезапность.

Садишься писать рассказ, проходит вечер, второй, третий, а потом вдруг понимаешь, что рассказ не идет. Вроде и герои начали жить, и события произошли, но все это неинтересно, как неинтересна жизнь соседа-пенсионера, смотрящего целый день Первый канал ТВ.

Музы тоже приходят и уходят внезапно. Теперь я знаю, где они были, когда я сидел за компьютером, мучительно пытаясь складывать слова в предложения. Они прятались в подсознании и вели там свою разгульную музовую жизнь, не желая делиться со мной своими находками.

Музы нужны даже для фотосъемки. Иногда проснешься утром, глянешь в окно на серый дождь, и сразу куча идей, как передать грусть и слякоть, заполнивших мир. А на следующий день за окном солнце, краски, сплошная радость жизни. Берешь в руки камеру, идешь по улице и не видишь кадра.

Что это? Почему внезапно все погасло? А потому, что в этот момент из подсознания внезапно вылезли другие проблемы: завтра к зубному врачу, не идет проект на работе, забыл, кто такая Семирамида, откуда взялось выражение «врет как сивый мерин» и кем приходилась Петру Первому Анна Иоанновна.

Что же… бывает и так. Бороться с этим трудно, да и надо ли? Проще сходить к стоматологу, закончить проект, узнать про Семирамиду и древнюю Ассирию, а лишь потом выйти с фотокамерой на улицу или сесть за компьютер, решительно забыв про неоконченный рассказ.

Повторения

Каждый пишущий знает, как сложно бороться с повторениями.

Мы не компьютеры, мы забываем. Или чем-то так переполнены, что поневоле везде расплескиваем одни и те же воспоминания.

Однажды мой виртуальный друг Сергей Еремин провел анализ всего, что я написал. Читая, он устал от моих вечерних электричек и платонической любви.

Я хотел написать, что не виноват – ведь моя молодость прошла в электричках.

Но вовремя остановился. Мало ли у кого где что прошло. Читателю это знать не обязательно.

Я вполне мог бы написать, что дело было в самолете.

Приземляется самолет в городе Мытищи, входит загадочная женщина. В салоне сразу запахло французскими духами. Все пассажиры моментально забыли, что из разбитого иллюминатора тянет сыростью и туманом.

– На платформе Тарасовка самолет приземлится? – спрашивает незнакомка.

– Да, – говорю я, не отрывая глаз от ее красивой дубленки. – Только там темно и страшно. Я вас провожу от аэродрома домой.

– Спасибо, – улыбается незнакомка, и мы взлетаем.

На темной, заснеженной улице пытаюсь узнать номер ее телефона.

– Зачем? – спрашивает незнакомка.

– Буду звонить и приставать. Иначе, через много лет меня обругают, что слишком часто общался с женщинами платонически.

– Со мной вы не будете общаться платонически?

– Никогда! Иначе, будущим поколениям будет неинтересно.

Она диктует телефон и интересуется, есть ли у меня квартира. Квартиры у меня нет.

– Студент, что ли?

Удрученно киваю.

– Учись, студент! – смеется незнакомка. – Подрастешь – позвони!

И тут рассказ надо оборвать, чтобы сохранить интригу. Электрички в сюжете нет, но элементы платонической любви остались. Никак без нее не получается.

Еще я люблю и повторяю слово «диван».

Мне даже пишут, что мои тексты – непереносимый гимн дивану.

А что делать?

Жизнь моя около дивана или на нем. Работа – это перемещение от дивана к компьютеру.

На диване рождаются мысли. Около компьютера рождаются слова. Выкинь диван – останутся одни слова.

Писать слова умеет каждый. И пишет.

Я читаю и сразу понимаю, где был диван, а где только стул у компьютера.

Так что без дивана и платонической любви никак нельзя.

Нет мистики

– От тебя уйдут все читатели! Ты стал скучен и рационален. Люди устали от реальности, они хотят читать о мистике, волшебстве и неведомых силах. А ты все сводишь к теории вероятностей.

– Эта теория достаточно мистическая.

– Глупости, это просто обман наивных. Желательно написать, например, как неведомая сила поднимает тебя по утрам и заставляет ехать на работу. На улице дождь, ветер, в машине красивые женщины поют о любви, а ты несешься как оголтелый, подгоняемый чем-то волшебно-непознанным.

