Я – твои ДНК-ангелы, детка!

…и я путаюсь с моей фантазийной Марией матерью божьей и первоначалом и точкой отсчета в пустынной земле сложенной изо льда и пепла и я ставлю знак равенства между этим фактом и 25 километрами дождя и асфальта но уже с поправкой на десятилетие, в котором нас не оказалось. Серые гончие, бегущие следом за солнцем, наступающие ему на пятки, пускают из разверстых пастей алые слюни и пену и кто же на этот раз оказывается загнанным зверем, кто падёт, когда солнце коснется горизонта красная свора, красная свора, вопрос лишен ответа, ответ лишен политики и вместе они никоим боком не относимы к реальности, черт ее дери, снова вплетающей собственные щупальца в отведенную мне клетку. Красные собаки, бредущие по моему следу – подмена понятий в отдельно взятом утверждении, пока я вглядываюсь в придуманное яйцо на площади и улавливаю кожей острые коготки дождя.

Мне не хватало утреннего сияния, мне не хватало биения нерва, жизненной силы, токов, приводящих планету в движение. И если бы не дождь, воздух грозился предельно сгуститься вокруг тела, сбиться в кокон, облепив глаза, уши, рот, нос, задушив жаром и пронзив жалом легкие – беспечная тяжесть твоя, гравитация.

Мерное поскрипывание автобуса, направляющегося к центральной автобусной станции – и наши уютные сердцебиения, растрачиваемые в концентрированности салона. Я забронировал безымянное койкоместо в безымянной комнатенке – я похерил свое прошлое, настоящее, свои вещи… оставшиеся купюры с купонами позволяли оставаться на плаву, потенциальные заказы прошлогодней листвой громоздились на внутренних двориках памяти.

Парики моей безбровой маски: по дороге к себе растерять до остатка единицы разума и тем самым добраться до сути, о которой поют киты и вещают мертвые партнеры, разодетые в франтовые одежды с чужого плеча. За распадом следует пробуждение, из пробуждения проклевывается распад. Дождь. И тысячи дождевых червей с маниакальным и неосмысляемым упорством ползущих по асфальту под колеса несущихся автомобилей и подошвы незрячих. Я смотрю в окно на очередной кадр лунного комикса и бормочу тебе Осанна, мой невнятный бог, настигающий меня в настоящем.

Опьянение отступало.

Реальность возвращала краски. Неторопливо: ладные домики с цветастыми крышами под непредсказуемым дождем. Я нащупал в кармане сложенный вчетверо лист: адрес, телефон. На автобусной станции можно будет в очередной раз обзавестись картой. Добраться до набережной, пройтись до причала. Быть может, поймать попутку. И вырваться к маяку.

Ремиссия.

Я уже говорил об этом. Ремиссия означает: жажду горизонта; толщу воды, срывающуюся с края земли, мерзких чаек.

Я видел, как в ложном движении дрейфуют острова, пронзающие туман белесой леской луча.

Гигантские киты бились по ту сторону.

В мягких креслах туристы, такие же, как я: вялая заинтересованность, фотогеничная восторженность, ноутбуки, сети. Все наши одухотворенные выверты – порнография души: говорение на показ, самоласкание, прилюдный онанизм. Я наблюдаю все эти потешные говорения с задних рядов – как облачка в комиксах с изрядным количеством пустых строчек для подтасовки смыслов – и закидываю удочки фраз; обнаженные части тела на фотографиях, твое эротическое облако/нерукотворная зазнобинка пьет чай с чизкейком, травится семантическими комбинациями ядов, испражняется, а мы как есть застигнуты ретушью, корректорскими правками эрекцией: от большого ума пышные бедра и уютный бюст.

(У Начо была идея срубить большого бабла на съемках в гей-порно; он даже начал копить на операцию по увеличению пениса.

Я бы не отказался от операции по увеличению отростков души.

Разницы между нами не было.)

Это была моя приватная эпоха чистяка и честного труда во искупление собственной греховности. Не могу сказать, что до или после я был… плохим человеком. Нет, я не был плохим, и как каждый, заслуживал любви. И, как и каждый, искал её в любом закоулке, в любой встреченной тени. К великому сожалению, теней неизменно оказывалось больше. И в этих тенях были свои закутки и червоточины. Свои уютные пещеры расчета и здравого смысла. Полки с запретными лекарствами, вырывающими прочь из страны Нетинебудет в банальное помрачение чистого разума.

Я валялся на больничных койках, спал на гниющих тахтах и на жестких скамейках парка, где меня и обнаруживало чаще всего великое вселенное милосердие. Обнаруживало, чтобы выдернуть из очередной пучины – так рыбацкий крючок цепляет непорочные уста глубоководной рыбины, чтобы освободить её из мрака невежества. И я шёл по направлению к свету. Ведомый прочнейшей из пуповин. Такая линейность сюжета, такая вопиющая банальность.

Атли дал мне ключ. Я искал замочную скважину. Но в мире, выстроенном из стен, двери отсутствовали как класс. И в момент очередного отчаяния я готов был снова сорваться.

