Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

– Да. Когда принимала снотворное с корвалолом. У нее же сердце слабое, гипертоник.

– Знакомая по работе засвидетельствовала, что за последние десять дней Алена два раза отпрашивалась, ссылаясь на болезнь. Это подобный случай, как я понимаю, – не зная, что сказать, я молчал. Тарас продолжил: – У нее были знакомые с твоей работы?

– Нет, никого.

– Кто-то еще знал, куда ты направился, насколько? Я пытаюсь понять, почему она так сильно переживала перед твоим приездом.

– Я… Аля сперва сопротивлялась моему отъезду, да я тоже не рад был, но надо. У нее кончились заказы, а я снова повис на волоске, – я будто снова убеждал и ее и себя, повторяя прежние аргументы. Аля не привыкла просить кого-то, пробивала все сама. Обычно у нее все получалось, младший ребенок, на которого изначально свалились все блага мира, она каким-то образом сумела бежать соблазнов, обрела свой путь. Хотя ей родители, до окончательной ссоры, старались помочь, чем можно. Наташа нет, она давно была отрезанным ломтем для них, а вот младшая, в нее вкладывали душу. А потом я появился второй раз. Аля еще пыталась нас свести, напрасно. И неожиданно у нее закончились деньги. Кажется, первый раз в жизни.

Разве можно было поступить иначе? Тем более, всего-то полтора месяца, не срок. Пусть без связи, перетерпеть можно. Я убедил сперва себя, потом ее. Мне показалось даже, что Алю уверить оказалось проще.

– Так что выходит? – снова дернул Тарас. Я пожал плечами, совершенно потерявшись. Вроде и хотел ответить, да слова не шли. – Скажи тогда, чего ей кончать с собой перед самым твоим приездом?

Как обухом ударило.

– Ты… не смей так думать. Аля… она бы никогда не… слышишь меня. Она бы дождалась, чтобы ни случилось… – кажется, я захрипел, сам уже не понимая, что говорю. Тарас пристально смотрел на меня, куснул губы.

– Тогда кто ее убил?

– Убил? – непонимающе пробормотал я.

– Кинжал в груди, что это по-твоему? Или убийство или самоубийство.

До сих пор не приходила в голову такая мысль. Аля для меня даже не умерла, она все еще оставалась где-то рядом, я видел ее в снах, я общался с ней наяву, я грезил, я… только сейчас понял, что случилось пять дней назад.

Незаметно для себя сполз по стене на жесткий пуф у окна, Аля вставала на него, когда хотела высмотреть меня из окна, разросшаяся ветла у самых окон, не давала иначе видеть улицу. Только зимой, прошлой зимой, когда я задерживался, я всегда, заворачивая к дому и видя свет – шестое слева, второе сверху окно – начинал махать. Подходя видел ответ, у Али стопроцентное зрение, а я лишь дома разглядывал ее улыбку. Встречая, улыбался, и ответом было то лучезарное сияние, от которого на душе становилось теплее.

– Она не могла, – бледно произнес я, пытаясь подняться. Тарас немного смягчился. Рывком поднял меня, посадил в кресло, сам сел напротив, на диван. – Где… где она сейчас?

– Послезавтра, – односложно ответил следователь, смотря на кровать. – Ты уже говорил про дверь, еще раз опиши, как вошел. Подожди. Ты сразу увидел, что дверь приотворена? – помнит, что зрение так себе. Очень много обо мне помнит и знает. Очень тщательно готовился. Показалось, даже вопросы задает из вежливости, давно выяснив ответы.

– Да, меня как шарахнуло, – после улыбки Али говорить стало легче. Как в лодке, бросает то в одну, то в другую сторону. – Нас уже грабили, нет, давно, мне тогда шестнадцать было… и точно так же увидел. Вышел на площадку, а дверь приотворена. И тоже сердце упало. Тогда сперли только мельхиоровые ложки и…

– Я читал показания.

