Охота на Велеса

– Откуда знаешь? – осторожно, чтобы не спугнуть девушку, поинтересовался я.

– Не поверишь…

– Скажи, я решу, верить или нет.

– Мне вдруг отчётливо пришёл образ: сосед постучал в дверь вашего дома, и дядя Семён вышел к нему. Они разговаривали.

Амба! От стресса Алинка поплыла. На хрен! Домой! Домой, и точка! Постелька, отварчик, спатеньки…

– Я хочу выполнить поручение папы, – отстранилась от меня Алина.

Опустил руки, луч фонаря ярко освещал обувь.

– Ты не понял, – продолжила девушка, – видимо, папа так просто не написал бы мне.

Алина вдруг резко выхватила фонарь и едва ли не бегом помчалась в лес.

Совсем с ума сошла! Точно – проблемы с башкой от горя!

Я рванул за девушкой. Ветки лупили по щекам и плечам. Козырёк бейсболки защищал глаза от хлёстких прутьев. Я очень быстро догнал подругу, ухватил за руку и дёрнул на себя:

– Без глупостей!

Я выхватил фонарь, взял ладошку Алины в свою. Она крепко сжала её, словно при рукопожатии:

– Давай сразу в санаторий, а?

– Голову включи: до него десять километров, а до заимки – три. Ночь на дворе, Алина!

– Хорошо. Можно я за руку с тобой пойду?

Теперь она выглядела маленькой перепуганной девочкой, боявшейся заблудиться.

– Можно, – стараясь принять перемену в девушке, сказал я. – В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…

– Оська, перестань. Мне правда страшно.

– Идём, нам прямо.

Мы, в самом деле, пошли прямо и спустились в овраг. Пока шагали по его дну, Алина вела себя тихо: не болтала, ступала очень осторожно, будто шла не по тверди, а по болоту. Только временами она останавливалась, и мне казалось, даже переставала дышать.

Зря послушал её, точно – зря! Нужно было возвращаться домой. А если её там, на заимке, снова накроет стресс, что делать-то буду?

– Тут нам наверх. – Зачем-то махнул рукой, хотя и так понятно, где верх находится.

– Посвети.

Я направил луч фонарика на склон. Получилось подобие лунной дорожки, что бывает на море. Холодный неестественный свет коснулся мха, редкой травы, корней накренившегося дерева, которое напоминало сгорбившегося монаха, выставившего вверх четырёхпалую руку-ветку.

Алина ухватилась одной рукой за выступ, другой – за редкую траву и стала карабкаться в гору. Она уже добралась до дерева-монаха, когда обернулась и произнесла:

– Я держусь. Давай фонарь.

– Нет, я сам. Ты поднимайся.

Девушка продолжила восхождение, а я терпеливо ждал. Когда убедился, что Алина стоит на ровной почве, отвинтил заднюю крышку ручки светильника, вытащил ленту. Крышку завернул обратно, а фонарь повесил на шею. Моего роста хватало, чтобы быстрее, чем Алина, добраться до «сутулого» четырёхпалого сухостоя и выбраться наружу.

Меня рассмешило, когда Алина бросилась меня очищать: так по-женски.

– Не трать время, пошли, – взяв Алину за руку, повёл дальше.

Но девушка замерла, словно увидела кого-то.

– Что?

– Я не знаю, просто… Неспокойно.

– Всё нормально, – я потянул за собой Алину. – Не бойся. Косолапый тоже уже спит. Волки нас не тронут.

– Ага, – не поверила девушка, но последовала за мной.

Мы шли в молчании, и мне казалось, это выглядит неспешным заплывом гребцов-спортсменов. А что: лес – пучина, мы – пловцы.

А ну его к лешему! Чего только в голову не взбредёт!