Сейчас мне кажется, что причиной всему была наивность. Или эгоцентризм. Эгоистичная вера в неминуемое чудо, центром которого должен был стать я сам. Центром и точкой приложения силы, которой за мной никогда и не было. Потому что она испарилась через крохотную дырочку в темечке в тот миг, когда моё тело получило своё окончательное и бесповоротное крещение. Путевку в мир, следующий чужой воле.

Всю жизнь меня интересовали безумцы. Безумие – в любом из его проявлений – казалось мне подлинным. Достойным самого высокого смысла. Рассудок терял из виду пространства и смыслы, как только те исчезали за близлежащим углом. Или растворялись за горизонтом. Безумие же рисовало окно в стене. Окно, через которое становилось видимым море. В которое сюда проникали существа и умыслы – с другой стороны. Как из озерных дыр, и луж, и вообще любой влажной щели.

Безумие казалось мне волшебной палочкой, расцвечивающей последнюю страницу пятничной газеты. Ту, где раньше печатали черно-белые комиксы. Последнюю – это ключевое слово. Основополагающая мысль. Потому как однажды я сам стал безумцем. На мгновение. Которое и оказалось жизнью.

Я не увидел ни цветов, ни окон. Мои кроткие демоны оказались той же пегой масти, что и все прочие обитатели реальности. Бессознательное не привносит в мир больше, чем в нем уже есть. Все прочее отсекается медикаментами… правда, последние работают в обе стороны. Как на вход, так и на выход.

Однажды я сам стал безумцем. И это наполнило меня новым смыслом. Новыми проявлениями. Новыми признаками жизни, бурлящей с максимальной интенсивностью везде, где энергия молодости, творчества и бунта прорываются в реальность.

Атли дал мне ключ, чтобы я смог вернуться и войти. Но в какой-то момент я ушел так далеко, что просто-напросто забыл дорогу, которая вела бы обратно.

Я попал туда, где правила косность. Та самая косность, которая наряду со старостью мутила вселенную войну, чтобы выкрасть у революции душу. В моей схематической вселенной Душа была мостиком в детство. Точнее в ту мудрость, которую даже сами дети толком не понимают. Мудрость предчувствия чуда. Потому как чудо – это и есть бог.

Я попал туда, где докучливые часы и минуты зудели у висков, сводя с ума, заставляя чесаться и выдирать все волоски из тела – до последней чешуйки.

Я стоял одной ногой в собственной нормальности, и другой – в худшем из возможных помрачений.

И до и после – было утро.

Нет, не так.

Ранним утром я шел по пустым улицам Стокгольма, мыслил себя похитителем велосипедов, смотрелся во все встречные витрины. Сжимал в кулаке клочок с адресом.

И был нормальным и чистым.

Просто от того, что ночью накануне испытал… что? Любовь? Власть? Похоть?

Единение. Целостность. Которую чуть было сам и не разрушил.

Которую неминуемо разрушил, как разрушал всё, что было до неё. И как разрушу всё то, что будет после.

Атли дал мне адрес крова. Вложил в мои уста необходимые слова – они должны были помочь не откатиться в привычное инобытие.

И я спешил на встречу к собственной новой жизни. И боялся её. И боялся собственной спешки, но не сбавлял шага.

Кафе.

Точкой – я вижу неоновую вывеску (как будто с изнанки своего черепа). Это прошлое.

Я вижу зеленый рекламный щит, увитый плющом, с такими кроткими буковками, стилизованными под природный ландшафт.

Я захожу внутрь и заказываю себе чашку кофе. Булочку с корицей. Джем.

Я захожу внутрь и заказываю стакан виски. На два пальца. Самый дешевый из возможных.

Радушный чилл окутывает моё тело – легкие звуковые волны болтаются под потолком, смешиваясь с едва ощутимым ароматом благовоний.

Кто-то блюет в углу, отчего сам воздух кажется скисшим, несвежим. В уши долбит тяжеловесный хард-рок. Само пространство хватает меня за грудки и швыряет о барную стойку.

Или я просто слегка пошатнулся, утратив – нечаянно – равновесие. Задел столик с книжками, уронив несколько томиков на пол. Смутился. Извинился негромко. Вернул всё на свои места.

Но где есть это место? В каком из закутков долбаной вселенной? Все бары одинаковы. Каждый благословенный запой начинается с первой стопки. Флаера с пошатнувшегося столика разлетаются по коридору – и я слышу, как матерится бармен. Но в ответ только негромко посылаю его по известному адресу. На хуй. Куда ему и дорога. Ему и всему его задрипанному мирку. У меня есть билет отсюда. И я намерен им воспользоваться…

…в самое ближайшее время. Кофе бодрит. Бодрит и вместе с тем задает неспешный тон всему завтраку. Я смотрю в чистое и широкое окно – на улицу. Там стучат по вымощенной камнями пешеходной зоне каблуки первых сонных пешеходов…

…всех-всех местных заблудших и падших и разуверившихся в себе: алкоголиков, нарков, мелких карманников, вечно влюбленных в святую Марию шлюх и их сутенеров. Кто-то пролил черную тушь на скатерть. И теперь эта туш закручивается причудливой каллиграфией у меня перед хмельными глазами…

……широко раскрытых самому прекрасному….