– Понял. Надо описать рабочий день, нагнетая мистику и трепет эфира от летающих призраков, управляемых неведомой силой. В конце – разоблачение всей этой магии.

Неведомая сила окажется просто ожиданием зарплаты по пятницам.

Второй аккорд

Несчастен, кто берет аккорд и думает,

Каким будет второй.

– Ольга Седакова

Люди работают с числами.

Даже политики: сколько у тебя врагов и союзников, что будет с экономикой, если подпишешь эту бумагу?

Про физиков, инженеров, программистов и даже биологов я умолчу.

Это несчастные люди, если верить Седаковой. После каждого числа им надо думать о следующем.

Но с числами работают не все.

Однажды к нам пришел знакомый художник и стал рисовать над детской кроваткой кролика из «Алисы в стране чудес».

– А что будет вокруг кролика? – спросил я.

– Пока не знаю, – сказал художник.

Вы наблюдали за умелыми танцорами?

Они не представляют, что сделает их тело через секунду. Они просто купаются в музыке. Как пловец в волнах.

А как работают писатели? Даже те, кто любит составлять план рассказа или повести.

Через три страницы их герои живут самостоятельно.

– К черту этот план! Кто мог догадаться, что он ее разлюбит и уволится с работы?

Поэт, если он не пишет политические стихи, вообще начинает с первой строчки, ритмического импульса. Если нравится, дальше все летит.

А если не летит?

Тогда Ольга права. Если думаешь о втором аккорде, ты несчастен. Каждая строка – мука. В следующий абзац вообще страшно заглядывать.

Значит, сегодня не твой день.

Тогда лучше пойти на кухню, пожарить мясо, открыть бутылку вина, сесть за стол и подумать, с чего начать: пропылесосить квартиру или починить дверной замок.

Триптих

У испанского художника Хуана Миро есть замечательный триптих. На голубом фоне черные пятна и красные полосы. Число пятен уменьшается с ростом номера картин триптиха. Все это «дышит холодным трансцендентализмом». Люди стоят на коленях перед этим шедевром. Идея и в самом деле потрясающая. Я решил попробовать написать триптих миниатюр, отдавая должное автору идеи.

1. Вечернее небо расколол рев истребителя. С веток засохшей акации с шумом поднялась стая ворон, добавив хаос в спокойный вечер.

2. Улетел истребитель, вороны долго не могли успокоиться – теперь они были возбуждены своими же криками.

3. – Ша! – каркнул вожак стаи. – Теперь мы снова самые сильные и умные!

Вороны обрадовались и уселись на свои ветки.

Склоняясь в почтении

Дорогие филологи, литературоведы, журналисты и писатели!

Без малейшей иронии и стёба я снимаю шляпу и склоняюсь перед вами в неописуемом почтении.

Если бы президентом был я, то мой первый указ был бы простым: всем, кто окончил без троек факультеты филологии или журналистики, выдавать немалое ежемесячное пособие до конца жизни.

Ибо такие головы надо беречь и размножать, совершенствуя государственный генофонд.

Технарем может стать каждый. Аристотелева логика заложена в нашем сознании с рождения. Всем понятно, что если у тебя столько же яблок, как у Васи, а у Васи столько же яблок, как у Пети, то у тебя и Пети одинаковое количество яблок.

В литературе не так.

Если ты любишь Нину, а Нина любит Сашу, это не означает, что ты любишь Сашу.

Если ты нашел 300 рублей и хочешь разделить их поровну с двумя приятелями, то думаете, надо по сто рублей каждому? «Нет! – говорит г-жа Простакова – Врет он, друг мой сердечный. Нашел деньги – ни с кем не делись. Все себе возьми, Митрофанушка. Не учись этой дурацкой науке».

Ладно, это не только литература, но и жизнь. Это еще можно освоить по книге «Теория жизни для чайников», которую мы читаем каждый день.

Но какой надо иметь ум, чтобы с ходу понять фразу, написанную Юрием Лотманом:

Повторяемость равнозначна эквивалентности, возникающей на основе отношения неполного равенства, – при наличии уровня (уровней), на котором элементы равны, и уровня (уровней), на котором равенства нет.

Авторитетно заявляю, что квантовая электродинамика проще.

