Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов

«Не страшась приключиться вторично…»

Не страшась приключиться вторично,мы покажемся в этом лесухромосомном, от нас не отличном —с чёрной дырочкой в каждом глазу.Кто щебечет про нас, кроме этих —неудобных на двух языках?Чьи пернатые руки в умершихищут слово для нас, кукушат?С лошадиного света наскокомкто бежит здесь по нам босиком,раздавая, как милость, по крохамвслед за ним прилетающий дом?Из-под клюва сирени мальками —он идёт и четыре гвоздято ли крыльями, то ли рукамиоткрывают у страха глаза.(2011)

Жажда

Как будто расступается вода —напоминая нам о тёмной жажде,надёжнейши упрятанной сюда,в её нутро, которое бумажнораспахано и вычерпнуто в дым,чтоб некий мальчик подымал завесу,держа в руке надёжный свой сим-сим —Да что вода? – он отступает к лесу,как будто отступается река —Бог отодвинет небо перед нами,и будет наблюдать издалека,как бабочка играет с синякамив сомнение о том, что он сюдасклоняется, на корточки садится,живёт как мы, что жажда так сильна,что водопой приходит [с] рук напиться.(2011)

Идиот

вот брошен я в свою странунаброшены собаки – стайспастись удастся никомув солёной горсти в горекрайвот сброшенный смотрю на светкуда которым я лечуи чунями по мне воследидёт которому врачуон синеглазый идиотидёт и видит полный врагсобачий тает лай в ответи заполняет свет оврагза эту дряхлую странуответь мой местный идиотискусственно дыханье здесьи снег летит поручно в ротзакладывай мои словасердечным средством под языкя здесь по левому неправстрана фартовая Кирдыкполуслепой февральских смехпереходящий по рукамподмышкам пёстам я привыкк молениям – я по словамзамыслил от тебя побегмой чёрно-светлый идиот =свинцовый воздух изнутридыхания меня сотрёти будет утро день второйили четверг повздошный чассобака дышит в вену мнеприпоминая детский страхсобака дышит за щенятвот спрошен я в свою странуи чунями скрипит их вгляди идиота не помнутщенята слизывают кровьсвою с чужих по край ногтейи снег летит на ЖБИсо всех ночных как март аптеки замерзает мой языки пожирает идиотмой парашют и чёрный клыкон ложит снегом в нежный рот(2011)

2012 год

Свердловская элегия

Даниле Давыдову

Ты помнишь/не помнишь помятыйдавыдовский прочный сюртук,коньяк без лимона под горло —как шарф шерстяной или стук.всё ссут здесь поганые сукипо улице Сони Кривой,и делает боженька снимки,а может быть кто-то другой.Ты помнишь давыдовский точныйглоссарий – пойдём за водой,где к потерялась за выдох,и топчет сугробы ногой[у К появляются губыи рыло с химмаша братка,ещё червоточные зубы,и даже желанье глотка].Ты помнишь/припомнишь, как смертистихами закроенный полв коньяк заливался Сысертью,и пился за каждым углом,как ссали под окнами сукисливая челябу в ебург,и глобус крутил эти звуки,как будто бы ехал в Москву.Ты помнишь, что вспомнится дата,когда разломали ребро[в закуске закрытые рядом]две суки и стало светлопод скрипом солёного снега,закрытого в каждом узле —лимон, в коньяке закипал иагукал Кальпидию в Че.Ты помнишь, как небо, чирикнувв две спички, зажглось и спаслось,как двум, пережившим верлибры,по бабам мужицким спалось,Свердловск начинался сюртучный,все суки махали воследлимонного цвета платками,линяя в коньячный ответ.(15/12/12)

«Он перелистывал морщины…»