– … вазочку, видно спугнули. А откуда показания? Соседка? – кивок в ответ. Да, она тут с самой постройки, с шестьдесят четвертого, столько жильцов пережила, и стольких выжила. Алю возненавидела сразу, даже объяснить не сумела, за что. Ничего не говоря, сразу закрыла дверь перед ней, стоило увидеть первый раз. И как отрезало. Больше они не общались, Аля только здоровалась, получая, в лучшем случае, кивок в ответ. И вот, приходила за лекарствами. Значит, отмякла. Или душила ядом? Топила в собственном неуемном зле. Давила злобой. Соседка, я даже не помню, как ее звали, какая-то Петровна, кажется, отличалась отчаянной ненавистью. Ко мне, к тете, к другим. Ни подруг, ни знакомых, запертая в коконе, строчила жалобы: верхние жильцы травили канализацией, нижние шумели, из дома напротив «зайчиками» слепили. Под окном насажали пушащих тополей. Громыхали мусором по ночам. Хамили дворники.

Ненависть находилась для каждого. Кроме кажется, единственной, своей безмолвной, бессловесной компаньонки, на нее, безучастно соглашающуюся со всем, что бы ни сказала Петровна, не хотелось даже внимания тратить. Да никто и не тратил. Разве что врачи, изредка навещавшие ту. Странно, что Петровна вообще позволяла подобное. Или презрительная жалость, все же, находила место в переполненном злобой сердце? Мальчишки орали, взрослые играли, старики воняли – для каждого находился повод. Участковые и те старались не приходить, крепкие, рослые мужики, боялись ее, натурально, боялись. Как верно, и все мы, от кого она требовала, кому приказывала, на кого стучала. Божий одуванчик, а хуже повилики. Аля, почему ты пошла к ней, а не к паре наверху?

– Соседка, – тихо произнес я. – Она единственная. Она могла. Отравить, наговорить. Чего вдруг, как уехал, стала так ласкова. Дверь открыла, ведь никого не пускала. Она, ты спроси, она это все устроила! Она, больше некому. Все зло в ней, в паучихе, – давно забытое прозвище, – всегда все зло. Она убила, нашептала, в душу нагадила, – меня затрясло. Комната поплыла. – Сука поганая, столько лет терзала всех, и столько будет. Тарас, хоть ты… убей, убей гадину!

Воздуха не хватило, я захрипел, не в силах продолжить и уткнувшись в стену, затрясся. Когда немного успокоился, заметил, что мой однокашник вышел в коридор и терпеливо дожидается конца истерики. Выполз следом. Потрогал тумбочку, с которой когда-то сперли ключи, входную дверь.

– Дверь. Мы ее перевесили в начале года. А перед моим отъездом ее перекосило, алкашня ставила. Она очень туго закрываться стала. Я обещал разобраться после приезда.

– То есть просто не захлопнешь?

– Да, надо вверх дернуть, – я обернулся, стал всматриваться в темный ковер, в плинтуса, паркет. – Здесь крови нет.

– Алена сюда не выходила, она только в спальне, возле кровати. Не надо, Руслан, соседку я опрошу, если что, мы ее прижмем.

– Нет, она же ей лекарства… или не лекарства?

– Лекарства, в желудке обнаружили мезапам, несколько миллиграммов. За таблетками пришла в час ночи, взяла десять штук, чтоб больше не просить. Может, просто не заметила, что не закрыла. Ведь ночь, а ты сам сказал, дверь недавно стало клинить. Соседка сказала, Алена очень переживала из-за твоего отсутствия, не первый раз приходила просить.

– Ты ей веришь?

– Спрашивал сам. Не врет.