Хвойник стал редеть, и Алина ускорилась. Да и я не отставал: хотелось быстрее оказаться под крышей, лечь спать. День показался длинным, насыщенным проблемами. У некоторых и за весь год столько не случается, а тут за несколько часов чего только не наворочено. Линку жалко: придёт в себя, осознает, что родителей нет в живых, и что тогда? Это пока горести не чувствует, не понимает, в неадекватном состоянии.

Вздор, что её подозревают в убийстве. Полдеревни подтвердить могут, что она была здесь, а не в московской квартире. Только рад я, что не придётся ей уезжать. Представляю: навалится вся эта правда-матка с кладбищами, похоронами, следователями… Не выстоять ей одной.

Если только мне поехать?

Тоже вариант. Помогу, дел там будет по горло.

– Неужели добрались? – выдохнула Алина.

Голос у неё окрашен жизнью – славно.

Я направил луч на едва заметное в темноте острогорбое чудище. В окне свет не горит, никто не вышел, заприметив нас – значит и нет никого.

Мы, не сговариваясь, подошли к дому. Я постучал в окно, а подруга взошла на крыльцо и дёрнула дверь. Та возьми и откройся.

– Линка, не ходи. Сначала я.

Достал из-за пояса пистолет-ракетницу и вошёл в дом. Луч выдёргивал из темноты нехитрую обстановку заимки: увесистый нетёсаный стол, лавки по бокам от него, две широкие лавки у стены и три полки над деревенским умывальником.

– Всё нормально, заходи.

Не дожидаясь девушки, подошёл к столу, на котором примостилась керосиновая лампа, определил на столешницу оружие и стащил оба рюкзака с плеч. Развязав шнурок одного из них, долго не ковырялся – спички привычно лежали в одном из внутренних кармашков. Чиркнув одной о бок коробки, поджёг фитилёк и снова надел стекло.

– Здесь ещё есть, – сказала Алина, потянувшись к верхней полке над умывальником.

– Одной хватит – утро скоро. Само по себе светло будет.

Алина всё равно достала лампу и поставила её на стол. Что ж, привычно, в нраве моей закадычной подруженьки: всё по-своему и наперекосяк.

– Вон ложись на лавку, вздремни.

Алина подошла к широкой скамье у окна, сдула с неё пыль и уселась:

– Подбрось рюкзак, под голову положу… Знаешь, тут места и для тебя хватит.

– Понял: подушкой буду я, – хмыкнув и притушив пламя, убрал в рюкзак пистолет, запер дверь на засов и приблизился к Алинке:

– У стенки или с краю?

– Я чур с краю.

– Ну, а мне у стенки нормально будет.

Мы улеглись, пристроив рядом с головами свою поклажу. Алина повернулась ко мне лицом, прижалась, положила голову на грудь. Я крепко обнял её.

На самом деле хотелось её сдавить, сжать, сделать меньше, чтобы запихнуть к себе под мышку и унести домой. Я внутренне съёжился от осознания, что дядя Боря никогда больше не приедет к нам поохотиться, а тётя Света не станет звонить и слать эсэмэмски, болтать с Алиной и мной по скайпу. Что будет с самой Алиной, непонятно.

М-да. Сколько дров наломал сегодняшний день! Столько разом горя принёс…

Нет, даже если Алинка сопротивляться будет, я с ней поеду. Плевать на её мужиков столичных и заграничных, мне так спокойнее будет. Проконтролирую всё и вернусь. Может, и Алинка со мной.

Ай, к лешему! У неё же защита диплома!

В Латвию виза нужна! М-да. Подумаем, решим.

Я заснул под мерное сопение подруги. Ничего особенного не снилось – провалился в бездну, и всё.

Утро разбудило меня тёплым солнечным лучом, скользнувшим по глазам, и горячими губами Алины, приникшей ко мне в пламенном поцелуе. Её ледяные ладошки обхватили моё лицо, взбадривая ото сна. Затем проворные ловкие пальчики, словно хитрые белки, метнулись вдоль моего торса вниз и, расстегнув застёжку на джинсах, выпростали наружу мой, вставший в утреннюю стойку, член.