Он перелистывал морщинына 5/7 [пока] знакомойхалявной женщины [мужчиныих обступали беспокойно]…Облизывая тощий палец,грач на плече пережимался,пережимали перья горло,и календарный свет кончался,качались дети и деревья[и в них беззубые старухикачались в чаще равномернейи переламывали звукии перемалывали дёсныили кораблики из ивы]и перемаливали время,и отползали некрасивыпернатые [почти] мужчины,зализывая тощий палецу скрипки под крылом грачиным.Царапнутый [в кровь] одеяльцем,он перелистывал морщинына 6/7 [ещё] знакомойи дальней женщины [мужчиныжгли спички с краю перегонаи разгрызали тару молча,у чаши днище выгрызая],и [в свет укатанное] телогорело изнутри сарая[молчали дети и деревья]одни морщины подавалиненужный вовсе этот голосиз веток в ветки. На вокзалеон перелистывал морщины[на 7/7 и незнакомой,и уходящей вдаль] причиныпосмертной близости бездомнойвот с этой проводницей, с этой[с другого рая подожженной?]везущей с краешку у скрипки,покусанной тоской недолгой.(14/12/12)

«Хрипящий волку под кустом…»

Хрипящий волку под кустом,уснувший в воздухе [в ракушку]грач, отсвиставший ярытам,хранит, как снедь, свою избушку.[Поющий] как бы в небо [сам]он утрамбовывал отчаянье[до галечки на берегу]речь стоит своего молчанья.И, поворачивая ключв костлявом горле древесины,идёт по-своему к врачу[как отражение из льдины]заснувший в воздухе грачом.Чтоб одолелось расстоянье —ещё один метельный жнец,обеспокойный оченькрайне,он держит под крылом билет,с ответом стырив водку с перцем,клюёт и пробивает дым,своё спелёнутое тельце,он засвиставший ярытамгорит почти как стыд – так долго,что умирает [как бы сам]грач, просыпающийся волком.(12/12)

«Пока я умолкал, летела стружка…»

Пока я умолкал, летела стружка,летели в стружке мужики, передавалапо-бабски слухи, треснутая кружка,касаясь ртом отверстого овала.В своих кульбитах сны пережигаядо копоти и дёгтя, в серых мордах,как жжёный сахар смерть пережидая,горела скрипка, становясь нетвёрдой.Пока я умолкал с недетской оспойкрапленой речью щебет начиналамужицкая невыспанная свора,сидящая грачиной у вокзала.Как цирковая публика и гоготбакланов, уходящий в три пятнадцать —вагон, гудел, переходя в семь сороки с дождевой водою обжимался.Пока я умолкал, слепая кружка,наполненная светом вполовину,как [с венами проколотыми] чушкауспела выпить ангелов до льдины.В толпы граненом животе, походныйобоз летал, как стрекоза над жиромземным, и плыл – как смерть и свет – безроднымнад тем и этим половинным миром.(10/11/12)

«Вот, и придурошная скрипка…»

Вот, и придурошная скрипка,в своём гранённом животевспенившись, булькает и гибкоплывёт по жестяной воде.За ней из тьмы, крысиным хороми брассом, брешут мертвяки,бредут [незрячие по пояс]по горлу каменной реки,как Ленин с лампочкою ватной,зажатой в восковой руке —с блатной походкой и [булатнойпочти-что] финкой в рюкзаке.Идут и бабы, и мужчины,с дитями, вшитыми им в грудь,с сосками рыжими земными,что отдышаться не дают.Своею собственной кончиной,где растворяется воде,ребёнком радуется скрипкас дарёным лаком в рукаве,с дарёной стаей за спиною,похожей на густой плавник,с тобой, читатель, и со мною,младенцем [в бабе среди их],в поход великий и богатый,плывущих между берегов,трещит придурошная скрипка,по шагу сбрасывая кровь.(9/12/12)

«Я сочинил (поскольку я подонок)…»