– Но она могла…

– Наговорить могла. Проверю. Но для чего Алена взяла сразу пачку? Все соседи, да сестра ее говорили, места не находила. И чем дальше, тем хуже. Мне кажется, она сперва пыталась таблетками, прости, Руслан, мое мнение, а когда поняла, что не помогает, ножом. Чтоб наверняка. – и вглядевшись в мои глаза, – Извини, что завел разговор. Но мне надо объяснить свою позицию, – я не слышал, потом дошло, когда-то потом. Тогда почувствовал холод и темноту, вот ее хорошо помню. И какое-то странное успокоение. А еще Алю. Она улыбалась, протягивала руки и говорила: «Ты правда этого хочешь», я кивал, со всем соглашаясь.

Когда окончательно пришел в себя, рядом со мной стоял врач, Наташа, Тарас и еще кто-то из милиции… полиции. Дали на подпись документы, криво вывел фамилию, почему-то показалось, что написал Катуков, хотел исправить, не дали. Наташа сказала, квартира возвращена владельцу. То есть, мне. Когда-то во время этой темноты. Подняла на ноги, она сильная. Молча свела вниз. В дороге на мгновение снова отключился, забывшись на ее плече.

Окончательно пришел в себя уже на желтом диване. Наташа суетилась, готовя завтрак. Спросила, пойду ли на работу, да, конечно. Ночью не снилось ничего, Аля вспомнилась только сейчас, сердце сжалось, я повторил с какой-то злостью: пойду на работу.

Шел пешком. Автобус ушел из-под носа, а следующего дожидаться – проще дойти. Думал, так будет лучше, но все время отключался, утопая в прошлом. Переходя улицу, едва не угодил по грузовик. Пришел, и тупо сидел перед входящими, лишь через полчаса заставив себя разгребать завалы. Накатила апатия, работал механически, мысли ушли. В таком забвении вроде бы даже справлялся с бумагами. Незадолго до перерыва начальник подошел, посмотрел, как тружусь, снова завел разговор об отпуске.

– Уйду в октябре, как обещал раньше, – ответил, не поднимая головы.

– Но ведь вы уже не с женой… – и осекся. Извинившись, вышел и тут же вошел. Пришла полиция с повесткой. Надо дать показания, наверное, Тарас удерживал их все это время. Два старлея топтались у входа, пока я собирался с мыслями. Не торопили.

Опрашивали часа два, оба попеременно. В душной маленькой комнате с неработающим кондиционером и насмерть задраенными окнами. Знакомые папки, разбросанные по столам, залитые грязью окна и чахлая герань на подоконнике. Пыльный портрет президента.

Подробно спрашивали о проведенном в отлучке времени, о прибытии в город, о первых шагах в квартире. В багровой комнате начал путаться, сам спросил, были ли стены залиты кровью. Переглянулись, но не ответили. Начали уточнять, как подошел, как схватился, что говорила Аля. Отвечал, чувствуя пустоту, вроде и здесь и где-то в вакууме. Затем, старлеи снова переключились на время до. Ссоры, размолвки, – нет, не было. Переглянулись. Снотворное, сердечные капли, прочие лекарства, как часто, как много, приступы, приезды скорой – не знаю, зачем, ведь, за прошедшую неделю все это вызнали и без меня. Неловко заговорили об интимном, тут же прекратили, вернулись к времени отъезда. Прибыл на пять дней раньше, с вокзала отправлял сообщения. Спросил на всякий случай: дошли? Нет ответа. Еще о семейной жизни: планировали ли усыновить, я вздрогнул, ни разу разговора не было. Почему, и сам не знал. Затем о необходимости моего отъезда, о показаниях соседки, о наших отношениях. Горло устало, попросил воды. Налили в стакан минералки, затем подали показания на подпись. Спросил, это все? Один кивнул – да, в ближайшее дни выдадут труп, дело будет прекращено за отсутствием состава преступления.