В следующий миг девчонка лежала уже подо мной.

– Привет. Замёрзла? – хрипло шепнул ей.

– Да, – кивнула она. – Согрей меня!

Слова звучали жалобно, а в глазах плескалась откровенная похоть.

Это завело меня с пол-оборота. Я впился в её губы своим ртом, жадно терзая их. Руки же не теряли времени даром и уже освобождали мою искусительницу от лишней одежды. Я был благодарен ей за этот ранний порыв. Нам обоим сейчас просто необходима была разрядка. И секс больше всего подходил для этого.

Забравшись ладонями под футболку Лины, я накрыл ими её твёрдые холмики. Девушка блаженно закрыла глаза и сладострастно выдохнула. Потерев пальцами оба соска, я проложил цепочку из поцелуев, спускаясь вниз к пупочной впадине, и остановился возле прикрытой рыжими волосками возвышенности. Подув на неё, замер. Линка затаила дыхание и втянула в себя живот. Я грубо стащил с девчонки ботинки, штаны, на ней остались только трусики.

Мои пальцы, старательно огибая бугорок, прошлись по внутренней стороне бёдер подруги, лаская там подушечками её нежную кожу. Я видел, что каждое моё движение вызывает в девушке сладкую дрожь. И вот уже мой настырный палец нырнул в глубокую расселину и погрузился в горячую негу девичьих недр, усилив ритмичные ласки. Алина протяжно застонала и выгнулась навстречу моим прикосновениям.

Стащил трусики – больше сил не было сдерживать себя. Она хихикнула, прищурилась.

– Романтики не добавишь? Можно носки с меня снять.

– Так сойдёт! – хрипло заявил я. – Представлю, что это чулочки.

С себя уже не осталось сил снимать одежду, просто спустил штаны, и всё.

Моё отвердевшее естество рвалось в бой, и я позволил проскользнуть ему туда, где только что властвовали мои пальцы. Лина вскрикнула и притихла в ожидании моего наступления. Начав плавные движения, я постепенно наращивал темп, поймав единый слаженный ритм с партнёршей.

Вскоре уже ничто не напоминало о медлительности и размеренности. Нас обуяла страсть. Резкими толчками мы подавались навстречу, чтобы, отстранившись на миг, вновь устремиться друг к другу.

Лина крепко обвила меня ногами и руками и двигалась вместе со мной в яростном танце. Моё тело вибрировало, как туго натянутая тетива, грозясь вот-вот взорваться. Мышцы влагалища Альки туго сжались вокруг моего члена. Я почувствовал, что девушка близка к кульминации, и усилил толчки. Алинка закричала. Вопль удовольствия, исказившееся страстью лицо передавали её чувства. Я накрыл горячие сухие губы поцелуем, всадил в Алинку максимально глубоко пенис, на миг задержался внутри и вышел, зажав член между нашими животами.

– А-а! А-а-а! – простонал я.

Оргазм, оглушительным водопадом накрывший с головой, постепенно отступал и отпускал. Мы оба тяжело дышали и вновь целовались, на этот раз нежно.

Я был не прочь встречать так каждое утро. Вместе с Алиной.

Чёрт, дожил!

Я поднялся с лавки, хотя с большим удовольствием остался бы подле Алинки, держал бы её в объятьях. Забрал рюкзак, достал оттуда влажные салфетки и двухлитровую бутыль чистой воды. Вытерся салфетками сам, обтёр Алину.

– Воды взял мало, но если хочешь, пойди, ну… там… нормально приведи себя в порядок.

– В санатории помоюсь, – хмыкнула девушка и натянула на себя штаны. – Сейчас только зубы почищу и достану бутерброды. Чай, наверное, даже в термосе уже остыл.

Алина взяла из моих рук пластиковую ёмкость и рванула за дверь. Я опустился на лавку, сцепил руки в замок, пытаясь прийти в себя.

Я – свинья! Последняя на этом свете мразь!