Я сочинил (поскольку я подонок)вот эту речь подводную о скрипетокующих, похожих на подлодкуи на массовку в густолистном клипе,я сочинил, что видел, как созвездьяв руке у шулера меж лошадей летают,что видел, как без имени предметыу бабы меж сосков горящих тают,что мертвяки, бредущие по стуже,кидают медяки живым наружу,что мелочь растворяется, как скрипкаи смотрит бог и видит: обнаружен.Я сочинил начало для похода:среди иссушенной вагины Москвабадапридурошная скрипка, как свобода,не вспомнит, что в начале наиграла.Я всё солгал, поскольку здесь, в палате,конечно, осень брешет, как щеночек,забитый в ящик глухоты гвоздями,и входит медсестра, поскольку хочет.И сплюнув речи здесь на перегоне,я с проводницею усатою остался,стоял у нездоровых в изголовье,поддерживал свинцовый (и ругался),и грязный воздух, мокрою рукоюей залезал под юбку, и ребячийоттуда голос доставал, а скрипкаплыла в земле, чтобы переиначитьпоход великий до подземной печи,дымящейся у женщины в животнойснедурочке клубящейся, парящей,и ни к чему пока что непригодной.Поскольку я подонок – умолкаяя вижу, что походы собираютнарода тьмы из тьмы и тьмы и в тьмыиз скрипки вылетая, выживая.(9/12/12)

«Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо…»

Сквозь потный снег, сквозь ожиданье, сдирая корочку бобо,идут двенадцать [непохожих на время наше] поясов,как часовые и якуты, насторожились, вой взвели —гори, гори, не угасая на темноте бумаги, шрифт!Сквозь плотный снег [в воде солёной] дрожит, как голый, самогон —идёшь по Репина и плотность теряешь, прикусив озон,и видишь: с острова на встречу идут двенадцать часовых,по краю движущейся речи, как пёс вцепившейся в кадык.Они идут по твёрдым водам несовершённой немоты,идут на свет, скрипят, как свечи, их [в шарф заверченные] рты,и Бог [разобранный в стаканы], в пластмассе льдистой шевелясь,горит, в часах не разбираясь, и дышит в трещины, как язь.(7/12/12)

Тварь из поселка Роза

И всякой твари выпадает дважды светв проваленном до ада, будто Роза,поселке – за Челябинском в кюветсвалился ангел-бомжарёк. Вот поза,вот понимание, вот с Розенталя вид,чтоб всякой твари с небом всё возможно —договорился и теперь лежитсреди травы и ждёт, как передоза,что полетит насквозь его, на свет,вся местная братва из насекомыхв провал и яму, под которой нетпоследней твари и её знакомых.Вот он лежит и чувствует – лицоего облапал чёрный энтомолог —читай: шахтёр (считай с твоим творцомтеперь их трое). Дело к эпилогуздесь не пришить – так дёшево крыло,что он лежит – во рту дрожит травинка,а по травинке богомол ползётдо самой Розы – и совсем не зыкоон приползёт на станцию своюлет девятнадцать для того растративпока же ангел-бомжарёк лежитздесь где-то слева и не пидораситон перед богом, он, открывши рот,жуёт язык свой синий глуховатый —и понимает: людный горизонт его ловил,но более не схватит,не схавает, не выпьет, преломивна два зрачка поломанное время —и дохнет тварь и обретает видв кювете – мяса, в воздухе – прозренья.(1/10/12)

В городе К.

солгут ли бабочки? Вспотев, полезет в ушии в ноздри осень. Баки искривив,завёдшегося пса осиной глушатвсекомпрадорский сад и мужики.и в К. не надо октября и Богаи слово «бля», как молоко, звучитот псиного предела и порога,где мелочь бубенцом в штанах звенит.солгут ли бабочки, что скоро будут божьи[читай негожи эти] времена?а осень сбудется – по уложенью всё же,от брови к веку положив меня,скрипят качели здесь в двуногом саде.Как скважины хрипя в густой земле,разборный пёс гуляет по свободе[всё чаще в заблудившейся воде] —и в К. на камне, у колонки справа,сидят вдвоём и сад, и мужики —взасос целуют бабочек, портвейны,осиные, как выдох, пузырьки.(16/09/12)