Ручка застыла. Вспомнил вчерашнюю истерику, сжался. Стал противен сам себе. Аля ждала, держалась, когда и не такое случалось, всегда верила, даже, когда я терял почву под ногами. Вытаскивала, когда я перестал надеяться. Уйдя от Наташи, готов был уйти совсем, отвернуться к стене и ждать. Она все время, долгие недели, поддерживала, помогала. Где бы и что бы ни случалось. Сколько спрашивал ее, робкий, растерянный: не бросишь? Не оставишь? Не верил, боялся уверовать. А теперь что?

Меня поторопили, расписался и вышел. Едва оказался на улице, позвонила Наташа. Совсем не вовремя, говорить не хотелось, она поняла это и отключилась. Я отправился на работу. Да и там сидел сиднем, покуда «Катыков, я вижу, вы заняты совершенно другим», начальник не выгнал; как затравленный пес поплелся к приютившей меня. Отчего-то, меньше всего хотелось встречаться с Наташей. Вроде и разошлись мирно, но мне было тяжко, неуютно, нехорошо, больше от того, что ни раньше, ни теперь, не мог с ней поговорить. Все от этого – и неудавшийся брак, и претензии Яны, и расставание. Девочка все поняла, куда быстрее мамы. Не сходимся, да, кажется, не больно и рассчитываем сойтись, а маленькой или все или ничего, середин она не принимала. Наташа готова была терпеть бесконечно, потому ушел, потому не решилась вернуть. В этом вся: не решалась. Пытаясь влюбить, не могла надавить, задеть ту точку, после которой уход был бы равнозначен смерти. Жила робкими прикосновениями, после которых не оставалось следов. Едва разошлись, как я забыл, какого это, быть с ней. Казалось, вообще никогда и не жили. И первой в мою жизнь вошла Аля. Сколько раз я говорил ей, что со мной это впервые? Ощущал себя эдаким робким школьником, – кажется, ей нравилось это. Я сразу прикипел к Але, только страх, что она уйдет, какое-то время преследовал; но к зиме он оставил, подарив воспоминания об отпуске, которые невозможно изгладить или перебить.

Начало темнеть, я набродился, ноги гудели, мозг устал переваривать прошедшее, понимая, что работа эта еще предстоит в течении долгих лет. Побрел на кухню, к Наташе, открыв дверь, пригласила ужинать, снова ничего не спрашивая, не знаю, почему, но покоробило. Молча поел, молча ушел в душ, вернулся к телевизору – она ждала, безмолвно сидя рядом. Не помню, чтоб меж нами были ссоры, нет, раз всего, в самом начале, когда она отказалась от встречи и два часа не подходила к телефону. Потом не выдержала, позвонила. Не то, что с Алей, до искр, до пределов, и страсть, и нежность, и все, что только можно. Первое время я уставал, не мог привыкнуть, еще больше боялся, что оставит, вот ведь колючка, и царапает, и питает живительной влагой. После успокоившись, только обнимал ее, царапавшуюся, крепче, прижимал к сердцу, пия яд, словно мед. Она успокаивалась, даруя наслаждение. Выплеснув желчь, принималась наводить порядок в душе. И уже снова сидим перед телевизором и болтаем о всякой чепухе, будто ничего не было. Да я и не помнил, как именно мы ссорились, что-то подобное разряду молнии. И тут же ответное: после вспышек, как бы желая загладить их, вычистить из памяти, Аля дарила себя, страстно, неистово, почти отчаянно.

Молчание задавило, я начал рассказывать о допросе. Наташа коснулась щеки тыльной стороной ладони, как делала когда-то, и тут же убрала – я заговорил о теле. Когда? – послезавтра или уже в понедельник. Она отстранилась, лицо затуманилось. Хотел сказать что-то, примирившее бы нас… так и не смог. Молча разошлись – до завтра.