Однажды, в период кризиса среднего возраста, я захотел поступить в Литературный институт. Но ангел-хранитель и чертенок за плечами, отговорили. Спасибо вам, мои друзья. Это был бы сплошной позор, переходящий в неизлечимую депрессию.

Я сегодня одолел книгу Лотмана «Структура художественного текста». Подозреваю, что все писатели и журналисты, изучавшие теорию литературы, были вынуждены ее прочесть.

Прочесть несложно. Но как все это запомнить и сдать экзамен?

Я знаком с теорией Колмогорова, а энтропия текстов – это мой повседневный инструмент. Думал, что все это понимаю. Сейчас, прочитав об этом у Лотмана, я понял, что заблуждался. Про теорию Лобачевского, описанную в этой книге, я умолчу.

Хорошо, эти страницы можно пропустить. Но и оставшиеся мне были недоступны. Мозги у меня не на то заточены. Поэтому повторюсь: «Дорогие филологи, журналисты и писатели! Вы умницы и вас надо беречь!»

Я много узнал нового. Теперь понимаю, чем фабула отличается от сюжета и могу сказать, что строчки:

Как по нашему по саду все летает белый пух —

Хуже нету той досады, когда милый любит двух,

связываются в форме простого примыкания.

Но больше всего меня порадовала фраза в последней главе: «Художественный текст – это не просто реализация структурных норм, но и их нарушение». Это бальзам на израненное сердце юного графомана.

Что дало мне это чтение? Повысилась гибкость ума, улучшилась память, выросла способность мгновенного поиска смысла в длинных фразах с учеными словами. Да еще, пожалуй, выросло желание прочитать ненаписанную книгу «Теория литературы для физиков».

Может кто-нибудь напишет, а?

Только, пожалуйста, без энтропии и теории Лобачевского.

Муза на столе

День выдался жарким и душным. Вечером на западе появилась грозовая туча, обещавшая сменить духоту на сырость. Я сидел за компьютером, пытаясь не думать о туче. Вдруг в воздухе что-то прошелестело. На край стола уселась Муза, болтая загорелыми ногами.

– Привет! И где тебя носило?

– Работы много: у всех то кризис мировой, то зарплата маленькая, то тупик творческий, то настроение плохое.

– Тупик творческий – звучит красиво. Я зашел в тупик, оказавшийся творческим! Это лучше, чем творческий тупик.

– Давай к делу, у тебя проблемы?

– У меня вопрос: как писать, чтобы сделать мир лучше?

– У тебя не получится. Еще Камю сказал, что мир изменится от твоих мыслей только если эти мысли изменят тебя. А ты меняться не собираешься. Лучше создавай свой мир, где всем будет уютно и спокойно.

– Тихое болото среди лесного пожара?

– Ага, болото с надеждой и мечтами, что хоть где-то мир не сошел с ума. Болото, где исполняются простые желания. Пиши про эти желания – это всегда будет казаться правдой и истиной. Все другое приводит в ярость.

– А это кто сказал?

– Андре Моруа.

– А что Моруа про телевизор сказал? Там болото не показывают.

– Моруа его не смотрел. Он знал, что несчастны люди, зависящие от чужого мнения и событий внешнего мира.

– Моруа отстал от жизни, сейчас все наоборот. Где он находил счастье? В любви?

– Вроде да. Он писал, что время, проведенное с женщиной, нельзя считать потерянным. И перестань пялиться на мои ноги – я на работе. Продиктовать?

– Слушаю.

«День выдался жарким и душным», – сказала Муза.

Я начал стучать по клавишам.

Из записной книжки – 1

Научпоп

Девиз авторов научно-популярной литературы: «Какой научпоп, такой научприход».

Зацикленность

Люди, зацикленные на политике, видят скрытый смысл даже во фразе «над морем догорал закат». Так им и надо, тем, кто за морем. Мало того, что у них закат, так он еще и догорает.

Герои

Лежу на диване, вспоминаю недавно прочитанные книги. Не нахожу ни одного положительного героя. Давно я не читал книг «для детей и юношества».

Между строк

Писатель мастерски писал между строк. Но никогда не подозревал об этом!

Печальные абзацы

Иногда без всяких причин наваливается тоска. Нет причин – нет слов. Описать это трудно. Что тогда делать писателям? Наверное, надо оставлять в книге пустые страницы, куда вдумчивый читатель будет мысленно вставлять печальные абзацы своей жизни.