Астма

Колючего дыханья ёж[в землянке, свёрнутой в лицосмотрящейся в себя воды,как астма – свёрнутой в кольцо]как выдох, съёжившись в ключе,скрипит в уключине как пар,чтоб звездочка, сгорев в плечене принимала, что мир мал,что есть блажной Катеринбург —и чёрту оспа, что Исетьпрожжёт словарный перелом[шамань, Кыштымец, всё есть смерть.и лыбится по кромке нож,дрожащий на хромом столе —как ночью мир не перейдёшь —всё ж мiр проклюнется правей],как речь, наклюкавшись с утра,почти послушною рукойсдирает хладный пот со лба,чтоб спал подольше он с другой,чтоб с невозможностью дышать —как кислород всосав свинец —не до конца, но умирал,как всякий призванный гонец.Исколотый дыханьем ёжв воронку смотрится водыс той стороны, у капли ртапочти, как вдох, сухой орды.(15/09/12)

Версия-DOS

Наколошматив к сороканевероятное «я умер»,чтоб с окончанья языка,как насекомое и doomеrзвенящий, бог летел на светна колесе всеобозренья,на колесе среди синиц —вообразив воображенье,где – неухоженный в нас мир —выходит насмерть на дыханье,выходит, потому что нетему весомей наказанья,чем называть любой предмети наделять кошмаром вещи.Ужасно имя тех детей,в которых колесо щебечет,которым слово положилкрылатый подлою рукою,как рыбий жир или стрекозв нутро гончарное – с такоюначинкой по земле пустилмеж жерновов немых и страшных —и я им был одним из них —расколошмаченных, коллажных —из тех, кто ждал, что к сороканевероятное «я умер»сорвётся. Нет, не с языка,с отсутствия его – на губытого, кого мы говоритьучили – потому что молчапривык он здешних обходить —как прокажённый и чуть дольшеон наклоняется к землеи колыбели этой гулкой,чем длится кадр, в котором смертьнам кажется почти что шуткой,в которой кажется нам смерть,которой не бывает вовсе,луна печёт, как блин, рассвет[как бы винду увидев в ДОСе].И расширяет стрекозасвой сегментарный взгляд в три адабинарных, и пока звездагорит, как мельница – в Анадырьпора бы съехать, чтобы там —не умирая с проводницей —к своей же жизни привыкать,носить её в холодном ситце,как сИрот переносит богв нагрудном закладном кармане —через дорогу, через борт.Через конец своей программыпора убраться в Анадырь,где женственный Харон на время[свернув, как шею, миру мир]переборматывает бремя.(26/08/12)

Энтомология

Д.М.

Расчёсывая губы до крови,пустив царапины [как бабочек по светулатать тот свет слюной] здесь – оборвии Сь слетит и крови узкой нету.Да, эта бабочка сегодня хороша —лежит под золотистою молчанья[почти нирваной] коркой у соска,у тёмного чукотского камланья.Расчёсывая губы, как обман, как коконстраха распылив отчизну, могилы[улыбаясь мило нам] кивают жизньюиз своей чернильной[расчёсанной сверчками до земли]светящейся воды – пока открытой,как молоко у матери в грудикровоточит из ДНК на тритий.Расчёсывая слюни по слогам(здесь было что сказать – хотя и мало,что вероятно, Бог – не быстр, а я —хотя бы смертен [с самого начала].Расчесывая воздух до себя,дощатый бог лежит, опилом дышитсосновым – воли нет не у меня, а у него[что ж, не расслышит,он это, перейдя на ультразвук и сленг] —латает бабочка его тугие ушии переходит из хитина в снег[и здесь перестаёт он вовсе слушать].У бабочки с судьбой глубинных рыб,прижатой белой атмосферой к року:в нутре кровоточивом бог дрожит,пытает медленно, чтоб выбрала дорогу.(24/07/12)