………и такому неочевидному миру……

Адриана касается моей руки. Просто потянувшись – из недосягаемого прошлого – через стол, через вечность.

– Эй, чудик, мне кажется, я тебя уже где-то видел!

Информация не тождественна знанию; информация – ложь… чем обильнее насыщенность информационным пойлом, тем ниже достоверность; сомнение отравляет себя за счет собственных же семян обмана. И география над этим не властна.

Не властна над выбором пленки и способа отторжения/выражения, но даже если ты мыслишь себя в подобающей случаю сепии роуд-муви, необходимо оставаться готовым к тому, что реальность обернется глянцем: скандинавский playboy у соседа соскальзывает в невещный поток за окном и уже после, когда я раскошелюсь на кофе и буду неторопливо пить его остывающим и безвкусным, наблюдая группу умственно отсталых в первом ряду, нервная линия женственного силуэта найдет свое продолжение горизонтальными чертами, теряющимися в нагромождении поручней и ступенек.

Идея – это ключ к психоделическому смещению.

– Мы ведь с тобой встречались…

Мои наглухо ебанутые друзья-скинхеды, позднее – традиционалисты, позднее – православные активисты, в эпоху пубертатного безумия поголовно сидели на доступных нищебродских смесях – химический состав их организмов представлял исконно научный интерес, но после кто-то уже перешел на дезоморфин, кто-то на чай, кто-то вернулся к бытовым радостям алкоголизма, в конечном счете им это было не нужно, пока у них была глобальная, всепоглощающая идея и цель.

Призвание романтиков: уничтожить иные варианты реальности… даже не так, не уничтожить, но положить жизнь на борьбу с ней и, в идеале, пасть в бою. И вот тут уже сойдут любые методы и модели. Так почему бы не прибегнуть к определенного рода ускорению?!

В конце концов, на этом держался каждый новый нацизм.

Она стоит надо мной в мешковатой спортивной одежде, крашеная в некогда черный (недавно, и совершенно наивно, если судить по тому, что соленый ветер и непредсказуемая влажность разъели дешевую краску, расщепили ее на составные части, больший процент которых приходился на зеленый, стекавший теперь редкими ручейками, очерчивая овал лица и въедаясь в подушечки пальцев), но глаза черны по настоящему расширенными зрачками, впивающимися в кожу, насквозь вымороженными…

– Ты потерял багаж, потом втыкал в скульптуру на площади, но это все совершенно не важно, ведь мы уже виделись раньше… там была тема с билетами и корешками, барыжничающими… Ты когда-нибудь убивал человека?!

Я не очень-то разделяю подобного рода разговоры за чашечкой кофе. Во мне, все же, больше склонности к вольным философствованиям на отвлеченные темы, а вся это предельная конкретность вызывает предчувствие грядущей затравленности и скуки, да, но я ни на секунду не поверил бы в то, что сказанное было не более чем милой шуткой для поддержания беседы (из серии пустопорожнего трепа про погоду или сны… или о чем еще там можно трепаться в штатной кофейне)

Потому все что мне остается – тупо пялиться на ее ботинки и всем видом выражать готовность к ответу и молчаливой непричастности ко всему происходящему

– Вот и хорошо, что нет. Потому что я убила и могу рассказать об этом и подтвердить это каждым действием своим…

(В конечном счете, в этом есть свой смысл: разговоры с мертвецами, разговоры с убийцами, шаманская заупокойность на полпути к тотемному животному, о котором я никогда раньше не думал)

– …и каждым шагом и пальцы мои помнят эту странную маслянистость крови и металлический привкус о котором пишут в журналах и книжках…

– Что случилось с твоими волосами?

– Ты про краску? Она стекла. Тут холодно, мне нужно помыться и чего-нибудь съесть. Куда мне идти?!

– Ты убила человека, и теперь спрашиваешь меня о том, куда тебе идти? Предлагаю полицию. Тут удобные камеры и мало народа…

– .я не впечатлена/банальный ответ попытка отвязаться мне всегда казалось что люди менее предсказуемы в своих реакциях

– Я тебе могу рассказать не меньше сказок и басен. Тут не вопрос доверия или святости… или полоумия, или чего еще там происходит у тебя в голове. Я хочу насладиться ясностью восприятия, пока есть такая возможность. Ты мне намекаешь на очередной приступ безумия..

– Ага, значит ты тоже поехавший, это здорово. Мы поладим.

Подсаживается за столик и отпивает из моей чашки «холодный? какой толк в холодном кофе здесь и так ПОСТОЯННО ХОЛОДНО»

– Не совсем верно. Тут есть теплые периоды. Да и Гольфстрим, пока он вообще существует, регулирует экстремумы климата…

стук чашки о стол «я замерзла»

– Иди в отель, сними номер, согрейся.

– Если бы у меня были деньги, я так бы и поступила. У меня есть чужая кредитка и нет паспорта. Есть купюры, но я не могу их разменять… я даже понять не могу, откуда они взялись.