Утром вгрызался в задания, настроился на нужный лад, вошел в колею, торопливо переделывал дела. Начальник не приставал, уже хорошо. Неожиданно позвонил Тарас, минут десять ходил вокруг да около, пока не сообщил, что дело будет закрыто, он поставил в известность прокурора, тот рад списать все на Алины нервы. С самого начала разговора я понял, куда ведет, все ждал, когда же. Наконец, скороговоркой произнес о закрытии, добавил, чуть погодя, насчет старухи: оперативники по его просьбе еще раз потрясли соседку от души, странно, но Але она всерьез хотела помочь справиться с твоим отсутствием. Говорит, в молодости подобное пережила, так старой девой и кукует.

– Да чушь собачья! – не выдержал я.

– К старухе приходили втроем, допрашивали три часа, врать не смогла бы, обнаружили, в этом отделении хорошие ребята, я за них ручаюсь. Да и потом, Алена, верно, не знала, что от блистра нельзя отравиться, потому и взяла, выпила все сразу…

– Ты будто с самого начала ее похоронил. Ну да, так легче, все списать на самоубийство, и свалить в архив, – Тарас попытался ответить, я не дал: – Знаю, я сто раз читал про такое, вам только б не заморачиваться. Аля не могла, слышишь, не могла так поступить.

– Ну знаешь, я столько перепахал, прежде чем… да я тебя сам вытаскивал, чтоб только не навредить. Чтоб сразу в оборот не взяли, чтоб не повредили твою тонкую психику, думаешь, я не знаю, сколько раз ты ломался и когда последний был?

– Ты подлец! – взвизгнул я. – Я… я потребую, чтоб дело передали другому следователю, чтоб разобрались досконально, чтоб… чтоб без тебя. Я имею право, – не знаю, имею ли на самом деле, но на Тараса подействовало.

– Знаешь, – ледяным голосом произнес он. – Я действительно хотел как лучше. И я пристально вел дело, и полностью убедился в таком исходе. Если мне не веришь, спроси у оперативников из десятого отделения, куда тебя возили, спроси, черт бы тебя драл. А выпереть со следствия ты меня не сможешь.

– Увидим! – я порвал связь, едва не разбив сотовый об стол. И долго сидел, пытаясь придти в себя. Ко мне никто не подходил, не потому, что знали о горе, просто, у меня с другими никак не ладилось на этой работе. Общались только на праздники, перекидывались общими фразами. Меня это не тяготило, ведь я знал, что оттарабанив свое, вернусь туда, где меня ждут. Одно это удесятеряло силы.

– Катыков, – я поднял глаза. Начальник стоял перед столом, возможно, подошел не сейчас, просто никого не замечал, уйдя в себя. – Что у вас… со следствием? Я понял, дело закрывают? – впервые обратил ко мне свой интерес. Почему? Да какая разница. Я кивнул. – Мой совет, наймите хорошего детектива, нет, не из агентства, там кошек ищут, из своих. Пусть покопается в прокуратуре. Денег стоит, но раз вы уверены.

Я снова кивнул, не зная, что ответить. Даже поблагодарить не сразу пришло на ум. Уходя, вспомнил, что Аля сама пользовалась услугами кого-то из прокурорских работников в отставке, когда их компанию налоговые органы проверками затрясли. Тот сразу вычислил нужного человечка, нажал, и дело затухло само собой. Должно быть, телефон еще в ее записной книжке, маленькой, бежевой с золотым вензелем. Самые важные записи она, не доверяя электронике, заносила туда. Потом, когда дело захлопнулось, рассказывала: очень обстоятельный, знающий все ходы и выходы человек, берет сравнительно немного, но отрабатывает на совесть. Алю вымотала эта история, сперва она держалась, но после, когда вроде бы все осталось позади, подошла ко мне и заплакала, вцепившись, что есть сил, прижавшись так, что дыхание перехватило у нас обоих. После сказала: жаль, тебя со мной не было, мне очень не хватало этого. Она тут же перевела разговор на другое, но вот эта боль ее во мне осталась.