Беременность

Идёт подряд на свет вода[безногая] другим путём,не протерев свои глаза[что несущественно] – что днёмсебя ощупывает, какнаутро женщина краясвои исследует, рукойтечение судьбы двоя,когда сияющий плавник,толкается в мамашин сон,где бьёт [вольфрамовый родникпочти что током] в мягкий схрон.Где сдуру в дуру бог идёт,он собирается семьюсобрать из запчастей водымежду пятью и восемью,с утра ползёт к воде на духдвоичный, будто бы Лилити Ева [мало ли там кто] —его в себе проговоритпод роговицей у пупкаон вяжет свитер для неё —ещё без тени и лобка[который – знаешь ли? – враньё],и видит мир, как тот бомжарь,что светом согнут или свитсегодня [и в последний раз],а послезавтра догорит.И сын – на выгнутой вовнутрь[пока срифмован в малафью]исследует источник, а —быть может даже мать свою.Она с утра ещё гола,и ощущает, как еёотметил угол [то есть мракза муравьями в дочь ушёл],Пока вода – ещё вода,а не вина за чей-то стыд,четырелицый свысокав живот клюётся и молчит.Бездоказательно еёсуществованье в этом Че —пока нутро не выжжет сынкак свет на жестяной воде,на жестяной воде еёгде он и мать в постели спят[на свет, конечно, без пупков]и входят в душ, как в чей-то ад.(22/07/12)

* * *

Сергею Ивкину

…глухонемая Кондакова Ира

Она живёт на Малышева/Мира,

а я живу на Мира 38,

второй этаж, квартира 28.

(Андрей Санников, Глухонемая техничка I)

Пока сдаёшься ты, «пока-пока»произноси в одежде праотцовской,пропитанной бензином и водой,что тоже нефть в ошкуренном Свердловске.Пока сдаёшься ты, находишь их,своих двоих и будущих, младенцев,хватаешь Интернетом их языкно вряд ли понимаешь – как чеченцев.Пока сдаёшь наверх алавердысвои водой замотанные ноги —ни много и ни мало – все портызабиты битами излишними. Урокииди учи, пока длинней пока,чем голос электрички удалённой,вдыхай жлобьё вокруг, и темнотаих скроет в этой массе оживленной,где каждый как Георгий Ивановждёт растворенья в мудаках и стервах.Вот ты идёшь, вот ты идёшь втроём,но богу это всё не интереснопока сдаёшься ты, когда покаизнашиваешь в тёплую одежду,и ангел нам дыхание в бокавещает с Мира номер под надежду[читай – целует в губы гопоту].На то дана нам речь, чтоб мы сдавались,чтоб пили нефть и спирт, за в пустотузабитый гвоздь своей любви держались —пока стоит твой [гладкий, как Е-бург]цыганский праотец, что неизвестен в общем,совсем неузнаваем в чернотесочащейся из дерновой и общейгостиницы – казённой, костяной,плывущей вдоль Исети мутной. Прощеказалось бы молчать – за божешмойполучишь номерной Челябинск в почки,получишь мудаков или стервоз,получишь замороженные ноги —Мересьев-Жора-нафиг-Ивановот роз своих перебирает логин,пароли набирает на виске,накручивает мясо нам на кости —зачем он, как отец, стоит везде?за что у нас прощения он просит?Забитый как оболтус в пустоту,он говорит в ошкуренном Свердловскепро ангелов, вмещённых в гопоту,про Мира (два? – не вспомню – сорок восемь?)якшается со всякой татарвой,оторвою и головой на блюде —пока сдаёмся мы внаём, покацелует гопота [живых] нас в губы —твой пращур ненавидимый, в тебев квадрате умножаясь, входит в штопори мясо ангелов висит на потолке,стихи читает, ничего не просит.(07/12)