Какими должны быть музы

Музы должны быть легкомысленными женщинами. Иначе тянет написать нечто эпохально-фундаментальное, что никто никогда не прочитает.

Мысли и слова

У писателя должны быть свои мысли и умение их спрятать среди слов.

Ревность

Литературная ревность – когда твой любимый читатель начинает читать других и хвалить их так же, как хвалил тебя.

Чтение

Глупо пытаться запомнить все прочитанное. Все равно запомнится только то, что ты знал раньше или что тебе нужно сегодня, или то, о чем ты думал в последнее время.

Снял сапоги

Александр Генис в своей книге о Довлатове написал, что Горький запрещал молодым авторам писать «снял сапоги», потому что это уже было до них сказано.

Сделал поиск на сайте Проза.ру. Оказалось, что слова «снял сапоги» написали 4000 авторов.

Горького на них нет!

Красивые обои

Если текст с заковыристым слогом, неожиданными метафорами, то мысли там не обязательны. Ведь бывают красивые обои на стенах.

Физики и лирики

Физикам хорошо – вывел формулу, проверил ее в эксперименте и дело сделано. Все объективно, чужие мнения только восторженные или справедливо-критические. Результаты не зависят от моды и настроений политиков. Ты готов обсуждать свои формулы с коллегами-профессионалами. От этого только польза для дела, новые идеи и трепет в душе, заставляющий работать мозг.

А лирикам живется несладко. Стихи кому-то нравятся, кому-то не нравятся. Для кого-то мало лирики, для кого-то мало пафоса. Рифмы избиты для одного, свежи для другого.

Картины художников или слишком реалистичны, или непонятны. Что ты хотел сказать? Вот это? Так это уже сказано другими мастерами. Где поток свежих идей, где находки, от который сохнет в горле и горит душа?

Ты фотограф? Твои снимки слишком стандартны. Все это уже было. А этот, говоришь, нестандартный? Тут ты нарушил все правила композиции и света. Читай учебники, покупай альбомы мастеров, учись.

Написал роман? Ну и что ты несешь нового утомленному чтением человечеству? Я не вижу твоих героев, они бестелесны. Такое чувство, что кроме головы у них ничего нет. Какой рост у твоей героини? Похожа на Сикстинскую мадонну? Такая же толстая и испуганная? Не мог твой герой такую полюбить, я похож на него, я знаю. Ты бы лучше снег перед домом почистил, чем графоманией заниматься.

Говорят, что лирики любят выпивать и ведут беспорядочную половую жизнь. Не осуждайте их, работа у них тяжелая, нервная. Хоть как-то надо урывать кусочек счастья.

Муки и музы

Усталый писатель Глыба сидел за обеденным столом и думал о новом романе. За окном кружила вечерняя метель, от порывов ветра дрожали стекла. Это мешало Глыбе сосредоточиться на винегрете и запотевшей стопке.

– В такую погоду можно писать только под диктовку, – наконец сформулировал писатель свою мысль. – И где эти музы шляются?

Тут в воздухе зашелестело, запахло цветочными духами и свежим снегом. Глыба встряхнул головой, зажмурил глаза, потом открыл и увидел за столом трех молодых женщин в старомодных длинных белых платьях с рукавами-фонариками. Одна их них сбегала на кухню, принесла три стопки, разлила водку и все трое быстренько выпили.

– Закусывайте, – писатель придвинул к ним тарелку с винегретом.

– Мы торопимся, – сказала брюнетка, сидящая ближе всего к писателю. – Какие у тебя проблемы?

– Роман, вот… – начал Глыба.

– О чем? – уточнила брюнетка.

– О любви…

– Очень оригинально! – восхитилась брюнетка. – Эрата, это по твоей части.

Эрата, крупная блондинка с полными руками и строгим лицом, на секунду задумалась.

– Да уж… – сказала она. – Я сегодня уже три романа придумала. Вот разве что… Он и она встретились, стали жить вместе. Потом она стала замечать, что во время ее монологов он ее не слушает, а придумывает свой монолог, никак не связанный с тем, что говорит она. Так начался конец их любви.

– Фигня все это! – пожал плечами писатель Глыба. – Женские штучки, я так мелко не пишу. Мне нужен социально-экономический фон и серьезные проблемы.