Права, меня не было. Не решился обеспокоить, не попросил рассказать, не пошел к ней, оставил наедине с происходящим. Аля столько раз демонстрировала свои сильные стороны, что я, будто и впрямь не зная ее, поверил. А она хрупкая, тонкая, ранимая, пусть со стороны кажется, горы свернет, и свернет ведь, но как же ей больно сворачивать. Особенно когда между ней и родителями встала стена, а ведь так хотелось доказать и себе, и больше, им, что она может без их помощи, самостоятельно, разрешить все проблемы, не прогнется. И в самом деле, есть в ней что-то, что всегда возвращало в вертикальное положение, упругий стержень: вроде бы налетел ветер, пригнул к земле. Но стоило утихнуть, и она снова поднимается. Одной ей известно, как тяжело, но все равно поднимается.

Когда я вошел в багровую комнату, родители отдыхали в Таиланде, где-то в горах. Им вызванивала Наташа, пока я находился в отключке. Приехали не сразу, матери стало плохо, несколько дней та находилась под присмотром врачей в пансионе. Потом прибыли. Со мной так и не встретились, да и к Наташе не пришли, она ходила. Я только позвонил, минуту и десять секунд говорил с отцом, в основном, молчали. На последний вопрос: «Как же ты так?» – я не ответил, он порвал связь. Наташа вернулась, снова сидели молча, пока не рассказала, впервые приоткрыв мне, что происходит в их семье. Конечно, убиты, расстроены. Конечно, винят меня: уехал, недосмотрел. Следствие известило их о спорных обстоятельствах, всю ответственность они тотчас переложили на меня.

– У нас это традиция, – сказала Наташа. – Быть вместе в радости, разбегаться в печали. Когда я ушла, копейки не дали, только Аля помогала, а она что, училась тогда еще, – Наташа на четыре года старше сестры и на два меня. – Приворовывала из общего кошелька. Говорила для себя. Выручала, как могла, пока не встала на ноги. Яночка очень болела, когда совсем маленькая была, это врожденное, – и чему-то усмехнулась. – Мать-одиночку они не поняли. Вот и оставили, как есть. Зато, как ты попросил руки, сразу появилась и эта хрущевка, и лекарства, и все, пожалуйста. Вот только второй раз не поверили. Алька пострадала.

Я кивнул. Мы долго молчали, прижавшись друг к другу.

Детектива звали Яков Аранович. Крепко сбитый коротыш с пронзительным взглядом, еще на подходе просканировал мою фигуру, четко выделив из толпы, ведь недаром сказал же, сам подойду. Махнул рукой, давая понять, что встреча состоялась, и указал на кафе, возле которого я его дожидался. Заказали зеленый чай в чайнике и пахлаву, заведение имело претензии на восточность. Сели в уголке, за ширмой. Не отрывая глаз, Яков начал спрашивать, что и как. Я, едва поспевая за мыслями собеседника, отвечал про закрывающееся дело, про свой отъезд, про версию самоубийства, про соседку и про Наташу. Алю он помнил, цепкая память. Затем попросил описать события последней встречи. Прервал на середине, кивнул, еще раз повторил условия, на которые я без раздумий согласился еще по телефону, и попросил отвезти на квартиру, если нет возражений. Невыразительный «Рено Логан», домчал по полупустым вечерним улицам, как показалось, почти мгновенно. Аля собиралась покупать машину, начала копить. Я, собираясь в дальнюю даль, обещал заработать все деньги, какие возможно, чтоб взять сразу, без кредитов и рассрочек, из нас никто не любил переплачивать, это не жадность к деньгам, скорее, расчет на непростое будущее в сложной стране.

Все деньги я и заработал, вернулся с полным кошельком. Теперь начал тратить. Как и планировал, на Алю, вот только иначе.

Детектив походил по комнатам, пока я топтался в нерешительности на пороге, не рискуя взглянуть, чем он занят. Неожиданно напомнила о себе багровая комната, и вот тут впервые, я испугался. Ничего не смог поделать, стоял и ждал, когда можно будет покинуть родной дом.