Самокритично? Мало мне ещё. Девчонка родителей потеряла, а я прыгнул на неё, точно изголодавшийся кролик. Получалось, что пользовался её состоянием. Кажется, оно называется шоковое. Это только в кино показывают, что все сразу плакать начинают, как узнают, что потеряли близкого человека. На самом деле не так. Вот такие, как Алинка, как будто в другой мир попадают, где всё по-прежнему и все живы.

– Ты чего такой сердитый?

Я вскинул голову. Алинка вернулась. Лицо мокрое, губы красные.

– Слушай, подруга, ты прости меня, я… У тебя такое горе, родители…

– У меня нет горя, – оборвала меня девушка. – Мои родители не умерли.

Ну вот тебе на! Точно шок! Надо к Егорычу, у него аптечка есть, может, чего ей там накапает.

– Бутерброды по дороге съедим, – хлопнув себя по бёдрам, сказал я и поднялся, достал зубную щетку и пасту.

Взял из рук подруги бутыль, вышел за дверь и быстро почистил зубы.

Я – дерьмо собачье, боялся остаться один на один с Алиной, когда до неё дойдёт, что убийство произошло и с родителями она только в морге увидится. Алинка молодец: спорить не стала.

Фу-у-ух, ну что за хрень творится!

Я вернулся под крышу, убрал всё обратно в рюкзак. Алинка достала бутерброды, термос, определила их на стол и принялась поправлять одежду, заплетать косу. Так в молчании собрались и покинули домишко. По дороге боялся заговорить с подругой «дней моих суровых». Малодушничал. Линка вроде забыла о моём существовании: бодро шла не оборачивалась. Ей тоже дорога хорошо знакома.

Сосновый лес стал уступать свои позиции лиственному. Появились редкие берёзки. Они, точно сиротки, притулились кронами к прямым и гордым стволинам вековых корабельных сосен.

Раз такое дело – значит, скоро и забор санатория будет виден. С полкилометра осталось, наверное.

Я посмотрел на стройную фигурку девушки в камуфлированной экипировке и снова вспомнил свой утренний «промах». Надо было придержать своего Ретивого, чтобы вот так потом не грызть себя за это. Алинка ничего не понимает, оно и ясно, но я-то, балбес, уступил похоти.

– Уже скоро, – обернулась ко мне Алина. Первый раз за всё путешествие.

Я кивнул – ком в горле стоял, ответить не смог. Алинка улыбнулась и отвернулась.

Тяжёлый бетонный забор вырос перед нами, точно препятствие из сказки. Мы пошли влево вдоль него, и примерно через триста метров обнаружились решётчатые ворота. На одном из столбов, на которые навешена преграда, нахохленно восседала видеокамера. На уровне глаз всё на том же столбе примотана изолентой коробка с кнопкой звонка.

Нажал, стал дожидаться реакции. Если Егорыч не дрыхнет, то второй раз теребить звонок не придётся.

Через частые прутья ворот были видны асфальтированная дорога и здание главного административного корпуса. Оно кряжисто уселось на землю своими кирпичными стенами, напоминая огромного толстого пса бульдожьей породы. Крыльцо щерилось частыми колоннами, а огромные окна мутно смотрели на мир из-под слоя пыли.

Зная Егорыча, понимал, что он и не думал ночевать в здании администрации. Скорее всего, так и живёт в домике для охраны. А вот нас точно в корпус поселит.

– О! Ребятки! – раздался со спины голос сторожа. – Меня вызваниваете?

Алинка бросилась к мужчине на шею, обвила его плечи руками. Егорыч похлопал её по спине одной рукой, в другой держа матерчатую сумку, по виду очень тяжёлую.

Девушка отстранилась.

– Соболезную, дочка, – нахмурился Егорыч.

– Мои родители живы. Я не видела их мёртвыми – значит и не мертвы они.

– Ну-да… ну-да… чего уж… м-да-а.