– Тогда это к Каллиопе, – предложила Эрата.

Каллиопой оказалась брюнетка, которая торопилась больше всех. Она сверкнула черными глазами и предложила, что героя уволили с работы и он, весь такой разочарованный, вступил в какую-то партию, чтобы бороться с властью. А героиня была пленена его пламенными речами и мечтала научиться говорить, как ее любимый.

– Фигня все это! – снова повторил Глыба. – Увлеченность политикой убьет всю лирику.

– Лирика – это по твоей части, Эвтерпа, – брюнетка обратилась к третьей музе, норовившей втихомолку наполнить стопку еще раз.

Эвтерпа, поняв, что скрыть ничего не удастся, налила всем по стопке, не дожидаясь тоста быстренько выпила, вытерла губы и сказала:

– Элементарно! Когда они осознали свою любовь, то сразу разочаровались в политике, продали московские квартиры и уехали в Индию, чтобы жить на берегу океана. Любовь не бывает долгой, если нет совместных увлечений – поэтому они стали изучать йогу и тибетскую медицину. По вечерам они сидели на пляже в позе лотос и медитировали, любуясь волшебными закатами.

– Ну да! – обрадовалась Эрата. – А после медитации они разговаривали, и вот ту она начала понимать, что он любит себя больше чем ее.

– Все, писатель, – сказала Каллиопа, – роман готов, мы полетели, зови, если что.

– Стоп! – поднял руку Глыба. – А чем все закончится?

– Разводом и разбитыми корытами, – вздохнула Эрата.

– Их партия на выборах не наберет и одного процента голосов, – уверенно молвила Каллиопа.

– Начнется сезон дождей, прохудится крыша хижины, у них украдут деньги и они, забыв про развод, снова будут вместе, чтобы преодолевать трудности, – сказал Эвтерпа.

В окно ударил снежный заряд, писатель вздрогнул, посмотрел на темное стекло, задумался, а когда вернулся в реальность, то за столом кроме него уже никого не было.

– Сложно все это, – сказал он сам себе. – И длинно как-то. Вот напишу, что они любили друг друга, а когда потратили все деньги, то любовь закончилась. Это просто и жизненно.

Прошла минута, в комнату ворвались свистящие звуки ветра и еле слышные женские голоса.

– Вот козел! – сказал первый голос. – Только время потеряли. Может ему и правда надо диктовать?

– Перетопчется! – возразил второй голос. – Мы свою работу сделали, в отчет занесем, на Парнасе будут довольны.

– Зря я у него винегрет не попробовала, – грустно сказал третий голос. – А сюжет, который он предложил, и правда жизненный. Вот представьте: мы к нему прилетели, а стол пустой. Мы голодные, злые, трезвые – какая тут любовь?

Чужие правила

Ты ощущаешь могущество, когда не знаешь правил. Ты – царь, если создаешь правила, а не следуешь чужим.

Выходя на улицу, ты подчиняешься уголовному и гражданскому кодексам. Есть еще скрижали общественного мнения и немного личной совести, мешающей чувствовать себя царем.

Эти правила относятся к телу. Сознание свободно. Мысленно ты расправляешься с врагами, защищаешь обиженных, обладаешь всеми красивыми женщинами, пренебрегаешь суетой повседневности и умеешь радоваться мелочам. У тебя свои правила, царские. Никто не может их нарушить, сказать «нет» и даже выразить малейшее сомнение.

Ты, свободный и великодушный, садишься за стол и пытаешься рассказать о замечательном мире, где ты царь, главный судья и мудрец. В твоем распоряжении миллионы слов, готовых сложиться в мудрости – свод законов и правил этого мира.

Но что это? Почему на пути словесного потока стоит плотина и только маленький ручеек течет по обводному канальчику? Свобода мыслей не переносится на бумагу. Хорошо, смиримся. Бурному потоку мешают кодексы и общественное мнение. И еще понимание, что слова на бумаге имеют ценность, если их читают другие. А эти «другие» не хотят читать, что не пропустили скрижали. А если и хотят, то их не пустят те, кто начертал на скрижалях правила. А если пропустят из-за рассеянности или усталости, то внизу по течению стоит толпа с ржавыми топорами и с ведрами полными дерьма, готовая растерзать любое случайно просочившееся слово.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3

Полная версия

Накапливаемая внезапность

Другие книги автора