А он все ходил, выглядывал, ворочал полками, скрипел половицами. В прошлом году постелили ламинат, не должен скрипеть, а все равно. Липкий пот тек по щекам, забирался за уши, холодил за воротом. Я даже не пытался вытереть его, ждал. Наконец, вышел. В руках Алина бежевая книжица. Помахал перед носом.

– Вы ее внимательно изучали? – я пожал плечами, не зная, что сказать, всего раз и заглянул. – Если б внимательно, увидели бы телефон и адрес Тараса Беленького. Домашний, рабочий. Два мобильных, один зачеркнут, видимо, старый. Она его знала. По крайней мере, имела о нем информацию. Прокуратура наезжала на компанию вашей жены?

– Ни разу, только пожарные, медики и вот налоговая. Вцепилась клещами, только через вас и оторвали.

– Я помню, – холодно произнес он, оглядывая меня. Подал пачку бумажных платочков. – Идемте, в машине поговорим.

– Простите, но мне правда здесь нехорошо стало.

– Не стоит извиняться, – Яков махнул рукой, мы начали спускаться по лестнице. – Вы говорили, что у Алены был новый сотовый «Самсунг», так? К сожалению, найти не удалось, возможно, прихватила полиция, может, как вещдок, может насовсем, такое часто бывает. Вы осматривались здесь, в визит с Беленьким?

– Не очень. Простите, я в обморок не упал, когда Тарас…

– Мне вы говорите, как и что думаете, попытайтесь довериться и не следите за словами. Привыкните к мысли, что я вам помогаю, небескорыстно, но искренне. Да, я достаточно хорошо знал Алену, мы встречались и до случая с налоговой, я ей помогал в вопросах права. После ухода из прокуратуры, работал консультантом по правовым вопросам. Работаю, – поправился он. – А это скорее хобби… Я к чему вам это все рассказываю: попробуйте относиться ко мне как к хорошему знакомому Алены. Вы ведь знаете таких?

– Наши соседи сверху, ну и ее помощник Саша. Одно время он пытался ухаживать за ней, но потом все обошлось. Это было еще до нашего знакомства, – он кивнул, улыбнулся. Открыл дверь пассажирского сиденья, я забрался, сразу пристегнувшись. Яков сел рядом.

– Она умеет сказать нужные слова в нужный момент. И никто не уходит обиженным. – Мне немного стало легче. – Еще вопрос – во время визита сюда, вас сопровождал полицейский, оперативник? Понятно. Все ваши беседы с Беленьким шли без протокола?

– Да. Это нарушение?

– Ни в коей мере. Работник прокуратуры имеет право вмешиваться в следствие. Вас, он как я понимаю, старательно защищал.

– Он хотел, чтоб я думал, что Аля покончила с собой. А я не могу так думать. Она не такая. Не ломается.

– Алена имела возможность в том меня убедить, – он улыбнулся чему-то, едва заметно. На некоторое время в машине воцарилось молчание.

– Так вы достучитесь до Беленького? – не помню, в какой раз я задал этот вопрос. Яков мелко закивал, улыбка стала шире. Он откинулся на спинку, буквально вжался в нее, с наслаждением потянулся, закинув руки за голову. И тут же вернулся, только хитрая усмешка не сходила с губ.

– Прищучим, еще как прищучим, – произнес Аранович. Он походил на кота, дорвавшегося до сметаны, потирал пальцами ладони, глаза загорелись. Чувствовалось, Тараса он знает, причем не только по служебной надобности, здесь примешивалось еще и личное; я не зря позвал его, этот не упустит, вцепится и вытащит все, что необходимо. Да еще и оттреплет напоследок. Узнай Тарас о моих действиях, интересно, какого цвета стало бы его лицо?

Минутка прошла, Яков вернулся к роли следственного автомата.

– Еще вопрос, она верующая?