Мне сторож протянул руку. Мы заключили крепкое рукопожатие. Егорыч полез в карман за ключами, передал мне сумку. Достав связку, ухватился за массивный замок, недолго повозился с ключом, и ворота открылись.

– Вы уж от меня не скоро сбегайте, ребятки, – двигаясь с нами по дороге, попросил мужчина. – За посылкой пожаловала, Алина?

Девушка кивнула.

– Да, она пришла на адрес санатория день назад, – продолжил Егорыч. – Я сразу понял: для тебя она. А потом и письмо прочитал от Бориса и Светы.

– Я понимаю, не скромно, – улыбнулась Алина, – но что они написали?

Егорыч заметно дёрнулся, точно от удара, но Линка этого не заметила, видел только я. Лицо мужчины переменилось, он странно, как-то нервно посмотрел на мою подругу, но быстро совладал с собой, улыбнулся:

– Да и было-то три строчки. Обидно даже. Выбросил я в мусор, стал тебя дожидаться.

Широкие дубовые двери административного корпуса впустили нас внутрь, и мы оказались в просторном холле. Из изысков прошлого: потолочная лепнина, фальшивые колонны на стенах, крупная чёрно-белая плитка на полу.

Здание администрации сквозное, и мы быстро пересекли холл, вышли в другие дубовые двери. От ступеней небольшого крыльца брала начало широкая асфальтовая дорога. С обеих сторон от неё зеленели ели.

– Будто в другой век попала, – улыбнулась девушка.

– Так и есть – прошлый век, – поддакнул Егорыч. – Я вас размещу в доме для поваров. Там уютно, сможете отоспаться. Небось ночью по лесу шли. Знаю я вас, молодёжь, всё рвётесь куда-то, на месте усидеть не можете. Там душ есть и вода горячая. От старой котельной сюда труба проложена. Другая котельная, для корпусов – отключена.

– Спасибо, – подхватила Алина, – за душ отдам всё что угодно!

Девушка вдруг резко остановилась. Мы с Егорычем сделали ещё несколько шагов и тоже замерли. Подруга стояла с отрешённым видом, глаза стеклянные, ладошкой она накрыла губки, словно боялась проговориться.

Егорыч медленно шагнул к Алине, точно она приблудная собака, и не знал, что от неё ожидать: прыгнет на него или убежит. Я остался на месте. Видел такой Алину уже второй раз, и она после этого болтала всякий вздор.

– Всё нормально? – склонил голову и, заглянув в глаза Алине, поинтересовался сторож.

Мне показалась странной его реакция на поведение девушки. Он не удивился, не окликнул, не кинулся к ней, как сделал бы любой нормальный человек, а внимательно, в аккурат как профессор-ботаник редкую бабочку, рассматривал девушку.

Егорыч работал с моим отцом и дядей Борей когда-то в московской лаборатории. Увидев пожилого мужчину впервые, я решил, что это шутка. Да и за всё время, что знал его, с трудом признавал в нём бывшего учёного. Скорее, пенсионер, решивший податься в тайгу потому, что нигде не ждут. А тут и воздух и лишняя прибавка к пенсии.

– Да, всё хорошо, – отрешённо бросила девушка. – К дяде Семёну снова сосед пришёл, расспрашивал, пока тот дрова колол.

– Оно и понятно, – кивнул Егорыч. – Чего уж по-соседски не зайти, не поговорить. Язык-то без костей.

Тон его изменился: стал резким, требовательным, и от этого стариковские слова казались пародией на подлинную болтовню деревенских мужиков. Мне показалось, он подначивал Алину, чтобы ещё что-нибудь сказала.

– Он про нас расспрашивал, лебезил, глаза прятал. Кто-то к соседу приехал. Не полицейские, другой… Важный. И ещё один, влиятельный, едет сюда. Ощущение страха в воздухе не чувствуете? Шёпот слышите? Будто опасно становится.