Летящий пёс

стихотворение для старшей дочери

Проговориться с этим [на огнесидящим] псом – заморенным, ленивым,скрипящим словом: а) откроешь дверьб) утром просыпаешься не с дивой,не с девой в) лопочешь на своейпифагорейской олбани в оправец) слушаешь, как сторож долбит в смертьстеклянную железкой д) он вправесегодня проживать её со мной —е) сомневаться в ней, как в речи. Слушайвсегдашний [захромавший в цифре] год.Проговорился всё ж, урод? – задушиттебя/меня язык родной страны —порхай среди цветов, обозначений, званий,летящий пёс – глазей со стороны,как стороны текут из тёмных зданий,как немота уходит через руки,как суки, здесь выстраивая адлогарифмический [как хромосомы жуткий]царапают глаза, сто лет наградне требуя, как зацветут жасмины[в соцветии у каждого спит пёс —две головы которого в режимепортвейного Харона]. Как вопрос —так в нас щенок со стороны Аидазаглядывает, и его слюнусо лба стираешь ластиком дебильным.Обняв его огромную страну,проговоривши мёртвым языком —я тридцать два часа сидел в конверте[в последней номерной Караганде]и наблюдал, как пёс рисует петли,царапает над огородом смерть,что проросла за стрёмное наречье,как дочь моя шестнадцать лет назад,чтоб всё простить однажды, изувечив.Чтоб всё понять, однажды не простив,резиновые реки поднебеснойплывут сквозь пса, раскрыв больные ртыот этой ереси (не потому что честной —а потому что спит ещё Харони потому что стук пифагорейскийнесёт на ржавой палочке Орфейи учит пса портвейном здесь) [в Копейске]стучаться в тьму то лапой, то крыламина сто семнадцать метров в высоту,и всё испить холодными глазамии выблевать однажды в пустоту,и выблевать свой шерстяной, как коконоткрывшийся, как неродную речь,пифагорейский, сказанный, смолчавшийи полететь от дочери за дверь.За Пушкина [уральского кретина],за всё молчание меж дочерью и мнойпростив меня, скрипит в щенке дрезинаи гонит под урановой дугой.(19/07/12)

«Вот ведь какие дела: чем длиннее душа …»

Вот ведь какие дела: чем длиннее душа —тем укороченней голос – на грани монетысвет заигрался – на смерть загалделся, глуша,нас пескарей прижимая ко дну, не взимая анкеты.Время, собрав эти речи, уйти из водыследом за лесой, сечением света из суши.Из глухоты в нас врожденной – как божий глядитсмертный посланник – он эту травинку обрушит.На берегах одинокий со снастью стоит —смотрит, как свет говорит и по небу проходитв этой росинке – и теплой полынью испитв каждом прозрачном и самом прекрасном уроде.Шевелит губой, как кобыла домой приходя,тычется в руки хозяйские с рыбной заначкою кислой,смотрит сквозь воздух и видит, как смерть (не моя-не моя),между рукою и Богом затихнув, на время подвисла.(27/06/12)

Амброз Бирс

ау тебе закончено уапостящийся тебе моё урамоё тебе не слово грифель в глазкакой ещё китай плыл водолазплыл по стране за н. тагил приплылгде выбился из имоверных силпостичь вотще значенье языкаон онемел и с тем ушёл в бегаон знал что в этомгде-то есть москваи новгород иные берегаон огибал поскольку Амброз Бирсвозможен где-то здесь и слышен свисти волга говорила с ним из плечуа уа возможно не сберечьно помню я что водолаз немойкак всякий наш языквсегда изгой(13/05/12)

Сирень

мы не созреем никогданам это климакс не позволитуволь меня отсель рукапошли как на хер в полный голоспостой со мною на «Урале»где спирт казахи продаюти продавщица в полом тележдёт наполненья – наебутнас смерть и жизньв тени сирени с пятномчернильным в рукавестоящий туз и сивый меринна Каолиновом вездекак мы женатые на блядиворуют небо голубкии борзо бога ожидаютчтобы кормить его с рукии продавщица поднимаясьпод синеглазый потолокмне галстук даритчтоб пластмассойдыханье затолкать мне в ротпоговорить по человечьипо сучьи чтоб поговоритькогда порхатый чирик-птенчикустанет призраков вводитьи мы женатые на блядиздесь ляжем как бородинои продавщица из «Урала»забьёт крестом наверх окно(12/05/12)

Гражданская война

волнующий моментна кокаин садится эта медная воровкамоя страна нуждается в любвии потому бьет в точности до срокагорит моя любимая странаперегорает смерть – до крайней плотиволнуется ОМОН – и слой дерназаламывает крылья в огородеупавшей под лопату стрекозенаполучавшей с нас по полной дозеи бунт повешенный как бантик на морозеперегибает жестяные гвоздиволнующий момент пал героинщекам щекотно и смешно как знаешьстрана с тобой и за страной одинакын и ты в его трепло вступаешьну что ж помолимся сжигая на кострежиганов фраеров и в этом жулишьблудящий с проводницей налегкепока богов её по грудь целуешькогда она волнуется за бунтвпервые залетая в шмаровозкукак родина что зная здесь убьютвсё улыбается ментам и отморозкам(11/05/12)

«нам здесь не понимание грозит…»

нам здесь не понимание грозитв чекушке битой с богом отразившисьрябой олег уходит с наталив начавшиеся тень и ночь разбившись– и до не сочетанья твёрдых датв которых дятел пойманный забьётсякрылом стеклянным воздух разровнятьи выдохнуть – а вдруг ещё проснётся?а вдруг ему не надо понимать =коснёшься сна – и это дно проснётся:там за окном: бутылка пьёт меняи с богом отправляется в дорогуи тень её уже – нет – не меняа выдох косито царапав воздух(10/05/12)

«И так, легко переплывая свет…»

И так, легко переплывая светна свет – похоже, впавший в эти камнипернатые, он переплыл Тибетили к соседу путь – за все три ставнион вплыл в его округу, и легкостоял во тьмах как стол – на подоконникприоперевшись, и держал весь свет,что уместился в мёртвые ладони.И так спокойно свет договорил,что всем, кто в свете, был уже неслышен —его пернатый [каменный] язык,наутро обнаруженный, что вышел.(05/12)

Серафим

Алексею Миронову

На гул по небесам сам плачет и молчит —Безгубый, как весна, весёлый точно тиф,весёлый будто твердь на первый день, второйон говорит снегам: поговори со мной —заходит в магазин и мнёт в кармане зин —закрой скорее дверь, упоминанья, свист —пусть платит соловей за воздуха морози падает на тень, с которой жил поврозь.Что плачется тебе? голубоокий гул —как в горлышке стоит примятый, что испуг,сверчок с хромой ногой и ликами пятью —он съест твою же смерть, как некогда кутью.Он сядет на трамвай – поехать чтоб на ВИЗ,в горбатый Уфалей, чтобы спускаться вниз —отверзнет два крыла, чтобы увидеть наси рассказать, что смерть мерещится всегда,а будет только свет, дощатая вода —и разорвав лицо дрожит на свет душа —голодная до птиц, сминая разговор —все ша и ша берёт [за голос] и —ведёт.(24/03/12)

Харьковский сон метлы

из харькова летящая метламне квакала спокойна и светлакак сон татьяны перед свадьбой – дымложился рядом с нейя плакал с нимя штопал кожух на дыханье гнулметлу парящую из харькова – как нулькак сон онегина и пальца у вискаскакала восковаятьмы иглаи зашивал нас в маленький мешокиноязычный гипсовый ожогчитай божок без имени, метла,всегда язык —(ну, ты, всё поняла?)из харькова как мифа светит светметла летящая в предсмертия просветвздыхает водку положив на грудьпытается со мною вдольуснуть(22/02/12)

«фельдфебель не вылазит из штанов…»

фельдфебель не вылазит из штановон породнился с этой Евой Рыббормочет под инъекцией: г-гыи снова спит не поднимая сновкакая же офелия его – он водитпод штанами никого – здесь никогофельдфебель ест горит наверноетак понимает стыд и правотуедящих от его а смотрит в зеркало и видитникогопечальны сны печальна как кутья —его невеста – кутает меняего фонарь – апрель и братец дучепо горлышко увязший в воздухе своейдемократичной будто рим подружкис которой вниз висит навеселеему махает ручкой тощей зигис той стороны зеркальных голубейи смотрит в никого и зубы пилитофелия ему как скарабейфельдфебель обнимает здесь коленкивстает в своём гнезде у самой стенкичирикает и тычет пальцем в ротчто говорит никто не разберёта в рукавах тех пусто и темнои ева рыб ныряет с ним на дносверчков что обнимают темнотузеркальную как русский весьне тутут наклоняется к фельдфебелю огоньфельдфебель говорит ему: увольи увези в Магнитогорск в Читув какой-нибудь кыштым за темнотуинъекцию горация мне дайсадится голубь на плечо сказать: полайофелия подходит со спинынадкусывает тело из винызакидывает Ева на плечоуходит криво в зеркалосветло(11/02/12)