Всё! Теперь и голоса на нервной почве чудятся. Будем в Москве, поедем в клинику неврозов. Совсем от горя девчонка с катушек съехала!

– Ну, а Сёмен-то что? – выспрашивал мужчина.

– Спросил про полицейских. А сосед ему сказал, что к утру будут.

Я не выдержал и рявкнул:

– Алина, пошли! Ты устала, у тебя шок.

Егорыч бросил на меня хищный недовольный взгляд и тут же, будто спохватившись, широко улыбнулся, кивнул:

– Да, поспать нужно тебе, Алиночка. Я пока обед приготовлю. Вон туда идите, налево. Там упрётесь. Ключ сейчас дам.

Сторож снова вытащил из кармана связку ключей, отделил один и протянул его мне:

– Ступайте. Скоро приду, принесу посылку от Бори.

Глава 4. Алина

Хорошо жили повара, ничего не скажешь. В небольшой комнатушке стояли стол, пара стульев и два потрёпанных раскладных диванчика, а не привычные узкие панцирные кровати. Рядом с входом расположился совместный санузел. Пусть небольшой, но зато свой. Не то что в корпусах для отдыхающих: один душ и один санузел на весь коридор.

Остап подошёл к шкафу-купе и убрал в него наши рюкзаки. Мы ещё не знали, надолго ли тут задержимся, поэтому и не спешили распаковывать свою ношу.

Я решила, что приму душ уже после еды. Оказывается, я зверски проголодалась. Утром путём позавтракать не получилось из-за Оськи, который торопился скорее попасть в санаторий.

– Я в душ, – Оська чмокнул меня в щёку, прихватил полотенце и был таков.

Сожалела, что парень собирал мои вещи в дорогу, а не девушка – с бельём наметились проблемы. На них и сосредоточилась, размышляя попросить у друга детства чистую футболку на ночь, чтобы каким-то образом сделать постирушки и одеться утром во всё чистое, или так лечь?

Не узнавала себя, еще пару суток назад я не стеснялась показать Остапу свои желания, когда мылись в бане, а теперь вдруг стала стесняться. Не к добру это.

Влюблялась редко, но метко. В таком состоянии на меня нападала хандра, я боялась собственной тени, но больше всего переживала, как выгляжу со стороны. Отсюда излишняя стеснительность, навязчивые мысли о недостатках внешности и, как следствие, разбитое сердце.

Впрочем, подобие влюбленности было всего-то пару раз – на статистику не тянет.

– Алина, – донеслось из кухни.

Я рванула на голос.

– Алина, сходи за дом, там три грядочки есть, нарви укропчику, – попросил Егорыч.

– Хорошо.

За домом действительно оказались три небольшие, тщательно прополотые грядки. Я сломала несколько стеблей укропа, пяток пёрышек лука и вернулась в дом. Предложив свою помощь дяде Андрею, была отослана в комнату с напоминанием: «Отдыхай».

Ну, отдыхай, так отдыхай, спорить не стала. К тому же вернулся Остап.

– Как ты? – поинтересовался он, расчёсываясь перед зеркалом.

– Нормально. Чего со мной станется?

– А что грустная?

– Я не грустная – злая. Есть хочу.

Из кухни доносились аппетитные запахи. Желудок свело судорогой, и я чуть не захлебнулась голодной слюной. Мы с Остапом, не сговариваясь, припустили едва ли не наперегонки на запах яичницы с колбасой и жареного хлеба.

Егорыч колдовал возле плиты. Деревянный обеденный стол, заботливо прикрытый газеткой вместо скатёрки, был заставлен чистыми тарелками. На разделочной доске лежали помидоры.

Оська подошёл к раковине и помыл руки, обтёр их висящим на гвоздике рядом полотенцем. Я последовала его примеру. Пока соблюдала гигиену, парень ловко нашинковал помидоры, сгрузил их в глубокую миску для салата и приступил к огурцам. Желая быть полезной, я вымыла свежий укроп, луковые перья и, взяв кухонные ножницы, покрошила зелень в блюдо.

Вскоре мы дружно поглощали ужин, приготовленный совместными усилиями. Оська в молчании жевал, глядя в свою тарелку. Егорыч бросал на меня короткие, заинтересованные взгляды, но тоже помалкивал.

Всё-то он понимал, друг и соратник моего отца! Смущал меня только его взор, такой проникновенный, въедливый, точно рентген. Старики, наверное, все так смотрят.

Они с папой, мамой и дядей Семёном вместе в лаборатории работали. Уж не знаю, чем они там занимались, но в девяностые их расформировали. Папе с мамой повезло: за год до этого перебрались в Латвию по приглашению одной фармацевтической компании, а вот Семён Григорьевич и Андрей Егорович, увы, не пристроились нигде, махнули сюда, в тайгу. Я однажды спросила, почему решили не в Москве остаться, а подались в эти места, получила пространный ответ о смутных временах, о разрушении строя и сокращении вооружённых сил, к которым, так или иначе, относилась и их лаборатория. В общем, ничего сложного, всё как у всех в то время, оттого и жаль – умные головы, а занимались не своим делом.

Наевшись, я расслабленно откинулась на спинку стула, поглаживая сытый животик. Вдруг перед глазами возникла картинка. Очертания были не очень чёткими и всё время будто бы растекались. Хотелось взять какой-нибудь регулятор, как на приёмнике, «подкрутить» резкость и зафиксировать изображение. Я затаила дыхание, силясь сфокусировать зрение.

И вдруг внятно увидела дом дяди Семёна. Хозяин стоял на крыльце и разговаривал с худым мужчиной. Если б тот не горбился, то был бы высоким, как Остап. Картина стала увеличиваться, словно незримая камера приблизилась и замерла. Теперь незнакомца, говорившего с отцом Оськи, рассмотреть не составляло труда. Неприятный тип – вот бывают такие – не нравится, и всё тут. Вроде вид презентабельный, пусть и одет в джинсы, рубашку и поверх неё тонкий свитер, а вот кажется скользким, ненадёжным.

– Алька, что там слышно? – раздался голос сторожа.

– К дяде Семёну пришёл незнакомец с мерзкой улыбкой. Он спрашивает обо мне и об отце. Собака взбесилась: лает, рычит, захлёбывается. Похоже, Семён Георгиевич его знает, незнакомца, разговаривает с ним, как… Разговаривает не как с приятелем, но руку пожал и лицо у дяди Семёна озабоченное.

– Как выглядит этот тип? – ненавязчиво перебил меня Егорыч.

– Худощавый, – как под гипнозом, ответила я. – На носу блестят круглые очки, дужки которых заправлены за лопуховидные ушные раковины. Большой рыхлый нос, свисающий с лица баклажаном. Он лебезит перед дядей Сёмой. А маленькие глазки всё время бегают из стороны в сторону.

Изображение исчезло так же внезапно, как и пришло. Я встряхнула головой, будто спросонья. Посмотрела на Остапа и удивилась: он буравил сторожа злым взглядом.

Что здесь происходит, чёрт побери?

– Мы, пожалуй, отдохнём с дороги, дядя Андрей, – напористо и ворчливо сказал Ося, поднимаясь из-за стола. – Спасибо за ужин и тёплый приём.

– Конечно, ребятки, – спохватился охранник, тоже вставая и собирая тарелки.

– Егорыч, я помогу! – тоном, не терпящим возражений, сказала ему, с упрёком посмотрев в спину удаляющегося с кухни Оськи.

– Да справлюсь я, дочка, иди прими душ! – стушевался дед.

Но я и слушать не стала, отобрала тарелки у Егорыча и поставила их в раковину, принялась за мытьё. Но не оставлял меня в покое навеянный эпизод. Колебаться не в моих правилах, предпочитаю решать всё и сразу, потому негромко спросила: